Елена РОДЧЕНКОВА. ЧТО ПОЗВОЛЕНО БЫКУ… Рассказ

Елена РОДЧЕНКОВА

ЧТО ПОЗВОЛЕНО БЫКУ…

Рассказ

 

…Потом попали в пробку. Вереница машин гудела, дымила, повизгивала, Андрей нервно скидывал руки с руля, начинал их мять и ломать с хрустом пальцы. Из города было не выехать уже три часа, а ехать ночью не хотелось.

Он снова хватался за руль, резко жал на газ и мчался вдоль потока, обгоняя его справа по обочине. Потом натыкался с размаху на такого же вынырнувшего сбоку лихача, ругался, шипел, но вернуться в поток уже не мог – не пускали – так и полз позади выстроившегося нового ряда. Потом дорога сужалась, колея обрывалась, начинался гудеж и визг – все хотели вклиниться в свою полосу, но никто никого не хотел пропускать.

– Боже мой! – вздыхала Ирина.

Ее вздох действовал на Андрея как сигнальная ракета, он еще больше сердился, начинал зло хлопать по рулю тонкой, сухой ладонью, пока какой-нибудь сердобольный водитель не впускал его перед собой в строй машин.

– Сколько теперь автомобилей, это ужас, – поддержала Андрея с заднего сиденья Дина – младшая сестра Ирины.

– Пора уменьшать количество, – мрачно сказал Андрей.

– Согласна, – подхватила Ирина, не зная, чем еще подбодрить мужа.

– Теперь невозможно уменьшить количество, все привыкли ездить на своем транспорте. К хорошему быстро привыкают, плохое сразу забывается, – затараторила Дина. – Человек так устроен, что любит комфорт, а ведь так комфортнее, чем на общественном транспорте и если…

– Значит, надо сокращать численность владельцев, – грубо перебил ее Андрей.

 – В смысле? – оторопела Дина.

– Медикаментозно, – отрезал Андрей и рванул вправо, снова выходя из потока и торопясь обогнать его.

– В смысле… Как это? В смысле – убивать?..

Машина внезапно попала в глубокую выбоину, все подпрыгнули, Ирина ударилась лбом о лобовое стекло и громко закричала:

– Андрей! Я тебя умоляю! Успокойся!

– Прости…

– Нет, подождите, подождите, – воскликнула с заднего сиденья Дина. – Это как это медикаментозно? Ты же врач… Куда ты едешь?... Мы же сейчас под откос скатимся… Андрей!

– Да-да…

– Андрей! – завопила Ирина.

Ловко вывернув руль, Андрей, как на крыльях, снова влетел в поток и остановил машину.

– Ну? Как, дорогая? – улыбнулся он Ирине.

– Ты – лучший, – похвалила та мужа, судорожно вздохнув.

– Нет, все-таки я бы хотела знать, – продолжила Дина, – что ты имел в виду под медикаментозным сокращением численности людей? Что ты имел в виду, Андрей? А?

 – Вот зануда, – напряглась Ирина. – Он просто так сказал, сорвалось, нервничает…

– Нет, не просто так, – спокойно поправил ее Андрей. – В том числе, Дина, и эти мероприятия необходимы.

 Андрей внимательно разглядывал лоб жены.

 – Шишка будет. Есть пятак?

 – Медного нет.

– Другой не подойдет. Возьми вот приложись к замку.

Андрей протянул жене тяжелый кожаный ежедневник с крупной медной пряжкой, провел кончиками пальцев по ее подбородку, что-то шепнул, она кивнула.

 – Я что-то все-таки ничего не понимаю, – тяжело задышала Дина. – Ты же – врач! Я поражаюсь, как можно так говорить о народе?

 – Конечно, Дина, – согласилась Ирина. – Он очень хороший врач. Андрей, ты – лучший! – улыбнулась она мужу, незаметно коснувшись губами его заботливо поглаживающей ее лоб руки.

 Андрей благодарно зажмурился в ответ и снова завел машину.

– Понимаешь, Дина, – сказал он, – врачи – люди циничные. Такое количество народа не только опасно для человечества, но и неоправданно. Это как ожирение – нужно сгонять вес. Жир – в больших количествах – вреден. Такая клетка-бомж. Быдло, понимаешь? Он, жир, пустой и рыхлый, мешает организму быстро двигаться, радоваться и веселиться, любить, бегать, прыгать. В общем, ты поняла.

– Нет уж, извините, не поняла. А кто решает, как медикаментозно убирать жир? Топить в печи или скальпелем срезать?

– Можно и радикально. Можно диетой. Нужно, чтобы жили лучшие представители человечества. Худшим это все ни к чему.

 – И как ты отличаешь лучших от худших? Машины у всех вроде одинаковые…

– Не скажи, – ухмыльнулся Андрей. – Вот у меня – какой номер?

– Не видела.

– А кто надо, видит. Три семерки!

– И значит, ты лучший?

– Да.

 – Мой Андрей, как ребенок, честное слово, – улыбнулась Ирина. – Закроем тему, ты его прости, он на работе устает. Спасибо ему, что он согласился отвезти нас к маме, но видишь, какая дорога. И ведь все-таки Андрей – профессор…

– Да, да, он лучший, – кивнула Дина.

 – Изменим тему разговора, как дела в театре, Дина? Ты скоро получишь квартиру? – спросила Ирина.

– Скоро.

– Скорее ты на пенсию выйдешь, чем получишь, – усмехнулся Андрей.

– Андрей! – всплеснула руками Ирина.

– Да, мне скоро на пенсию, – вздохнула Дина.

– А примой так и не стала.

– Не стала.

– И замуж не вышла. Хоть бы замуж вышла, Дин, – примирительно пошутил Андрей.

– Успею еще, потанцую...

– Ты не обращай на него внимания, Дина, он – любя… Перестань! Андрей! Сейчас выедем из пробки, и все у нас будет хорошо.

 – Все будет хорошо, – сказала Дина, – Но только я еду с вами в последний раз.

 

Когда на заправке Андрей вышел из машины, Ирина попыталась примирить ситуацию:

– Дина, он очень нервный. И я нервная. Ты просто ничего не знаешь. Он везет меня к Генке на ферму, чтобы я побыла на природе, отдохнула от города. Понимаешь, у меня психоз… Я больна…

– Я понимаю, – кивнула Дина.

 – Я никого не хочу видеть, и его тоже, но вынуждена постоянно его похваливать, иначе он впадает в истерику. Ты мне сестра и должна знать, что мы с ним оба на пределе.

– Я понимаю…

 – Он ведь занимается проблемами трансплантологии, а это непросто. Там ведь все мясники. Циничные люди. А он ведь не такой. Он добрый, сколько всем подарков привез из Америки, помнишь? Родителям квартиру купил, сестре своей тоже. А она неблагодарная, хочет не однокомнатную, а двухкомнатную. Меня это все так замучило, Дина…

– Я понимаю…

– Вот и сейчас целый багажник подарков всем везет. Он ведь внимательный, он как лучше хочет…

– Медикаменты, небось?

 – Конечно, ведь все кругом больные.

– А ты не заметила, Ира, что все эти больные, которых он лечить увозил, вернулись в гробах? – холодно спросила Дина.

Ирина резко повернула голову назад:

– Что ты хочешь сказать?

– Я не знаю, не проверяла, целыми ли были их тела, но говорят, что выпотрошены. Люди говорят.

– Что?! – выпучила глаза Ирина. – Что ты мелешь?! Ты сама распространяешь эти слухи!

 – А теперь вот подтвердилось. Он говорит, что быдло не должно засорять территорию, а лучшие этим управляют. Теперь придется выяснить по каждому конкретному случаю. Этим я и займусь, сестренка.

– Ты что собираешься делать?..

– Не знаю пока, мне надо посоветоваться. Мне кажется, Ирина, вы – преступники.

Ирина отвернулась и уставилась в лобовое стекло.

– Мне так не кажется, – тихо сказала она. – Но ведь я – его жена… Я не могу его бросить в этой беде… Он ведь у меня один…

 

Дорогой Ирина от нечего делать достала из бардачка фломастер и стала что-то рисовать на ладони. Машину бросало из стороны в сторону – участок дороги был размыт:

– Ты мне не даешь рисовать красоту! – капризно укоряла она мужа.

Андрей съехал на обочину и остановился:

– Ладно, дорисовывай, я пойду прогуляюсь направо. Девочки – налево.

Ирина быстро дорисовала что-то на ладони и спрятала фломастер.

 – Ты потерпи, Дина, я должна сама пройти этот путь, не вмешивайся…

 – То есть никому ничего не говорить?

 – Подожди.

 – Тогда, пожалуйста, не надо никого из деревенских одиночек возить на обследование в его институт.

 – Я поговорю с ним.

Весь оставшийся путь Ирина изредка подносила ладонь к лицу мужа и раскрывала ее резко, а он читал «Я тебя люблю» – в сердечках и цветочках от большого пальца к мизинцу, счастливо улыбался, жмурился, как кот от солнечных лучей, качал головой и распрямлял плечи.

Дина с заднего сиденья нечаянно прочла надпись на ладони сестры и ошарашено замолчала до самого дома.

– Маме привет, – сказал Андрей, доставая сумку из багажника. – Мы не зайдем, торопимся.

Ирина из окна машины послала сестре воздушный поцелуй.

– Назад поеду, заеду за тобой.

 – Не нужно, я вернусь поездом.

– Извини, у Ирины нервное расстройство, ей нужно побыть на природе. Я везу ее к Генке. Вот это – для мамы.

Андрей передал ей тяжелую сумку. Дина кивнула, взяла сумку, но, пройдя несколько шагов, поставила ее посреди тротуара.

– Это что она сделала?! – удивился Андрей. – Она ее не взяла что ли?... Поди забери, там же деньги! Семейка, блин… Психички, блин… Уроды одни кругом…

Ирина выскочила из машины, подбежала к сумке и быстро отнесла ее на заднее сиденье.

 

* * *

Генка встретил их равнодушно: глянул через плечо и снова принялся укладывать камень в жидкий раствор цемента.

– Здорово, каменщик! – крикнул из-за руля Андрей, – Открывай ворота.

Ворот у Генки не было. Новый каменный дом со вторым деревянным этажом и двумя круглыми башенками по бокам стоял в чистом поле спиной к лесу на виду у всей земли. Молодые яблоньки, как облетевшие пальмовые или вербные ветки, легкими, голыми прутиками восславляли Генкино творение.

Генка называл дом замком, и все его считали заколдованным принцем.

– Не ждал? А мы приехали! – радостно воскликнула Ирина и выбежала из машины.

– Здравствуйте вам, – кивнул Генка и низко поклонился, разведя в стороны длинные, тяжелые, измазанные цементом руки. – Ку!

– Ку! – повторил за Генкой, приседая и дурачась, Андрей.

– Надолго ли?

– Пока не прогонишь. Ты же звал в гости на вечере встречи выпускников?

– Я всех зову.

Генка пошел в дом – высокий, небритый, легкий, как ветер, спокойный, как вода в глубоком омуте, глянул искоса, сверкнув глазами:

– Ничего не случилось?

– Пока ничего. Только Ирина приболела. Осеннее обострение.

 – Мне показалось, что случилось, – неопределенно сказал Генка. – У меня сегодня день рождения.

– Как? Сентябрь! У тебя же – летом, – удивилась Ирина.

 – Летом они забыли.

– Кто?

– Гости. Проходите, располагайтесь. Баня готова. Я пошел мыться.

Генка исчез, будто и не стоял только что посреди двора. Никто и ничто не могло нарушить его планов.

– Хорошо здесь у него, – вздохнула Ирина, – Спокойно.

– Вот поживешь в спокойствии на природе, попьешь таблеточки, а я пока поработаю, – улыбнулся Андрей и поцеловал жену в лоб.

– Что ты целуешь меня в лоб, я ведь не покойник…

– Ну, давай, в щечку. Теперь в носик… Теперь мою девочку в глазки… Чмок-чмок-чмок!

 – Нельзя целовать в глаза, это к вечному расставанию!

– Начинается… – напрягся Андрей.

– Почему ты хочешь оставить меня с молодым красивым мужчиной наедине?

Андрей оторопел:

– С красивым?! Мужчиной?! Да какой он мужчина, Генка-то?...

 – Еще какой!

– Ты меня удивила… Я задумался… Дорогая, я знаю Генку, знаю твои вкусы и твою любовь ко мне, потому ты меня удивила. Провоцируешь? Но я абсолютно спокоен.

 – Смотри, не ошибись. Особенно в моих вкусах.

 – С каких это пор ты начала говорить серьезно о сумасшедших нищебродах? И так разговаривать со своим мужем? Он ведь больной на всю голову – со своими башенками и яблоньками из заброшенных монастырей. Ты машину его видела?! Видела?!

 – Видела, – вздохнула Ирина. – Дай мне таблетку, у меня кружится голова.

 – Опять? – Андрей лихорадочно принялся рыться в сумке. – Подожди, подожди… Сейчас… Сильно кружится?

 – Посмотри, какие хорошие башенки он пристроил к дому, – вяло улыбнулась Ирина. – Одна, говорит, – мальчик, другая – девочка. Интересно, которая – девочка? Дай таблетку… Мне плохо.

– Сейчас, сейчас, – Андрей побежал к машине.

 – Он меня туда пустит, в башенки? А может он – Синяя Борода, и в башнях у него – мертвые жены? Где взять золотой ключик? Слышишь, я возьму золотой ключик, открою башню, а там – его мертвые жены!

– Да-да, таблеточку… Жуй, жуй быстро, глотай…

– А он – Синяя Борода… И скачет на коне. Только нельзя ронять золотой ключик в лужу крови, иначе останется пятнышко на ключике и тогда он отрубит мне голову. Очень больно голове… Очень больно… Надо, чтобы золотой ключик был на веревочке, а веревочка – на шее, тогда не уронишь, не упадет. И не потеряется… Только бы не зацепиться веревочкой, как Айсидора шарфом…

– Да-да, сейчас пройдет, сейчас пройдет, – шептал Андрей, прижимая к груди голову жены, сидя на земле, неловко раскорячив длинные, худые ноги посреди Генкиного двора.

 

– Где Ирина? – спросил Генка, растирая выбритую голову полотенцем.

– Спит в доме. Мне надо с тобой поговорить.

– Говори.

– Пусть она поживет у тебя пару недель?

– Ведь уже решили, пусть.

– Не стеснит?

– Не знаю, – пожал плечами Генка. – Особой радости не проявляю, но и не гоню.

 – Спасибо. Я понимаю, что мы тебе никто, но ведь ты ее одноклассник… Да и не к кому нам больше… Что-то все по своим углам заперлись…

– Понятно.

– Только не разрешай ей ездить на машине, она пьет транквилизаторы.

Генка равнодушно уставился на дорогу.

По дороге, подняв пыль, мчался трактор. В телеге во весь рост, высоко подняв руки, будто сдаваясь в плен, покачивался лихой отставной майор Васькин из соседней деревни, его держал за куртку старый бобыль Мишка. В углу телеги торчала лысая голова Юры – закоренелого зэка, года три как основавшегося в заброшенном доме в соседней деревне. Рядом с Юрой сидели на корточках, вцепившись в борт телеги, Маринка и Настя – вечно пьяные, но хозяйственные и всегда веселые молодые бабы.

– Это – гости?.. – обронил Андрей.

– Они, – усмехнулся Генка.

– Вечер обещает быть приятным…

 

 Празднование началось чинно – в зале затопили камин. Несмотря на приподнятый градус настроения, Настя и Маринка ловко и красиво накрыли стол, не подпустив к нему Ирину. Они вытащили из сумок заготовленные салаты, заставили Андрея надуть воздушные шарики.

– Дурдом, – шептал Андрей, пихая в рот вонючую резинку. – Я не умею.

– Дуй, доктор, дуй, – смеялась Маринка.

Ирина ошарашено наблюдала за всем происходящим из угла дивана, забравшись на него с ногами.

 Мужики разгружали во дворе привезенный подарок – тяжеленный круглый каменный жернов, вытащенный из разрушенной ветряной мельницы. Потом поехали за вторым.

 – Зачем мне второй? Хватит одного, – пытался остановить их Генка.

– У нас там кран брошен, крановщик оплачен – Семеном звать, стоит и ждет, бензин жжет.

– Зачем – два-то? – не унимался Генка.

– А как ты будешь зерно одним молоть? – оторопел майор Васькин. – В мельнице должно быть два жернова!

– Да кто будет молоть зерно-то?! – не выдержал Генка.

– Как это – кто? Ты!

Они снова уехали, а Генка пошел разжигать костер для шашлыков. День перешагнул за обед, затеплел, притих, будто уже поел-попил и прилег отдохнуть умиротворенно.

Потом привезли вторую часть подарка, с шумом и гамом разгрузили. Генка еле терпел. Сели дружно за стол. После тяжелого физического труда принялись жадно есть, буднично и монотонно, будто давно и прочно жили одной дружной семьей.

– А ведь у меня сегодня – день рождения, – улыбнулся Генка.

Все побросали вилки, оживились, стали громко произносить тосты, наливать, чокаться, поздравлять, галдя наперебой.

– А мне они нравятся, – шепнула мужу Ирина. – Не так уж все и плохо.

– Что и говорить, – процедил сквозь зубы Андрей.

– Доктор, доктор, ваш тост! – воскликнула Маринка.

Андрей поднялся и крякнул. Высоко подняв бокал, набрал полную грудь воздуха. Все притихли, и тут послышалось громкое мычание коров.

– О! – всплеснула свободной от рюмки рукой Настя. – Пришли подруги, Ген!

Генка подошел к окну:

 – Они…

 – Вот ведь прохвост, распустил животину! – рассердилась Маринка. – Вставай, Настасья, пойдем доить. Весь праздник нам испортил.

– Начинается! Вот козел! – вздохнула Настя и поднялась.

– Кто – козел? Кто – пришел? – Андрей тоже поспешил к окну.

Прямо посреди осенних грядок с кабачками и тыквами стоял суровый бык. Поодаль жевали пожухлую ботву три коровы и три телка.

 – Надо куда-нибудь написать, – воскликнул из-за стола майор Васькин, – Пусть приструнят его. Завел скотину – смотри за ней. Все грядки людям потоптали! Под суд Пантелея!

– Пантелея – под суд! – кивнул уже пьяный Юра-зек.

 – Вишь, вон, молоко течет по вымени у них? Доить привел, – вздохнула Настя.

– Чьи это, Гена? – спросила Ирина.

 – Есть тут один деятель. Они у него сами корм добывают, сами на мясо сдаются, как собаки все лето гуляют по району.

– И ведь никто не тронет! – воскликнул майор Васькин. – Кто подоит, тому молоко и спасибо. А нет, так домой к Пантелею на дойку идут. А он хочет – подоит, не хочет – не подоит. Под суд – Пантелея!

– Пантелея – под суд! – кивнул Юра-зэк.

– Где у тебя подойник, Ген? – Настя надела куртку и повязала платок.

– Грядки топчут, – печально вздохнула Маринка. – Прогоните их, мужики.

– Не надо! – воскликнула Настя. – Тришка озвереет! Сидите!

Но почему-то мужики повскакали с мест и началось что-то непонятное. Все побежали на улицу, начали гнать стадо с грядок, кричать и материться. Ирина с Андреем, подчинясь общей воинственной энергии, тоже бегали вокруг Пантелеева стада и кричали: «Кыш! Кыш!».

Вдруг Андрей рассвирепел, раздул ноздри, всех растолкал и побежал к быку. Тришка стоял, широко расставив передние ноги, утопив их в рыхлой земле грядок, прямо среди размозженных копытами оранжевых тыкв и, нагнув голову, мрачно, исподлобья смотрел на людей.

Андрей замедлил шаг, плавно приблизился к быку, впившись взглядом в угрюмые глаза Тришки.

– Чего тебе, дебил? – тихо спросил он быка. – По морде хочешь?

Тришка тупо моргнул и кратко, тяжело вздохнул.

– Ну, так получай! – сказал Андрей и со всей силы мозданул быка кулаком в ноздри. Бык дрогнул всем телом, рухнул на передние коленки, потом еще раз вздрогнул и завалился набок.

– Я знаю, куда бить! – крикнул Андрей зрителям и победно пошел назад.

– Ошалел, доктор? – закричала Настя. – На хера ты его вбил?!

Андрей, тряся отбитой рукой, шагал, переступая круглые тыквы, высоко, как журавль, поднимая длинные ноги.

– Тришка! – закричал майор Васькин. – Тришенька!!!

Все замерли.

– Беги! – вдруг гаркнул Генка.

– Андрей! – завопила Ирина.

– Успокоились, друзья мои! – улыбался Андрей, продолжая путь. Он примирительно поднял вверх руку. – Не надо так волноваться, друзья мои…

Все кричали хором, махали руками. Юра-зек побежал к поленнице, схватил полено и помчался навстречу Андрею. Тот остановился в недоумении.

За его спиной бык, чуть полежав, медленно поднялся, тряхнул головой и пару раз порыв правым копытом мягкую землю грядки, сорвался с места.

– Беги! – снова заорали все. – Беги!

Андрей оглянулся, и хорошо, что оглянулся. Бык промазал, и удар рога прошелся вскользь по правой ягодице. Андрей отлетел в сторону, упал лицом в землю, вскочил на колени, но из-за острой боли не смог подняться на ноги. Так на четвереньках, по-собачьи, поскакал до крыльца.

– Не троньте его! – кричала Настя вооруженным кольями и поленьями Генке и Юре-зеку. – Он не тронет, пока доим. Марин, беги к корове!

Тришка, и вправду, встал поодаль и высокомерно наблюдал, как женщины доили коров. Подождав, пока дойка закончится, он для порядка еще несколько раз грозно порыл правым копытом осенние грядки, медленно развернулся и пошел прочь. Коровы и телята смиренно последовали за ним.

От нервного стресса выпив всю водку и съев всю закуску, решили все-таки ехать выяснять отношения к Пантелею.

– Я его, суку, тоже стукну! – орал потный, красный Андрей, обняв за шею Юру-зека.

– Пусть компенсацию даст. За моральный вред, – кивала Настя.

– Сидите вы, – пытался усмирить их Генка.

– Жопа болит, – жаловался Андрей. – Я требую сатисфакции!

– Компенсации, доктор, – поправляла его Маринка. – За тыквы пусть платит.

Андрей лихо спускал штаны и в очередной раз победно демонстрировал все больше и больше синеющую и раздувающуюся ягодицу.

– Андрей, хватит, – расстроено просила Ирина.

– Я требую сатисфакции! – орал Андрей и все его поддерживали. Эта правая ягодица действовала на всех завораживающе, и чем больше она распухала и синела, тем пьяней и злее становились зрители.

В конце концов завели трактор, залезли с трудом в телегу и уехали. Ирина и Генка не поехали.

 

 Генка был немного пьян. Он молчал и изредка улыбался, подбирая раскиданные вокруг стола стаканы, тарелки, одежду гостей, а Ирина с дивана любовалась его молчаливой потаенной улыбкой, которую выдавали только ямочки на щеках, спрятавшиеся в трехдневной колючей щетине. Раньше она любила эту улыбку. Потом забыла ее.

– Чему ты улыбаешься? Что тут смешного? Ты над Андреем моим смеешься? – не выдержала она.

– Дети, – вздохнул Генка и снова улыбнулся, восхищенно помотав головой. – Ты помой эти тарелки, если не трудно. Сейчас опять приедут голодные.

– Алкаши…

– Но твой самый пьяный, заметь. И самый непослушный…

– Это случайно. Это из-за них.

Ирина принялась наводить порядок на столе.

– Как ты можешь жить тут? Один! С такими!

– А как ты можешь – с другими? Другие разве лучше?

– Хотя бы не алкаши.

– Были бы лучше, ты не приехала бы сюда.

– Женился бы хоть… Может, отстали бы. Ездят, как к себе домой, простота хуже воровства!

– Не могу.

– Почему?

– Проблема выбора.

– Принцессу ищешь для своего замка?

– Конечно. Зря, что ли, строил?

– И много кандидаток?

– Много, запутался. Не могу жениться на всех сразу.

 Генка снова улыбнулся своей неприметной улыбкой, которую выдавали только ямочки на щеках и теплые лучики у глаз.

– Для тебя было бы лучше остаться здесь навсегда, так? – внезапно спросил он, прямо глядя ей в глаза. – Но это уже не твое место.

 Генка кивнул сам себе и пошел встречать гремящий вдали трактор.

 

Пантелей оказался жадным, но покладистым. Он дал тысячу рублей и тоже залез в телегу. Все вместе они поехали на заправочную станцию за пивом. Там их остановила полиция, прав ни у кого с собой не оказалось, пришлось Андрею вмешаться, потыкать в нос инспектору своим удостоверением. Инспектор отмахнулся и поэтому Андрей ударил его кулаком в лоб. В связи с чем приехали без Андрея.

– Нормально, – кивнул Генка, выслушав хор рассказчиков. – Хорошо погуляли. А вас почему отпустили?

– Так начальник – Настин брат. Сказал, мчитесь лесом, будто вас и не было. Мы и помчались лесом…

Генка повернулся к Ирине:

– Деньги есть?

– Есть…

– Утром заберем его. Ложись спать. Всем – спать! Быстро по местам! – неожиданным грубым басом загремел Генка. – А вы что, две красавицы, не слышали меня? – тихо спросил он онемевших Маринку и Настю. – Я сказал – спать!

Маринка и Настя мигом исчезли.

 

 Утром отвезли конверт старшине, подписали разные бумаги, забрали Андрея, сели в машину: Ирина – за руль, Генка рядом, Андрей лег на заднее сиденье. Заехали в аптеку, купили все для ягодицы, раздувшейся как воздушный шар, и от похмелья. Вернулись домой, попили молча крепкого кофе, Андрей наглотался таблеток и сел за руль.

– Убью суку, – сказал он равнодушно и завел машину.

– Кого ты убьешь, Андрей? Куда ты? – воскликнула Ирина.

– Быка. И мента.

Он порылся в бардачке.

– Где-то тут было… В общем, счастливо оставаться.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Андрей? – взволнованно спросила Ирина.

 – Лучше не бывает. Убью.

Он кивнул и тронулся с места. Потом дал задний ход.

– Не забудь пить таблетки, дорогая. Ты ее проконтролируй, слышь, именинник. Это самое… слышь? По одной каждый вечер. На ночь. Я поехал на работу. Отдыхайте.

Машина взвизгнула, рванула вперед и утонула на дороге в осенней солнечной пыли.

 

* * *

Первую неделю они жили спокойно и дружно. Два раза Тришка приводил свое стадо на дойку, но вел себя деликатно и вежливо, грядки не топтал, стоял вдалеке у березы и ждал, пока Генка подоит коров.

– Вот ведь животные какие незлопамятные! Пришел, как ни в чем не бывало! – восхищалась Ирина.

– Просто Пантелей запил.

– Однако, не повел же он своих коров к Насте!

– Просто Настя запила.

– Все, что ли, запили?

– Все.

Молоко они перерабатывали, варили творог, сыр. Ирина весело гремела кастрюлями, намывала подойник, бегала в заботах по дому и двору и совсем забыла о прежней жизни. Вспоминала лишь изредка, когда звонил Андрей. Его звонки уже начали раздражать ее, потому что говорить было не о чем. Он справлялся о здоровье, а она о своем здоровье не вспоминала, были другие заботы. Она рассказывала ему о лебедях, белках, о Генкиной маленькой птицеферме, о двух страусятах, подаренных на днях директором заповедника, а Андрей тут же прерывал: «Извини, у меня операция. Перезвоню». Потом перезванивал, справлялся о здоровье и говорил, что очень любит, а она ему рассказывала, что на лесном озере живет лебединая семья – папа, мама и пять лебедят, и что уже холодно, а они не улетают, потому что у младшего сломано крылышко.

– Понимаешь, они ждут, что крылышко срастется! Надеются, не могут его бросить! Мы с Генкой ездим каждый день, кормим их, они ручные, выходят на берег, из рук едят. А вдруг кто пристрелит? А? Думаем, куда их определить. Надо теплый сарайчик…

– У меня операция, извини, перезвоню.

Потом перезванивал, справлялся о здоровье и говорил, что очень любит, а она делилась планами по установке новых бельчатников.

 – Белки ручные! У него тут все животные, как люди, едят из рук, а белки на плечо прыгают с ветки. Бельчатники прохудились, новые ставим. Гена сколотил три.

– Я перезвоню…

 Потом ехали на лесное озеро, Ирина кормила лебедей, смеялась, счастливая бегала по берегу, собирала опавшие листья, составляла осенние букеты и, затаив восторг, любовалась издалека Генкиной улыбкой.

По вечерам она ходила с гостинцами к бабушке Агаше в старый покосившийся домик на опушке леса. Бабушка Агаша одиноко доживала свой век среди развалин родной деревни, и Генкин каменный замок смотрел с пригорка на тусклый свет ее окошка, как великий грешник на пламя церковной свечечки. Бабушка Агаша жалела Генку.

– Генушка добрый, ты его не бросай. Я-то думала, что он так и не женится, будет один жить, бесам в потеху, а видишь, нашел женочку.

– Я не женочка, – улыбалась Ирина, перекладывая из термоса котлеты и пирожки. – Гена мой друг, одноклассник. Мы с детства знаем друг друга, вместе учились в Петербурге…

– Гляди-ка, – друг… – усмехалась бабушка Агаша. – Ну какой может быть из мужика – друг? Мужик – это мужик. Ты что, не понимаешь, что такое – мужик?

– Понимаю…

– Ну и все. И понимай. А то – гляди-ка, – друг!

 

 Потом стали ссориться. Ирина ходила за Генкой хвостом, как привязанная, будто кто-то невидимый сковал их одной незримой тяжелой цепью, которую Генке было не сволочь. Он старался оторвать, отрубить, пытался уединиться, часто уезжал, разговаривал мало и недовольно, снова занялся стройкой, по вечерам читал книги и просил не мешать ему.

 Ночью Ирина часто просыпалась, долго лежала, прислушиваясь к шуму деревьев, к вою ветра, к гулким непонятным звукам, и страх постепенно холодил и сковывал ее тело. Она тихонько поднималась, на цыпочках выходила из спальни, спускалась по лестнице на первый этаж и заглядывала в Генкину комнату. Долго слушала его ровное дыхание, успокаивалась и ловила себя на мысли, что готова спать на коврике у входа в его комнату, лишь бы – рядом.

Однажды приснилось что-то невыносимое. Ирина вскочила и опрометью метнулась в Генкину комнату, вбежала, приземлилась, как птица, на краешек кровати, тяжело, испуганно дыша.

– Ты чего? – проснулся Генка. – Утро уже?

– Испугалась… Можно я здесь посижу?

– Сиди. Может, таблетки выпить забыла? Что там за таблетки? Успокоительные? – бормотал Генка спросонок невпопад.

– Приснилось очень плохое…

– Не бери в голову, забудь.

Он повернулся на другой бок и лениво зевнул.

Ирина в нерешительности посидела рядом, потом тихо прилегла и прижалась к нему спиной.

– Можно, я так полежу?

– Нет.

Ирина не пошевелилась.

– Иди в свою комнату, ты меня смущаешь, – сказал Генка.

– Мне там страшно.

– Иди к себе.

– Я тут побуду…

– Ты меня смущаешь!

Ирина повернулась, решительно и отчаянно прижалась к нему, обняла рукой.

– С тобой спокойно. Как будто меня нет, а есть только ты.

Генка напрягся и затаил дыхание.

– С тобой хорошо. Я хочу так жить всегда…

 – Но ты не хотела…

 – А теперь хочу.

– У тебя муж.

– Он ничего не знает.

– Зачем ты всех обманываешь?

– Я ошиблась, я страшно ошиблась…

– Покойники назад не ходят. Расскажи ему все и больше не приезжайте сюда.

– Не могу. Он и так в петле. Его надо спасать, но у меня ничего не получается.

Ирина глубоко вздохнула и поднялась:

– Я не могу тебе это рассказать. Это невозможно, нельзя выразить словами. Запредельный ужас. И мы с ним в этом – живем. Тебе не нужно знать, ты не сможешь представить…

Генка поднялся и стал одеваться:

– Пойду прогуляюсь, а ты ложись, спи здесь, если наверху тебе страшно.

 – Куда ты пойдешь? Ночь…

 – Ничего, прогуляюсь. Он куда-то попал, твой Андрей?

 – Попал.

– Врачебные дела?

– Да.

– Это сразу было понятно, еще пять лет назад все знали, кроме тебя. Денежки, дорогая, денежки…

– Денежки?..

– А у тебя, значит, совесть теперь проснулась? Наелась денежками? Совесть тебе спать не дает. Но ему-то – дает? Хорошо Андрюшка твой спит?

– Хорошо, – кивнула Ирина.

 – Вот и пусть спит. Зачем на себя берешь? Разводись и пусть он остается наедине со своей совестью. Он не ребенок, мужик, разберется. А тебе давно нужно бежать от него, куда глаза глядят.

– Я и прибежала… Но как его бросить, нельзя его в этом бросить!

 Генка встал посреди комнаты, расправил плечи и вдруг разросся вширь и ввысь, заняв все пространство, огромный, грозный, сверкнул глазами в свете ночника:

– А меня бросить ты – смогла? Теперь вместе с ним ко мне прибежала?

– Ты – сильный… – прошептала она.

Генка хмыкнул:

– Был сильный. Да сплыл. Ты сделала два аборта и этим убила мою силу.

– Я хотела сделать карьеру в балете! – заплакала Ирина.

– Сделала?

– Он мог мне помочь!

– Помог?

– Гена… Все поправимо…

– Послушай, я живу свою жизнь, в которой тебя нет. Не будь привидением, Ирина. Ты убила мое счастье, а он убил твое. Эту цепочку предательств и убийств, – ее нельзя начинать ковать. Выкуешь первое звено, а дальше так и вьется, как по маслу…

– Гена…

– Она непрерывна. Если ее не перерубить, не рассечь, она обовьет и задушит весь мир. Я должен отсечь тебя навсегда. Ты выбрала легкий путь, а легких путей не бывает. Больше не присутствуй в моей жизни. Собирай вещи и уезжай.

– Я не смогла тебя разлюбить. Я старалась!

– Уходи и люби. Никто никому не запрещает любить. Но не надейся на мою помощь в ваших кровавых делах.

– Кровавых?..

– А ты думала – каких? Не строй из себя наивную малышку. Ты взрослая, прожженная тетка, ищешь на кого бы теперь опереться, сесть верхом и поехать, потому что твой кабыздох выбился из сил и вот-вот рухнет. Ирина, не рассказывай мне сказки про свою трепетную нежность. Я тебя очень давно знаю. Андрей, видно, очень скоро плохо закончит, и ты приехала утвердить запасной вариант. То, что он занимается продажей органов, я знаю.

Генка надел куртку, сапоги.

– Летчик, блин, самолетчик… Постоянно летает! Крылатый десант, твою мать, с холодильничком.

– Ты к женщине? – зло прищурив глаза, спросила Ирина.

– К женщине.

 – Поплакать на ее груди?

– Утешить. Я не догадывался раньше, что ей тоже страшно ночью одной.

 

* * *

Его не было три дня. Она чуть не сошла с ума за эти три дня. Бродила по дому, заходила в пустые башенки – одна мальчик, другая девочка, – убирала в них мусор, выметала каменные полы, мыла окна. В мужской были сложены в углу чучела, рога, живописные лесные коряги, в углу стоял верстак и ящики с инструментами. Ирина поставила на подоконники узких окон вазы с цветами. В женской башенке вымыла полы, постелила ковер из своей комнаты, насыпала вокруг ковра кленовые желтые листья, установила три цветочных горшка, посадила в них молоденькие сосенки.

 Наверху в детской комнате – тоже гулкой, пустой, неживой – сложила все собранные по дому игрушки, их оказалось всего три. И больше ничего не нашла, чем можно было бы наполнить детскую комнату.

Она бродила по Генкиному дому-замку и изредка вздрагивала, замирала: то там, то здесь ей слышался тихий разговор, детский смех, кошачье мяуканье, звуки ласковых поцелуев, шорох платьев, шаги, чье-то легкое счастливое дыхание...

– Я сойду здесь с ума, – шептала Ирина и набирала номер Андрея. – Приедь за мной! Он куда-то уехал. Ты ничего не знаешь, приедь за мной.

– Успокойся, дорогая.

– У него не отвечает телефон. Он не берет трубку, а вдруг с ним что-то случилось?!

– Извини, у меня операция, я перезвоню. Ничего с ним не случилось.

 

На четвертый день она пошла к бабушке Агаше.

– Поругались?

– Нет, я так пришла. Гостинцев вам принесла.

– Не ври, поругались.

– Он уехал.

– И правильно сделал. И ты бы тоже ехала, раз так. Генушка просто так не уедет. Ехай, девка, домой ехай. Пора тебе, – сказала бабушка Агаша и, не взяв гостинцы, скрылась за дверью.

Ирина вернулась домой, схватила сумку и побежала по лесной дороге к трассе.

– К маме, к маме… У меня есть мама… Домой…– шептала она, торопясь прочь от холодного замка, от чужой земли, где столько лет жило в одиночестве ее счастье.

 

* * *

Андрей остановил машину и удивленно уставился на распахнутую дверь. Морозный октябрь обветрил его губы, и они потрескались до крови. Саднящая боль бодрила его.

– Ирина! – крикнул он, но никто не отозвался.

Он в сотый раз набрал ее номер и услышал тихую музыку на открытой веранде. Набрал Генкин номер – телефон оказался отключен.

Андрей вышел из машины, открыл багажник, вытащил сумку, вошел в дом. Обошел все комнаты, включил электрическое отопление, принес дрова, чтобы затопить камин. Все-таки он был уверен, что через пару часов они вернутся.

– Нагуляетесь, блин. Я вам дал волю, я ее и заберу. Будут вам и лебеди и белки, – бурчал он, разжигая сырые поленья.

Но никто не ехал. Андрей выпил для согрева коньяку, посидел возле камина, неотрывно глядя в огонь, потом снова пошел за дровами. Стало повеселее. Ему даже понравилось быть одному в этом сказочном пустом замке. Он замурлыкал под нос песенку, вышел во двор и вдруг увидел быка.

Бык стоял возле дверей и с любопытством смотрел в окно.

– Тьфу! – плюнул Андрей и, вбежав в дом, торопливо захлопнул дверь. Постоял, подумал, приоткрыл, посмотрел в щелочку.

– Пошел вон! – сказал он быку.

Тришка, не обращая на него внимания, изучал окна дома.

– Нету никого, веди своих коров к Настасье. Я не умею доить!

Тришка, будто понял, медленно, как корабль, развернулся, и побрел в сторону грядок.

– Не топчи грядки, козел! Ты их не сажал!

Бык глянул через плечо и не пошел топтать грядки.

Андрей взбодрился, вернулся к камину и схватил длинную чугунную каминную кочергу.

Выбежал на открытую веранду, потряс кочергой над головой:

– Прикончу! – заорал он, – Я тебе не прощу! Думал, я забуду? Ответишь! Ответишь, козел!

Потом вернулся в дом, сел в кресло, хотел успокоиться, но вдруг увидел ружье на стене. Вскочил, сорвал со стены Генкино ружье и снова побежал на улицу, прицелился в быка.

– Счас пристрелю, как собаку! – закричал он, – Дрожи, гад, перед смертью! Боишься? Страшно?

Тришка оглянулся, внимательно посмотрел в дуло ружья и пошел в сторону от коров к маленькому домику бабушки Агаши, отрывисто, громко мыкая.

– Помощь пошел звать? Трус! – Андрей сплюнул и опустил ружье.

Бабушка Агаша уже спешила с подойником навстречу быку:

– Счас, Триш, иду-иду! Не мычи, слышу!

Андрей быстро отнес ружье в дом и тоже пошел к коровам.

– Пропали Генка с молодухой своей, уехали куда-то, – пожаловалась ему бабушка Агаша, доя очередную корову. – Что ж, разберутся. Дело такое, мешаться не надо. Ты поможешь мне донести ведра?

– Помогу. А что за дело?

– Любовь, видать. Сурьезней дел не бывает. А ты – кто?

– Врач.

– Враа-ач… – бабушка Агаша с уважением глянула на него, – Ну извините, я тогда сама…

Она взяла в руки полное ведро и пошла к дому.

– Я помогу!

Андрей поднял ведра и побрел позади нее к маленькой избушке.

– Заходи, заходи, ставь сюда. Сейчас процежу и отдам тебе молоко, – приговаривала бабка Агаша, расчищая лавку для ведер.

– Мне не надо, – сказал Андрей.

– Пригодится. Как звать-то тебя? Андрюша? Ну, проходи, садись, Андрюша.

На обеденном столе развалившись лежали три толстых кота. Бабка возмутилась:

– Это что за новость?! Ну-ка марш!

Коты не шелохнулись, наоборот, самый крупный серый покатился вдоль стола, взбрыкивая лапками и ловко переворачиваясь с живота на спинку.

– Я вас! – погрозила бабка Агаша и принялась цедить через сложенную в несколько рядов марлю молоко. – Не получите молока, если не слезете со стола. Поняли, ребяты?

Ребяты мгновенно вскочили, спрыгнули со стола, подбежали к бабке. Серый начал тереться об ее ноги и кланяться, упираясь лбом в ее калошу, будто прося прощения.

– Ладно, ладно, так и быть, – сказала бабка коту.

Андрей хотел было уйти, но почему-то присел на лысую, обшарпанную табуретку.

– Чайку попьешь? Или молока?

Андрей снова захотел подняться и уйти, но почему-то сказал:

– Чайку.

– С мятой у меня. В печи завариваю, в чугунке. Хороший чай, не сумливайся.

Бабка Агаша взяла ухват, открыла заслонку русской печки и вытащила из глубины небольшой чугунок. Сдвинула краем ухвата тяжелую крышку. Аромат мяты и ромашки заполнил малюсенький домик и сразу сделал его уютным.

– А то, может, – каши? Вкусная! Пшенная, молоко стопилось, аж коричневое. Ташшу!

Андрей хотел уйти, но сказал «буду» и взял две кружки с полки для чая.

– Ешши, ешши, ребяты, – подбадривала бабка Агаша Андрея и трех котов, уплетавших одинаковые блюда. – Еще наварю, молока вволю, круп вволю, ешши.

Андрей глотал горячую кашу и удивлялся ее забытому вкусу – такую он ел в детстве у прабабушки и с тех пор никогда…

– Как вы тут можете жить? – спросил он бабку Агашу, покачав головой.

– А чем плохо у меня? – удивилась бабка. – У меня хорошо. Дом маленький, но теплый, печку подправили, не дымит теперь. Я зимой не мерзну. Вот Маня-то наша зимой мерзла. Померла Маня в прошлом году, домик и рухнул. Мой тоже рухнет, как помру. Держится пока, потому что меня жалеет. Маня-то несчастная была, ее дети на зиму забирали, потому и померла рано. А меня не забирают, слава Богу.

– Вам бы лучше в городе зимовать, старенькая вы уже, видно, давление высокое?

– Давление, а как же, – кивнула бабка. – Нынче у всех давление. Это от спеси. Давлением страдают горделивые да упрямые. Как загоржусь, набычусь, так и давление.

– Упрямые? – переспросил Андрей. – Возможно… А сердце как?

– Сердце болит у богохульников, у неверующих. Сердце и у меня иногда побаливает. Как Бога начну забывать, так и напомнит. Доктора Генушка приводил, кардиолога, друга своего. Хор-р-роший мужик! Отменный, справный мужик! Верующий. Сразу сказал: сердечко лечи верой.

 – Так вы здоровая? – улыбнулся Андрей.

– Где там! Как кашляну – так обоссусь, а чихну – и того хуже.

 – Желудок?

 – Бывает, что и – желудок. Желудок болит у унылых. Как в отчаянье впаду, так и пошло несваренье. Генушка мне и другого врача приводил – желудочного. Хор-ро-шая девка, веселая. Желудочный врач и должен быть веселым, он ведь с унылыми работает.

– А зубы, я смотрю, у вас все целы или это вставные?

– Свои. Зубы у меня не выпадут, потому что я не жадная. Зубами мучаются жадные.

– Зубного врача Генушка тоже приводил? Это врач вам так сказал?

– Не, – засмеялась бабка, показывая ровный ряд зубов. – Я сама знаю.

– А у меня сахарный диабет, – пожаловался Андрей.

– Болеешь тоже?

– Да. Других лечу, а сам болею.

– Я тебе скажу, отчего, – кивнула бабка. – Не можешь любить сам и любовь принять не можешь. Нечем. Это все диабетчики такие. У них беда с любовью.

Андрей напрягся:

– А если – печень?..

 – Печень болит у злых, у завистливых такая беда. Желчи много, ядом своим сами себя и убивают.

– А если – легкие?

 – Легкие получают с воздухом благодать Божью. Не хочет душа благодати, не потребен становится и воздух и легкие.

– А если… воспаление… к примеру…

– Воспаления все – от блудных похотей, – перебила его бабка. – Все болезни, Андрюша, – от грехов. Покаешься – и болезнь пройдет.

Андрей отложил в сторону ложку:

 – Что вы скажете про онкологию? Рак ведь неизлечим – от какого он греха?

– Худая болезнь-то? Она излечима. Ну, ты же доктор, а говоришь, неизлечима. Запускать не надо. Вырезать нужно, коль появилась. Сама не рассосется. Только вырезать.

– И от какого греха она появляется, эта болезнь?

– От предательства. Вот клешней, как удавкой, подцепит, и подвесит на осине. Вовремя надо разобраться – кого и в чем предал.

– Я пойду, – сказал Андрей.

– Иди.

 – Тут больше никто не живет рядом с вами?

– Умерли все.

– А эти – Юра-зек, майор Васькин, Настя…

– Они в соседних деревнях. Хорошие люди, не злые. У каждого своя беда. У Насти сын голубэй. Вот не знаю, что это за болезнь такая, но Настя плачет, говорит: волоси дыбом под платком встают, поседела вся – какая страшная у него болезнь. Не знаешь, что это за болезнь такая – голубэй?

– Не знаю…

– А у Юры-зэка, пока в тюрьме сидел, у женки трех детей власти забрали и в детдом отдали. Мол, потому что батька тюремщик и денег нет. А она возьми и помри с тоски, женка-то. Он стал мальцев искать, как освободился, – три мальца! – а они в Америку отправлены. И никаких следов. Зачем отдают детей в Америку, Андрюша? Ведь над ними издеваются там! Не любят их там, русских-то…

– Я не знаю, бабушка… А Васькин?

– Васькин-то? Ошапурок! Партейный был, потом в священники подался, но быстро его там раскусили, уволили. Ишь ты! Я раз была у него в церкви, меня Генушка свез. Он причащает с ложечки, а мальчонка какой-то в сторонке стоит, то молчит, сурьезный такой, а то вдруг как рассмеется на всю церковь, аж вздрогнут все. Подошла, шепчу ему тихонько, ты что же это, мол, малец такой, смеешься, когда батюшка причащает, а он пальцем показывает и снова как захохочет! Потом говорит мне на ухо: «Они пустую ложечку едят. Голубок, видишь, из-под купола спускается и склевывает все, что в ложечке. Вот, опять прилетел!» – и как засмеется.

Видишь, такой Васькин священник был, что из его рук причастия не получали. Бывает такое? Не знаю. Это я не имею права осуждать, но теперь он снова коммунист. Приходит иногда на чай, когда деньги на водку кончаются. Дети у него хорошо живут, в Австралии, где кенгуру. Был ты в Австралии? Красиво там? Васькин говорит, что плохая страна, а я думаю, что врет…

 – Не знаю, не был, – сказал Андрей. – Я пойду.

– Иди, милок, иди. Ты сам-то – крещеный?

– А что?

– Помолюсь за тебя.

– За Генушку лучше помолитесь, он вам больше поможет.

– За Генушку я молюсь, и за тебя, и за твоих близких помолюсь. Есть семья-то у тебя, Андрюша?

– Не знаю… Не надо за меня молиться, вам не отмолить меня. За себя помолитесь.

Бабка выпрямилась:

– За себя мне нельзя. Только за других. За себя можно только благодарить и славить Бога, потому как заслуживаю я очень страшное, а получаю всегда – милость.

– Я не крещеный.

 – Плохо. Но все равно помолюсь. Авось, вразумит тебя Бог и покрестишься.

Андрей вышел в дверь, бабка побрела следом. Низенькая лачужка вдруг показалась ему ладной, как голубка, уснувшая на краю земли, уютной и защищенной со всех сторон, как колыбель в руках матери.

– Ты приходи ночевать, если что, Андрюша, вдруг забоишься, сынок, вдвоих не так страшно.

 – Спасибо.

 

Андрей увидел его за домом. Бык пришел один, коров рядом не было. Он стоял задом к Андрею и рылся в куче гравия. Какая-то неодолимая, мощная волна зародилась у ступней ног и стала медленно подниматься по телу, приводя Андрея в жуткое состояние стрелы, попавшей в руки стрелка. Кто был этим стрелком, Андрей не понимал. Он медленно осмотрелся, неслышно подошел к сараю, взял тяжелый сосновый кол и, подойдя к быку сзади, со всего маху ударил его колом между рог. Бык беззвучно рухнул в гравий. Так же беззвучно Андрей отошел от него, поняв, что бык мертв, неслышно положил кол на прежнее место и направился, крадучись, к дому.

 Услышал вдруг, что возле леса громыхает трактор, испугался, тревожно вглядываясь вдаль. Там по дороге мчался колесный трактор майора Васькина. В телеге сидели те же Юра-зек, Настя, Маринка и Мишка-бобыль.

Андрей рванул в дом, налил из крана ведро воды, побежал к быку, плеснул на него, снова побежал в дом, снова набрал воды, побежал к быку, но тот как лежал так и лежал. Вылил еще одно ведро ему на голову, снова побежал в дом…

Трактор проехал мимо и прямиком направился к дому бабушки Агаши. Андрей выдохнул облегченно, снова побежал к быку, снова плеснул. Присмотрелся, может, зарыть его в этом гравии? Или накрыть пока какими-нибудь ветками? А потом как? Уехать сейчас? Будто бы он сам подох… Но его машину все видели…

Опять побежал в дом, набрал воды, снова плеснул в морду быку, снова побежал с дом.

Когда он выбежал в очередной раз с полным ведром, бык стоял и смотрел ему в глаза.

– Ты чего? – спросил Андрей и ледяная волна от макушки плавно поплыла к ступням ног. Он повернулся, чтобы бежать, но бежать не смог и, медленно передвигая ноги, побрел, чувствуя, что далеко не уйдет.

Грубый удар подкинул его вверх и он понял, что падает на каменный круглый мельничный жернов…

 

* * *

Врач сидел спиной к нему и разговаривал по телефону. Молоденькая медсестра водила чем-то холодным по его животу.

«УЗИ? Зачем мне УЗИ?» – подумал Андрей и попытался спросить, что с ним и где он, но сказать ничего не смог.

– Почка одна с пороком. Печень хорошая, поджелудочная… сейчас еще раз посмотрю… тут проблема… Он, кажется, пришел в себя…

Врач поднялся, наклонился над ним, похлопал его по щеке:

– Вы слышите меня? Моргните, если слышите.

Андрей моргнул.

– Прекрасно. Заканчивай, Марго.

Медсестра собрала аппарат и вышла.

«Зачем УЗИ?» – снова подумал Андрей, попытался спросить врача, но не смог.

– Не напрягайтесь, вы не можете говорить, задет речевой центр, вы прооперированы, пока вам нужно спать. Все будет хорошо. Отдыхайте.

 Зазвонил телефон врача:

 – Жива пока. Третий день в коме. Мне нечем ее лечить. Неперспективная, забирайте. И еще один поступил тоже без документов. Подождем пару дней. Родственников нет. УЗИ сделали, нормы у обоих… Не мое дело… Не мое дело… Не перспективные оба… Алкаши какие-то привезли, документов нет, бомж. У той ДТП я же говорил, из соседнего района доставили. Мне нечем ее вывести. Нет у меня ничего! Воду капаю! Послушай, решай сам, забирай и решай…

Врач вышел вместе с телефоном.

– Нельзя, – закричал он кому-то в коридоре. – Вы ему – кто? Никто? Тем более нельзя в реанимацию! Ничего не знаю.

– Бу-бу-бу, – требовал Генкин голос.

– На нем не написано, документов нет. Отправим в область, там и выясняйте. Это – реанимация, гражданин!

Андрей замер, потом закрутил головой, попытался приподняться, позвать, но ничего не смог.

– Бу-бу-бу, – гремело в коридоре, постепенно затихая, все дальше и дальше отдаляясь от палаты.