ДАЛЁКОЕ - БЛИЗКОЕ / Павел ФОНАКОВ. ЧААДАЕВ И ДРУГИЕ… О «Философических письмах» Петра Чаадаева
Павел ФОНАКОВ

Павел ФОНАКОВ. ЧААДАЕВ И ДРУГИЕ… О «Философических письмах» Петра Чаадаева

24.06.2019
2127
0

 

Павел ФОНАКОВ

ЧААДАЕВ И ДРУГИЕ…

О «Философических письмах» Петра Чаадаева

 

Конец и начало

В 1860-62гг. русский литератор и дипломат князь Гагарин И.С. издаст в Париже и Лейпциге «Католические тенденции в русском обществе» и «Избранные сочинения Петра Чаадаева». По поводу этих изданий он напишет М.И. Жихареву – племяннику и биографу П.Я. Чаадаева: «Мне писали, что эту книгу читала великая княгиня Елена Павловна и очень удивлялась огромной перемене обстоятельств. В ту пору эти строки возбуждали бешенство Николая Павловича (императора Николая I, – П.Ф.), а теперь в сравнении со всем тем, что печатается, они так умеренны. И в самом деле, не вижу, почему эта книга могла бы быть теперь запрещена в России; по крайней мере, могли бы на неё взглянуть сквозь пальцы…».

Начиналась эта история очень громко. «Трудно найти № журнала, в Москве, я думаю, ещё трудней… № журнала рвут по рукам» (К.Н. Лебедев). «Прекращение этого журнала наделало большого шуму, возбудило различные толки и заставило прочесть статью Чаадаева – виновницу прекращения – даже тех, которые от роду не читали серьёзных статей. Того нумера «Телескопа», в котором она появилась, скоро достать уже невозможно: его расхватали, а статья Чаадаева стала расходиться во множестве рукописных экземпляров. …Статья, вследствие которой запрещался журнал, приобрела популярность не только между грамотными и читающими людьми, но даже и между полуграмотными, которые придавали ей бог знает какие невежественные толкования» (И.И. Панаев).

«Философические письма к Г-же***» П.Я. Чаадаева были опубликованы в №15 журнала «Телескоп» за 1836 год. В 1861 году Герцен перепечатал письма в «Полярной звезде».

 

Предыстория

Восемь философических писем, написанных по-французски, были завершены Чаадаевым в 1830 году. Стержневой идеей писем является «единство народов Европы», а католическая церковь названа средством к этому единству. Так получилось, что в год завершения писем здание «единой Европы» стало рушиться. Во Франции произошла революция, эхом отозвавшаяся по всей Европе. В Италии началось движение против Австрии, Бельгия отделилась от Голландии и объявила себя независимым королевством. Новый король Франции Россией не был признан, а Голландии император Николай обещал военную поддержку. Когда русская армия готовилась к выступлению, в польской армии вспыхнул мятеж.

Чаадаев негативно оценивал европейские события. Он писал о «вулканическом извержении всей накопленной Францией грязи, выбросившем в свет плачевную золотую (финансовую, – П.Ф.) посредственность; что до меня, то я с каждым днём нахожу новые основания негодовать на него… Оно отодвинуло мир на полстолетия назад, спутало окончательно все социальные идеи, и бог знает, когда они распутаются!». Причиной тому Чаадаев видел в «нелепой глупости одного человека», имея в виду короля Карла Х, политика которого послужила одной из причин Июльской революции 1830 года. «У меня навёртываются слёзы на глазах, когда я вижу это необъятное злополучие старого, моего старого общества; это всеобщее бедствие, столь непредвиденно постигшее мою Европу, удвоило моё собственное бедствие».

Чаадаев осудил польский мятеж 1830-31гг. считая, что, находясь в составе России, представляющей «…политический союз, обнимающий две трети всего славянского племени, обладающий независимым существованием и на самом деле представляющий славянское начало во всей его неприкосновенности. В соединении с этим большим целым поляки не только не отрекутся от своей национальности, но таким образом они её укрепят, тогда как в разъединении они неизбежно попадут под влияние немцев, поглощающее воздействие которых значительная часть западных славян уже на самих себе испытала».

Казалось бы, у Чаадаева исчез повод для публикации своих писем, но именно в это время он предпринимает несколько попыток её осуществления. Причиной тому станет то, что современники и историки назовут славянофильством.

 

Немецкая философия и славянофилы

Это было время тотального увлечения образованного русского общества немецкой философией: Гегелем и его последователями. «Все ничтожнейшие брошюры, выходившие в Берлине и других губернских и уездных городах, немецкой философии, где только упоминалось о Гегеле, выписывались, зачитывались до дыр, до пятен, до падения листов в несколько дней… Если б они знали, какие побоища… возбудили они в Москве… Люди, любившие друг друга, расходились на целые недели, не согласившись в определении «перехватывающего духа», принимали за обиды мнения об «абсолютной личности»… (Герцен).

Несмотря на увлечённость гегелевской философией, русское общество заметило в его работах пренебрежительное отношение к славянам, возвеличивание культуры германцев и другие проявления национализма. В работе Куно Фишера (Куно Фишер. История новой философии. Гегель, его жизнь, сочинения и учение) приведено утверждение Гегеля о том, что «огромную славянскую нацию на востоке Европы» не следует брать в расчёт, когда речь идёт об условиях, способствующих «восприятию и развитию христианства», «потому что она до сих пор не выступала в мире как самостоятельный момент в ряду творений разума. Произойдёт ли это впоследствии, это нас не касается здесь, так как в истории мы имеем дело с прошлым». Славянофилы заменили в философии Гегеля немецкий национализм русским. Однако связь их с Гегелем и его последователями отмечали современники, например, Ф.Ф. Вигель называвший славянофилов «немцами». Герцен пишет, что православные славянофилы скрестили Гегеля со Стефаном Яворским (церковным писателем). «Оно возможнее, чем думают: византийское богословие – точно так же внешняя казуистика, игра логическими формулами, как формально принимаемая диалектика Гегеля. «Москвитянин» – (печатный орган славянофилов, – П.Ф.) в некоторых статьях дал торжественное доказательство, до чего может дойти при таланте содомизм философии и религии». Славянофилы станут отрицать необходимость реформ царя Петра, поскольку они были заимствованы у Запада. Вот та причина, по которой Чаадаев счёл необходимой публикацию своих философических писем.

 

Чаадаев против славянофилов

«Но вот является новая школа. Больше не нужно Запада, надо разрушить создание Петра Великого… Они отвергают и Европу и великого человека… Разве у нас самих не было всех зачатков социального строя неизмеримо лучшего, нежели европейский? Почему не выждали действия времени? Предоставленные самим себе, нашему светлому уму, плодотворному началу, скрытому в недрах нашей мощной природы, и особенно нашей святой вере, мы скоро опередили бы все эти народы… Да и чему нам было завидовать на Западе? Его религиозным войнам, его папству, рыцарству, инквизиции? Прекрасные вещи, нечего сказать! Запад ли родина науки и всех глубоких вещей? Нет – как известно, Восток (из «Апологии сумасшедшего»). Чаадаев обвиняет в произошедшем с ним и с другими, его «подельниками» по «телескопской истории» именно славянофилов: «Вы понимаете теперь, откуда пришла буря, которая только что разразилась надо мной…».

Этой характеристике славянофильства Чаадаев останется верен всю жизнь. Когда в 1845 году в журнале «Москвитянин» будут опубликован ряд статей И.В. Кириевского, Чаадаев обвинит того в «скрытой злобе против всего нерусского». Даже в начавшейся в 1853 году войне он усмотрит вину славянофилов: «Они отвергали все серьёзные и плодотворные идеи, которые сообщила нам Европа; они хотели водворить на русской почве совершенно новый моральный строй, который отбрасывал нас на какой-то фантастический христианский Восток… не догадываясь, что, обособляясь от европейских народов морально, мы тем самым обособляемся от них и политически… что ни один из этих народов не протянет нам руки в час опасности. Правительство… не поощряло их, я знаю; иногда даже оно наудачу давало грубый пинок ногою наиболее зарвавшимся… Результат был тот, что в один прекрасный день авангард Европы очутился в Крыму».

Герцен с временной дистанции более объективен в оценке славянофильства, считая что, «…им кажется, что Россия имела когда-то свойственное ей развитие, затемнённое разными событиями и, наконец, петербургским периодом… В их решении лежало верное сознание живой души в народе… Возвращение к народу они… поняли грубо… История не возвращается… Все возвращения, все реставрации были всегда маскарадами… Они полагали, что делить предрассудки народа, значит быть с ним в единстве… Мы видели в их учении новый елей, помазывающий царя, новую цепь, налагаемую на мысль, новое подчинение совести раболепствующей византийской церкви. …Встреча московских славянофилов с петербургским славянофильством Николая (императора, – П.Ф.) была для них большим несчастием. …Для того чтоб отрезаться от Европы, от просвещения, от революции, пугавшей его с 14 декабря, Николай, со своей стороны, поднял хоругвь православия, самодержавия и народности… Общего между ними ничего не было, кроме слов. Их крайности и нелепости всё же были бескорыстно нелепы… «Москвитянин» выражал преимущественно университетскую, доктринёрскую партию славянофилов. Партию эту можно назвать не только университетской, но и отчасти правительственной. …Говорят, что, защищаясь преданностью к царской власти, можно смелее говорить правду. Зачем же они её не говорили?». Герцен пишет, что «В мире не было ничего противуположнее славянам (славянофилам, – П.Ф.), как безнадёжный взгляд Чаадаева… Он должен был возбудить в них сильную оппозицию, он горько и уныло-зло оскорблял всё дорогое им…».

 

Чаадаев и «Телескоп»

Журнал вышел из типографии в конце сентября 1836 г., а 12 октября редактор Надеждин пишет Белинскому: «Я нахожусь в большом страхе. Письмо Чаадаева, помещённое в 15 книжке, возбудило ужасный гвалт в Москве благодаря подлецам-наблюдателям. Эти добрые люди с первого раза затрубили о нём, как о неслыханном преступлении, и все гостиные им завторили. Ужас что говорят!». «Подлецы-наблюдатели» – это авторы и сотрудники журнала «Московский наблюдатель», А.С. Хомяков, Е.А. Баратынский, С.П. Шевырёв, М.П. Погодин, Н.М. Языков – все, как один, славянофилы; Чаадаев был с ними хорошо знаком. Он пишет о «…милой публики, которая так долго и так коварно меня ласкала». Именно редактору «Московского наблюдателя» В.П. Андросову Чаадаев предлагал напечатать философические письма, но тот отказался, но имя автора все они знали; следует помнить, что в «Телескопе» письмо напечатано без имени. Герцен узнал кто автор спустя несколько месяцев. Не подлежит сомнению, что именно профессора Московского университета С.П. Шевырёв и М.П. Погодин возбудили студентов до такой степени, что те явились к его попечителю графу С.Г. Строганову и заявили, что готовы с оружием в руках вступиться за оскорбленную Россию. Герцен пишет, что Шевырёв известен своими «выходками против таких идей, книг и лиц, за которые у нас трудно было заступаться, не попавши в острог». Строганов доложил о произошедшем министру народного просвещения и предложил закрыть «Телескоп» с начала следующего года. Жандармский генерал Москвы Перфильев доложил Бенкендорфу – шефу жандармов и начальнику 3-го отделения, что статья «произвела в публике много толков и суждений и заслужила по достоинству своему общее негодование, сопровождаемое восклицанием: как позволили её напечатать?». А.И. Тургенев пишет Вяземскому из Москвы в Петербург: «Здесь большие толки о статье Чаадаева; ожидают грозы от вас…». Гроза последовала.

 

Реакция правительства

Чаадаев был уверен в том, что правительство не станет вмешиваться в конфликт: «Мы сваливаем всю вину на правительство. Правительство делает своё дело, только и всего; давайте делать своё. …Наше правительство всегда благоразумнее публики; стало быть, я в доброй надежде, что не шумливые крики сволочи укажут ему его поведение». У него были аргументы как «за» так и «против» этого. Можно вспомнить историю с поэтом А.С. Грибоедовым, который был арестован по делу декабристов, однако, после следствия был освобождён, произведён в следующий чин. После заключения Туркманчайского мирного договора, окончившего войну с Персией в 1828 году, Грибоедов был произведён в чин статского советника, награждён орденом Святой Анны и четырьмя тысячами червонцев. М.Я. Фон Бок пишет императору: «Литераторы, молодые способные чиновники и все умные люди торжествуют. Это победа над предрассудками и рутиною. …Приобретение сего человека для правительства весьма важно в политическом отношении. …Везде кричат: «Времена Петра!»». Однако комедия «Горе от ума» не была опубликована и не увидела сцены.

Пушкин освобождён из ссылки и напишет в 1826 году «Стансы»:

В надежде славы и добра

Гляжу вперёд я без боязни

 

19 апреля 1836 года в Петербурге состоялось первое представление комедии Н.В. Гоголя «Ревизор»; в Москве премьера 25 мая. По поводу этой пьесы Чаадаев напишет: «Никогда ни один народ не был так бичуем, никогда ни одну страну не волочили так в грязи, никогда не бросали в лицо публике столько грубой брани, и, однако, никогда не достигалось более полного успеха… Почему же мы так снисходительны к циническому уроку комедии и столь пугливы по отношению к строгому слову..?». Наверное, потому, что на премьере присутствовал император Николай и изволил «хохотать от души», «хлопал и много смеялся»?

Были другие примеры, примеры «против». В 1832 году был запрещён журнал «Европеец». В статье И.В. Киреевского «Девятнадцатый век» усмотрели, что под словом просвещение тот понимает свободу, деятельность разума у него революция, а искусно отысканная середина не что иное как конституция. «Киреевский, добрый и скромный Киреевский представлен правительству сорванцом и якобинцем!» (Пушкин А.С.).

Уверенность Чаадаева о невмешательстве правительства не оправдалась. «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишённого: это мы узнаем непременно, но не извинительны ни редактор журнала, ни цензор. Велите сейчас журнал запретить, обоих виновных отрешить от должности и вытребовать сюда к ответу» (император Николай I). Журнал «Телескоп» был запрещён, редактор Надеждин Н.И. отправлен в ссылку, цензор Болдырев А.В. – ректор Московского университета – отстранён от должности. Чаадаев признан автором «дерзостной бессмыслицы», написанной «в постигшем его расстройстве ума... Его величество повелевает, дабы вы (московский военный генерал-губернатор Д.В. Голицын, – П.Ф.) поручили лечение его искусному медику, вменив сему последнему в обязанность непременно каждое утро посещать г. Чеодаева…». Чаадаев был посажен под домашний арест, «дабы г. Чеодаев не подвергал себя вредному влиянию нынешнего сырого и холодного воздуха…». «…Я должен довольствоваться одною прогулкою в день и видеть ежедневно господ медиков. …Один из них, пьяный частный штаб-лекарь, долго ругался надо мною самым наглым образом…» (Чаадаев). Герцен пишет о пятидесяти двух свидетельствах врачей. В конце октября 1836 года у Чаадаева был проведён обыск. «Забрали все мои бумаги. Мне остались только мои мысли: бедные мысли, которые привели к этой прекрасной развязке».

«Следствие об оценке мнений философа, о спорах европейства с Русью… производил невежда, взяточник, солдат и лошадиный охотник, не только не слыхавший о науке, но даже не знающий ни одного иностранного языка, одним словом: обер-полицмейстер Цынский, вышедший в люди тем, что управлял конным заводом…» (М.А. Дмитриев).

 

Реакция на статью

Реакция на статью Чаадаева, опубликованную в «Телескопе» на 90% в письмах, поскольку министр народного просвещения С.С. Уваров предписал запретить печатные отзывы на публикацию «ни в опровержение, ни в похвалу…».

Пушкин, негативно оценивая исторические взгляды автора, соглашался с ним в оценке современности: «должен вам сказать, что многое в вашем послании глубоко верно. Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь – грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циническое презрение к человеческой мысли и достоинству – поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко. Но боюсь, как бы ваши исторические воззрения вам не повредили. …Надеюсь, что её (статью, – П.Ф.) не будут раздувать».

«В галиматье этого человека, право, иногда есть довольно справедливые мысли, только точка зрения его совершенно ложная: он видит зло только у нас и всё ругает бедную Россию там, где нужно ругать весь век, всё человечество. Кроме того, он смешивает частности одного времени с общим характером народа и, наконец, всё преувеличивает, доказывает вред, происшедший от одной причины, а не видит, что эта самая причина спасла нас от других, может быть, больших бедствий» (А.Н. Карамзин).

«Я должна рассказать тебе о том, что занимает всё петербургское общество, начиная с литераторов, духовенства и кончая вельможами и модными дамами; это – письмо, которое напечатал Чаадаев в «Телескопе», «Преимущества католицизма перед греческим исповеданием», источником, как он говорит, всяческого зла и варварства в России, стеною, воздвигнутой между Россией и цивилизацией, исповеданием, принесённым из Византии со всей её испорченностью и т.д. Он добавляет разные хорошенькие штучки о России, «стране несчастной, без прошлого, без настоящего и будущего», стране, в которой возникли лишь два великана: Пётр I, мимоходом набросивший на неё плащ цивилизации, и Александр, прошедший победителем через Европу, ведя за собой множество людей, внешняя доблесть и мужество которых были не чем иным, как малодушной покорностью людей, у которых «человеческое только лицо, и к тому же безо всякого выражения. Как ты находишь все эти ужасы? Недурно для русского! Это письмо вызвало всеобщее удивление и негодование» (С.Н. Карамзина).

«…Статья …содержит в себе такие изречения, которое одно только безумство себе позволить может. Многочисленнейший народ в мире… поруган им, унижен до невероятности. Если угодно будет прочитать, хотя половину сей богомерзкой статьи, то усмотреть изволите, что нет строки, которая бы не была ужаснейшею клеветою на Россию, нет слова, кое бы не было жесточайшим оскорблением нашей народной чести… Он… отказывает нам во всём, ставит ниже дикарей Америки, … нападает даже на нашу наружность, в коей видит бесцветность и немоту» (Ф.Ф. Вигель).

«Всё письмо имеет свойство парадокса. …Много непоследовательного, много полемического и особенно много выходок против России. Ума в авторе много, мысль нова и определённа, выражение уверенно. Тон и последовательность письма не выдержаны; явно, что он писал в страстном (озлобленном) состоянии. …Мы какой-то опыт, который через несколько веков будет назидателен для человеческого рода, неподвижная, несчастная тема, осужденная Верховным Умом на бедственную участь… Главною причиною он полагает наше религиозное отчуждение… Мы, русские, получили идею религии от растленной, презираемой Византии, отделились чрез то от человечества, лишились всех выгод, предлагаемых прошедшим, а чрез это и самой будущности, которая есть следствие прошедшего. Говорят, что он сознался, будто писал письмо в помешательстве! Я этому не верю» (К.Н. Лебедев).

«Статья, писанная русским против России на французском языке, заслуживает уже смех, и презрение… может назваться отравленную льдиною… Наполеон называл такие статьи поджигательными пламенниками: я говорю о таковых лишь по их содержанию, но писанных со вкусом и пылом убеждения… Известно, что все мутители народов говорят им: «Вы гнилушки; но подождите: мы вас одушевим. Разогреем: очистим атмосферу, в которой вы живёте. Вам скучно дома и в гостях; вы везде кочующие, везде как на постое, как чужие: мы вас развеселим. Ваша жизнь ещё не составилась; вы не составляете ещё необходимой части человечества: вы живёте лишь для того, чтобы мы преподали вами великий урок миру. Мы породним вас с семейством человечества, введя в атмосферу Запада. Вы глупы; у вас немота на лицах; в ваших взглядах что-то холодное; у вас в крови что-то противное просвещению; вы взяли Париж и тем отодвинулись на 50 лет от просвещения. Отцы ваши были также глупы и не оставили ни памятников, ни преданий, которые говорили бы о доблестях народа. Мы дадим вам эпоху живую, безмерно деятельную; мы введём вас в эту поэтическую игру нравственных сил народа. Безверие нам не удавалось; это старо: мы употребим христианство и осуществим на земле царствие божие».

А народы, наученные и ежедневно научаемые, говорят им: «Увольте нас от этих благ: ваша поэтическая форма бытия, в которую вы хотите ввести игру народных сил, шумна и кровава для нас, современников; развратительна и гибельна для детей и внуков наших. Пример в глазах: что осталось светлого и нравственного для нового поколения там, где Марат и Робеспьер прошли по трупам отцов и матерей? Мы не просим породниться с ними; избавьте нас от такого царства божия на земле» (М.Н. Загоскин(?)).

«Высокое чувство любви к отечеству, столь часто воспламеняющее и наше женское сердце, есть преимущественно ваше достояние, а вы, да простит вас господь, отнимаете это родное чувство у русских!» (автор неизвестен).

«Никого не уверишь здесь, что нет тут преступной неблагонамеренности и обдуманного замысла… Что за глупость пророчествовать о прошедшем? Пророков и о будущем сажают в жёлтый дом, когда они предсказывают преставление света, а тут предсказание о бывшем преставлении народа. Это верх безумия! И думать, что народ скажет за это спасибо, за то, что выводят по старым счетам из него не то что ложное число, а просто нуль! Такого рода парадоксы хороши у камина для оживления разговора, но далее их пускать нельзя, особенно же у нас, где умы не приготовлены и не обдержаны прениями противоположных мыслей. Даже и опровергать их нельзя, потому что опровержение было бы обвинением, доносом. Тут вышел бы спор не об отвлечённом предмете, а бой рукопашный за свою кровь, за прах отцов, за всё своё и за всех своих. Как же можно вызывать на такой бой, заводить такой спор?» (П.А. Вяземский).

«Как мне жаль, что я не успел прежде окончить печатание моего Дома Сумасшедших; два года тому назад, не имея почти никакого понятия о мыслях Чаадаева, я написал эпилог, заключающий книгу и как будто нарочно совершенно противоположный статье Чаадаева; то что он говорит о России, я говорю об Европе, и наоборот. …Если бы эта статья появилась в одно время с Чаадаевской, то, может быть… правительство бы увидело, что на одного сумасшедшего есть тоже человек, по крайней мере, не сумасшедший. Теперь уже поздно. И досадно, и грустно!» (В.Ф. Одоевский).

«Порицать Россию за то, что она с христианством не приняла католичества, предвидеть, что католическою она была бы лучше – всё равно, что жалеть о черноволосом красавце, зачем он не белокурый. Красавец за изменением цвета волос был бы и наружностью и характером совсем не тот, каков он есть. Россия, изначала католическая, была бы совсем не та, какова теперь; допустим, пожалуй, что католическая была бы она и лучше, но она не была бы Россиею» (В.А. Жуковский).

«Это был выстрел, раздавшийся в тёмную ночь; тонуло ли что и возвещало свою гибель, был ли это сигнал, зов на помощь, весть об утрате или о том, что его не будет, – всё равно надобно было проснуться… Со второй, третьей страницы меня остановил печально- серьёзный тон: от каждого слова веяло долгим страданием, уже охлаждённым, но ещё озлобленным. Эдак пишут только люди, долго думавшие, много думавшие и много испытавшие; жизнью, а не теорией доходят до такого взгляда. …Читаю далее – «Письмо» растёт, оно становится мрачным обвинительным актом против России, протестом личности, которая за всё вынесенное хочет высказать часть накопившегося на сердце. …«Письмо» Чаадаева – безжалостный крик боли и упрёка петровской России; она имела права на него: разве эта среда жалела, щадила автора или кого-нибудь? …Он сказал только про боль, светлого ничего нет в его словах, да нет и во взгляде. «Что же из этого будет? …Где же выход?». «Его нет», – отвечал человек петровского периода, исключительно западной цивилизации, веривший при Александре (императоре, – П.Ф.) в европейскую будущность России. Он печально указывал, к чему привели усилия целого века: образование дало только новые средства угнетения, церковь сделалось одною тенью, под которой покоится полиция; народ всё выносит, всё терпит, правительство всё давит и гнетёт. «История других народов – повесть их освобождения. Русская история – развитие крепостного состояния и самодержавия». Переворот Петра сделал из нас худшее, что можно сделать из людей, – просвещённых рабов. Довольно мучились мы в этом тяжёлом, смутном нравственном состоянии, не понятые народом, побитые правительством, – пора отдохнуть, пора свести мир в свою душу, прислониться к чему-нибудь. …Это почти значило «пора умереть», и Чаадаев думал найти обещанный всем страждущим и обременённым покой в католической церкви» (А.И. Герцен).

«…Повод к напечатанию философического письма – мнение многих, которые ставят себя в просвещении наряду с Европою; но он сею статьёю хотел доказать, что они ошибаются и находятся ещё в таком положении, что не только не могут сравниться с европейским просвещением, но что их надо ещё возить на помочах» (Надеждин Н.И., редактор «Телескопа»).

«Катастрофа… является в действительности лишь результатом того зловещего крика, который раздался среди известной части общества при появлении нашей статьи… …Правительство только исполнило свой долг; можно даже сказать, что в мерах строгости, применяемых к нам сейчас, нет ничего чудовищного, так как они, без сомнения, далеко не превзошли ожиданий значительного круга лиц…

Я сказал только и повторяю, что пора бросить ясный взгляд на наше прошлое, и не затем, чтобы извлечь из него старые, истлевшие реликвии, старые идеи, поглощённые временем, старые антипатии, с которыми давно покончил здравый смысл наших государей и самого народа, но для того, чтобы узнать, как мы должны относиться к нашему прошлому. Именно это я и пытался сделать в труде, который остался неоконченным и к которому статья, так странно задевшая наше национальное тщеславие, должна была служить введением. Без сомнения, была нетерпеливость в её выражениях, резкость в мыслях, но чувство, которым проникнут весь отрывок, нисколько не враждебно отечеству: это – глубокое чувство наших немощей, выраженное с болью, с горестью, – и только.

Больше чем кто-либо из вас, поверьте, я люблю свою страну, желаю ей славы, умею ценить высокие качества моего народа; но верно и то, что патриотическое чувство, одушевляющее меня, не совсем похоже на то, чьи крики нарушили моё спокойное существование… Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклонённой головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит её… Я люблю моё отечество, как Пётр Великий научил меня любить его. Мне чужд, признаюсь, этот блаженный патриотизм лени, который приспособляется всё видеть в розовом свете и носится со своими иллюзиями, и которым, к сожалению, страдают теперь у нас многие дельные умы. …

Что же, разве я предлагаю моей родине скудное будущее?» (П.Я. Чаадаев).

 

Реакция на Чаадаева

Бежал Чадаев наш к бессмертию галопом,

Но остановлен Телескопом.

Достоин крест иметь, поверьте в этом мне,

Но не на шее – на спине.

Он генерал, и по рассудку

Его определить возможно даже в будку.

                                            (Чаадаеву, которому после Телескопа начали щупать пульс. А.С. Норов)

«…Автор не стоит чести страдальца, всегда интересного для толпы невежд, хотя бы он был прав как Иуда. Г-жа Сталь никогда не говорила с явным и неистовым озлоблением против сограждан своих и существующего порядка дел: она, в славном своём творении о Германии, лишь заметила в германцах более вольномыслия и более идеализма, чем во французах, – но Наполеон не простил ей и этого» (М.Н. Загоскин (?)).

«Сей изверг, неистощимый хулитель наш, родился в России от православных родителей и что имя его (впрочем, мало доселе известное) есть Чаадаев» (Ф.Ф. Вигель).

«Он человек с большим умом, но к несчастью, несколько помешался от излишнего самолюбия или от того, что слишком влюбился в свои мысли и мнения, всмотрелся в них пристально и забыл всё, что видел прежде, всё, что слышал прежде, всё, что не непосредственно принадлежало к этим мыслям, которые, наконец, свели его несколько с ума» (А.Н. Карамзин).

«Выйдет известное письмо, которое так дорого обошлось бедному Чаадаеву» (П.А. Вяземский).

«Доктор ежедневно навещает Чаадаева. Он никуда из дома не выходит. Боюсь, чтобы он и в самом деле не помешался». Чаадаев «уже давно своих (прежних, – П.Ф.) мнений не имеет и изменил их существенно» (А.И. Тургенев).

«Мнение моё о письмах Чаадаева отгадать вам будет нетрудно; но дело идёт не о том, а о том, чтобы… отстоять его невредимым и прикрыть своею человеколюбивою защитою безумное его стремление к мученичеству. Как бы ни странны казались его мысли, всё-таки человек, не посягающий на существующее правление, не оскорбляющий высокую особу монарха, не ищущий, в неблагоразумной своей искренности, ничего, кроме правды, всё-таки в самых заблуждениях достоин заступления …тех, у которых есть перо и сердце. …Я твёрдо надеюсь, что вы не оставите без покровительства журналиста и автора. …Вот о чём надобно думать, оставляя время на решение в таком важном споре» (П.Б. Козловский).

…Дай руку мне. Не ту же руку

Ты дружелюбно подаёшь

Тому, кто гордую науку

И торжествующую ложь

Глубокомысленно становит

Превыше истины святой,

Тому, кто нашу Русь злословит

И ненавидит всей душой,

И кто неметчине лукавой

Передался…

                              (Н.М. Языков – К.С. Аксакову).

«О Чаадаеве, который у всех слывёт чудаком, идёт слух, будто повелено: что как статья его заставляет сомневаться в его добром здоровье, то чтоб к нему ездил наведываться по два раза в день доктор.

Этот рассказ сопровождается необыкновенным общим удовольствием, что ежели действительно эта молва справедлива, то, что для Чаадаева невозможно найти милосердие великодушнее и вместе с тем решительнее наказания в отвращении юношества от влияния на оное сумасбродство» (Кашинцов).

 

Реакция на цензуру

«Что они запрещают? Явись какая-нибудь книга, статья, стишонки не по нраву, не по вкусу некоторых людей, сейчас запрещают. Чрез это: 1) Хорошая и дрянная вещь приобретает знаменитость, её ловят, добиваются, читают, переписывают, затверживают; не будь запрещена она, её десятая бы доля не знала и не заметила, прочитавшие прочли бы с равнодушием и не сказали бы об ней ни слова; 2) Правительство навлекает неудовольствие за строгость цензуры, за притеснение; за эти толки, пересуды, ропот, чем запрещение суровее – тем ропот громче; 3) Несчастие авторов, из которых иные, может быть, благонамеренные и добрые люди, делаются неблагонамеренными и лишаются всякой карьеры. Да и что они запрещают?

Ложь? Не запрещайте, она сама обличится; вы боитесь её действий? Так опровергайте, раскритикуйте, скажите правду благородно, прямо, достойно. Истину? Нечего запрещать. Хоть вы учредите заключение, инквизицию, костры, – истина всегда возьмёт своё, и чем больше настроят лесов и подпорок, тем появление её наделает больше шуму и ломки» (К.Н. Лебедев).

«…Что скажешь ты о цензуре, пропустившей все эти ужасы? Пушкин очень хорошо сравнивает её с пугливой лошадью, которая ни за что, хоть убейте её, не перепрыгнет через белый платок, подобный запретительным словам, вроде «свобода», «революция» и пр., но которая бросится через ров потому, что он чёрный, и сломает там себе шею» (С.Н. Карамзина).

«Что пишешь о недоумениях московской цензуры, должно было, и этому помочь нельзя: глупая статья Чаадаева затворяет рот всякому, кто бы хотел вступиться за литературу» (В.Ф. Одоевский).

«…Здешняя цензура как будто с ума сошла, особенно после глупой статьи в «Телескопе». Она уже всё марает. …Я не понимаю, зачем эта московская цензура существует. С одной стороны, пропускает такие статьи, как эта известная; с другой притесняет всю московскую литературу. От неё ни пользы, ни охранения автору, потому что за ней же сам смотри, а то ушибётся и ушибёт. Только стоит денег правительству, а прибыли от неё нет» (С.П. Шевырёв).

 

Чаадаев

Я предпочитаю бичевать свою родину, предпочитаю огорчать её, предпочитаю унижать её, только бы её не обманывать.

Слово звучит лишь в отзывчивой среде.

Нет ничего легче, как полюбить тех, кого любишь; но надо немножечко любить и тех, кого не любишь.

Есть только три способа быть счастливым: думать только о Боге, думать только о ближнем, думать только об одной идее.

Слава богу, я ни стихами, ни прозой не содействовал совращению своего отечества с верного пути.

Слава богу, я не произнёс ни одного слова, которое могло бы ввести в заблуждение общественное мнение.

Слава богу, я всегда любил своё отечество в его интересах, а не в своих собственных.

Слава богу, я не заблуждался относительно нравственных и материальных ресурсов своей страны.

Слава богу, успехи в салонах и в кружках я не ставил выше того, что считал истинным благом своего отечества.

Слава богу, я не мирился с предрассудками и суеверием, дабы сохранить блага общественного положения….

Это был Пётр Яковлевич Чаадаев – участник Отечественной войны 1812 года и заграничного похода русской армии, награждённый орденом святой Анны 4-го класса за участие в сражении под Кульмом в 1813 году, ротмистр в отставке.

 

====================================

Литература:

П.Я. Чаадаев. Статьи и письма. Москва, «Современник», 1989г.

А.И. Герцен. Собрание сочинений в восьми томах, «Правда», Москва, 1975г.

 

Комментарии