Вячеслав АР-СЕРГИ, Княз Гочаг оглы ГУРБАНОВ. О ЛИТЕРАТУРНОМ ТРЕУГОЛЬНИКЕ ЧИНГИЗА ГУСЕЙНОВА. К 90-летию писателя

 

Вячеслав АР-СЕРГИ, Княз ГОЧАГ

О ЛИТЕРАТУРНОМ ТРЕУГОЛЬНИКЕ ЧИНГИЗА ГУСЕЙНОВА

К 90-летию писателя

 

Чингиз Гусейнов родился в пору самого буйноцветия бакинской весны – 20 апреля, и было это 90 лет назад. Наверное, всё так же навевал лёгкий бриз с Каспия – ангельскими выдохами-вдохами… Небо было – синее-пресинее, а солнце – улыбалось… На морской глади белел скошенный треугольник спешащей к горизонту парусной лодочки – «а он, мятежный, просит бури…». Нам почему-то кажется, что этот парус всё же был, хотя за ним уже виднелись большие каспийские теплоходы, а может быть, и просто танкеры с сухогрузами. Но, право-слово, в данном случае наш парусник – никак не мог быть один. Ведь именно в этот день в мир наш пришёл человек, который по судьбе своей стал совершенно своим для всех добрых людей, где бы они ни проживали, – отдавая им всё свое душевное тепло… Вот так нам хотелось начать нашу речь о Чингизе Гусейнове – по-восточному проникновенно, с сохранением традиционного запева.

 Но на том же Востоке есть очень хорошая пословица: «Аркан хорош – длинный, а речь – короткая». Итак, сегодня наш собеседник – Чингиз Гасанович Гусейнов, известный писатель, учёный, мудрец, и в первую очередь – человек, верно и беззаветно служащий вселенскому Добру. И ныне, и присно... Дай Бог каждому, как потрудился по жизни – и продолжает трудиться (!) – этот человек; об этом красноречиво говорят множество его книг, в числе которых и романы, изданные на многих языках мира, капитальные тома литературоведческих и других научных исследований – со многими выступлениями, а весь этот жизненный треугольник держит угол самого его имени – с безупречной репутацией и заслуженным авторитетом.

 Благодаря современным гаджетам – ну, как уж сегодня без них, мы торжественно сели рядом с ним – одесную и ошуюю, и повели наш неторопливый разговор. За армудом – стаканчиком хорошего ленкоранского чая. Как и положено, сначала поговорили о погоде. Мол, наступило время крестьянских забот – земля проснулась от зимы… А потом – и просто о жизни. Ведь в жизни она всегда – главная тема. И у писателей, и у читателей:

 

– Дорогой Чингиз Гасанович, говорят, что в юности человек ищет сотни дорог, чтобы уйти, уехать из своего родного места в большой мир, а вот когда он уже «возвращается с базара» жизненного пути своего, он ищет одну-единственную, главную, дорогу, чтобы возвратиться домой к себе на родину… Вы искали эту дорогу в Баку, в дом, расположенный на бывшей улице Старой Почтовой – угол Персидской, который бакинцы называли «дом Ашурбековых»? На ваш второй этаж…

– Многие мои сюжеты навеяны-подсказаны-выстраданы проживанием в этом, оказавшемся таким объёмным «угловом доме», даже в исторических романах он так или иначе присутствует, чаще – в подтекстах… Относительно большой двор с опоясывающим его коридором – как лик мира, он был многонационален (жили по-соседству и по-соседски азербайджанцы, кои до паспортизации 1934 года назывались официально «тюрками», русские, евреи, аджарка; армянская, татарская, персидская, даже немецкая (по фамилии Киндсфатер) семьи, и у каждого были свои, соответственно, праздники и обряды, основанные на языческих (Новруз-байрам) и авраамических верованиях (песах-пасха и т.д.). Во мне естественно формировались и развивались два родных языка: в пределах квартиры – азербайджанский мир и язык, за порогом – русская речь, или язык, как его называли, межнационального общения. Ну и закладывались основы немодных нынче понятий как «интернационализм» и «дружба народов», нестираемых в моём мироощущении. Естественно было и влияние-воздействие среды, житейских проблем, переплавляемых – это потом – в конфликты и характеры, связанные как с людской натурой, вечной борьбой в человеке божественного и дьявольского начал, так и со временем, в котором жили, – довоенные годы (в 1937-м мне было 8 лет!.. видел аресты, самоубийства); далее война с верой в победу, но и с голодом, «выселением» немцев, послевоенные годы, учёба в Москве и т.д.

Вот фото, оказавшееся символическим, хотя тогда никакой в это концепции-политики не вкладывалось, лицо бакинства (сразу после победы в 1945-м, нам 16 лет): со мною – этнообозначения из поздних, нынешних реалий: азербайджанец я, полуармянин-полурусский Игорь Гличёв, еврей Изя Либерман, русский Гриша Горин.

 

– По вашим воспоминаниям, ваши родители (да упокоятся их души с миром…) – почтенные Гасан-бей и Махфират-ханым, только-только пустили свои корни в Баку, но, увы, им не дано было там глубоко прижиться… Сначала не стало вашего отца – он работал на невысоких должностях в органах охраны правопорядка, потом и вашей матери – она работала акушеркой… В 17 лет вы совсем осиротели… Было ли у вас в жизни такое, что в трудные ваши времена вы бы слышали их голоса, выводящие вас из трудных жизненных ситуаций? Говорят, что такое с человеком в жизни бывает семь раз – он слышит предупредительные голоса своих родителей, а восьмой раз голосов уже не даётся услышать – хоть они и звучат…

– Отец приехал из Шемахи, учился в бакинской «русско-татарской» школе, много сменил работ, умер в свои 40, а мои 10 лет, помню его смутно, был очень строг к нам, особенно к старшему моему брату Аликраму, будущему знаменитому музыканту, виртуозу-таристу, солисту оперы, мечтал, что я стану врачом, а брат – инженером, а мать – коренная бакинка, умерла тоже в 40, в мои 17 лет, и она, как вы правильно отметили, меня много раз – это я ощущал физически – спасала: я трижды больно падал и мог разбиться насмерть, но всегда спасало чудо, будто мать подкладывала под мою голову руку… Когда-то я выразил такую мысль: «Счастлив человек, испытавший материнскую любовь!».

 

– Ваша судьба, по-азербайджански – Тале, не дала вам шиковать лишней денежкой в ваши благословенные времена детства, отрочества и юности. Скажите, вы помните судьбу первого вами заработанного трудового рубля – как он оказался у вас?

– В 1942 году я месяц летом, так получилось, работал курьером в бакинской газете нефтяников «Вышка»; про зарплату не помню, но зато запомнил, что каждый день выдавали, как приду разносить всякие пакеты, банку киселя синего цвета, и я его с превеликим удовольствием пил. Но была до совершеннолетия пенсия за отца, далее студенческие стипендии в вузе (закончил МГУ), заработки за обзоры, в частности, молодёжной газеты в Баку для ЦК ВЛКСМ, переводы судебных дел – уже в аспирантуре – на русский с азербайджанского для Прокуратуры СССР, рецензии на азербайджанские книги для Комитета печати… А с первой зарплаты, сразу после аспирантуры, в Комиссии по литературам народов СССР при СП СССР, купил шубку для двухлетнего сына Гасана.

 

– Вы всегда, и в Баку, и Москве, далее и в других городах и странах, выбирали жизнь в многонациональном сообществе. Вы не тяготели к монациональному укладу – как в вашей, скажем так, трудовой деятельности, так и в личной жизни… Что вас тянуло к людям разной веры, национальности и т.п.? Или ваша тюркская душа кочевнически более всего рвалась – в ширь, а не столько в оседлую глубь – самого себя, к своим корням?

– Не я выбирал жизнь, а жизнь выбирала меня, подбрасывая мне всякие случайности, варианты-соблазны, и я каждый раз делал выбор, оказываясь – такова была реальность нашего бытия – в многонациональном, как правило, коллективе… Но – примат оседлости перед кочевничеством, точнее, в чередовании или сочетании с ним, или «охота к перемене мест», дала мне возможность поездить по городам и весям большой единой страны и, разумеется, по миру тоже… Чтобы, к примеру, встретить в Бельгии правнука великого Пушкина и, не скрою, испытать, как помню, чувство гордости, что я ближе к великому поэту, он более мой, нежели его родича, спортивного корреспондента.

 

– Вы блистательный специалист по национальным литературам СССР и Российской Федерации. Один из признанных стилистов русского и азербайджанского как литературного, так и научного письма. В филфаках всех российских вузов, уделяющих программное время вопросам наших национальных литератур, ваше имя хорошо известно – вас конспектируют, ссылаются на ваши труды. Что вы думаете о будущем национальных литератур России, ныне переживающих очень сложные времена – в первую очередь в связи с исчезновением государственной поддержки их и рядом других, в первую голову, языковых вопросов, не способствующих развитию родных языков народов РФ? Что ждет национальные литературы РФ после их уникального советского Возрождения (башкир Мустай Карим, калмык Давид Кугультинов, кабардинец Алим Кешоков, балкарец Кайсын Кулиев, чуваш Педер Хузангай, аварец Расул Гамзатов, азербайджанец Самед Вургун, бесермянин Михаил Федотов и др.)? Наверное, это не совсем благодарное занятие – «гадать по бараньей лопатке», но всё же… Ведь и в нынешней России национальная литература создается и издается почти на 60 языках. И это при том, что сильнейшая школа российского перевода (Семен Липкин, Яков Козловский, Елена Николаевская и др.), увы, осталась в прошлом… Происходит невозвратимая изоляция национальных литератур с такой же атомизацией её авторов, а это для литературы – не путь развития. Да к тому же наши писатели оказались на обочине столбового пути страны, ведущего лишь избранных к материальному достатку.

– Вы сами прекрасно охарактеризовали состояние дел в стране до и после распада по воле трёх братьев-славян, которые не ведали, что творят, увы, случается такое… Впрочем, вопрос сложнее, тут немало и объективных факторов, и, возможно, ряд негативных просчётов перевесит позитивные дела, в том числе и в области национальной политики и практики. Разумеется, литературы существуют не по воле властей-государств, а это органическая потребность людей постигать через слово-звук-действо мир, себя – ради преобразования (об этом можно говорить много). Но распад вызвал полосу кризиса, когда сменились ориентиры, всё, что было плюсом, стало минусом, а по части вашего вопроса – в принципе исчезла переводческая школа с национальных российских на русский язык, забыта целая отрасль в науке – исследование многонациональной литературы в пределах евразийского пространства особенно важное для такой многонациональной страны как Россия, и тут, разумеется, нельзя обойтись без государственной не только политики, зачастую назывной, а и реальной практики, – лишь на этом управляемом и организованном (а не стихийном «авось» и «по щучьему велению») пути возможно существование и развитие страны как единого пространства, без этого – движение лишь в одном направлении, а оно – пропасть и распад.

 

– Книги, стихи и прозу, каких зарубежных, российских, азербайджанских авторов вы перечитываете в самые напряженные минуты вашего читательского голода?

– Гомера, «Дон Кихота» Сервантеса, «Мёртвые души» Гоголя, «Хаджи Мурата» Толстого, «психологов» и «врачевателей» азербайджанского этноса прозаика и драматурга Джалила Мамедкулизаде и поэта Сабира.

 

– В чём заключается, на ваш взгляд, феномен советского и российского литературного двуязычия, при котором национальные авторы СССР и РФ, наряду с родным своим языком также талантливо творили и на русском языке (Чингиз Айтматов, Ион Друцэ, Анар, Рустам Ибрагимбеков, вы сами, Геннадий Айги, Вячеслав Ар-Серги и др.)? В своё время вы очень интересно и доказательно размышляли о «русскости нерусских»… В этом явлении не видится ли вам параллель, к слову, с англопишущими индийскими и другими писателями бывших британских колоний – когда метрополии и провинции доказывали Центру право своего существования и через художественную литературу?

На ваш взгляд, эти двуязычные (и более …язычные) «нерусские русские» авторы работали, работают на обогащение своих языков литературного творчества? Или языки что-то теряют от этого – при несвойственном им образе лексического бытования – повествования, инородного синтаксиса и т.д.?

– Двуязычие, и нередко даже многоязычие, в быту естественно в условиях многонационального государства, тем более, что здесь русский – язык мировой и высокоразвитый. А двуязычие в литературе – проблема «штучная», вопрос индивидуальной судьбы. Тут есть, разумеется, и некоторые закономерности, которые надо признать, а именно: что новейшая русская литература (20-й век и далее) творится не только представителями русского, но и других этносов, вовсе не двуязычных, а сугубо одноязычных, русскоязычных (огромный список этнических евреев от Бориса Пастернака, Осипа Мандельштама и до Иосифа Бродского), абхазца Фазиля Искандера, грузина Булата Окуджавы (его слова: «По отцу я грузин, по маме – армянин, а сам я русский»), двух Тимуров, таджика Зульфикарова и узбека Пулатова, – список «штучных» имён тут, частично названных вами, тоже внушительный.

 

– Вы долго жили в Москве – она приняла в себя самый большой пласт вашего интеллектуального труда. Когда-нибудь вы чувствовали себя эдаким московским профессором – в её самой глубинной российско-литературной и народной ипостаси?

Если человек позиционирует себя по жизни – как азербайджанца, как по происхождению, так и по духу своему, то, наверное, ему выпадает принять на себя всё национальное наследство своего рода и имени. Всё принять – и сладкое, и горькое, и высокое , и низкое, и то – чем гордятся, и то – чем не гордятся… Это касается и самого непростого в области взаимоотношений как со своими сонародниками, так и с географическими соседями – здесь, грузинами, иранцами, армянами и т.д. Как сопутствовала вам ваша азербайджанскость в жизненных путях-дорожках, многие из которых пролегли за пределами вашей родины?

– Так вот: после пяти книг на азербайджанском в Баку отклонили первый мой роман «Магомед, Мамед, Мамиш»: «Забирай и никому не показывай!», и я как бы прозрел, поняв, что истинное сочинительство – это когда душа до пределов наполнена тем, с чем мириться нельзя; в этой мысли ничего нового нет, но каждый реализует её по-своему, избавляясь через письмо, выговорив из чувства самоуважения к себе, что я не слепой, всё вижу и понимаю. И частая полемика с самим собой, перо – непримиримо, а жизнь моя протекает в рамках общепринятых норм, я конформист, однако, не поддакивающий ни при каких обстоятельствах злу, ибо нет и не может быть никакого компромисса в творчестве.

И первый опыт самоперевода с предуведомлением к тексту: «в собственном переводе с родного азербайджанского на родной русский»; и критика в прессе с опорой на мою формулу определяла мой статус: азербайджанский писатель, двуязычный, даже русский. Ведь большинство моих романов существует на русском, за исключением «Фатального Фатали» (на русском 27 листов, на азербайджанском 43), но тут иной опыт самоперевода: уже с русского на азербайджанский, более сложный, ибо в процессе работы приходилось пересаживать произведение из почвы русской художественной традиции на почву азербайджанскую, ощутил диктат моноэтничного читателя, диктат языка.

С годами уразумел, что Москва явилась для меня в некотором роде подпольем, где я, национал, пишущий по-русски, был относительно свободен в пространстве страны, и, вооружённый родным русским словом, мог творить, – иначе б не увидел свет ни один мой роман!.. А наличие на азербайджанском, помимо русского, «Фатального Фатали» – это везение, стечение обстоятельств, единственный мой роман, существующий на двух родных языках.

 

– Вы – автор многих книг, научных и художественных. Вы искали пути приближения к единому человеческому Творцу – Бог един, но у него много имён… Вашему перу принадлежат и блистательные романы с историческим контекстом. Труд писателя-историка тяжел… Если бы Всевышний, допустим, дал вам возможность задать один-единственный вопрос вашему фатальному Фатали и получить на него ответ – от него самого… О чем бы вы спросили Мирзу Фатали Ахундова?

– Вместо вопроса я бы поблагодарил его за то, что он видел, что истинная литература может развиваться лишь в контакте с мировыми литературами, в том числе – с русской, и что он совершил подвиг, став вторым после Лермонтова поэтом, который в том же 1837-м году не только написал по свежим следам восточную элегию на смерть поэта, но и сумел, в отличие от Лермонтова, опубликовать её осенью того же года в «Московском наблюдателе».

 

– Ваш сын – Гасан Гусейнов, филолог с мировым именем, ваша внучка – Дина Гусейнова, тоже прекрасный специалист, историк… Они пошли по вашему филологическому пути, хоть и своей стёжкой… Это входило или не входило в ваши наставления новым Гусейновым?

– Тут стихия, а не управляемый процесс: сын – античник, который осмысливает современный сложный мир через язык и сюжеты недосягаемых классиков. А внучка – да, историк новейшего времени, и она пытается, как мне кажется, приобщить своих студентов к столь непопулярному сегодня историческому мышлению: ведь порой создаётся впечатление, что вершители судеб не только игнорируют опыт прошлого, но для них не существует и будущего тоже, и девиз их жизни: «после нас хоть потоп!».

 

– И заключительный, традиционный вопрос – о ваших планах. Говорят, если хочешь насмешить Бога, то расскажи ему про свои планы. Давайте всё же насмешим Его – пусть улыбается. Над чем вы сейчас работаете и чем скоро обрадуете ваших читателей?

– Вот уже который год пытаюсь – для себя – постичь-проникнуть в миры героев своего нового произведения, это нечто романное, «Длинные дистанции короткого пути»: увидеть с высот «святого места» Иерусалима две другие точки моего «треугольника»: Москву в лице азербайджанца-москвича Микаила Мамедовича, разлучённого с родиной, он намного моложе меня, и Баку – через бакинского азербайджанца – в сыновья мне годится – со странным редким именем Калям, что означает Перо, слово, взятое, как и многие восточные имена, из Корана, и Калям пытается реализовать в полной мере смысл своего имени как «Божественного Пера», данного не забавы ради, а чтобы сказать… – и не просто правду, а правду большую. Тут же замечу, что самый великий грех перед человечностью – это приучать язык ко лжи, заставляя его скрыть истину. Кстати, уже давно вышли из обихода общества и почти не употребляются такие этические понятия, как честь, совесть, стыд, справедливость, честность, явно и начисто забыты заповеди, в частности, «не укради».

Роман – он довольно объёмистый – я почти завершил, остались лишь отделочные работы.

 

– Мы желаем вам удач, бодрого духа и, конечно же, здоровья, уважаемый Чингиз Гасанович. Чох сагол – спасибо!

– И – вам спасибо!

 

========================================================================================

Правление Союза писателей России и редакция "Дня литературы" присоединяются к поздравлению

Чингиза Гасановича Гусейнова с 90-летием. 

Бодрости духа и здоровья нашему почтенному Союзному ветерану!