Елена СУДАРЕВА. ОТМЩЕНИЕ АННЫ. О романе Льва Толстого «Анна Каренина»

 

 Елена СУДАРЕВА

 ОТМЩЕНИЕ АННЫ

 О романе Льва Толстого «Анна Каренина»

 

 Лев Николаевич Толстой взял эпиграфом к своему роману «Анна Каренина» (1873-1877) слова апостола Павла из его послания «К Римлянам» – Новый Завет (Рим, 12:19) – «Мне отмщение и Аз воздам». Полная же фраза звучит так: «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте месть гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение и Аз воздам, говорит Господь».

 Эпиграф – это всегда ключ к восприятию художественного произведения. Именно эпиграф задаёт духовный масштаб, в котором и будет жить слово автора. Именно эпиграф – путеводный знак в художественную вселенную писателя. И в романе Толстого он ясно указывает читателю, что ждет его впереди. А ждет читателя прежде всего драма духовная, а только потом – любовная, психологическая, социальная, бытовая…

 В начале повествования, на балу в Москве, юная княжна Кити Щербацкая, увлеченная блестящим офицером, графом Алексеем Вронским, ожидает его предложения руки и сердца. Ей кажется, что судьба ее должна непременно решиться в этот вечер. Но все надежды Кити рушатся. Анна Каренина, молодая замужняя светская дама, приехавшая к Долли, сестре Кити, из Петербурга, покоряет Вронского и полностью завладевает его восторженным вниманием на балу.

 «Она (Кити, – Е.С.) видела их своими дальнозоркими глазами, видела их и вблизи, когда они сталкивались в парах, и чем больше она видела их, тем больше убеждалась, что несчастье ее свершилось… Анна улыбалась, и улыбка передавалась ему. Она задумывалась, и он становился серьезен. Какая-то сверхъестественная сила притягивала глаза Кити к лицу Анны. Она была прелестна в своем простом черном платье, прелестны были ее полные руки с браслетами, прелестна твердая шея с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие движения маленьких ног и рук, прелестно это красивое лицо в своем оживлении; но было что-то ужасное и жестокое в ее прелести».

 Семь раз в этом небольшом отрывке Толстой повторяет одно и то же слово «прелестный – прелесть». Если в мирском языке «прелестный» несет положительное значение как синоним прилагательных «красивый, очаровательный», то в религиозной православной литературе смысл этого слова сугубо отрицательный. Прелесть – это зачарованность собой, это гордыня, это ложное увлечение, это духовный обман.

 Так красота и привлекательность Анны в тексте романа начинает словно раздваиваться, мерцать, неожиданно превращаясь в свою противоположность – жестокость и разрушение. А сам образ «прелестной» женщины предстает в произведении Толстого как поле-игралище противоборствующих духовных сил: света и тьмы, любви и ненависти.

 В душном вагоне петербургского поезда, после встречи с Вронским в Москве, по дороге домой в Петербург ее обступают пугающие видения, и она словно теряет ясность сознания: «На нее беспрестанно находили минуты сомнения, вперед ли едет вагон, или назад, или вовсе стоит. Аннушка (девушка Анны, – Е.С.) ли подле нее или чужая? – Что там, на ручке, шуба это или зверь? И что сама я тут? Я сама или другая? – Ей страшно было отдаваться этому забытью. Но что-то втягивало в него, и она по произволу могла отдаваться ему и воздерживаться».

 Толстому удается каким-то чудом поймать тот неизъяснимый миг, когда его героиня начинает терять точку опоры внутри себя и вовне. В Анне еще только назревает тот роковой духовный переворот, когда все ранее незыблемые понятия и вещи предстанут перед ней в совершенно ином свете, но автор уже приготовляет читателя к грядущей роковой перемене.

 Кажется, Толстому мало показать внутреннее смятение Анны, потерю душевного центра тяжести. Художник одним взмахом пера бросает свою героиню навстречу природной стихии, в буран и метель. Анна выходит на остановке из душного вагона подышать: «И она отворила дверь. Метель и ветер рванулись ей навстречу и заспорили с ней о двери. И это ей показалось весело».

 Во время своей первой встречи с Карениной в Москве, в коридоре прибывшего из Петербурга поезда, Вронский заметил «сдержанную оживленность, которая играла в ее лице и порхала между блестящими глазами и чуть заметной улыбкой, изгибающей ее румяные губы». Но вот с порывом снежного ветра в героиню будто вселяется новая, незнакомая ранее веселость, именно эта новая «веселость» вскоре станет глухой стеной отгораживать Анну от ее прошлой жизни.

 «Страшная буря рвалась и свистела между колесами вагонов по столбам из-за угла станции. Вагоны, столбы, люди, все, что было видно, – было занесено с одной стороны снегом и заносилось все больше и больше. На мгновенье буря затихала, но потом опять налетала такими порывами, что, казалось, нельзя было противостоять ей». В этой снежной буре Анна вновь встречает на станции Вронского, который следует за ней в Петербург. И первое чувство, которое охватывает ее в этот миг, – «чувство радостной гордости».

 Радостная гордость в начале отношений и отчаянная гордость в конце их любви – а меж этими двумя точками пролегает целая бездна страстей. Как только Вронский открыто произнесет слова любви, страстный вихрь, как снежный ветер, вырвется на свободу и преодолеет все препятствия. Даже ужас метели покажется Анне в ту минуту еще более прекрасным.

 Страх и счастье еще будут бороться в душе героини, но исход битвы, кажется, уже предрешен: стихия страсти безвозвратно поглотит жизнь Анны.

 В первый же вечер дома Анна, как обычно, как было до ее поездки в Москву, интересуется чтением мужа (Алексея Александровича Каренина, важного министерского чиновника). Алексей Александрович отзывается о новой книге «Поэзия ада» герцога де Лиля как об очень замечательном произведении. «Анна улыбнулась, как улыбаются слабостям любимых людей, и, положив свою руку под его, проводила его до дверей кабинета».

 Символично название, которое выбрал Толстой для домашнего чтения Каренина. Да, именно поэзия ада сначала поработит, а в конце разрушит судьбы главных героев романа.

 Стремительно быстро после возвращения в Петербург происходит сближение Анны с графом Вронским. Их роман близится к точке невозврата, и в свете уже начинают говорить об этой скандальной связи.

 Поздно возвращается Анна домой после очередного разговора с Вронским в салоне княгини Бетси: «Анна шла, опустив голову и играя кистями башлыка. Лицо ее блестело ярким блеском; но блеск этот был не веселый – он напоминал страшный блеск пожара среди темной ночи. Увидав мужа, Анна подняла голову и, как будто просыпаясь, улыбнулась».

 Каренин ждал жену и хотел с нею объясниться, предостеречь. Однако все попытки откровенного разговора Алексея Александровича наталкиваются на глухое сопротивление Анны:

«– Что же это такое? О чем это? – спросила она, садясь. – Ну, давай переговорим, если так нужно. А лучше бы спать.

 Анна говорила, что приходило ей на уста, и сама удивлялась, слушая себя, своей способности лжи. Как просты, естественны были ее слова и как похоже было, что ей просто хочется спать! Она чувствовала себя одетою в непроницаемую броню лжи. Она чувствовала, что какая-то невидимая сила помогала ей и поддерживала ее».

 Эта невидимая сила, этот дух лжи, овладел Анной. И Толстой вместе со своей героиней будто со стороны наблюдают, какие перемены происходят в ее душе. Но есть еще один, третий, не менее проницательный, наблюдатель всех перемен, происходящих в Анне, – это Алексей Александрович Каренин: «Она смотрела так просто, так весело, что кто не знал ее, как знал муж, не мог бы заметить ничего неестественного ни в звуках, ни в смысле ее слов. Но для него, знавшего ее... знавшего, что всякую свою радость, веселье, горе она тотчас сообщала ему, – для него теперь видеть, что она не хотела замечать его состояния, что не хотела ни слова сказать о себе, означало многое. Он видел, что та глубина ее души, всегда прежде открытая перед ним, была закрыта от него».

 И эта закрытость Анны сопровождается какой-то новой пугающей веселостью: «Он говорил и смотрел на ее смеющиеся, страшные теперь для него своею непроницаемостью глаза и, говоря, чувствовал всю бесполезность и праздность своих слов».

 Страсть, поселившаяся в Анне после встречи с Вронским, что-то необратимо меняет в ее характере и начинает вызывать в близких людях страх. Пугает красота Анны на балу Кити, которая раньше так восхищалась ею и как молоденькая девушка была влюблена в нее. Пугается Каренин, наталкиваясь на «веселую» стену непонимания, которую Анна воздвигла между собой и мужем. Но придет черед и Вронского испугаться перемен, произошедших в Анне: «Эти припадки ревности, в последнее время все чаще и чаще находившие на нее, ужасали его и, как он ни старался скрывать это, охлаждали его к ней, несмотря на то, что он знал, что причина ревности была любовь к нему».

 Автор предоставляет своим героям самим назвать то пугающее состояние одержимости, в которое погружается Анна. Обращаясь к Вронскому, она произносит:

 «– Ну, ну, так что ты хотел сказать мне про принца? Я прогнала, прогнала беса, – прибавила она. Бесом называлась между ними ревность…

 – Опять, опять дьявол! – взяв руку, которую она положила на стол, и целуя ее, сказал Вронский».

 В романе Толстого не мнение лицемерного светского общества губит Анну, не ее двусмысленное положение, невозможность развода и разлука с маленьким сыном, нет – именно духовный, внутренний разлом приводит ее к трагическому концу.

 Не сотвори себе кумира! Но Анна творит кумира из своей любви, главной ценности собственной жизни, подавив в себе даже желание иметь детей от любимого мужчины (в страхе потерять свою привлекательность, свою красоту!). Анна словно запирается в неосуществимом желании – жить только своей и его любовью и чарами своей красоты вечно удерживать любовника возле себя. К несчастью, эта одержимость одним чувством, одной мыслью, одним человеком и становится верным путем к погибели.

 Вронский после рождения дочери и начала совместной жизни с Анной в прямом и переносном смысле меняется местами с Алексеем Александровичем Карениным. «Веселость» Анны, от которой он не знает, чего ждать, так же начинает пугать Вронского: «Он серьезным взглядом посмотрел на нее, но она ответила ему тем же вызывающим, не то веселым, не то отчаянным взглядом, значение которого он не мог понять. За обедом Анна была наступательно весела…

 – Анна, ради бога! Что с вами? – сказал он, будя ее, точно так же как говорил ей когда-то ее муж».

 Кажется, что сила разрушительной страсти, раз вселившись в Анну, не может остановиться и продолжает свое страшное дело, пока не погубит окончательно одержимого ею человека.

 Вронский уже не в силах выносить все разговоры Анны о любви: «Он посмотрел на нее. Он видел всю красоту ее лица и наряда, всегда так шедшего к ней. Но теперь именно красота и элегантность ее были то самое, что раздражало его». Красота Анны пугает Кити, красота Анны начинает раздражать Вронского. Главная забота и оружие Анны превращается в обоюдоострый клинок, обращенный своим острием против нее самой.

 Гордыня Анны – вот дверь, через которую дух разрушения проникает в ее душу и полностью завладевает ее сердцем. Она заболевает гордостью и, забыв саму любовь, сломя голову бросается в омут борьбы с возлюбленным. В последний майский день ее жизни, ее преследуют не столько мысли о смерти, сколько мысли о ложном унижении перед Вронским: «Я умоляю его простить меня. Я покорилась ему. Признала себя виноватою. Зачем? Разве я не могу жить без него?».

 Чувство уязвленной гордости и отмщения всему миру, но прежде всего своему возлюбленному, которого она так страстно ненавидит и любит в эти последние мгновенья, целиком завладевают Анной.

 По дороге на вокзал, по пути к совершению самоубийства Анна, как Раскольников, решившийся пролить кровь, в «Преступлении и наказании» Достоевского, духовно отрезает себя от людей, разрывая все свои связи с остальным миром. Ей начинает казаться, что всем в этой жизни управляет ненависть друг к другу. «Это – ад!.. И в домах все люди, люди… Сколько их, конца нет, и все ненавидят друг друга», – думает она, подъезжая к вокзалу.

 Крест, которым осеняет себя Анна в последнюю минуту жизни, проясняет ее сознание: «Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывавший для нее все, разорвался, и жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями. Но она не спускала глаз с колес подходящего второго вагона».

 

 Однако о самоубийстве, к счастью, только думает, еще один герой романа Толстого – alter ego автора – Константин Левин, по большой взаимной любви женившийся на Кити Щербацкой. Счастливый муж и отец ищет и не находит смысла жизни, Бога, ни в чтении умных книг, ни в семейных радостях, ни в серьезном занятии своим помещичьим хозяйством: «Так он жил, не зная и не видя возможности знать, что он такое и для чего живет на свете, и мучаясь этим незнанием до такой степени, что боялся самоубийства, и вместе с тем твердо прокладывая свою особенную, определенную дорогу в жизни».

 Но смирив гордыню своего умственного поиска, Левин неожиданно находит ответ на мучительные вопросы в собственной сердечной глубине. Однажды крестьянин, подавальщик при сборе сена, Федор говорит Левину: «…Фоканыч – правдивый старик. Он для души живет. Бога помнит». И эти простые заветные слова, как последнее крестное знамение Анны, разрывают духовный мрак: «Новое радостное чувство охватило Левина. При словах мужика о том, что Фоканыч живет для души, по правде, по-божьи, неясные, но значительные мысли толпою как будто вырвались откуда-то иззаперти и все, стремясь к одной цели, закружились в его голове, ослепляя его своим светом». Так Константин Левин вновь обретает веру в Бога.