Александр ЛЕОНИДОВ (Филиппов). ПЕПЕЛ НОТР-ДАМА. Рассказ

 

Александр ЛЕОНИДОВ (Филиппов)

ПЕПЕЛ НОТР-ДАМА

Рассказ

 

Ольга Анатольевна Имбирёва глазам своим поверить не могла! Невозможно, немыслимо тут, на Монмартре в боковом проулке, на который углом выходит «Русский» отель, обслуживаемый прекрасно владеющим русским языком персоналом, где по весне пахнет каштанами и под красными козырьками-полузонтами бесчисленных кафешек пьют кофе с круассанами бледноликие парижские уличные мимы!

Здесь, на ruede Douai, «строение 36» – так прямо по-русски и написано на пластиковой табличке, откуда пару минут идти до влекущей всех Дон-Кихотов и просто романтиков неоновой мельницы «Мулен Руж»… Откуда за десять минут лёгкого прогулочного шага дойдёшь до средневековой, уникальной, давящей, мистической, с воздухом вечности внутри базилики Санта-Кёр… А до Эйфелевой башни идти под руку с мужем Иваном – специально заметила на ручных золотых легкомысленных часиках – полчаса!

За несколько дней в Париже чета Имбирёвых тут уже обжилась, успела перезнакомиться с нарядными кёльнерами множества кафешек и ресторанов с самой различной кухней, и полюбить недорогую, похожую на их собственную, пекарню прямо напротив стеклянных дверей «Русского» отеля: с кремовыми эклерами и дивной плетёной выпечкой, всегда пахнущей Парижем, но особенно – по утрам…

Ольге говорили, что Париж стал очень грязным городом, отчасти она уже в этом убедилась сама, но ведь не тут же, в районе метро Blanche, где всё-таки Монмартр, и чистят пока по старинке…

Ведь тут, буквально в зоне видимости, стоят два супермаркета, в каждом – импозантные охранники, сверкают зазывно «заточенные» под богатого туриста магазины с одеждой и косметикой, лавки с парижскими сувенирами!

И вот тут, именно тут, в проулке с невыговариваемым французским имечком! Прямо у входа в одну из таких сувенирных лавок, стильно «косящей» под средневековую, с чугунными фигурами зверей, свисающих вдоль фасада на цепях! Действовали звери современные…

Три араба – два молодых, один постарше, с седым, коротко стриженым «ёжиком», – поймали француженку и не давали пройти.

– Mьсье… – лопотала несчастная брюнетка в лёгком пальто и сиреневой беретке. – Laissez-moi! [Оставьте меня!]

– Тахарруш! – сказал пожилой араб и оскалился, легонько толкая парижанку. Другой, крючконосый, с паршивенькой, клочьями, но иссиня-чёрной бородёнкой шахида, принял девушку за плечи, будто ему перебросили мяч в игре.

– Тахарруш! – крикнул он в свою очередь и «передал пас» француженкой третьему мигранту.

«Что-то про русских говорят…» – подумала Ольга, приняв «руш» за «рус». Что, впрочем, неудивительно, на ruede Douai полно русских. Возмущало другое: безобразное отношение к заплакавшей девушке, явно не желавшей играть в мячик, и тем более быть мячиком в игре.

Ольга решительным шагом направилась к арабам со словами:

– Что вы тут устраиваете? Тут приличное место, «Русский отель», прекратите немедленно!

– Voici une autre! [Вот ещё одна!]! – повернулся к ней пожилой араб с явно недружественными намерениями. Оля не поняла бы его, даже если бы он говорил на чистом французском, а он говорил к тому же на нечистом и ломаном.

– Я вас спрашиваю, что здесь происходит?! – тявкнула Ольга, как привыкла дома, на Урале, где она хозяйка, и её весь город знает.

– Тахарруш! – пояснил ей седоватый араб, жестами приглашая в «игру». Он был не здешний, «не с района» метро Blanche, и русские слова слышал, кажется, первый раз в жизни.

– Aidez! – истерически взвизгнула парижанка, у которой из носа пошла кровь, слегка, но некрасиво. – Appelez la police! [Позвоните в полицию!]

– Какой тебе полис, подруга? – недоумевала Оля – Вот ведь Гейропа, её хулиганы жмут, а она про страховку…

И в этот момент диспозиция вырисовалась моментально и угрожающе. Один из арабов со спины под локти удерживал брыкающуюся парижанку, а двое других прижимали к стене Ольгу Имбирёву…

 

* * *

Почему же Ольга Имбирёва гуляла по изрядно запачканному «перезаселением» Парижу одна? Ведь обычно они всегда ходили по иностранным столицам с мужем… Тому была, конечно же, причина.

Началось всё не на Монмартре, и даже не во Франции, а далеко-далеко, на Урале, в хорошеньком, пряничном особнячке Кувинской библиотеки иностранной литературы. Как явствует уже из названия – доставшийся библиотекаршам в советские годы особняк купца Рыжова был вовсе не самым посещаемым местом в городе. Далеко не самым посещаемым. И в простую-то библиотеку люди всё реже заходят, а уж в иностранную! Тем больше было счастье этих белых мышек, работниц рыжовского особняка, когда нагрянул к ним с дарами Иван Сергеевич Имбирёв…

Иван Сергеевич, Олин муж, с молодости отличался некоторыми странностями, и с годами они лишь усиливались. Ольга совершенно не удивилась, когда Иван на какой-то помойке, условно говоря, нашёл целую кипу книг на латыни и французском, репринты никому не нужных философов-схоластов, и подарил это Кувинской библиотеке иностранной литературы.

Нормальный человек как бы подарил? Ну, пришёл бы и принёс – нате, мол, берите… Но Иван же был предпринимателем и депутатом, оттого передача книг обернулась большой показухой, с газетчиками, с телевидением, с презентацией всех видов выпечки семейного предприятия Имбирёвых, довольно разветвлённой сети – «Имбiрнаго хлеба»…

Библиотекарши очень радовались. Они не столько книжкам радовались, сколько помпезности Имбирёва, доводя Ольгу просто до ревности: лезли фотографироваться со спонсором, обнимались с ним, соревнуясь, которая плотнее прильнёт, лыбились в объектив, охотно кушали блюда презентации, все эти губадьи, учпочмаки и расстрегаи по-имбирёвски. И нахваливали их автора…

Подавая каждой на фарфоровом блюдце сочащийся жаром и туком свежий татарский мясной пирожок «к чаю», прозванием «перемяч», Имбирёв говорил им:

– Фэнкь ю, перемяч!

А они, в английском собаку съевшие, понимали игру слов и восторженно хихикали над этим базедическим юмором…

Чаепитие в «священных» стенах, затаивших в себе тысячи английских, французских, немецких и прочих книг было долгим, как говорится, со смаком, и среди всего прочего коснулось редчайших книг, не переиздававшихся с самого средневековья.

Про такие инкунабулы Оля думала, что не переиздавали их по причине никому не нужности – с того же самого средневековья. Но библиотекарши были иного мнения, и Иван Имбирёв тоже. Так они и подошли к совершенно бредовой идее: что надо бы кому-нибудь поехать в Париж и сделать там в книгохранилище фотокопии для Кувинской библиотеки иностранной литературы. Ну, были чтоб! Зачем им тут быть, кто их тут будет читать – неизвестно, но чтоб были!

Наверняка библиотекарши имели в виду себя – и особенно хотелось им лететь в Париж с богатеньким Имбирёвым. Но в этом их план не задался – в Париж Имбирёв полетел с женой, и пока договаривался с администрацией книгохранилищ – Ольга оказалась предоставлена сама себе в «городе мечты». Помочь Ивану с отбором инкунабул она никак не могла, это его загадочное царство, перед которым она всегда пасовала. Мешать ему, как умная жена, – тоже не хотела. Потому, пока Иван засел в библиотеке, – исследовала другие, менее древние и не столь невостребованные достопримечательности Парижа. С тем, чтобы вечером сочувственно и понимающе кивать, когда Имбирёв жаловался:

– Представляешь, в один голос рыдают, что им финансирование урезали, штаты сократили… Условия содержания книг – отвратительные… Фолианты века пережили – а наших лет могут не пережить… И всем на всё наплевать!

Иван очень ценил её сочувствие в таких вопросах. Обычно рассуждения о гуманитарной катастрофе при либерализме, экономящем на всём, – заканчивались бурной ночью любви, ведь супруги, как ни крути, были в Париже, столице любви, и тем более – весной!

Так что Олю всё устраивало: и днём, и ночью. Кроме цен, разумеется, но цены в Старой Европе – отдельный разговор…

Устраивало то, что просыпаются они в отеле на Монмартре, и в обнимку. Боже, Оля с Урала – в отеле и на Монмартре, та самая Оля, которая в пионерском детстве помогала бабушке кипятить бельё в огромном, неподъёмном алюминиевом баке, и деревянными щипцами тянуть это бельё из горчичного варева! А теперь открываешь окно – и вот они, кукольные домики, игрушечно-узкие улочки Парижа, гладкая, как пластик, проезжая часть, на которой непостижимая русскому человеку густота дорожной разметки: какие-то цифры намалёваны, стрелки, значки, хорошо, что не на машине приехали, а то поди пойми – к чему всё это…

Оля, которая когда-то кипятила бельё в чану, отчего вся кухня отпотевала обильно, и которая хранила постиранные полиэтиленовые пакетики в большом холщовом мешке, – уже привыкла не пугаться ждущей за дверью, словно в засаде, – прислуги в фартучках горничных. Они ждут, пока ты проснёшься – и сам откроешь дверь, выйдешь на променад, – и только после этого спрашивают твоё согласие на уборку номера. Ты можешь их послать – и они не обидятся, но можешь милостиво дать добро. Во втором случае, пока ты гуляешь, тебе вытирают пыль, заправляют кровать, меняют полотенца, старательно моют раковину с унитазом... Возвращаешься с Елисейских полей – номер снова сверкает рекламным буклетом, что бы ты с ним вчера ни делал. А «делают» тут много чего – тут же половина жильцов с Урала, которые до сих пор полиэтиленовые пакетики стирают и хранят для многоразового использования…

Как и Ольга, которая тоже с Урала и тоже мешочки до сих пор хранит в заветной кухонной ёмкости: а вдруг понадобятся? Кухня-то у неё, мягко говоря, побольше, чем в детстве, со всякими термобарами, хьюмидорами, вытяжками, ароматизаторами, наконец, с прислугой, – а привычки-то остались: мастерство не пропьёшь!

Каждый день – как только ты ушёл и разрешил горничным войти к тебе на время отсутствия – появляется новое полотенце. У них цвета «недельки», чтобы клиент не сомневался: новое!

В ванной комнате – сперва чувствуешь себя как на световом шоу: подсветка отовсюду, и бликует, отражается от великого множества зеркальных поверхностей… Но в этом пиршестве лучей и бликов на беломраморных полочках всегда полный комплект туалетных принадлежностей, и стильная колба с жидким мылом всегда полна, и рулончик туалетной бумаги (при том, что есть и биде) – всегда новенький, нераспечатанный. Даже если ты от вчерашнего оторвал лишь лоскуточек – его непременно сопрут, и повесят новый!

«Хорошо живётся тут обслуге – они туалетной бумаги вообще не покупают, наверное, – прозаично думала Ольга. – Такой богатый выбор початых пипифаксов!».

В «Русском отеле» – именно потому, что в нём одни русские, – всё подчёркнуто французское. Наверх поднимаетесь по красным коврам крутой, практически винтовой лестницы. Ну, чтобы почувствовать себя в замке французского феодала! Лестница жутко атмосферная, стены дикого камня, и местами покрыты рыцарским боевым инвентарём…

Кто не хочет утруждать себя башенными лестницами – садится на лифт. Лифт, хоть и маленький, – наоборот, гость из будущего. Он –типа «современная Европа»: весь стеклянный, капсульных очертаний, по имени «хрустальная пуля». И лампы у него зачем-то снизу, чтобы, видимо, внушить трепет, как в машине времени…

Имбирёвы, заряжаясь энергией друг от друга, предпочитали рыцарскую лестницу. Кинув обслуге на руки пластиковый ключ от номера, эти люди, словно ванну, «принимали» парижский традиционный завтрак.

Эти люди, которые превратили в набитую всяким хламом «кладовку» не только балконы своих старых квартир, где жили их родители, но даже и балкончик своего нового особняка – конечно, видели особый шик в обыденном для парижанина завтраке... В этом ароматном кофе, в булочке с маком и круассанчике на ажурном блюдце под хромированным колпаком, во всех этих затейливых упаковках сырков, спредов, джемов, соков – «входящих в стоимость проживания». Дома-то у Имбирёвых и доселе чугунная советская «диета» – «всё есть с хлебом», рубленым ломтями, и чай только со «сладеньким»… И колбасу с сыром кладут на бутерброд с маслом…

И, конечно, советским Имбирёвым никогда не понять – почему завтрак бесплатно, а вот обогреватель в номере, на случай прохлады весенней ночи, – платный. Они списывают это на «экзотику» – учитывая, что резервный обогреватель номера выполнен в виде головы египетской царицы, и глотает монетки непосредственно отверстием её головного убора…

Завтраком супружеское общение кончалось до вечера: Имбирёв уезжал в книгохранилище отбирать обещанное из редчайших книг, фотокопировать (услуга в парижских библиотеках платная, но доступная, демократичная по цене, так сказать). А Ольга отправлялась в «свободное плавание» – по парижским улицам, бутикам, бульварам, куда туристическая звезда закинет…

Спору нет, за последние лет двадцать Париж сильно сдал и одряхлел! Но ведь не настолько же, чтобы арабы насиловали парижанку на Монмартре! Это уж вообще что-то немыслимое и запредельное, чать, не гетто, не окраина, под боком «Русский отель», «Мулен Руж», можно сказать, в зоне видимости!

 

* * *

Оказавшись лицом к лицу с двумя мигрантами, не сулившими всем их видом и аурой ничего доброго, Ольга решила не испытывать судьбу, и расстегнула пряжку на ремне своих джинсов.

Ремешок был не простой. Это была стилизованная под женский ремень со стразами и украшениями ногаечка, в пряжке которой укрылся гуляющий по металлическому цилиндру свинцовый утяжелитель. Если таким ремешком хлестнуть со всей силы, то удар свинчатки равен выстрелу из мелкокалиберного пистолета!

Но Ольга, разумеется, бить со всей силы и не собиралась. Так, поучить слегка негодяев по-казачьи…

Которые, кстати сказать, остановились обадлело: это была первая блондинка-парижанка, которая сама перед ними стала раздеваться, выдёргивая ремешок из обтягивающих стройные длинные ноги порток…

Всякому делу нужно уменье, и пороть оренбургской нагаечкой тоже нужно уметь. Свинчатка, гуляющая по трубке, обеспечит накладную силу удара, но если хлестать напрямую, то противник или успеет закрыться руками, или, ещё хуже, схватит за кнут, дёрнет на себя…

Женщин, которым ногайки полагаются лишь сувенирные, вроде вот этой, что у Оли в руке, – обычно учат выписывать «восьмёры».

– Представьте, что вы танцуете, и бейте в такт музыке… Которую насильник не слышит… Раз он не знает, что вы про себя мурлыкаете, то он и не будет знать, откуда свинчак прилетит…

«Танго… Танго… Последнее танго в Париже…» – запела Оля про себя, а сама свивисто, потряхивая, распустила в руке свой игрушечный бабий кнут. А что? Энергично, и действительно, завтра им с Ваней улетать отсюда… – Танго… Танго… Разлука всё ближе и ближе…».

Никто и не понял, что случилось! Пожилой араб, предводитель жестокой восточной игры «Тахарруш», в которой кучка «джигитов» ловит и травит женщину, не оставляя следов насилия, чтобы потом не подали заявление в полицию, – вдруг схватился за висок, словно у него резко разболелась голова. Превратившийся в ногайку ремень выписал половину восьмёрки и узким, невероятно тяжёлым, «гулящим» языком выхлестнул молодому арабу правый глаз: словно яйцо на сковородку для яичницы кокнули!

Сюрреализм происходящего виделся в том, что Ольга Имбирёва не дралась: она танцевала. Она не напрягалась и не вкладывала в хлещущие по непредсказуемой траектории удары особой силы. Её гибкое тело переливалось ртутью, в ритме беззвучного танго…

…Третий из арабов убежал. Он не умом, которого кот наплакал, а безошибочным чутьём дикого зверя опознал непостижимую связь между танцевальными движениями этой блондинки – и травматическим падением своих подельников. Как? – это оставалось загадкой, но смуглявый юноша решил, что с загадками будет разбираться дома, в своей засранной конуре на окраине…

Освобождённая от коварных (не оставлявших следов) шутников-насильников парижанка бросилась к Ольге с непонятными, но торопливыми и искренними словами благодарности. И даже попыталась поцеловать ей узкую холёную кисть, только что сжимавшую ногайку, а теперь заправлявшую стильный ремешок обратно в джинсовые шлёвки: не хватало ещё Ольге, чтобы с неё брюки посреди Парижа свалились!

– Merci! – щебетала спасённая француженка, пытаясь поцеловать Оле щёчку, и мешая вправлять ремень на место своей бурной радостью. Тараторила парижанка очень быстро и бессвязно, ломая все правила французкой речи – чего Оля всё равно не могла оценить. – Vousm' avez sauvé! J'avais telle mentpeur! Pouvez-vousm' accompagner s' il vousplaît?[Спасибо! Вы спасли меня! Я так испугалась! Не могли бы вы меня проводить до дома?]

– Ольга! – обменялась с ней рукопожатием спасительница, параллельно пнув утяжелённым носком мокасина стонавшего и пытавшегося встать с тротуара пожилого араба, который, с точки зрения Имбирёвой, «жизнь прожил, ума не нажил».

– Жюстин! – или что-то около этого выдала канарейка в беретике.

– Давай, Жустин, ноги в руки! – хрипловато скомандовала Имбирёва. – И чёсом отсюда! Не хватало нам ещё проблем с французскими копами!

Они убежали из проулка на ruede Douai, оттуда свернули в проулок к Базилике, легко, по-детски, держась за руки, и успокоились, перевели дыхание, только когда Ольга посчитала, что гипотетическая погоня сбита со следа.

Тогда новая знакомая Ольги, как будто так и надо, взяла Имбирёву под руку, жестом, которым дамы обычно берут кавалеров. И снова попросила «Pouvez-vousm' accompagner s' il vousplaît?», то есть проводить до дому, что Ольга поняла скорее по жестам и богатой мимике, чем из тарабарщины незнакомых слов.

– Да некогда мне! – попыталась рассердиться Имбирёва. – Я и так уж опаздывала, муж меня заругает…

Но Жюстин смотрела такими жалобными глазами напуганной обезьянки, так убедительно показывала, что «тут совсем недалеко», но она «так взволнована»… Пришлось проявить галантность кавалера: раз уж спасала девушку, то и дальше приходится вести себя по-джентельменски…

Жюстиново «недалеко», как часто и бывает в мегаполисах, оказалось довольно далеко. Под руку, как парень с девушкой, они дошли почти до Эйфелевки, и когда Ольга готова уже была взорваться, забыв всякий дипломатический этикет, – оказались у высокохудожественного расписного дома.

Поднялись по металлической наружной лестнице на третий этаж вдоль стены с замысловатой лепниной, и оказались в уютной квартире-студии, застеклённой, как аквариум, с буйной щедростью солнца в интерьерах…

Здесь Ольга познакомилась с «супругом» спасённой хрупочки Жюстин, свободным художником с короткой стрижкой. «Супруг» немного разговаривал по-русски, звали его Патрисия и имел он (или она?) восхитительно вздёрнутую упругую грудь третьего размера…

«Тьфу, окаянство!» – подумала Ольга, стараясь отводить глаза от гейропейской срамоты, но более того переживая за Ивана, который наверняка сердится, что её всё нет… И даже не звонит!

Жюстин рассказала с бурной французской эмоциональной жестикуляцией нехитрую историю своего спасения от арабов, Патриция чинно пожала Ольге руку, и выразила весьма ломано сожаление, что не могла сопровождать свою любимую в этой опасный час…

Далее Патриция стала зазывать Имибрёву выпить с ними кофе, хорошего вина – но Ольга откланялась, заверяя, что она бы и не против, но «муж заругает».

– Мюжж… за… ругаед? – переспросила Патриция. Смысл она поняла, но не могла в него поверить. И перевела Жюстин:

– Son marivagronder…

– Son marivagronder?!

Теперь уже на Ольгу смотрели две пары выпученных от изумления глаз. Ольга пояснила, что действительно боится, что муж уже сердится, потому что она должна была вернуться минут сорок назад… Но её всё равно понимая – не понимали. Ни женственная Жю, ни более крепкая, мужеподобная Патрис не могли связать в голове раскиданных ногайкой страшных дикарей – и страх перед мужем. Невольно читалось в их сочувственно-изумлённых взорах: «Это какой же должен быть муж, чтобы такая женщина его опасалась?!».

– Он c'estton maître… у тебья мастэр кунг-фу? – поинтересовалась маскулинная Пат.

– Пусть будет кунг-фу… – отмахнулась Ольга, уже со всем согласная – лишь бы улизнуть от этого ненужного, но навязчивого гостеприимства гейропейской странной парочки…

Радуясь, что уже никто не идёт с ней под руку, как с парнем, – Ольга метнулась быстрейшим шагом, почти спортивной ходьбой, переходящей на бег, по ruede Douai, к себе в отель. Сердце подсказывало ей, что там что-то случилось… И сердце не обмануло…

 

* * *

Уже с улицы она увидела через огромные витрины ресторана на первом этаже, что Иван Имбирёв чего-то чудит. Чего именно – через стекло было не слышно, но немного отлегло от сердца: у мужа «губа засвистела» – вряд ли он сейчас будет спрашивать, где загуляла лишний час его драгоценная «половинка»…

Иван был в чёрном кашемировом пальто тонкой выделки, в гопнической кепке набекрень, красный и сердитый, с бутылкой водки Smirnoff в правой руке. Бутылка была большая, раструбом, балалаечного типа, но уже почти пуста: так, слегка что-то плещется на донышке…

Левой рукой Иван Имбирёв изловил за шиворот уличного аккордеониста, какие без счёта, на пару с мимами, развлекают туристов на Монмартре. Он влачил несчастного перед собой и что-то беззвучно (Оля смотрела сквозь звукоизолированное стекло витрины) требовал. Нетрудно и с «отключенным звуком» было догадаться, что у Имбирёва душа песни просит, но спьяну он забыл, что владеет иностранными языками. А французский аниматор трогательно и беспомощно не понимает, чего хочет от него толстый и красный от натуги дядька…

– Я как раз вовремя! – сообразила Ольга, вбегая лёгкой ланью в ресторанную залу. Миг – и с лёгкой застенчивостью жены аниматор с парижских улиц освобождён, его аккордеон, французская гармошка, лямками на Ольге… Ещё один миг – Оля ведь не впервой, знает, что делает – и уже сидит на круглой табуреточке аккомпаниатора, предусмотренной в ресторане «Русского отеля» на те вечера, когда тут бывает живая музыка…

– Водки! – приказала Имбирёва растерянному кельнеру в сверкающем золотым шитьём жилете. – У него горючее кончается… Никому не нужны проблемы с полицией, правда?!

Меньше всего проблемы с французскими копами были нужны самой Ольге. Она в этот день покалечила двух мигрантов, которые могли быть вполне и гражданами Франции. И морально покалечила третьего. Ей завтра вылетать с аэропорта «Шарль де Голль» в родную Куву, к трём детям, прочно прозванным в семье «сладкими опорами»… Свекровь ей точно не простит, если вместо вылета она завтра будет давать показания в парижском участке разным там Эркюлям Пуаро… Да и мама тоже не поймёт…

И опоздай Ольга ещё на пару минут в «прикладной» ресторан «Русского Отеля» – Иван точно бы нахулиганничал большой штраф, как минимум! Но Ольга живёт с Иваном четверть века, и знает чётко, как действовать, коли «свистит» его «губа»…

Но у Имбирёвой в руках французская фисгармония, и хотя она играет на аккордеоне хуже, чем на гитаре или рояле, – теперь уж не до выбора. Ольга пробежалась по клавишам и выдала на всю залу, взволнованно выдохнувшую непривычным октавам:

Сквозь полудрему и сон

Cлышу малиновый звон,

Это рассвета гонцы,

В травах звенят бубенцы…

 

Было забавно смотреть, как со свекольно-красной, круглой, как блин, рожи Ивана Имбирёва сползает выражение асоциальной хулиганской тревожности. Как протапливает его изнутри, в тон мелодии, умиротворение. Иван добился от жены того, чего требовал от парижского аниматора, и было бы странно, если бы наоборот. Аниматор был тут же, потирал себе загривок, высвободившись из медвежьей хватки, и смотрел недоверчиво, потрясённо: такого с ним явно ещё не случалось!

Иван хотел песни – и получил своё. Допив из балалаечной бутылки остатки (кои, как известно, сладки) он отёр мясистые влажные губы и сотряс своды небывало сильным и одновременно бархатным разливным баритоном. Пел Иван странно: когда он забывал текст, то выдумывал собственные строки, но Ольга уже и к этому тоже привыкла. Единственное, к чему она не могла привыкнуть – к всегда продиравшему всё её существо львиному и оперному голосу, с первых же октав которого она, как женщина, всегда готова была всё простить, всё отдать и вся отдаться…

…Это средь р-русских р-равнин

Голос подал исполин!

Это в родимой глуши

Что-то коснулось души…

 

Все присутствовавшие в зале, и русские, и французы, – замерли, залипли в эту сладость, которой Ольга готова была наслаждаться бесконечно. Она пыталась подпевать, но могучий баритон перекрывал все звуки намертво, всё вытеснял собой, обволакивал…

И вот сейчас будет главное! – с замиранием сердца ждала Ольга – главная рулада! Вот как только он перейдёт к припеву, со второй строки – просто разрывает желанием, страстью и наслаждением:

…Малиновый звон на заре,

Скажи моей милой земле,

Что я в нее с детства влюблен,

Как в этот малиновый звон…

 

Ольга налегала на аккордеон так, что на лице освобождённого ею от напасти аниматора выразилась тревога: не порвёт ли она меха? Аккордеон то разваливался на Олином колене до упора, то сходился, подпевать она уже и не пыталась, но в ключевых местах, как лошадка гривой, встряхивала длинными прямыми волосами, вкладываясь в упоительную песню супруга…

И в медовый поток песни ушли Иванова свирепость и хулиганничанье. Он умиротворился, выпев бурю эмоций, и получил вместо привода в полицию – вполне заслуженные аплодисменты зала. Гости и работники отеля русского происхождения – многие так просто плакали…

Песня, конечно, была им знакома – даже тем, кто покинул Родину давно – но ТАК её ещё на их памяти никто не певал!

Ольга же скинула ремни аккордеона, передала его владельцу – и сама на правах владелицы получила на руки своего обмякшего мужа. Водка, наконец, подействовала в роли успокоительного и снотворного…

– Бутылку к нам в номер! – приказала Имбирёва услужливому кельнеру, стоявшему с водкой и рюмками на подносе столбом подле несостоявшегося погромщика. – Нам завтра в аэропорт, нужно ещё будет с утра Ивана Сергеича опохмелить…

 

* * *

Наутро помятый Имбирёв и его верная подруга жизни спустились на ресепшен выписываться, но им пришлось немного подождать. Двое французских полицейских пытались говорить с администратором. Тот был не слишком вежлив, и буквально «послал» копов на три буквы, благо, что они русского не знают и не поняли, куда посланы.

– Мерзавцы! – жаловался администратор угрюмому и опухшему с пьянки Ивану. – Явились, не запылились… Им три араба заявление подали, что их на улице избила какая-то дамочка… Тяжкие телесные повреждения у двоих! Тут, за углом… Ну, то, что у этих азиатов ни стыда ни совести давно – я уж молчу… Но я этих фараонов спрашиваю – вам, грю, не стыдно такие заявления принимать?! Вы что, действительно будете искать девушку, которая в одиночку отметелила троих жлобов?!

– А они чего?! – лениво поинтересовался Имбирёв, прикладывая к раскалённому лбу серебристый сувенирный колокольчик с ресепшена.

– Говорят, закон есть закон, мы обязаны, нам приказали… Тяжкие телесные налицо: одному подонку глаз выбили, второму череп проломили… Мы, мол, долг свой выполняем, опрашиваем всех, кто здесь работает…

– А ты чего? – вяло цедил слова Имбирёв.

– А я их послал! Помогать в таком деле – себя не уважать… Засиделся я тут, Иван Сергеевич, сил моих нет на толерастов этих больше смотреть, в Россию надо возвращаться! Нет, ну каково, вы только подумайте! Девушка, защищаясь, в переулке избила трёх арабских громил! И они не постеснялись заявление на неё накатать, ещё и писать умеют, суки, кто научил, хотел бы я знать… А французская полиция такое дело расследовать берётся! Ну и как вам?! Ну, не педерасты тут все, скажете?! Они меня, конечно, заверили, что особенно стараться не будут, усердствовать – но я их всё равно выгнал, Иван Сергеевич! Так и сказал, на чистом французском: в нашем отеле они по такому паскудному делу помощи не дождутся…

– Эт-та правильна… – одобрил Имбирёв с уральским выговором…

В такси до аэропорта радио трещало новостями о пожаре в соборе Нотр-Дам де Пари, и таксист, русский дядька-эмигрант, еле справлялся с рулём: плакал.

– Вы понимаете?! – спрашивал он пассажиров, ловя их взгляды в зеркальце заднего вида. – Вы понимаете? Сгорел Нотр-Дам! Столетиями стоял, а тут сгорел… Это негры… Я точно вам говорю – это негры, это мусульмане… Алжирцы, наверное… Чёрные подожгли…

В небе над Парижем летела нехрестоматийная поговорочная фанера: в небе над Парижем стлался седой кудлатый дым от Нотр-Дама, и прильнув к окну машины его могли увидеть и Иван, и Ольга. Потом по радио сообщили, что у легендарного собора в пламени провалилась кровля…

– Это алжирцы… – снова сорвался на крик таксист.

– Никакие это не алжирцы… – тихо, но мудро возразил Иван Сергеевич Имбирёв, гладя прильнувшую к нему Ольгу.

– Откуда вы знаете?! – чуть не в драку полез водитель.

– Знаю. – Имбирёв был спокоен и твёрд. – Ваши алжирцы Нотр-Дам под мечеть себе присматривали, они осквернить его не прочь, но сжигать… Нет, не их почерк… Для них это уже своё, они своё жечь не станут…

– А тогда кто? – всхлипнул таксист, патриот города.

– Либерализм! – пояснил Имбирёв как учёный-экономист. – Никто специально не поджигал Нотр-Дама, просто на всём экономили много лет: на охране, на сигнализации, на противопожарной обработке, на штате смотрителей, на реставраторах… Нотр-Дам сам за себя не платит, а платить за него ваш Макрон не горазд… Либералам только окупаемые вещи подавай, и чтобы быстро окупились… Экономили, экономили, бюджеты урезали – и вот где-то замкнуло старую проводку…

Из пропахшего гарью веков Парижа Имбирёвы улетали на Урал, махнув на прощание серебристым крылом столице любви и вечного праздника. У Ольги тлело в груди чувство предательства, как будто Париж – это дитя, брошенное ею в лесу, оставленное без защиты…

Но что она или Иван могли сделать? Париж оставался в удел своим жителям. И только длинные гривы поднятого пожаром пепла, дыма от Нотр-Дама, жалобно пытались дотянуться до взявшего курс на восток авиалайнера…

Уфа, 20-21 апреля 2019 г.