Дмитрий ВОРОНИН. ПРЕЗИДЕНТСКИЙ ПРИМЕР. Рассказы

 

Дмитрий ВОРОНИН

ПРЕЗИДЕНТСКИЙ ПРИМЕР

Рассказы

 

Страшный сон

 

Сорокалетний бобыль Фока, внешне вылитая копия Гарика Сукачева, слыл на деревне вечным пьяницей и фанатом группы «Любэ», «лучшим другом» и «главным продюсером» Николая Расторгуева.

Каждый вечер изливались из Фоки вольные импровизации на темы шлягеров люберецкой команды:

Атас, я Фока, дам кому-то в глаз,

Сначала мальчикам, потом и девочкам.

Атас, я, Фока, есть крестьянский класс.

И где хожу, там и атас, атас, атас, –

орал во все горло на улице Фока, веселя деревенский народ.

Знамо дело, был Фока хорош,

И умен, и красив, как комбат.

А у преда нашего рожа – во,

И пред наш самый первый дурак.

И свинья наш пред и буржуй,

И все тракторы наши он спер,

И зарплату он нашу прожрал,

Выходи, пред, я те морду набью!

 

– Давай, Фока, давай еще, – подзадоривали «Расторгуева» мужики, поднося ему очередную порцию портвейна.

И тот старался:

Да, в России люди лишь одни бухгалтера,

Да, пусть не по правилам игра.

Да, и завтра станет еще хуже, чем вчера, –

Прорвутся к власти опера.

 

– Ну, Фока, ну, Расторгуй! – хохотали вокруг. – Почище всякого «Любэ».

Но лишь только дело доходило до «Алясочки», все деревенские тут же исчезали из Фокиного поля зрения. У Фоки наливались кровью глаза, и он, как разъяренный бык, начинал кружить по улицам и остервенело крушить на своем пути все, что попадалось под руку.

Не валяй дурака, Америка, –

разносилось вокруг, –

Всем гробов понакупим сполна,

За Советский Союз, за Империю,

Отдавай назад Аляску, Моника-шпана!

Клинтон, сдохнешь у меня, как гадина,

Я те морду за Аляску набью.

Отдавай мне землицу родимую,

Верни взад, не то, гнида, убью!

 

Излив свою неуемную энергию на штакетник, собак и кусты, Фока доползал до дома и отключался на полу до следующего утра.

Но однажды, в очередной раз напевая вечерком «Алясочку», он столкнулся на дороге с иномаркой, вернее, Фока сам ее толкнул, когда она затормозила у его ног, не имея возможности разобраться в замысловатых петлях встречного пешехода.

– А, Америка! – плотоядно улыбнулся Фока, распознав американские флажки на капоте автомобиля.

Не успели еще открыться дверцы блистательного лимузина, как он уже лишился национальных атрибутов, одной фары и одного подфарника. Фока, будто Илья Муромец, остервенело охаживал дубцом полированную поверхность машины и во все горло орал:

 Вот и попалась ты мне, Америка,

Сейчас пришлепну, как муху, тебя,

И сольются тогда два берега,

И Аляска станет навеки моя!

 

Минуту спустя Фока лежал с заломленными назад руками, лицом упершись в асфальт. При этом он продолжал орать:

Сволочь, дрянь! Клинтон, Черчилль, смерть!

Руки! Больно! Всех на фиг!

За Аляску! За Родину! За «Любэ»!

Фоку не убьешь! Сдавайся, Америка, хуже будет!

 

Возле Фоки полушепотом совещались несколько человек. Один из них переводил слова полного лысого мужчины в дорогом костюме.

– Посол просит отпустить этого человека.

– Но он покушался на его жизнь.

– Нет, посол говорит, что тут все намного серьезней. Тут угроза президенту и национальной безопасности Соединенным Штатам.

– Тем более нельзя отпускать.

– Нет, посол говорит, нельзя терять ни минуты, ему срочно нужно быть в посольстве.

– А может, всё же…

– Нет, отпустите.

Руки Фоки, как плети, упали на асфальт. Двери автомобиля хлопнули, и лимузин с машинами сопровождения скрылся за поворотом.

– Испугались, – довольно усмехнулся «патриот» и попытался подняться.

Однако последняя машина остановилась возле героя.

– Допелся, Расторгуй, – шептались мужики, провожая сочувственными взглядами пьяного, ничего не понимающего Фоку. – Наверняка срок припаяют за хулиганство.

В городе певца среди ночи доставили к губернатору, который молча налил Фоке стакан водки. Обалдевший Фока залпом опрокинул спиртное и вылупился на областного начальника.

– Сейчас тебя переоденут и отвезут в Москву, – прервал молчание седовласый губернатор, удивленно рассматривая полупьяного мужика.

– Куда? – икнул от испуга Фока.

– В Кремль к президенту.

– Зачем? – у Фоки подкосились ноги.

– Понятия не имею, – развел руками губернатор.

Два полетных часа Фокино сердце билось в пятках, весь хмель как рукой сняло. Фока готовился к самому худшему – к расстрелу.

В Кремле его встретил президент.

– Ну что, понимаешь ли, допелся, скотина! – испепелял он взглядом бедного Фоку. – Ты хоть понимаешь, пьяная ты морда, что вчера натворил?

– А что? – ноги от страха отказали Фоке, и он сполз по стенке на пол.

– Американцы нам сегодня ночью Аляску назад вернули, идиот!

– Аляску? – прошептал, заикаясь, Фока.

– Аляску, – зло подтвердил президент. – К вечеру документы на все западное побережье передадут. Расстрелять тебя мало, дубина деревенская! У нас, понимаешь ли, свою землю не знаешь, куда девать, а тут, на тебе, подарочек, еще пол-Европы подвалило. Литва, Польша, венгры там, финны всякие, понимаешь ли, назад вернулись.

– Ий-и-ий, – закатил глаза Фока.

– Тварь безмозглая! Мы тут, понимаешь ли, бьемся, думаем, мыслим над тем, как бы Курилы с Сахалином и Камчаткой японцам сплавить, Дальний Восток – китаёзам, Калининград – немчуре. Север, на фиг, прикрываем, с индусами об аренде договорились. Татарам, якутам, ненцам и чукчам суверенитета по самые уши отдали, лишь бы ушли, а ты, засранец, Клинтона запугал. Тебя кто уполномочивал?

– Я песню… «Любэ»… видит бог… и в мыслях… – заплакал Фока.

– Видит бог, и в мыслях! – передразнил его президент. – Ермак чертов! Ты хоть понимаешь, что произошло? Пока ты летел сюда, кроме Америки пришли государственные послания из Израиля, Австралии, Турции, Эфиопии и еще черт знает откуда с просьбой включить их в состав России. Что скажешь?

– У-у-у, – завыл Фока, заваливаясь на бок.

– Вот-вот, понимаешь ли, – злорадно усмехнулся президент. – Полчаса назад я точно так же выл и по полу катался. Ну, дошло до тебя, наконец-то, гад?

– Убейте меня, – жалобно простонал Фока.

– Я бы с удовольствием, собственными руками, понимаешь ли, – протянул кулаки к Фокиной физиономии президент, – но поздно, не могу.

– Почему?

– Герой ты нового Советского Союза, – доносилось до него уже издалека. – В Иерусалиме, Ватикане и Кабуле тебе уже памятники поставили, Япония переименовала Токио в Фокио, а Аргентина стала Фокинтиной.

 Последних слов Фока уже не слышал, он стремительно летел в какую-то пропасть.

– Сынок, сынок, очнись, – трясла за плечи потного, орущего Фоку старуха-мать.

– А? Чего? – сидя на кровати, ошалело хлопал выпученными глазами Фока. – Я где? В аду? Я убит?

– Бог с тобой, Витенька, – успокаивающе гладила по голове сына мать. – Дома ты, дома.

– Мамань, это ты? – окончательно очнулся Фока.

– Я, я, кто ж еще.

– Фу, мамань, – облегченно вздохнул великовозрастный сынок. – Давно меня привезли?

– Не привезли, а принесли. С вечера. Опился ты совсем, на дороге подобрали без чувств.

– А как же Клинтон, Ельцин? – прошептал Фока, почесывая затылок.

– Кто-кто? – не расслышала мать.

– Да так, ничего, – тяжело вздохнул Фока и вдруг резко схватил мать за руку. – Мамань, слушай, мамань, давай корову продадим.

– Да ты что! – в ужасе отшатнулась от сына старушка.

– Мамань, я закодируюсь, работать начну. Заработаю – новую купим.

– Витенька, это ты серьезно? – ахнула мать.

– Серьезней некуда, – нахмурился Фока. – Я или сдохну скоро, или с ума сойду. Закодируй меня, мамань.

Старуха вскочила на ноги и опрометью бросилась из комнаты.

Через минуту она вернулась, держа перед собой маленькую иконку. Подойдя к сыну, строго потребовала:

– Поклянись перед образом, что если обманешь, то помрешь лютой смертью и вечно гореть будешь в геенне огненной.

– Клянусь! – перекрестился Фока.

– Витенька, – улыбнулась заплаканная старушка, – сегодня к врачу и пойдем, чтоб не откладывать.

– Пойдем, пойдём, мамань, а то так-то всю Россию продадут, пока мужики пьянствуют.

 

 

Президентский пример

 

Василий проснулся по звонку будильника, зевнув, откинул одеяло и свесил худые волосатые ноги с кровати.

– Саня, – позвал он громко жену, почесывая лениво плечи. – Сань!

– Чего тебе? – раздался из глубины квартиры простуженный хрипловатый голос жены.

– Телик вруби, новости послушать.

– Сам врубай свои новости, будь они неладны, – сердито прозвучало в ответ.

– Вот всегда так, – ворчливо забубнил себе под нос Василий, заправляя серую вытянутую майку в зеленые семейные трусы. – Что ни попроси, на все один ответ: сам да сам. За двадцать лет так и не поняла, кем жизнь ее наградила, дура.

Включив черно-белый «Горизонт», Василий присел, зябко поеживаясь, на краешек стула.

– Сегодня, в связи с простудным заболеванием, президент весь день проведет в Барвихе и во второй половине дня будет работать над документами, – передавал диктор. – Тем же вечером у него запланирована встреча с премьер-министром.

– Так тому и быть, – довольно кивнул Василий и, выдернув телевизионный шнур из розетки, вновь нырнул под одеяло.

– Что, опять отдыхаешь? – войдя в комнату, безнадежно спросила Александра, исподлобья поглядывая на супруга.

– Понимала бы чего, – недовольно огрызнулся муженек. – Сегодня план у меня такой: к работе приступать только после обеда.

– О господи, снова этот, видать, с похмелья! – горько выдохнула Александра. – Да когда же наконец-то он на пенсию уйдет?

– Не сметь так о президенте выражаться! – приподнялся на локте Василий. – Кто ты такая, чтоб главу государства обсуждать?

– Нужен мне твой глава, как собаке пятая нога. Мне на тебя противно смотреть.

– Но-но у меня, противно ей, – рявкнул рассерженный супруг. – Гордилась бы лучше, что мужик по президенту живет, как вся страна. А то почем зря колобродишь, лишь бы ляпнуть не подумавши.

Александра аж руками всплеснула.

– Как это не подумавши? Ах ты, балабол пустобрехий, сравнил себя со страной! Так чего ж тогда получается, я, значит, не страна, не здесь родилась, а? И мне что, тоже в постель назад ложиться, по-твоему? А кто корову подоит, кто поросят, кур накормит, тебя, дармоеда? Давай и я по президенту твоему жить буду, что тогда?

– Бабы не в счет, бабы из другого разреза. У них на роду так написано, чтобы кормильцев блюсти. Мы – мозги, а поэтому за вас и за себя думаем. А думам тоже отдых нужен. Вот я с утра отдохну, а после обеда снова мыслью выйду на простор работы. Не твоим умом до этого доходить.

– Ох, ох, ох, гусь породистый, – подбоченилась Александра, – у меня ум, значит, до твоего не дорос? А у тебя, значит, уже до президентского вознесся, чтоб на работу не ходить и в постели до обеда валяться!

– А, что с дурой разговаривать… – горячился Василий под одеялом. – По президенту равняться надо, а то еще по кому, скажи, коль умной выразиться хочешь.

– По соседу Мишке. Вон он с семи утра на ногах. Скотине и корм уже задал, и печь в доме затопил, а сейчас снег с дорожки счищает.

– Вот, вот, тебе только Мишка и пара, – зло фыркнул Василий. – Что он, что ты, живете без плана всякого. День прошел, и то хорошо. За одно, за другое хватаетесь, нет, чтоб все обдумать, рассчитать, когда что. Ну, ты, ладно уж, баба, одно слово. А этот, чего с него толку? На собраниях слова не скажет, ума-то нет. И выпить не выпьет, песни не споет. Пустой человек, и кто его уважает?

– А тебя кто?

– Как кто?! – сбросив одеяло на пол, возмущенно соскочил с кровати Василий. – Как кто? Да вся деревня знает, что по президенту живу. По имени-отчеству, Василием Андреевичем, величают. За советом к кому? Ко мне!

– Тоже мне советы, вечно с бутылкой, лишь бы выпить, – устало отмахнулась Александра.

– Во, во, бабы и есть бабы. Вся ваша сущность здесь, – постучал себя по тощим ягодицам Василий. – А ты хоть представить можешь своей тупой головой, что ни одно важное решение в Кремле без русской водки не принимается?

– Сравнил!

– А и сравнивать нечего. А мы чем хуже кремлевских? Они под водку решают, и мы тоже. Вот сегодня вечером президент с премьером встречается, и у меня тоже встреча кое с кем уже запланировалась.

– Опять, – тяжело вздохнула Шура. – Хоть бы дров нарубил.

Василий сгоряча сплюнул и пнул ногой подвернувшуюся кошку.

– Дрова, дрова! – передразнил он жену. – Я ей о высших направлениях, а она дальше своего носу не видит. Жить надо по большому счету. Не в дровах счастье. Вот я терплю твою критику, но ведь всему конец. Свободы много дали, а как дали, так и забрать могут. Слова-то тоже надо знать, какие говорить. А тебе б только недовольство выражать. Вот уйду…

– Куда это? – недобро прищурилась супруга.

– А хоть к Ивану, у него жена лучше президентскую жизнь понимает.

– Ну и ступай, что мне на трутня тут целый день пялиться. Сама как-нибудь, без президентской помощи, – устало махнула рукой Александра.

Василий, недовольно бурча что-то себе под нос, сунул ноги в брюки, надел носки, рубашку, свитер и вышел в коридор.

– Когда ждать господина президента? – насмешливо поинтересовалась супруга.

– К вечеру, – кряхтя, ответил Василий, натягивая зимние сапоги.

– Вась, – вдруг посерьезнела Александра, – а если на следующих выборах другого президента поставят, который с утра до вечера вкалывать будет, ты тоже, как и он, станешь?

– Вот же глупая, – удивленно пожал плечами Василий и вышел за порог, – я же всегда на президента равняюсь.

– Дай-то бог, – задумчиво перекрестилась вслед мужу Александра. – Через полгода за кого угодно проголосую, только не за этого.