Елена КРЮКОВА. ЗАНАВЕС ПОШЕЛ. Из цикла "Мастерская Крюковой"

 

Елена КРЮКОВА

ЗАНАВЕС ПОШЕЛ

Из цикла "Мастерская Крюковой"

 

Любое начало трудно. Все знают, как тревожно выступать прилюдно первым.

Тебя рассматривают, обсматривают, хуже того – не особенно обращают на тебя внимание: там, дальше, будет кто-то интереснее, важнее, – ярче.

Что такое учительство? Как это модно теперь говорить, мастер-классы?

Бесспорно, передача знаний, скажете вы. Несомненно.

Афинская школа. Средневековые университеты Кракова, Болоньи, Парижа и иже с ними. Пышно-торжественные Академии. Бесчисленные бурсы. Курсы и опять классы, классы, классы. Техникумы и вузы.

Человечество всегда передает накопленные знания; без этой эстафеты оно не было бы человечеством.

Не могло бы продолжать себя в пространстве-времени.

Что же я задумала такое?

Времени моего, личного, на земле остается все меньше. Важно УСПЕТЬ. Я придумала для себя такой лозунг, и он подстегивает. Он же подстегивает многих, кто и правда чувствует в себе жажду отдать богатства – не просто графоманский зуд ("я – гений!", "я – бессмертен!"), а впрямь нечто драгоценное, единственное – наработанное, намысленное, выстраданное.

Но знания ли это – то, из чего будут сейчас, на ваших глазах, во вполне интерактивном режиме, складываться мои мастер-классы? И мастер-классы ли это – в том смысле, в котором любую учебу воспринимают потенциальные и реальные ученики?

Разумеется, из этих размышлений, позиций, положений и личных открытий можно (и нужно!) почерпнуть то, что будет полезно пишущему именно внутри литературы.

Но я буду подниматься над литературой. Выходить за ее рамки. Не взыщите.

Мне всегда было тесно в рамках одного искусства, одного мастерства: так сложилось, что я напрямую была связана с музыкой и с живописью; стала профессиональным музыкантом (фортепиано, орган) и профессиональным искусствоведом, вырастая в мастерской отца-художника и позже наблюдая творческий процесс в мастерской мужа, тоже художника.

И даже не в этом дело, не в житейских опорах. А в культуре, даже так – в Культуре, об общем, крупном объеме которой пишущий либо забывает, сосредотачиваясь на словесных подробностях и упражнениях, либо опасается плыть по великой реке Культуры, тихо стоя на ее берегу.

Моя задача – скорее для самой себя: попробовать проплыть по этой реке тем фарватером, которым ни разу не ходил мой корабль.

Тем самым пригласив в путешествие тех, кто не боится.

 

Уговоримся: в этих раздумьях я частенько буду называть художником любого творческого человека. Слово "художник", и это общеизвестно, в культуре обозначает человека-творца, неважно, в какой области искусства он живет и на каком языке искусства он говорит.

 

ОБРАЗ, СЮЖЕТ, ТЕМА, ГЕРОЙ

ФЕНОМЕН АРХЕТИПА

 

Художник, простите за трюизм, отражает реальность, данную нам в ощущениях, сопрягая ее со своими чувствами и мыслями, поелику это возможно.

(Россия: созидательная страна, и она не напичкана пока компьютерными делами. Комп обращается к прошлому и на его основе создает нечто. А художник вырывается из прошлого и настоящего в будущее.)

Феномен художника в том, что он мыслит часто не словами, а образами.

Как это может быть? Что есть художественный образ?

Его то и дело путают с заявленной темой произведения – а еще с его сюжетом.

Здесь надо разобраться.

Однажды говорили мы с одним писателем. Человек он зрелый, а вот писатель в те поры был начинающий; до того, как заняться книгами, он полжизни провел внутри точной науки и весьма в ней преуспел. Он, литературный неофит, допытывался у меня, что же такое художественный образ: "Нет, ну ты мне объясни!". Вы не представляете, как мне было трудно. Я ухватывала ускользающие понятия. Искала впотьмах вербальную точность. Убедительные формулы. "Ну вы понимаете, образ – это такая сила... магнит, к которому все стягивается: весь сюжет, все детали..." – "Какой магнит? – недоумевал почтенный ученый. – Ты мне давай четко! E = MC квадрат, и делу конец!".

Каков мегаобраз, к примеру, "Одиссеи"? Тут же сошлются на сюжет, один из вечных сюжетов – сюжет Путешествия.

И скажут, торжествуя: да, в мире есть Вечные Сюжеты, – один бельгийский литературовед насчитал их примерно двадцать. Иные говорят о 36 сюжетах. Борхес вообще упомянул только четыре: их нетрудно перечислить – 1) осажденный город и герои его обороны; 2) погоня за мечтой; 3) возвращение – о, здесь как раз необходимо вспомнить хитроумного Одиссея! 4) смерть Бога (Осирис, Таммуз, Иисус). Есть ученые, что говорят о шести сюжетах.

Думаете, все они говорят о сюжетах?

Ничего подобного. Они говорят об АРХЕТИПАХ.

Что же такое сам архетип и "с чем его едят"?

 

Если совсем просто – архетип есть универсальный символ-знак, таящийся глубоко в психической природе человека. Тейяр де Шарден в своей работе "Феномен человека" упоминал о начатках психизма в камне, в растении, в животном. Психизм высших животных, млекопитающих, стоит рядом с психизмом человека. Тайны коллективного бессознательного хранят любые массивные живые сообщества: пчелы, муравьи, стада сайгаков, волчьи стаи. Коллективное бессознательное – код природы. Фрейд немного заблуждался, утверждая, что нам снятся архетипические сны. Но, если считать художника сновидцем наяву, то он творит, черпая силу в жизни архетипов.

В переводе с греческого "архетип" означает "прообраз". Тут же вспомнят про Платоновские первообразы. И про то, что мы лишь их бледные отражения. Грустно? Совсем нет, если учесть, что мы, в результате, при помощи Платона и других умных друзей, это осознали.

Архетип – земное и космическое (природное) явление? Почему нет?

Жизнь и смерть. Радость и горе. Война и мир. Любовь и ненависть.

Добро и зло. Бог и диавол.

Месть и прощение. Правда и ложь. Тайна и исповедь.

Скупость и щедрость. Смелость и трусость. Гордость и унижение.

Богатство и нищета. Сквернословие и молитва. Преступление и святость.

Красота и уродство. Прекрасное и безобразное.

Не архетипы ли все это?

Тайна Двойного – об этом знали древние культуры. Знали они и то, что тройное, троица, дает выход из заданности, замкнутости Двойного: так у любящей пары рождается ребенок, так троичность позволяет – в математике – прийти к большей вариабельности ситуаций.

Живя глубоко внутри нас, именно архетипы иной раз подвигают художника на создание произведения.

От биологических границ до социальных знаков, от тайно-личного до велико-общего – вот диапазон существования архетипа, и, вы сами видите, все мировое искусство стоит именно на них.

Может ли архетип быть словом? Да, может.

Тогда слово поневоле становится символом-знаком.

И тут все вспомнят, конечно, начало "Евангелия от Иоанна". "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог". Видите, знак равенства поставлен прямо и смело. Ибо в те времена тотального синтеза, всеобщего родства крепко соединялись слово, Бог и само бытие.

Может ли архетип быть образом? Да, может.

Вот огромный роман. Вы все его прекрасно знаете. За него горячо полюбили Льва Толстого не только в России, но и во всем мире. "Война и мир". Само название архетипично. Потому и мощно.

И именно этот архетип пропитывает собою, как вином Причастия пропитывается хлеб в Святых Дарах, всю ткань текста этого романа – который и не роман вовсе, а вырывается из рамок и романа, и любого жанра, на глазах становясь живой, пульсирующей жизнью и ужасом смерти, и болью, и воскресением.

Вот музыка – Девятая симфония Бетховена. Все четыре части архетипичны. Первая – война, битва; вторая – смятение (и даже безумие!); третья – покой; четвертая – радость, она же есть любовь. "Обнимитесь, миллионы, в поцелуе слейся, свет!".

Вот гигантская фреска Микеланджело "Страшный Суд" в Сикстинской капелле в Ватикане. Последний Суд и Последний Приговор тоже есть архетип – конец всеобщей назначенной судьбы, конец мира был отслежен во многих Первокнигах, но именно в Откровении Иоанна Богослова получил ту законченную форму, что определила вектор работы с христианской мифологией у целой плеяды разноликих и равновеликих художников внутри целых эпох.

Архетип обладает крепчайшей вязкостью и клейкостью – он намертво склеивает эпохи, тем самым создавая в культуре так необходимую человеку иллюзию ВЕЧНОСТИ.

Анатолий Жигулин, поэт, мой учитель, на семинарах, которые он вел больше молчаливо, чем говорливо, иногда задумывался, выжидал мхатовскую паузу и тихо ронял: "Смерть – главный враг. Величайшая трагедия. Как не хочется уходить. Как хотелось бы жить вечно!".

Все мы молчали. А что можно было сказать?

Как это у Николая Рубцова? "Филя, что молчаливый? – А о чем говорить?..".

А вот Моцарт в письме к отцу сказал иначе. Он говорил о том, что смерть – это друг. Давайте послушаем живой голос композитора.

"Поскольку смерть, строго говоря, есть подлинная конечная цель нашей жизни, в последние несколько лет я так хорошо познакомился с этим подлинным и лучшим другом человека, что её образ не только не содержит для меня ничего пугающего, но, напротив, даёт много успокоения и утешения! И я благодарю Бога за то, что он даровал мне счастье познать смерть как ключ к нашему подлинному блаженству – я никогда не ложусь спать, не подумав, что может быть (сколь бы молод я ни был), на другой день перестану существовать...".

Веселость Моцарта, такая родная нашему Пушкину ("веселое имя – Пушкин" – вспомним Блока), рядом с "Лакримозой" из Реквиема... безудержная радость – рядом с глубочайшим страданием... Да, Моцарт тоже знал Тайну Двойного. Архетип "Жизнь-смерть" в его музыке звучит, горячей волной захлестывая времена.

Видите, в произведении соединяются, сплетаются несколько архетипов; в "Ромео и Джульетте" у Шекспира любовь и смерть находятся слишком рядом, – а впрочем, древний, архетипический Эрос-Танатос когда-то давно, в колодцах времен, подозреваю, пребывал одним архетипом: от великой любви можно было умереть на вершине счастья, ревность вкладывала в руку ревнивца камень или кинжал, разлученные любовники выбирали смерть как единственный выход, – тот, кто любил сильнее всех, умирал быстрее всех. Жан-Кристоф у Ромена Роллана сказал: "Счастье не в том, чтобы жить возможно дольше, а в том, чтобы жить возможно интенсивней".

 

Архетип, архэ, первый, начало...

Значит ли это, что мы все время возвращаемся к архетипам, занимаясь лишь вариациями?

Архетип – в большой мере толчок, чем пьедестал. Это вектор, а не памятник. Это исток, и живая река, рожденная внутри архетипа, течет через эпохи.

Архетип и есть ОБРАЗ в произведении художника.

Одним словом, чем более произведение архетипично, тем более оно цельно.

И чем более оно цельно, тем сильнее оно воздействует.

Сила воздействия произведения прямо пропорциональна силе (архетипичности) разработанного в нем художественного образа.

Однако образ может и "отпрыгивать" в сторону от мощного архетипа.

Хотя требования к нему – чтобы он был сильным и цельным – остаются; и при работе с ним художнику совсем не помешают подробности: современный художник Дмитрий Плавинский уснащал изумительными подробностями, например, свою медленно плывущую по холсту рыбу, но эти тщательно разработанные живописные детальки лишь подчеркивали великую цельность огромной плывущей живой фигуры.

А ведь вдумайтесь: часто архетип путают... с героем!

Герой может быть архетипичен; но герой – не архетип.

Раскольников архетипичен? Да, ибо он преступник и воплощает в себе ПРЕСТУПЛЕНИЕ как таковое и ПРЕСТУПНИКА как такового. Д'Артаньян архетипичен? О да, ибо он есть образ ГЕРОЯ, бесконечно сражающегося за правду и красоту, и воплощающего архетип ГЕРОИЗМА! Мария Стюарт у Цвейга архетипична? Да, несмотря на то, что это даже и не выдумка, а исторический персонаж: она есть архетип САКРАЛЬНОЙ ЖЕРТВЫ, он берет начало в незапамятной древности и в архаичнейших жертвенных обрядах и ритуалах, наряду, конечно, с достоверным изображением политической ситуации в Европе XVI века.

Дон Кихот и барон Мюнхгаузен – оба родились из архетипа Героя; оба безудержные фантазеры, и оба сражаются с врагом до последнего.

Мне возразят: да ведь есть и не архетипические герои!

Есть, и много. Их, видимо, основное множество и в литературе, и в драматургии, и в изобразительных искусствах.

Мелодии без аккомпанемента нет.

Есть святой, а есть простой человек. Есть царь, и есть раб.

"Я царь; я раб; я червь; я Бог" – храброе соединение воедино полярно противоположных архетипов в одном одушевленном существе удалось Гавриле Романовичу Державину.

Но ведь за века в литературе сложился и архетипичный образ совсем не могучего героя, защищающего осажденный град, а "маленького человека": он воплощает архетип бедности, незаметности, нищеты. Даже богооставленности. А нищета-то благословенна! "Блажени нищии духом, яко тех есть Царствие Небесное" – сказано Христом в Нагорной проповеди. В русской литературе этот образ уже традиционен: он не раз интерпретировался Гоголем (Акакий Башмачкин), Львом Толстым (Платон Каратаев), Чеховым, Гаршиным, Вересаевым, Горьким, Куприным в рассказах, повестях и пьесах. Удивителен нищий "Лирник Родион" Ивана Бунина. Бродячий лирник, нищий, в лохмотьях, поющий старую песню о сиротке и злой мачехе женщинам на пароходе, свободно поднимается до уровня древнего аэда – да по сути он аэд и есть, равномощный слепому Гомеру.

"Маленький человек" все чаще появляется на страницах современной русской и мировой прозы: таковы герои текстов Мишеля Уэльбека, Олега Ермакова, Захара Прилепина, Елизаветы Александровой-Зориной, Марии Скрягиной, Фредерика Бегбедера, Эрика Хансена, Питера Хёга. Да и многих других, целого созвездия нынешних литературных имен. А правда, маленькость, великость, какая разница? Ведь автор все равно избирает героя как рупор для транслирования собственных идей, что на поверку оказываются вполне архетипическими.

Хочет автор этого или не хочет, он или приближается к архетипу, или удаляется от него.

Чем дальше вы уходите от архетипа, тем более обыденным, сиюминутным и даже банальным становится ваш художественный образ.

В конце концов от образа остается один герой. Оболочка. Действующее лицо. Вполне узнаваемое и вполне ходульное. Оно перемещается в пространстве, ест, пьет, берет билет туда-обратно, едет, возвращается, любит, ревнует, даже умирает, а потом вдруг воскресает в операционной на столе под ножом хирурга – с ним происходят вроде бы даже и архетипические вещи, но за всеми этими событиями, окружающими жизнь неархетипического героя, не стоит эта священная аура, этот объемный, колышущийся воздух веков, в ореоле которого герой весит так много на чаше весов искусства.

Такой герой – проходящ и преходящ.

Мгновенен.

Таковы герои многочисленной дешевой книжной продукции, легких (только притворяющихся страшными, для интересу) детективов и любовных романов, бесконечных сериалов – жалкого подобия реальной жизни, изобильного киношного продукта, что снимают  для развлечения публики бесчисленные киностудии. "Вы просите дешевой жратвы? – она есть у меня!" – кричит зазывала от искусства и успешно скармливает подобную "жвачку" народу. А публика, вопреки старинной актерской пословице, отнюдь не дура. Она хочет настоящего. Но если все время кормить ее хлебом из опилок, она в конце концов привыкнет к нему.

 

Итак; рецепт вроде бы ясен: ухватите за шкирку архетип, и все остальное приложится.

Однако образ, особенно архетипический, может не даться вам в руки.

Желательно ему прийти к вам самому.

Искусственная задумка тут может и не сыграть.

Архетип, несмотря на простое его осознание, такой хищный и осторожный зверь: это он подстерегает вас в джунглях искусства, а не вы подстерегаете его.

Эта музыка – не для слабо натянутых струн.

Как же работать с архетипом? Что для этого нужно художнику?

Какие средства, какие инструменты? Какова должна быть их безупречная настройка?

В каком направлении должен двигаться писатель, чтобы у него получилось не скучное бытописательство, а произведение, насущно необходимое человеку и даже человечеству?

 

Об этом мы поговорим с вами позже в нашем пространстве "МАСТЕРСКАЯ КРЮКОВОЙ".