Елена СУДАРЕВА. ГЕОРГИЮ ИВАНОВУ – ВЕРНУВШЕМУСЯ В РОССИЮ. По следам «Посмертного дневника» поэта

 

Елена СУДАРЕВА

ГЕОРГИЮ ИВАНОВУ – ВЕРНУВШЕМУСЯ В РОССИЮ

По следам «Посмертного дневника» поэта

 

Но я не забыл, что обещано мне

Воскреснуть. Вернуться в Россию – стихами.

Георгий Иванов

 

Какую боль испытываешь, читая «Посмертный дневник» (1958) русского поэта Георгия Иванова (1894-1958). Этот цикл был написан в доме престарелых на юге Франции. Там вместе со своей женой Ириной Одоевцевой (1895-1990) Георгий Иванов провел последние, самые тяжкие годы эмиграции.

Его последние стихи написаны в августе 1958 года. Расставание с этим миром встретил поэт в конце лета – душный август стал для него временем страданий и прощания с жизнью, прощанием с поэзией.

Творчество Георгия Иванова бесконечно близко и вызывает глубинное сопереживание. Но есть в нем какая-то недосказанность, недоговорённость, что-то долго скрываемое в самой его лирической глубине.

Словно в руинах лежит художественный мир поэта, а гармонические ноты в итоге непременно срываются в трагический, а иногда в иронический диссонанс… Но несмотря на всё, стихотворения Георгия Иванова дышат редким упоением красотой и любовью этого трагического, несправедливого, мучительного –  потерянного мира.

Кажется, что перед своим уходом поэт словно сорвал пепельный покров, которым всегда будто припорашивал свой стих. И на пороге прощания раскрыл самые тайные, самые чистые родники своей любви и надежды.

Александр Сергеевич, я о вас скучаю.

С вами посидеть бы, с вами б выпить чаю.

Вы бы говорили, я б, развесив уши,

Слушал бы да слушал.

 

Вы мне всё роднее, вы мне всё дороже.

Александр Сергеевич, вам пришлось ведь тоже

Захлебнуться горем, злиться, презирать,

 Вам пришлось ведь тоже трудно умирать.

 

В первом же стихотворении «Посмертного дневника» Георгий Иванов припадает к Пушкину – к началу начал русской поэзии и литературы. Припадает к тому родному, кто может поддержать  и  утешить в самом последнем отчаянии.

Почти все стихотворения «Дневника» написаны словно на предельной ноте открытости: незачем и не перед кем уже скрываться. И можно прилюдно признаться в той невыносимой боли, которую пронес поэт через всю жизнь – о русской боли его сердца:

Я жил, как будто бы в тумане.

Я жил, как будто бы во сне.

В мечтах, в трансцендентальном плане,

И вот пришлось проснуться мне. 

 

 Проснуться, чтоб увидеть ужас,

Чудовищность моей судьбы.

 …О русском снеге, русской стуже…

 Ах, если б, если б… да кабы…

 

Эта всеми силами скрываемая боль по недостижимой России, эта глубинная тоска по ней, которая пропитала всю поэтическую ткань его стиха терпкой горечью бытия, в последних произведениях Георгия Иванова вырывается на свободу.

Было всё – и тюрьма, и сума.

В обладании полном ума,

В обладании полном таланта,

С распроклятой судьбой эмигранта 

Умираю…

 

Однако пережитые на чужбине страдания, «распроклятая судьба эмигранта», её тяжкий крест и превратили Георгия Иванова в подлинного русского лирика ХХ столетия. Как последняя исповедь и одновременно завещание поэта звучит его стихотворение:

В ветвях олеандровых трель соловья.

Калитка захлопнулась с жалобным стуком.

Луна закатилась за тучи. А я

Кончаю земное хожденье по мукам,

 

Хожденье по мукам, что видел во сне –

С изгнаньем, любовью к тебе и грехами.

Но я не забыл, что обещано мне

Воскреснуть. Вернуться в Россию – стихами.

 

Ему было ОБЕЩАНО – и Георгий Иванов вернулся в Россию. Вернулся, чтобы остаться с ней уже навсегда.

 

Но читая стихотворения этого истинно русского поэта, начинаешь невольно испытывать боль и стыд уже за себя, за нас, которым дан этот дар – жить на Родине, жить в России и который мы подчас так мало ценим. Так мало чувствуем эту благодать за разными бытовыми неудобствами и неудовлетворенными амбициями. Неужто надо безвозвратно потерять то, чем ты живёшь и дышишь, и не замечаешь как воздух, чтобы потом раскаяться и начать страдать по утраченному навсегда?..