Владимир КРУПИН. ТЕБЕ НА ПАМЯТЬ, МНЕ НА КАМЕНЬ. Из «Русской мозаики»

 

Владимир КРУПИН

ТЕБЕ НА ПАМЯТЬ, МНЕ НА КАМЕНЬ

 Из «Русской мозаики»

 

 И увядание земное цветов не тронет неземных.

 Фёдор Тютчев

 

 – МОЛИТЬСЯ НАДО. – Так отвечаю всегда, когда спрашивают, как поступить в различных затруднениях. Очень не всем это нравится. Отвечают:

 – Да я молился, и что? И ничего.

 – Значит, мало молился. (Или, вариант: «Значит, не заслужил, мало каялся…».)

 А часто и так говорят:

 – Бог милосердный, многомилостивый, что Он сам не видит, как мне плохо? Он же Всевидящий.

 – Конечно, всевидящий. Вот Он и видит, что ты и самой малости внимания не заслужил. И все равно жалеет, и все равно услышит. А тебе и потерпеть полезно, не всё же сразу.

 

 В СФЕРЕ ОБРАЗОВАНИЯ мы всё почти профурсенкали и проливанили (образовано от фамилий чиновников, уничтожавших просвещение в России) многое. А ещё нам казалось, что мы чего-то добились, когда включили в программу «Основы религиозных культур и светской этики». Это означало, мы подняли руки кверху перед врагами спасения. Какая этика, какие основы? Это не польза, а прямой вред.

 В церкви молодая мама восторженно говорит: «У меня Лидочка уже знает и буддизм, и мусульманство. Сегодня у них встреча с протестантами». Вот так вот. И Лидочке этой Церковь наша не нужна. Зачем стоять в храме, когда она и так грамотная.

 Христианство гонимо, почему? Оно не походило и не хотело походить на мир, в котором живёт, оно хотело жить со Христом, Которого мир не признал. Стоит Церковь на крови мучеников, иначе бы давно её не было.

 И уже давным-давно бы провалились в ад. А так – малое стадо – живём.

 Нельзя нам ничего общего иметь с государственным устройством. Церковь с раннего христианства живёт на подаяния. И это очень нормально. Как только она займётся вопросами собственности, экономикой, кредитованием, тут всё!

 

 ОТЛИЧИЕ ЧЕЛОВЕКА от животных: животного преобразует среда, а человек преобразует среду. Но как? Калечит её, тем самым калеча себя.

 Тут и Кант ему помогает, по Канту счастье – удовлетворение всех наших потребностей. А вот у меня потребность, чтобы ни Канта, ни Ницше, ни Шопенгаэра мы не читали. Как с этим быть? А пока я несчастлив.

 

 «Раньше мы куда ходили и чего боялися? Или пива не пивали, или не диралися?».

 Поёт под гитару из 60-х: «Не хочу, не могу без мечты. Ты меня до неё не проводишь. Всё прекрасно, мой друг, что же ты, с кем же ты проходными дворами уходишь?».

 

 ЕДЕМ В МАШИНЕ большого начальника. Говорить невозможно: трещит релейная связь, три мобильника. Ещё и помощник суёт ему трубку, и через него пытаются решать вопросы.

 – Ну, у тебя тут передвижной Смольный!

 Начальнику нравится сравнение. А я, хоть мой мобильник ни разу не звякнул, выхожу из машины полуживой. Начальнику хоть бы что. Как соколик.

 – И каждый день у тебя так? И каждый час?

 – А как иначе?

 

 ЛЕНИНИАНА ПЕРЕД столетием вождя. В редакции литературно-драматических передач, литдраме, снимается фильм о режиссёре ленинской тематики Марке Донском. Включается в фильм отрывок из его съёмок. Кричит на актёра в гриме вождя: «Сделай умное лицо, ты же Ленин!». Подходит, берёт «вождя» за подбородок, вертит туда и сюда. Доволен: «Ну что, грим – нормалёк, давай над взглядом поработай».

 

 СТАРУХА О ВНУКАХ: – «ГовОрено имЯ, неймётся имЯ, так, прямо выразиться, хрен с имЯ».

 

 РЕБЁНКА, ДА И ВЗРОСЛОГО можно защекотать до смерти. Щекотать не останавливаясь, у него нет сил сопротивляться. Сейчас, как бы ни убаюкивали нас, что жизнь всё лучше, она всё тяжелее: состояние нервной усталости убийственнее усталости физической. И тогда подключается наркотик – смех. Да, это наркотик. Вроде, веселится народ, смеётся до слёз (это видно на экране), потом (это не показывается) плачет. Отдал силы бесам.

 Бедные люди! Хочется им веселья, они за это платят, и что получают?

 

 – НА ЗАПАДЕ ЖЕНЩИНАМ тяжело мужу не изменять. – Почему? – Ну, как же, назовут Жоржеттой или Жозефиной там, с таким именем поневоле согрешишь. Это не наши Зинаида и Клава, к себе не подпустят.

 

 ЕХАЛИ ПО КОЛЬСКОМУ полуострову. Часами за окнами страшные виды: развороченная земля, обугленные деревья, огромные пространства не до конца сгоревших лесов.

 Молча смотрели. Валя Распутин откинулся на спинку сиденья: «Природа рано или поздно насилия над собой не потерпит. Стряхнёт человека с себя».

 

 КТО ВИДЕЛ, как умирают воробьи, кроме китайцев?

 

 – ГОВОРЯТ, ЧТО девки – дуры, это парни дураки. Провожают зря до дому, рвут последни сапоги.

 

 – Гармонисту за игру рубашонка синяя, чтобы милочка присохла самая красивая.

 

 – Чистопольские девчоночки гуляют весело. У кого работы много, у них делать нечего.

 

 – Из большой деревни в маленьку ходил, буду ходить. Девчонку маленькую ростиком любил, буду любить.

 

 – Парень ходит по деревне, хочет, видно, нравиться. Я надену бело платье, буду я красавица.

 

 ДЕРЕВЕНСКАЯ УЛИЦА. Вечер. Садится солнце. Тепло. Девочки стирают тряпочки в маленьком тазике. Самая маленькая расстилает тряпочки на траве.

 Ещё одна девочка тут же танцует с игрушкой, с шагающим роботом.

 

 ТЕРНОВЫЕ ВЕНЦЫ в лавочке на улице Старого города. Боясь уколоться, беру в руки. Продавец ловко хватает ещё один и, то ли думая, что я не знаю, что это такое, то ли он так шутит, примеряет венец мне на голову.

 

 ИЗО ВСЕГО СГОРЕВШЕГО в пожарах жальче всего (жальче – слово такое есть, тут подходит) рукопись повести «О неумытиках». Её мы с Катечкой писали постоянно. Она не засыпала без новой главы. «Катерина, мы уже всё-всё про них рассказали: и как они на фигурное катание ходили, и на музыку, как картошку чистили, пол мыли… все перемазюкались, что ещё?» – «А теперь, как неумытики связывали слова». – «А как?» – «А ты сам сказал: – Этот Ламсик двух слов связать не мог и молчал. Это когда Гранька и Аргута уговаривали Мосю-карапуза не лежать у дверей. А Ламсик не уговаривал».

 Вот что внезапно вспомнилось. Такие там у нас были герои повести: Мося-карапуз, Гранька, Аргута, Ламсик… Вставлялись и другие, выдёргиваясь из словесной тьмы. Жил в ней какой-то Ламсик.

 Там, помню, этот Ламсик не только двух слов связать не мог, но и полтора не мог. И не мог уговорить Мосю-карапуза не лежать у дверей. Потому что, когда двери открывали, то дверь стукала Мосю по голове. «Пусть тогда лежит, – говорила Гранька, – он уже привык».

 Так и остался Мося-карапуз лежащим у входных дверей. Но уже никто в повести в эту дверь не входит, не выходит, и по голове его дверь не стукает. И повести нет, сгорела. И Екатерина, человек весьма одарённый, её не вспоминает. Забыла детство, папу? И это жальче всего.

 

 «АЛЛАХ! КАК МНОГО дам прекрасных, о, здесь не буду я несчастным, – наивно думал паладин, – здесь, будет счастие восторга, его душа моя исторгла, я полюбил! Но… вновь один. Арабским солнышком палимый, бреду как дервиш-пилигрим. Иду, идёт навстречу Рима с улыбкой палестинской примы, но… с ней супруг. Аллах керим!» (Палестина).

 

 НЕ ПАРЫ ПОДБИРАЮТСЯ по характеру, да и кто их подбирает, будешь подбирать, ещё хуже будет, а характер вырабатывается постепенно у каждой новой пары.

 

 СУМАСШЕДШИЙ ДРУГОМУ в палате: «Меня ищут, за мной идут контрольные слежчики». Тот ему советует: «Разденься, голого не узнают. И иди, только не бегом, будто гуляешь». – «Я же замёрзну». – «У тебя же лицо не мёрзнет, а оно голое».

 Они здоровы внутри своего мира. Объективная реальность для них – их восприятие мира. А чем она объективна? Только внешнее: идёт дождь, снег. А восприятие у каждого в меру его рассудка.

 

 ОПЯТЬ ЖЕ ШЕСТИДЕСЯТЫЕ – наступление по всем видам искусств. Но как? Если музыка – твист, шейк, если рисунки – выдрючивание, если литература – следование Хэму и Набокову, то есть опять же пусть интересная, но выхолощенная форма.

 Вспомнилось, когда выпала бумажка начала 70-х, дочка принесла и кривлялась, и ей нравилось: «Шейк – модный танец, привёз американец. Придумали индейцы, а пляшут европейцы. Шейк рукой, шейк ногой, шейк о стенку головой!».

 Вот именно – о стенку головой. И росли ударенными.

 

 НЕВРАСТЕНИЯ, ВОЗРАСТАНИЕ нервных болезней – это от желания человека жить по-своему, а не по-Божескому.

 Самоутверждение личности – источник её распада. Корень грехов в нежелании (неумении) выйти из формулы равенства «Я равно Я». Это калечит отношение к Богу, извращает нравственную, а затем и телесную жизнь.

 

 ДА И БЫЛ ЛИ тот день, не выдумал ли я его? Я – крохотный человечек, младенец – хожу в зарослях огромных лопухов. И нисколько не страшно. Чистая сухая земля, бледные травки. Я босиком в белой рубашечке. Надо мной зелёная крыша широких листьев

 

 Я ЛЮБИЛ РОССИЮ, жил в ней и для неё. И то, что дети, страшно вымолвить, считают русских злыми, американцев добрыми, что Россия агрессор, Америка миротворец, это нам такая боль!

 Бог им судья. Это, конечно, русские раздавали одеяла, зараженные чумой, чтобы аборигены быстрее вымирали.

 

 ИНОГДА ВСПЫХИВАЕТ вот какая надежда, то, что эти записи спустя время будут интересны. Рассуждаю так: если Господь дал мне дар переводить впечатлении жизни на бумагу, то значит, это Ему надо. Сам я и без записей могу заплакать от сострадания и засмеяться от чужой радости. Зачем записывать о людях и птичках, будто птички и без записи о них не проживут, а люди и сами с усами. Так же все любят ночного соловья, аромат жасмина, движение звёзд… Но ведь не болезнь же, не зуд – записывать. Понуждение взять перо откуда пришло? Что мне доверено? Кто на меня надеется?

 Сейчас упал лепесток тюльпана, который для чего (кого) жил? Никто его не видел, не было меня тут месяц. Упал и окончательно умирает. Но цвёл, но радовался. И не знал о смерти. Служил шмелям и пчёлам, и бабочкам. Божьим тварям служил, значит, и Богу.

 И ещё остались лепестки. Упадут к утру. И в моём сне обрушатся. Как мироздание.

 

 ДОЖДЬ ПРИШЁЛ. Такой обильный, спокойный. Что там наши поливания грядок из лейки. Кажется, что флоксы даже жмурятся от удовольствия, от этой ласки с небес. Голубые стрелы ириса и белые гладиолусов, пышные пионы, склонённые георгины – всё замерло, всё отдалось на волю Божию.

 Вдруг к скворечнику как-то снизу вынырнул скворушка с гусеницами в клюве.

 – Что, миленький, деточкам и жёнушке покушать принёс? – спросил я его и внезапные слёзы появились вдруг. Видимо, что-то внутри меня представило, как скворчик летел за кормом детям по дождю, весь вымок, искал гусениц, возвращался под ударами холодных капель по крыльям. Я думал, он в скворечнике отсидится, обсохнет, но он тут же выскочил, встряхнулся и умчался. Не жена же его выгнала, сам так любит детей.

 Скажут – инстинкт. Хоть как назови, а любовь.

 О, как хорошо выйти под дождь, запрокинуть лицо и промокнуть. Стою как растение, которое Господь поливает.

 

 ЗАСТАЛ ВРЕМЕНА, когда на обед ставили общее блюдо. И все в него по очереди, по кругу, влезали своими ложками. Пришли времена другие.

 – Разбежались по своим тарелкам, – говорит мама. – То ли жить стали получше, то ли от недоверия. Вроде и культурно, а не семейно.

 Может, от того так радостны ужины у костра, когда на всех один котелок.

 

 ИЗО ВСЕХ СИЛ, на последнем издыхании надо заниматься воцерковлением России, её народа. Христос непобеждаем. Со Христом мы непобедимы. Это главная мысль спасения России.

 «Мы ещё не до крови сражались».

 

 БОГАТСТВО, СЛАВА, власть – это страсти. Стремление к ним – это и пороки и болезнь. Это разновидность наркомании. Да, так. Миром правят наркоманы. Нам-то, здоровым, что делать? Всё то же – молиться Богу. Он разберётся, кого куда. Ему виднее.

 

 ЧАСТУШКИ 60-х:

 – Ты Гагарин, ты Гагарин, ты хороший русский парень. Ты летаешь на орбиту, захвати с собой Никиту. И, на радость всему люду, звездани его оттуду.

 – Ваше поле каменисто, наше каменистее. Ваши девки коммунисты, наши коммунистее.

 

 ПЕРЕДЕЛКА: «Жена мужа на фронт провожала, насушила ему сухарей. А сама про себя прошептала: Ну, проваливай ты поскорей».

 

 КОНЕЧНО, ПОРЯДОК – это хорошо. Но когда с порядком уходит что-то первое, естественное, то грустно. Много в Святой Земле появляется знаков приведения в порядок – заборы, щиты с запретами. Превращается Святая Земля в территорию для посещения. На Сорокадневной горе закрыт плексигласом камень, на котором сидел Спаситель, огорожено древо Закхея, на Поле пастушков не пройти уже в дивный сад, не сорвать листочек, не уложить в блокнот травинку, предками которой питались палестинские стада до и во время Рождества Богомладенца. И путь к Вифлеемской звезде – это трасса ревущих в пробках машин.

 Что с того, скажем. Всё-таки открыт доступ к месту Крещения Христа. А то, помню, дважды заворачивали. Однажды даже обещали допустить, и мы переоделись в белые рубашки, и в них отстояли всю службу как грешные ангелы, но нет, отказали. Пришлось ехать к Кинерету, месту вытекания Иордана из Тивериадского (Галилейского, Генисаретского) озера. Но все равно же – видели, как с посоха Патриарха взлетали белые голуби и кружились над нами, над Иорданом…

 Но нынче великая благодать. Молебен по полному Чину. Народу! Все цвета всех рас: бледные белые, загорелые желтые, чёрные-чёрные. Спускаемся к воде. Вижу – Надя очень боится. Говорит: «Может, я не буду с головой?» – «Надечка? за что же ты свою светлую головку лишишь такой благодати?». Назидаю, а сам вовсе не герой: страшусь. Ступаю в Иордан, не даю себе времени содрогнуться, забредаю по пояс, крещусь и приседаю и охватываюсь целебным холодом. Ой, хорошо! И ещё! И ещё!

 Да, умирал и воскресал. Совсем не чувствуется, что рубашка мокрая, что ветерок, не хочется уходить. И восторг за смелую жену.

 

 МОЛИТВА ДУХОПОДЪЁМНА. Это даже не обсуждается, это данное. Она от всего: от страхов, уныния, безнадежности, она для возгревания веры, для преодоления и дневного, и жизненного пространства и времени.

 Но она же ещё и физически сильна. Да, так. На Крестном ходу увлёкся разговором и вскоре наказан – ноги тяжелеют, силёнки где-то за какие-то ветки зацепились и нету их. Опомнился, читаешь молитвы. И по четкам, и так. Читаешь, и, конечно, не сразу, но  о б я з а т е л ь н о  возвращаются или вновь появляются силы. Это не спортивное «второе дыхание», это именно сила духа. Не объяснить, но это есть. Именно она поднимала над землёй, и этому есть многочисленные свидетельства, великих наших молитвенников. Стояли в молитве над полом, над землёй. А как переходили реки, озёра «по воде, аки посуху»? Куда девался вес тела? Вот эти дорожки по озеру Галилейскому, обозначающие пути Христа, вот Иордан, который переходила Мария Египетская, это же не сказка. И вот мне от этого малая толика уверенности в том, что тяжесть мою от меня за мои молитвы возьмёт на себя Господь.

 

 ПРОХАНОВ ВЗЯЛ деньги у Березовского на издание своей газеты и не скрывал этого. «Это же не его деньги, народные, вот я и возвращаю их народу. Через газету».

 А к Березовскому подходит выражение «Жил грешно и умер смешно».

 

 – НАДЕВАЮ ПОРТУПЕЮ и тупею и тупею. А снимаю портупею, так тем более тупею.

 

 СТОЛЫПИНСКИЕ РЕФОРМЫ всё-таки ослабляли православное чувство. Привыкли люди, что всегда в церковь ходили пешком. Ударил колокол – пора. Как в пословице: «Первый звон – с постели долой. Второй звон – из дому вон. Третий звон – в церкви поклон». А с хутора далеко до храма. Не у всех же ноги молодые. И лошадь запрягать, а она нужна на хозяйство.

 

 ЛЕСНАЯ ДОРОГА вся в желтой листве. Вечер, осень. Включаем фары. Тут и не надо говорить, что едем по золоту. На ухабах машина задирает капот, свет фар резко улетает вдаль и там отражается будто в рассвете.

 

 ДОЛГО ДОГОРАЕТ свечка. Крохотный уголёчек на остатках фитилька как маячок. Вспомнил, мама говорила: «Мы же при лучине сидели. Гаснет лучинка, но ещё и при красном уголёчке старались попрясть. Маленько светит. Лучину берегли. И читали даже».

 

 К ВЕЧЕРУ ПОЕХАЛИ на рыбалку. И ничего не поймали. Костёр, однако, разожгли. И припасённое довольствие разложили. И только наполнились походные стаканчики – мотор. Лодка. Заглохла, ткнулась в берег. Тяжелые чьи-то шаги: хлюп-хлюп. Поднялся мужик в броднях, в брезенте, чего-то буркнул, сел. Тут же с другой стороны, от леса, затрещали сучья и вышел ещё один мужик. Тоже молча сел.

 – Рыбы нет, дичи нет, – весело сказал я, – а водяной и леший есть. Один с реки, другой из леса. Подсаживайтесь. Ухи у нас нет, но консервы есть.

 – Так вам чего, может, рыбы надо принести? – спросил первый.

 – А у тебя есть?

 – Да чего-то заловил. Сейчас принесу.

 – Выпей на дорогу.

 Он ушел и вернулся с рыбой. А второй тем временем, тоже выпив на дорожку, походил в кустах и набрал охапку хвороста.

 И через пять минут мы уже как будто сто лет были знакомы. Это же Вятка. То есть, лучше сказать, это же Россия.

 Ехидно возразят мне, что без стаканчиков не было бы братания. Неправда.

 

 НАЗВАНИЕ ГОРОДА Воткинска напоминает о том, что нынешние удмурты – предки народности вотяков. Это слово породило шутку нашего времени. «Всего накупил, спрашивают меня: где это ты так сумел?». Говорю: «В Вотикане».

 

 УПРЕКАЕТ ЖЕНЩИНУ: ты же обещала. Она: «Ну и что, что обещала? А если я забыла? Что я, не человек, и забыть, что ли, не могла? Ты прямо уж совсем меня за человека не считаешь».

 

 В СЕРИИ «ЖЗЛ» «Андрей Вознесенский». Полистал. Наткнулся: Бродский отправляет (дарит) Эдику (Лимонову) «задастую» (у него похабнее) дочку какого-то начальника. У самого поэта на неё нет силёнок. И зачем, спросят меня, такую мерзость цитировать. А зачем, спрошу я, такую похабщину печатать, а пуще того, писать? Но другого уже не могут.

 Тяжелые времена. Кибиров пишет о России так, как мог написать только подонок. У Пелевина дети играют в Александра Матросова. Строчит пулемёт, дети бегут закрывать грудью амбразуру. А пулемёт настоящий. Еще: дети играют в летчика Мересьева. Им отрубают ноги.

 Певец экскрементов Сорокин пишет, как жарят шашлыки над пламенем горящих книг. Особенно изысканно кушанье, изготовленное на огне горящего единственного экземпляра прижизненного «Мёртвых душ». То есть сам о себе сказал: мёртвая душа. Для него это хорошо.

 Это я в самолёте прочёл у критиков (нанятых, добровольных?), что это литература. Воистину – от классики аромат мёда, от авангарда вонь помойки.

 

 НА ПАТРИАРШЕЙ СЛУЖБЕ в Заиконоспасском монастыре Святейший помазывал молящихся. Его сменил митрополит Феогност. Ко мне пробилась женщина: «Проведите меня к Патриарху! Я заслужила, чтобы из его рук принять помазание. Заслужила! Я из праха подняла часовню! Проведите!» – «Но это невозможно. Он в алтаре, идёт служба». – «Но он вас узнал, я видела, он вам улыбнулся». – «Я в этом не одинок». – «Но он же вас узнал!» – «Надеюсь». – «Ну вот! Проведите, проведите!».

 

 ВСЕГДА СТОИТ у Павелецкой совершенно трезвый молодой бородатый старик в шапке и просит на чай. Иду туда, просит, ему подают. Иду обратно – просит. «Да ты уже не только на чай набрал». – «А я только чаем и питаюсь, много пью, литров по десять. Поэтому и жив. Сколько мне? За восемьдесят, а моложе молодых». Как-то разговорились. Вроде не похож на психа, но всё врёт. «Я трубу изобрёл от Москвы до Питера. Можно положить на горы, на лес, рельсов внутри не надо, сила природного давления». – «Проект, конечно, украли». – «Откуда догадался?» – «А ещё чего изобрёл? Никому не расскажу».

 Он охотно рассказывает, и толково объясняет проходческий щит метро. «Фреза по кругу ходит, а середину дробить не надо, надо высасывать пыль, у меня прямо глыбами вылетает».

 Живёт, конечно, по его словам, в трубе.

 – Лето прокантуюсь, к зиме подженюсь. Спрос есть.

 – А семья, дети, родина, могилы родителей?

 – Всё есть, семьи нет. Они у меня все стоматологи, зачем я им? Уехали в Швецию.

 Снимает шапку. Волосы седые, редкие, но чистые.

 – А голову где мыл? В трубе?

 – У меня вся жизнь головомойка.

 Смеётся.

 

 ЖЕНА БЫЛА, всегда как ворон добивалась моей крови. Как? А так: оскорбляла, чтоб я огрызнулся. И надо было терпеть. Но все равно доводила.

 

 В СТУДЕНТАХ: «Надоели споры о том и о сём, как в столовой плакат на стене. Я вот нынче летом бежал босиком по свежей колючей стерне».

 

 КОГДА КТО из детей чего-то, кого-то пугался, мама говорила: «Не умирай раньше смерти». Или: «Не бойся ничего, все равно не сто лет жить».

 

 БЕСПЛОТНЫМ АНГЕЛАМ легче, чем человеку: бесплотны, тяжести тела нет в них. Грехов. Грешим-то чаще телесными желаниями.

 

 ПОКАЗЫВАТЬ БОЛЯЧКИ, совать их как доказательство страданий, как обязанность помогать их залечивать – дело семитское.

 

 ПО ДОРОГЕ подсел к нам весёлый парень. Оказался знакомым водителя. Заметно было, выпивший. Весёлый. Освоился. Мне, доставая фляжку коньяку: «Примешь, отец?.. Нет? Зря. Зла мне желаешь. Как? За тебя же придётся пить. – Выпил, крякнул, выдохнул: – Эх! Жене передай от получки привет, а сыну отдай бескозырку». – Водителю: «А знаешь, я ведь уже неделю оттрубил на «посыпушке». Ничего, мазёво: всем нужен».

 Посыпушка, объясню, это дорожная машина, зимой рассыпающая песок там, где скользко, на опасных местах.

 Молчать парень не мог. А до того, как он прибавился к нам, говорили мы об известных словах, что в России две беды: дураки и дороги. Водитель с ними соглашался, я – нет. Спросили парня.

 – Да вы что! Ни то, ни то. А главная беда – дураки на дорогах. – Опять достал фляжку: – Ну! За дороги без оленей!

 Оказывается, олени стали часто выходить на дорогу и уже были аварии из-за них.

 На каком-то повороте парень просил тормознуть и выскочил.

 

 ШОКОЛАДНЫЙ ДЕД-МОРОЗ. – «Прощай, несчастное созданье. Конечно, ты и сам не рад, что по насмешке иль незнанью в тебя вложили шоколад. И ты, вначале быв повешен, качался меж нагих ветвей. Любовью деточек утешен, скончался между их зубей… За что ужасная расплата? Прощай, дедок, прощай, прости. Чрез год вернись, но в брюхе с ватой, с коробкой сладких ассорти».

 

 – Мой милёнок – старый хрыч – раздобыл себе москвич. Наскочил на тягача – ни хрыча, ни москвича.

 – Мы с милёнком целовались средь некошеной травы. А картошку убирали инженеры из Москвы.

 – Стихи о родине моей писал заехавший еврей.

 

 СОЦИАЛЬНЫЕ РАБОТНИКИ у стариков: – Здравствуйте, мы вас любим, до свиданья.

 

 ЗАПИСКА ИЗ зала: «Сможем ли мы, и как, если сможем, избавиться от нашего усталого безразличия к своей русской судьбе».

 Ну что, отвечай русский писатель!

 

 ЕВРОПА в начале 90-х освобождала свои склады, отправляла всю заваль в Россию. Тряпки, консервы, обувь. Немодное, сроки вышли, старое, обноски, вали страну-победительницу. Представляю, как они таким образом торжествовали барахольную победу над нами.

 Потом погнали отраву, всякие ядоносные спирты.

 

 НЕ СКУЧНО НАМ жить: загнали реку под землю в коллектор, через пятьдесят лет выпустили, берега одели гранитом. За десять лет загадили её до того, что дешевле стало не чистить, а снова заключить в тоннель. Опять работа, рабочие места, опять развороченные пространства.

 

 – ФИЛОСОФЫ, ТОЛЬКО честно: действует на массы ваша философия? Конечно, нет. Копейка действует. Сюда бесы и устремились, и оттого вас не трогают, вы им помощники. Вам же противен расчёт, презренный металл, проза жизни.

 

 ПОКУПКА ТОВАРА – его пленение, продажа – работорговля.

 

 ЖЕНЩИНЫ НЕ ЦЕНЯТ мужчин, пока нет угрозы их потерять. Женщинам всегда мало внимания, заботы и мужчина старается дать то и другое. Но оно, видимо, в женщинах аккумулируется, иначе откуда столько сил берётся в женщинах, когда спасают (удерживают) мужчину. Возвращают взятое.

 

 СТИХИ ТЮРЕМЩИКА: «Я дозвонился ей из клетки: «Скажи, ответь: о, как мне жить?». Но голос, полный интеллекта, велел мне трубку положить».

 

 У ДОСТОЕВСКОГО герои постоянно свершают непредсказуемые даже ими самими поступки: Настасья Филипповна меняет свои решения непрерывно; Ставрогин, казалось бы, ни с того ни с сего кусает ухо или хватает кого-то за нос; Верховенский, налив себе рюмку, встаёт вдруг и несёт её бабе… Но штука – на это их толкает враг спасения, они в его власти, он ими крутит. Тут-то и борьба.

 Тут-то и интерес к Достоевскому: все находят в его героях своё, похожее.

 

 ДОГНАТЬ И ПЕРЕГНАТЬ – вот лозунг советских пятилеток. Я работал на станке, который так и назывался «ДИП-200» (модификация 1А-62, даже это запомнил, а прошло 60 лет). Так я к чему: вся эта гонка, о которой талмудычат постоянно, эта конкурентноспособность – это зачем? Это для ублажения тщеславия в больших размерах. И только. Для подпитки самомнения. Для производства самодовольных выскочек.

 В ответ на такие призывы: «Догоним и перегоним Америку» насмешливое народное, всегда верное, ощущение, сочинило шутку: «Догнать можно, перегонять не надо». – «Почему?» – «Голую задницу будет видно». И в самом деле: не голодные, одеты-обуты, жильё есть, что ещё?

 Лучше пусть нас Америка попробует догнать: по Ломоносову, Лобачевскому, Менделееву…

 

 ЧТО ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК? Мыслящее существо? И собака мыслит. Общественное? Но и муравьи, и табун не одиночки. Говорящее! Да, но уж очень чересчур. Вера – вот где энергия убеждённости в правильности жизни, но она может быть бессловесна. Истинное познание необъяснимо, превышает и ум и слова.

 

 ПРОЧЁЛ СТИХОТВОРЕНИЕ о птичке. Она зябнет, бьётся в окно. Человек открыл форточку – залетай в тепло. Нет, шарахнулась обратно в холод. Так и нам Господь открывает путь к спасению, мы боимся.

 

 – «О, РУСЬ, СЕБЯ не кукурузь!» – вот поэзия! И форма чёткая, краткая, и содержание необходимейшее. (Сочинено, разошлось в 60-е, когда насильно внедряли кукурузу. Вообще мы любили зайти в кафе «Чудесница» у метро «Лермонтовская – Красные ворота», недорого, кукурузное меню, пообедать. Пока хлеб из кукурузной муки свежий – есть можно, но чуть полежал – камень, в животе ворочается и не переваривается и уходить из организма не желает.)

 

 ПОСТОЯННО НАС, русских, везде подкалывали, унижали. И всё мы терпели. Кино особенно. «Царь Пётр арапа женил» – ну мерзость же: клевета на мастеров-корабельщиков, русские, конечно, дураки, арап умный, а особенно унизительна сцена, когда русскую девушку ставят в таз и омывают для чёрного жениха.

 Подстать и фильм по Островскому с Вициным и Мордюковой о женитьбе Бальзаминова. И актёры и музыка приличные, а жизнь показана – пьянь на пьяни.

 А Закариадзе, какой он благородный в фильме «Отец солдата». И какой варвар русский Ваня танкист – заехал на виноградник, топчет его гусеницами.

 А Бурбон Кикабидзе с его пошлостью «Ларису Ивановну хочу».

 А «Бриллиантовая рука», когда мальчик идёт по отмели, кажется «аки посуху», звучит церковная музыка, Миронов в кадре идёт за мальчиком, оступается, с руганью набрасывается на ребёнка. В этом же фильме очень неприятные украинизмы Папанова.

 Да бесчисленно… Весь почти театр опошлен и поставлен на службу издевательства над русскими. И мы ещё дивимся и спрашиваем, за что нас не любят. Да за то, что русские.

 А нам надо обижаться на наших творческих интеллигентов. Помню, у мамы самым ругательным о ком-то было выражение: «Это такое интелего».

 

 В ТОМ КРАЮ, куда меня зовут в гости, погода очень интересная, она каждый месяц идёт от одного градуса тепла до плюс тридцати или плюс тридцати одного, а в феврале до плюс двадцати восьми, в високосный даже до двадцати девяти. Интересно. Каждый день знаешь температуру на завтра. «Что сегодня? Плюс семнадцать? Ну, завтра можно и в лёгкой куртке пойти». Но когда же минус один и так далее? А никогда. Всё плюс и плюс.

 Думаю, врут или не врут те, кто зовут в гости.

 

 «ТАМ, ГДЕ БАГРЯНОЕ солнце встаёт…», да, это о Дальнем Востоке, об Амуре. Уже не написать. Надо было сразу, как говорилось в газетах моего времени, «отписаться» после командировки, но жизнь не дала такой роскоши, угнала ещё в одну поездку, потом ещё в две, впечатления накладывались, скрывали предыдущие. Только и вздохнёшь. Да и утешаешься, говоря себе: а что ты такого особенного сказал бы о Хабаровске? То-то и оно-то. Но до чего ж красив город! Какие гигантские волны холмов морщили пространства земли, как величав Амур, какая вселенская мощь воды прёт к океану. Да, не высохнет океан от такой подпитки.

 Вышел я к Амуру, как прилетел, как разместили в семинарской келье. А до того самолёт, переброска во времени, долго без сна, голове легко, бездумно. Только одно: ну, как же не умыться из Амура, как не добавить к Иордану и Нилу, Днепру и Волге, Каме и Вятке, Ангаре и Енисею, Иртышу и Лене, Бие и Катуни, Двине и Печоре, Днестру и Дунаю, Арагви и Тереку, и десяткам всех тех рек, которые омывали меня, грешнейшего из грешнейших, как? Тем и живу.

 А уже вечер. Но пошёл, спускаюсь. В памяти слуха мощные слова: «Там, где багряное солнце встаёт»… «У высоких берегов Амура часовые родины стоят…». Обрыв, заборы, собаки лают, но они на цепи. У берега камни, трудно подойти. Амур прёт мощнее любой из перечисленных (смотри выше) рек. Лёд, брёвна даже, мусор. Но умыться же надо! Я же русский. Но замечаю вдруг, что Амур несётся прямо в закат. А я с детства знал: где закат, там запад. Западает туда солнце. Закат солнца… вручную, как мы шутили. Гляжу – Амур течёт на запад. Но этого же не может быть! Посмотрите карту – Амур течёт на восток! К восходу. А я гляжу и вижу – течёт на запад. Может, у меня что с головой – вторые сутки не сплю. Хоть что делай – Амур течет не справа налево, а слева направо, то есть так же нельзя. И спросить некого. Но вижу – сидит вдали рыбачок. Подошел, поздоровался, спрашиваю: «Простите, а куда течёт Амур?». Рыбаку от такого вопроса стало интересно, поглядел, как на чирикнутого. «Туда» – показал рукой. Что, сам, мол, не видишь. «Но там же запад!» – «И что?» – «Но Амур же к Тихому океану течёт?» – «Да». – «Но Тихий океан на востоке?» – я уже сам сомневался. «Конечно, на востоке». – «Но почему он течёт на запад?».

 Рыбак встал, огляделся, хмыкнул, стал думать. У него в это время клюнуло. Но он махнул на поплавок – не до рыбы, когда тут вся карта сместилась.

 – А! – оживился он. – Так это же Амур у Хабаровска такую петлю делает.

 – На горло набрасывает, да?

 – Так получается. Обороняет.

 

 ГДЕ-ТО ПРОЧЁЛ: «Диснейленд сделан для того, чтобы скрыть, что Диснейлендом, по сути, является вся Америка».

 

 ЗАПАДНИКИ ПРОШЛОГО (Герцен, Печорин, Чаадаев) видели на западе передовые мысли, книги, оставаясь патриотами России. Сегодняшние видят образ жизни: рестораны, дороги, комфорт… какая малость.

 

 ЭТО ВРАНЬЁ, что Россия идёт по законам общемирового развития. Россия совершенно особая, никем в мире не понятая. Главное, и не хотят понимать, что именно Россия спасает мир.

 Не враг силён (смел), а мы трусливы (слабы).

 

 РЕВОЛЮЦИИ БОЯТСЯ. Конечно, весёлого мало. Но ждут повторения уже бывших революций, тогда как они каждый раз новые. Формулы старые: революцию готовят недовольные, провокационные, в революции гибнут смелые, порядочные, плодами революции пользуются сволочи.

 Неужели ж не созрели для революции (обновления) безжертвенной? А обновление, конечно, нужно. Нравственное. Тем более в России, где экономические вопросы менее важны, чем духовные. Европу запугали Мальтусом, она и рожать перестала. А надо знать, что Господь, выводя на свет Божий ребёнка, знает, как его пропитать. И Европа теперь зачернеется. И смерть европейской культуры – это факт. А комфортность жизни – поминки по прошлому.

 

 ПУСТОЙ СПОР, какой метод познания мира важнее (точнее): научный религиозный, философский? И кто познаёт, и для кого? Есть даже теперь православные сталинисты, по-прежнему (и крепнут), монархисты, есть патриоты, западники, «болотники», либералы такие и сякие, демократы (слава Богу, это уже ругательное слово), всех полнО. Есть и стилизованные казаки.

 Как точно у Меньшикова: «Опасный спор между старым и новым стал возможен при забвении третьего элемента – вечного».

 Всех объединила бы любовь. Но как я, как могу полюбить Познера, Райкина, Чубайса, Новодворскую, Навального… всех этих жваноидов? Да никак! Но уже, чувствую, уже их жалею. Уже прогресс. Не видят они, несчастные, что ли, пропасти под ногами?

 

 ПОДУМАЛ ВДРУГ, что никак русские актрисы не встраиваются в ряд мировых: Моника Беллуччи, Софи Лорен, Стефания Сандрелли, Симона Синьоре, Вивьен Ли, Одри Хёпберн, Мэрилин Монро, Брижит Бардо, Серафима Бирман, Жанна Моро, Катрин Денёв, Николь Кидман, Софи Марсо…

 Какая описка в этом списке?

 

 ПОСЛЕ ВЕСЕННИХ оттепелей вдруг снег. «Зима мешки трясёт». То есть остатки снега вытряхивает.

 

 ЕЩЁ ИЗ ГРЕБНЕВА. Он ночевал у меня на даче в Переделкино. А за забором дача Евтушенко. И вот – продукция: «Лежу, поджав коленки, а всё уснуть невмочь: собака Евтушенко лаяла всю ночь. Я разогнул коленки, свою имея злость. Собаке Евтушенко с размаху бросил кость. И, выпив хорошенько, кайфую в тишине. Собака Евтушенко, ты не мешаешь мне».

 А Евтушенко поехал в Пермь, и я просил его встретиться с Анатолием. Толю разыскали испуганные чиновники: Евтушенко! Хочет видеть! Гребнева.

 Посидели. Толя заторопился. Евтушенко: куда ты? Я тебя восемьдесят лет не видел. Толя выпил, осмелел и прочёл ему про собаку. Евгений Александрович немного подумал: «Это, наверное, маленькая собака лает, большая (кобель Гектор) не лает».

 

 ЕВРОПА. ФРАНЦУЗА, покушавшегося на Александра Второго, суд оправдал, а пьяного, который обругал бюст Наполеона, отправили на гильотину.

 

 ВЫРВАЛСЯ НА ТРИБУНУ: – У меня написано два доклада, постараюсь сократить до полутора. Ведущий: – Всё не надо лопатить, читайте выводы.

 

 БЖЕЗИНСКИЙ УМЕР, но дело его живёт. На Всеславянском съезде славяне из четырнадцати стран проклинали НАТО, а их страны уже в НАТО. Быть зависимыми им унизительно, стали мечтать о новом старшем брате, а не о начальнике.

 Возвращается мечта о Славянской империи со столицей в Царь-граде.

 

 ВСЕ ДЕВОЧКИ в школе, когда готовились вечера Дружбы народов, отлично помню, хотели изображать украинок. Как же – монисто, ленты, венок, расшитые кофты, сарафаны. Даже ссорились, даже жребий бросали.

 

 ПЕРВЫЙ РАЗ за границу. 76-й. Капстрана сразу. Это потом чекист Николай Иванович (все они Николаи Ивановичи) стал знакомым, признался, что помог нам с Распутиным. Прочёл, полюбил. И – не всё же одним и тем же ездить – отправил нас на совещание молодых писателей Финляндии. Там молодые, в основном, были пенсионеры. Начинали писать, заработав пенсию. Иначе не прожить.

 Едем. Всё в новинку. Паспорта, граница, таможни. В вагоне мы одни почти. Зашел бригадир поезда, смеётся:

 – Проводники о вас говорят, что один-то сын Григория Распутина, а другой «Гранатовый браслет» написал.

 Молоды были, веселы. Говорили то, что думали. Такие писатели для капиталистов были впервые: всё же официально было. И надо было бы вспомнить ту поездку, а для чего, для кого? Мне и так хватает тепла от воспоминаний, и зачем ими делиться? Тут уж я собственник.

 

 ТЫ ОСТАЛАСЬ такой же красивой. Пусть берут нас года в оборот, перед памятью время бессильно, если память любовью живёт. И любить нам друг друга не поздно: ведь для нас, это чувствуешь ты, расцветают, как в юности, звёзды, и земные сияют цветы.

 

 – Жизнь удивительно проста, когда дни свадьбы в дни поста.

 

 – Мне делали кесарево сечение. Заживало, очень болело. Лежала, боялась пошевелиться. А когда плакал ребёнок, я вскакивала, именно, прямо вскакивала. И ещё: там же было много детей, все плачут, но всегда узнавала голос своего. И когда он вдруг подавал голос, у меня молоко сразу приливало к груди.

 

 С ЧЕГО-ТО ПОМНИТСЯ: «купец пьёт чай, пока охота, до третьего пота, а мужик, пока из краника бежит»

 

 ОБЩЕСТВЕННЫЕ БЕСПОРЯДКИ происходят от того, что всем вдруг очень захотелось порядка.

 

 ИДЕМ ИЗ ЦЕРКВИ через парк после Литургии. Оба причащались. Чувствую, его что-то томит:

 – Володя, мы же причастились! И умереть не страшно! Чего ты весь такой?

 – Будешь таким, – отвечает он. Останавливается. – Вот послушай мою исповедь, раз спросил.

 – Ты же только что исповедовался. А я не священник, сквер не церковь.

 – Я постеснялся батюшке сказать, – говорит Володя. – Я ведь вляпался. Седина в голову, бес в ребро, это обо мне. Сядем?

 – На какой срок?

 – Боюсь, что надолго. – Мы сели. – Я постараюсь коротко. Да много-то и нечего. Она молодая, годится мне…

 – Во внучки.

 – В племянницы. Не шути, это такая закрутка. Такая… Страсть, наваждение, не знаю. У Бунина «Солнечный удар», но там, в сухом остатке, дорожное приключение, тело, похоть… Приключение сильное, приятно было, хочется возврата, повторения. Называет страсть любовью. А что было? Прелюбодеянием это называется. А если женаты и замужем – блуд. То же и у Чехова в «Даме с собачкой» – заехали в отношения, а дальше?

 – То есть у тебя ни то, ни это?

 – Не знаю. И не притворяюсь, в самом деле не знаю. Это же не вчера, давно знал. Подруга дочери. Да, красивая, да умная, ну и что? Таких много.

Вдруг фраза дочери: «Пап, ты так Иринке нравишься». Ничего себе, сказал я себе. К ней пригляделся. Да-а. Приходит к дочери, сидят, чай пьют, смеются, уходит. Вышел в прихожую, прощаюсь. Она смотрит на меня, вдруг в глазах слезы. Дальше… да и не знаю как дальше. Проводил до лифта всего, но что-то же произошло, почему-то же обнялись. И уж явно не дружески. Дальше понеслось. А что понеслось? Ничего. Но тяга к ней доходила до бессонницы. Не объяснить. Ни о какой измене жене и речи нет. Но измена в мыслях, чувствах тоже реальна.

 – А пробовал себе запретить?

 – Еще бы! Но надо было сразу, когда не знал, что затянет. А вот… – он невесело усмехнулся. – Знаешь, вообще-то радостно, что меня, оказывается, еще можно любить. И легче даже жить. Но тут же враз и стыдно перед женой, перед собой. Перед Богом! – Он повернулся лицом ко мне. – Чего посоветуешь?

 – Пройдет само. Как налетело, так и отлетит.

 – Нет, – он оторвал от ветки зеленый листочек, – нет. Не убывает.

 – Тогда резко прекрати отношения. Ты мужчина, тебе решать.

 – Не могу: она с ума сойдет.

 – Скажи ей: зачем тебе старик? Зачем такая геронтофилия? Ей еще жить и жить. А мне, скажи, о душе пора думать.

 – Я так примерно и говорил.

 – И?

 – Да вы, говорит, всех лучше. И так далее. Нет, пока не вижу выхода.

 

============================================================================

Только что Владимир Крупин прислал нам фотографию с Крестного хода с этой шутливой надписью: 

И на Крестном ходе наш автор, даже утеряв в болоте ботинки и продолжая путь босиком, не расставался с "Днём литературы".

Владимир Николаевич, не простыньте! Берегите здоровье!