Татьяна ЯСНИКОВА 
Татьяна ЯСНИКОВА
СВЕЖИЙ БУБЛИК
Рассказ
Студент Бублик вышел из учебного корпуса по улице Чкалова и направился на бульвар Гагарина. Он был до того свеж и юн, что говорить о нём хочется только в настоящем времени. Попробуем.
Бублик, студент факультета журналистики, выходит из учебного корпуса по Чкалова и направляется на бульвар Гагарина. Ярко и радостно светит высокое апрельское солнце на синем-пресинем небе, едва проклюнувшаяся зелёная травка источает свой младенческий аромат, вода Ангары весёлой рябью прокатывается под порывами шаловливого юго-восточного ветерка. Тяжелокаменный мост, кажется, парит в солнечном мареве, поезда за рекой добавляют движухи, и чайки, белокрылые чайки, снуют повсюду. И Бублика тоже переполняет радость жизни. Он и этот день, и все дни его – одно целое, одинаково счастливы. Да есть ли что-то, что способно его огорчить?!
Есть. Он вспоминает лекцию по истории культуры, с которой слинял. Его огорчает цитата препода:
Мы во власти мятежного, страстного хмеля;
Пусть кричат нам: "Вы палачи красоты",
Во имя нашего Завтра – сожжём Рафаэля,
Разрушим музеи, растопчем искусства цветы.
Бублик ненавидит всю эту историю вместе с культурой, стоит ему лишь только напомнить о них. Но в этой цитате ему не нравятся слова «растопчем, сожжём, разрушим». Чтобы лекция выветрилась у него из головы, он идёт быстрым шагом по бульвару и весело улыбается. Навстречу попадаются прогуливающиеся пары, едут велосипедисты, сепетят смешные старцы. Бублик – сама весна.
Идя к памятнику Гагарину, крупной круглой головы на тарелке плюс постамент, Бублик слышит дурацкие рулады своего телефона. Лёха? Кеха? Светка? Шумёрский сановник Эбих-иль!
На днях, а это всё настоящее время, насто-я-ще-е-е, Бублик в интересах предстоящего семинарского занятия идёт в Шумёрское культурное общество, тридцать лет назад этим Эбих-илем основанное. Конечно, всё это, общество и человек, называются по-другому, так называет их Бублик. Он занимает место рядом с Эбих-илем, и тот просит у юноши номер телефона: ему есть что сказать прессе. Бублик не отказывает. Эбих-иль кажется ему занятным. Огромные чёрные маслины глаз, крупный месопотамский нос сулят рассказ о чём-то потустороннем.
И вот – звонок. А Бублик как раз рядом. Бублик решает, что именно сейчас он посетит Эбих-иля и выслушает его. Старик жалуется, что его тринадцать раз обокрали, в том числе унесли и слуховой аппарат, что слышит он только по телефону. Бублика совсем не радует, что общаться придется подобным образом. Нет ничего смешнее, чем сидеть бок о бок и кричать в телефон. Поэтому Бублик выпрашивает слуховой аппарат у одной знакомой, сидящей у памятника Гагарину старушки-перечницы. У неё их множество. Парень искренне полагает, что помогает ей избавиться от лишнего.
Сановник обрадованно произносит в телефон:
– Неужели ты можешь прийти ко мне именно сейчас, Борис?!
– Я буду у вас через десять минут!
Бублика зовут Борисом.
Дом на Гагарина, на который указал ему Эбих-иль, Бублик находит сразу. Кстати, здесь недалеко дурдом, и все называют его «На Гагарина». А находится он на другой улице. Бублик решает, что народ, сам не заметив того, связал имя Гагарина с сумасшествием. Какой нормальный в космос полетит?
Местоположение дома подсказывает Бублику, что в доме проживает непростой народ, наверное, евреи. Определённость в виде узора может оказываться любой геометрической фигурой. Но узор наиболее интересен. Не всякий может прочесть его. Не всякий изобразит. А некоторым он действует на нервы.
Бублик добирается до дома Эбиха неповторимым и неузнанным сочетанием движений. Он – сама жизнь.
Всюду кидает свои лучи щедрое солнце, но только не сюда. Во двор Бублик заходит с торца и у самого дальнего от него подъезда видит фигурку сановника в раздутых спортивных штанах и бронзовой жалкой куртке. Тот, придерживая одной рукой тяжёлую металлическую дверь, а в другой держа крошечный пакетик с мусором, раскланивается с входящим в подъезд мужиком.
– Борис! – радуется Эбих-иль, – подожди, я сейчас выброшу мусор!
Бублик ждёт, и они вдвоём поднимаются на четвёртый этаж, что для сановника, исхудалого и трясущегося, очень тяжело. Он бормочет проклятия, а, может быть, заклинания, на неизвестном парню языке. Бублик предполагает, что дверь у сановника будет простая, деревянная, какие устанавливались раньше при строительстве дома. Так и оказывается. На всех этажах подъезда жильцы установили богатые, будто бы от жира лоснящиеся двери, а дверь сановника маленькая, похожая на вход в пещеру. Эбих – юрист, а это честный, щепетильный народ, и живёт он крайне бедно.
– Иди, иди, Боря, – приговаривает Эбих ласково, – дверь не заперта.
Бублик заходит и теряется: у сановника невесело. Одежду он держит на вешалке, устроенной в ванной, в квартире всё разбросано, воздух спёртый и тёплый. Темно.
– Зачем я здесь? – бормочет удивлённый студент. – Сановник одинок, пусть завещает мне квартиру!
Эбих-иль гневно начинает свой рассказ:
– Все хотят моей смерти! Всем нужна моя квартира! Ты видел человека у двери, которого я пропускал? Это шпион! Он ждёт моей смерти.
Бублик вздыхает и громко задаёт первый вопрос:
– Это, наверное, портрет вашего отца?
Над письменным столом полоса кавказского ковра; к ней прикреплён большой портрет старинного человека с узкими усиками под носом по довоенной моде. Человек в мундире времён Гражданской войны. Под портретом висят на цепочке серебряные карманные часы.
– Да, это портрет отца. Грабители схватились за часы и их сломали. Ты видишь, какой беспорядок? Они рылись в моих бесценных архивах. Меня грабили тринадцать раз!
– Прямо при вас?
– Прямо при мне! Я хочу, чтобы ты, как коммунист, выступил на заседании шумёрского общества и разоблачил их всех. Они мне говорят: «Садитесь с нами, сыграйте в нарды». Ха-ха-ха!
– А вы обращались в полицию? Записали их фамилии?
– Тринадцать раз ко мне приходили свои же, шумёры. Они ждут, когда я умру, чтобы захватить квартиру!
Сановник Эбих-иль явно начинает повторяться, но Бублик ещё ждёт чего-нибудь интересного.
– А этот человек у подъезда – тоже был шумёр?
– Если бы! Наш дом сплошь заселён евреями. Они ждут моей смерти! Они каждый час и каждую минуту следят за мной. Я жаловался на них в управляющую компанию!
– И что вам ответили?
Эбих-иль цепко хватает руку Бублика своей ледяной трясущейся рукой и тащит парня к окну. Бублику удаётся почти вежливо вытянуть свою руку из неприятного для него зажима.
– Смотри, Борис, на этот стеклянный пристрой к соседнему дому! Он незаконный. Я сколько раз ходил жаловаться на застройщиков в управляющую компанию.
– Он вам мешает?
– Он – незаконный.
Глаза Эбих-иля навыкате, и кажется, что они сейчас взорвутся.
– И что, помогла вам ваша жалоба?
– Они все жулики. Там, в управляющей компании, только и ждут моей смерти!
Бублик замечает на подоконнике потрёпанный том устаревшего «Шумёрского права», потом новогоднюю открытку с почтовой маркой СССР и старинным штемпелем, и читает: «Дорогой Биби! С Новым годом тебя! Ждём очень-очень в гости! Мама, Энлиль, Нингирсу». Его осеняет мысль:
– А родственники? Ваши шумёрские родственники? Напишите им, чтобы они приехали и помогли вам. Я вижу, вам очень одиноко.
– Что ты, дорогой Борис! Они только и ждут моей смерти! Они приедут и убьют меня. Я давно отказался от всякого общения с ними!
– Я вижу, от вас хотят избавиться четыре многочисленные группы: шумёрское общество, евреи, управляющая компания и родственники, проживающие в Шумёре. Кого-то ещё вы бы могли назвать?
– Баранов! – встрепенулся Эбих-иль, трясясь от гнева и общей разбитости своего древнего организма.
– А эти ещё почему?
– А это человек, и он знает: я одинок… Я много лет назад потерял сон. Ночами я стерегу свою квартиру и даже Новый год встречаю при выключенном свете, чтобы подкараулить грабителей!
Бублик смотрит на торжественную люстру, сверкающую синеватыми гранями, на торжественную старинность жилья, на старые фотоальбомы в плюшевых и кожаных переплётах, на выцветшие газеты, разбросанные повсюду, и вспоминает о слуховом аппарате, что принёс.
– Уважаемый Эбих-иль! Примерьте слуховой аппарат! Хотя, мне показалось, что вы сносно слышите.
– Я не слышу! У меня украли слуховой аппарат!
Краем глаза Бублик замечает на столе коробочку слухового аппарата сановника и протягивает свою.
– Здесь нет инструкции, – замечает тот, – посмотри её на столе.
Бублик тянется за инструкцией и обнаруживает, что коробочка не пуста, тяжела. Он ничего не говорит Эбих-илю, протягивает ему инструкцию.
Руки не слушаются Эбиха, ему надо помочь, но Бублик не решается, ему страшно прикасаться к трясущемуся и стылому бедняге. Бублик обращает, наконец, внимание на репродукцию ненавистной ему, пусть не рафаэлевской, а винчианской, Джоконды. Репродукция вставлена в раму и под стекло, давно выцвела, приобретя синеватость флорентийского тумана, рама, покрашенная коричневой половой краской, тоже выдаёт свою принадлежность к старому миру.
Джоконда висит над диваном, на одной стороне которого спит Эбих, так, что лёжа и поднимаясь, он видит её на противоположной стене с окном, свет не падает на репродукцию и не оставляет бликов. Диван застелен на удивление чистым бельём и весь завален папками и альбомами фотографий. Видимо, Эбих-иль просматривает всё это в течение дня. На столе под фотографическим портретом отца и его часами большое полувыцветшее фото самого сановника, вдохновенно произносящего адвокатскую речь. Бублик понимает, что хозяин квартиры часами неподвижно сидит за столом и смотрит на это фото, впитывая прекрасное впечатление каждой клеткой организма.
Бублик представляет, как ночью и днём Эбих-иль беседует с пустоглазой Джокондой:
– Лиза-джан, любовь моя, мой идеал, ты одна не хочешь обокрасть меня и даёшь мне силы! Я тебя не променяю ни на какую другую!
Так и не пристроив слуховой аппарат к уху, сановник строго произносит:
– Готовь речь, Борис! Речь коммуниста! Ты выступишь на собрании Шумёрского общества и разоблачишь этих хапуг и воров. Завтра.
Бублик вздыхает. Он даже не вынул диктофона. Интервью с создателем Шумёрского общества не получилось. Ну, откуда Эбих взял, что он, Бублик, коммунист? Он просто весёлый малый, готовый заржать любую минуту по любому поводу. Бублик молчит. Бублик слушает. Наконец, когда Эбих-иль повторяет свою речь в третий раз, он поднимается и говорит:
– Извините, уважаемый Эбих-иль, мне на пару в университет.
Сановник не удерживает его. Покорно остаётся один.
Бублик выходит на бульвар. Солнце светит ещё веселее, ещё радостнее, кажется даже, что оно ржёт. Бублика охватывает ещё более неистовое ликование жизни. Он идёт в том направлении, куда переместилось солнце, пока он парился с Эбих-илем, то есть, в сторону учебного корпуса его родного факультета журналистики. На крыльце корпуса его пронзает мысль:
– Так жить?! Жениться надо немедленно! Немедленно.
На крыльце появляется роскошная Эля Огурцова. Чем не жена? Будущий Огурцов придерживает тяжелую входную дверь и произносит взволнованно:
– Эля! Мне надо с тобой поговорить!
– Пойдём, прогуляемся! – кивает весёлая Эля. Она не только роскошная, но ещё и рослая, уверенная, совсем под стать Бублику. Он бы и не такую взял. Все девушки хороши, когда сам хорош.
Под ярким сияющим солнцем, картинно опёршись на парапет набережной Ангары, Бублик произносит:
– Эля! Выходи за меня замуж!
– Ой! – удивляется Эля. – А что такое?
– Ты спасёшь меня от чёрного одиночества, мы вместе пойдём по жизни, родим три ребёнка. Я её ненавижу. Ненавижу, – заключает Бублик.
– Кого? – спрашивает Эля.
– Монну Лизу.
– Это твой препод, что ли?
– Ага!
– Домогалась?
– Нет. Смотрит и смотрит. И молчит.
– Это неприятно. Ладно, – соглашается Эля. – У меня всё есть – квартира, машина, родительские деньги, их ресторан. А парня нет.
– Зачем тебе парень? Тебе нужен муж!
– Действительно! – восхищается Эля. – А кто твои родители?
– Простые люди из города Поганска.
– Похабовска, – поправляет его Эля. – Это мне подходит. Терпеть не могу чванливых богачей!
Бублик подхватывает Элю под руку.
– А паспорт у тебя с собой?
– С собой, – соглашается Эля. – Давай, только не скажем родителям. Без свадьбы.
– Отлично! Ты не будешь против, если я возьму твою фамилию?
– Возьми! – снова удивляется Эля. – А твоя что, неподходящая?
– Бублик.
– Ха-ха-ха… – хохочет Эля. – Прекрасно!
На другой день приятели Бублика, Лёха и Кеха, узнают, что он женится на Эле Огурцовой. Зажав другана в угол, они возмущённо говорят:
– Ты чего?!
– А вы представляете, ребята, у её родителей не только Бодайбо, но и акции БрАЗа!
– Это не оправдывает тебя!
– Лёха! Кеха! Сходите к Эбих-илю и вы меня поймёте!
– А это кто ещё?
– Сановник один. Одинокий. Некому завещать квартиру. Может быть, вам завещает?
– Двоим? Так не бывает. Ну, давай телефон.
На другой день заявления в ЗАГС подают две пары: Лёха и Светка, Кеха и Лерка. Последнюю Кеха находит в магазине на кассе, когда покупает газировку и чипсы. Поветрие прокатывается по факультету журналистики. Вскоре браки заключают четырнадцать пар, пламя брачного пожара перекидывается на исторический факультет.
Ректор Иван Астраханцев вызывает декана журналистов Павла Казанцева.
– Что у тебя происходит на факультете? – спрашивает он.
Декан был готов к вопросу. Он достаёт смартфон и включает видео: Эбих-иль, квартира Эбих-иля.
– Я что, не журналист, что ли? Я всё разузнал. Этого мало. Я четыре года прожил в разводе, и вот теперь женюсь, женюсь выгодно, на Лоре Помидоровой.
Ректор бледнеет.
– А ты знаешь, что Огурцова должна выйти замуж за сына начальника полиции оттуда, с Северов? У меня вчера был его человек. Отец давно присмотрел девушку и ждал момента, когда он сможет пустить её в разработку. Ждал, когда она получит диплом. И теперь мне намекнули, что могут стереть из этой жизни новоиспечённого мужа.
– Передай этому человеку, что это просто замечательный парень. Он весь горит инновациями. Это лицо нашего факультета. Он взял фамилию жены, он теперь Огурцов. Убийство человека с такой фамилией дорого станет этому начальничку. К тому же Эля Огурцова беременна.
– Ты прав! – радуется ректор. – Именно так я и отвечу. Но всё же объясни, этот армянин, он кто?
– Поехали к нему, – торжествующе говорит декан. – Словами этого не объяснить.
Ректор поспешно поднимается. Предстоящий разговор с человеком начальника полиции тяготит его. Нужны аргументы.
Оба они садятся в машину декана. Ректору не хочется посвящать своего водителя в непонятную ему самому авантюру. У двери подъезда дома на Гагарина долго ждать кто бы её открыл, им не приходится. Из неё выскакивает хмурый молодой человек, очень похожий на студента-неудачника.
Важно и торжественно полнотелые, рослые ректор и декан поднимаются по лестнице, нажимают на кнопку звонка убогой двери квартирки Норика Тер-Григоряна. Дверь не открывается перед ними. Норик Саркисович не открывает её больше никому. Он выходит из неё теперь на самом рассвете-прерассвете, когда весеннее солнышко только ещё щупает обширнейший небосвод своими осторожными лучиками, а студенты, евреи и, вообще, все-все досматривают сны, – и идёт, бормоча на неизвестном языке не то проклятия, не то заклинания, поёживаясь от синеватой холодной дымки, словно сошедшей с репродукции Джоконды, в созданный для таких же, как он сам, магазин «24 часа».
26.04.19, Зима