Илья ГОРЯЧЕВ 
Илья ГОРЯЧЕВ
ПИТОН
Рассказ
Холодный, пронизывающий ветер гулял по набережной. Она была почти пуста. Букинисты и уличные художники разбежались, чтобы отогреться по кафе в окрестных переулках. Лишь один тщедушный рисовальщик в перелатанном худом пальтишке не терял надежды перехватить пару франков. Он стоял перед развешанной черно-белой графикой, зябко переминаясь с ноги на ногу, и поглядывал по сторонам.
Из-под моста Александра III появился солидного вида стремительно вышагивающий господин в ладно сидящем, чуть надвинутом на лоб цилиндре и с тростью. Пройдя мимо, он неожиданно затормозил, круто развернулся и, вернувшись на два шага назад, упер трость в одну из картин, на которой был изображен скорчившийся в углу с искаженным лицом человечек, прикрывающий уши ладонями.
— Сколько? — чуть надменно спросил он.
— Пять франков, мсье, — голос припозднившегося торговца был кроток.
— И что же это? — Господин с тростью чуть склонил голову набок и скривил губы.
— Мои страхи, мсье, — чуть помедлив, ответил ёжащийся от холода художник. — Знаете, становится немного легче, когда вымещаешь их на бумагу, — робко добавил он.
Представительный господин коротко хохотнул.
— А вот это? — Он перевел трость на другой лист картона, обрамленный черной рамкой. На нем укутанная тенью фигура пришивала себя грубыми стежками к изящной тени кого-то, кому не хватило места на листе.
— Привязанности, мсье. Мои привязанности, — на всякий случай уточнил он.
— Беру. — Господин достал хрустящую купюру из внутреннего кармана и брезгливо протянул двумя пальцами, чуть скривившись, когда художник едва коснулся его руки.
Схватив увязанную в упаковочную бумагу покупку подмышку, он чуть наклонился к художнику и доверительно сообщил:
— Сочельник на носу, знаете ли. Надо и прислугу чем-то порадовать. Пусть украсят свои комнатушки. Хотя лучше бы вам подыскать иное ремесло, приятель. Более подходящее вашим хм... — на миг замялся, — способностям, — наконец выдавил он и, подмигнув, хлопнул покровительственно по плечу.
«Ре-мес-ло? Мои страхи и мое вдохновение над кроватями слуг в людской? Да пусть лучше не достанется никому!».
Волна гнева поднялась откуда-то снизу. Она оглушила, ослепила. Ледяной хваткой вцепилась в горло. Он утонул в бешенстве, захлебнулся в нем. Бессильная ярость опутывала по рукам и ногам, подталкивала в спину. Он бродил по пустынным улицам, сгорбившись и уйдя в свои мысли. Ледяная скорлупа, кокон, в котором он жил, дал трещину. Он сковывал, но и одновременно защищал. Теперь же колючий внешний мир со свистом заполнял его внутреннее пространство.
«Все эти люди... Их мнения... Они что-то думают, пишут, говорят... Они смотрят на меня, всматриваются, пытаются углядеть брешь и проскользнуть внутрь моего панциря, нырнуть вглубь меня. Я вижу, как внутри их голов с щелчками прокручиваются стандартные, шаблонные мысли. Как на арифмометре. Их глаза. Пустые, стеклянные глаза. Они напоминают яйца, сваренные вкрутую. Каждое утро... Точнее, почти каждое, когда наскребаю двадцать су на завтрак, — поправил он сам себя. — Я представляю, что ем их, проламывая белок маленькой ложечкой и добираясь до желтка. Выедаю их, иногда выпиваю досуха, но на улицах почему-то не становится больше безглазых... Пока я ощущал себя невидимкой, все было нормально, но потом... Их угловатые мнения задевают, рвут меня в клочки. Само их существование оскорбляет до глубины нутра. Но они существуют, лишь пока есть я. Они все — плод моего воображения. Если я сотру их из головы, обнулю мой мозг, то заставлю эти голоса замолчать. Точно-точно… Замолчать! Так просто!».
Теперь он понял, куда надо идти.
Он зашел в магазинчик, где пожилой приказчик в бакенбардах окинул припозднившегося гостя цепким взглядом, углядел зажатую в побелевших пальцах оборванца купюру и тут же, изменившись в лице, угодливо спросил:
— Ищете подарок на Рождество?
— Да-да, что-то в этом роде, — художник принялся шарить взглядом по прилавкам. — Вот этот! — он указал на лежавший в витрине предмет. — Вот он мне подойдет!
— О, это выбор знатока, мсье! — засуетился приказчик. — «Питон» один из лучших револьверов нашего времени...
Не слушая трескучего продавца, он сунул покупку в карман, расплатившись той самой купюрой, что дал ему буржуа, и вернулся на продуваемый, промерзший бульвар. Пройдя пару сотен метров, он устроился на лавке под черным облетевшим каштаном, подышал на озябшие пальцы, потом извлек револьвер из кармана и взвесил в руке. Приятная тяжесть. Тусклый холодный металл. Чуть повозившись, он открыл барабан, снарядил его тупоносыми пулями и защелкнул. С лязгом взвел курок и упер ствол себе в подбородок. Сталь обожгла его.
«Живя в этом мире, я делаю ему одолжение. Он должен мне, а не я ему. Вопрос превосходства. Уступить миру? Не-ет, это не по мне. Я ощущаю себя над всем, смотрю сверху вниз. А они копошатся внизу, копошатся, не понимая, что они — лишь плод моей фантазии. Пришло время доказать им это...».
Курок щелкнул, патрон с треском разорвался и пуля с восторгом вырвалась на свободу, сокрушая все на своем пути, упиваясь своей мощью. «Спокойной ночи, порождения!» — пропитанный глухой яростью мыльный пузырь этой мысли разлетелся в клочья, пронзенный восемью граммами свинца.
На продуваемой всеми ветрами набережной, в урне, догорали измятые листки бумаги, с мясом вырванные из рамок.