Александр БАБИН. О БРЕННОСТИ. Рассказы

 

Александр БАБИН

О БРЕННОСТИ

Рассказы

 

ВОССТАНОВЛЕНИЕ СИММЕТРИИ

 

Я уже засыпал, когда вдруг понял, что вообще не использую слово «тетива». Это упущение. Слово-то хорошее. 

Открыв глаза, я обнаружил, что выступление ансамбля современного танца «Аритмия» уже закончилось, и вместо девчонок в лосинах на сцене появился глава города. Пришлось выключить музыку и освободиться от наушников. 

Глава уверенно встал у микрофона, поздоровался и взял драматическую паузу. 

Зрители замерли, приготовившись внимать. 

Но глава почему-то молчал, и мне стало неуютно. Это противоестественно – стоять на сцене у микрофона и молчать. 

Через минуту кто-то не выдержал: 

– Не томи уже, Михалыч, скажи что-нибудь! 

Глава чуть повернулся на выкрик. Левая бровь поползла вверх. Я вытащил блокнот и написал: «Его бровь изогнулась, как тетива». 
 Хм… Просто тетива, или натянутая тетива? Тетива в спокойном, не натянутом состоянии абсолютно прямая. Настолько, что звенит от собственной прямоты. Ну, тогда «как тетива перед выстрелом». Нет. Слишком натянутое сравнение. 

Разозлившись на самого себя, я спрятал блокнот и тишину разбил звон – это ожил чей-то телефон. Бровь главы города поползла ещё выше, и меня охватило беспокойство. Она уже занимает добрую половину лба. 

Надо что-то делать. 

Так. Выкрик и звонок были в левой части зала, а я сижу в правой. И у меня тоже есть телефон. 

Недолго думая, я включил и тут же выключил «Пачку сигарет».

Глава города немедленно повернулся в мою сторону, и я убедился, что расчёт оказался верным: на этот раз поднималась правая бровь. Однако левая по инерции всё ещё ползла, и уже забралась ого-гошеньки как высоко. Асимметрично получается. 

Тогда я бесцеремонно пнул переднее кресло. Удар прозвучал как выстрел, и хозяин кресла от неожиданности выругался. Правая бровь главы поднялась ещё выше, догнав левую. 

Я расслабился. «Теперь главное, чтобы слева никто не вякнул, а то все усилия пойдут прахом». 

И только тут я понял, что натворил: равномерно вздёрнутые брови придали лицу градоначальника донельзя обиженное выражение, а в сочетании с его молчанием это произвело на публику убийственный эффект. 

Народ как-то сразу съёжился и покраснел, пытаясь спрятаться от обвиняющего взора. Начались шевеления. Глава поворачивался то в одну, то в другую сторону, чутко реагируя на любой шорох, и совсем ожившие брови бесконтрольно ползали по его лбу двумя мохнатыми гусеницами. Тетива всеобщего невроза натянулась до предела. Назревала катастрофа. 

Вдруг меня осенило: «Мать честная! Слово «тетерев» я тоже никак не использую!». Это слишком богатое, фактурное слово, чтобы просто взять и выкинуть его из головы. 

«Сиди теперь и мучайся, пытаясь впендюрить «тетерева» в зарисовку про День работника культуры», – думал я. К людям-то его применять нельзя, а то обидятся. 

Или можно? Долго это продолжаться не могло, тишина становилась совершенно невыносимой. Но просто так ведь тоже не встанешь, это не совсем прилично. Нужен какой-то толчок, импульс, сигнал. 

Хоть и не сразу, но развязка наступила. Подобно пингвинам («Жаль, не тетеревам…»), что всем скопом кидаются в антарктическую прорубь вслед за одним-единственным смельчаком, народ в зале начал подниматься только после того, как встал самый отчаянный. И стоило ему совершить подвиг, как следом со своих мест поднялись десятки. Спустя несколько мгновений уже никто не сидел, все двигались к выходу, и различить хотя бы слово во всеобщем гомоне было невозможно. Проще разобраться в бормотании токующих тетеревов («Да, детка!»). 

У раздевалки, однако, всё стало куда понятнее. Несмотря на то, что всеми уже завладела улица со всеми её соблазнами (сигареты, общественный транспорт, беспроцентная рассрочка…), память об укоризненном молчании главы нашла своё место в сердцах избирателей.

– Не достойны мы его, – говорил раздавленный, пристыжённый народ. – Совсем не достойны. А какой загадочный человек, да?

Плащи и куртки шелестели, как крылья у тетеревов («Да, да, детка!»). Я оглянулся и посмотрел в зал. Заместитель главы администрации города по социальным вопросам осторожно, под руки, уводил Михалыча со сцены.

 

 

О БРЕННОСТИ

 

– Что это? – спросили в издательстве.

– Роман, – ответил Чехов. – В двух частях, как видите. 

– О чём? 

– Да так… О бренности. 

– Конкретнее! 

– О сладострастии, чревоугодии и, в конечном итоге, о победе смерти.

– Ещё конкретнее

– Голодный советник схлопотал инсульт прямо за богато накрытым столом! – заорал Чехов

– Два тома для такой истории – это слишком. Краткость – сестра таланта, голубчик. Вы вот что: уберите из текста всю воду и приходите снова. Хорошо?

– Так и быть, – процедил Чехов и ушёл. 

Через неделю оскорблённый, трескучий от злости Чехов снова пришёл в издательство и бросил на редакторский стол свой труд. Удара не получилось: «О бренности» был уже не романом в двух частях, а так – рассказиком о двух абзацах. 

Выпускающий редактор задрал очки на лоб и пробежал глазами по тексту.

– Эпикурейщина какая-то, – пробормотал он. – Вы гедонист, что ли? Ну, ладно. Берём. 

Он выдал Антону Павловичу 3 рубля 40 копеек – как раз на фунт зернистой икры, – но издавать «О бренности» отдельной книгой почему-то не стал. 

Узнав об этом, мстительный Антон Павлович специально начал ходить по кабакам и рассказывать подвыпившим мужикам, какую ловкую фразу он придумал: «Краткость – сестра таланта».

– Шалишь… – смеялись мужики и хватали Чехова за пенсне.

 

 

ПАРАД

 

Охотник весь день бродил по лесу и уже отчаялся чего-нибудь добыть, как вдруг верный пёс зарычал – тихонько, чтобы услышал только хозяин. 

Охотник поднял глаза и посмотрел вперёд. В сотне метров прямо по курсу шла лосиха. Жевала чего-то. 

Оглохнув от собственного сердцебиения, охотник замер и прицелился. Но не выстрелил – за лосихой шли три лосёнка. Мелькнув на опушке, все четверо скрылись в лесу. 

Раздосадованный охотник опустил было ружьё, но вслед за выводком на опушку вышел здоровенный лопоухий лось. 

«Вот его-то можно!» – обрадовался охотник и снова вскинул ружьё. И только он хотел выстрелить, как увидел, что вслед за лосем, придерживаясь тени, осторожно крадётся медведь. 

Охотник аж вспотел: «Лося или медведя?». 

Он уже видел отлично выделанную медвежью шкуру, висящую над их с женой кроватью, видел пятилитровые банки, набитые деньгами за продажу медвежьего жира и желчи… Вопрос был решён. 

Охотник прицелился в медведя, но пёс зарычал снова, на этот раз громче. Охотник посмотрел в ту сторону, куда глядел Клык, и нервно хихикнул: пятеро волков бесшумно трусили к медведю, стараясь придерживаться безопасной дистанции.

«Да что за парад, ёлки-палки?» – подумал охотник и сплюнул на «вороний глаз». В лосе много мяса, но медведь ценнее. Хотя, волки – это тоже хорошо. Убить даже двух подряд будет проще, чем медведя, да и свежевать легче. И пара-тройка шкур перебьют по деньгам медвежью. Тем более, охотиться на медведей вроде как запрещено?… 

«Но добытый медведь – это ого-го какое достижение! – уговаривал себя охотник. – Всем посёлком будут приходить и удивляться…». 

Двустволка смотрела то на лося, то на медведя, то на волков. Охотник всё не решался. Но вот лось шагнул с опушки в лес и скрылся. Следом за ним ушёл медведь. А потом и волки прошмыгнули. Оторопевший охотник всматривался в лесную чащу до слёз, но больше никто не появился.

– Ах ты ж мать твою! – заорал он, сорвал с себя ружьё и бросил его на землю. 

И вдруг всё в лесу заговорило, заворчало, зарычало отборным матом. Охотник удивлённо огляделся: из каждого куста вылезали ругающиеся мужики – кто в маскхалате, кто в «лешем», а кто и просто в брезентовой куртке – и швыряли в траву свои ружья с винтовками. 
Вылезли, и ошарашено смотрят друг на друга.

 – Ладно, – хрипло сказал охотник. – Расходимся, ребята. Жёны, наверное, уже пирогов с капустой напекли.

 И все пошли по домам.

 

 

ПРИНЯТИЕ

 

Новогодние каникулы Кукобейникова закончились утром 6 января. Он встал, выпил чашку кофе и начал собираться на службу. Возле шкафа замешкался. 

«Что надеть: пуховик и пальто? – размышлял он. – Надо посмотреть, в чём люди ходят». 

Кукобейников подошёл к окну и посмотрел на улицу. А там – прямо босиком по тротуару-катку! – шёл абсолютно голый мужик.

– Вот те раз! – воскликнул Кукобейников. – Городской сумасшедший! 

Безумец проходил мимо «Пятёрочки», когда из неё вышла женщина с тяжёлым пакетом. Тоже совершенно голая.

– Чёрт побери! 

Кукобейников прильнул к окну и начал внимательнее смотреть по сторонам. Из двора соседнего дома вышла голая парочка: он курил, она болтала по телефону. В другом дворе голые грузчики боролись со шкафом. Метров через сто от них собралась уже целая толпа нудистов – люди торчали на автобусной остановке и пританцовывали от холода. 

Глаза у Кукобейникова остекленели. Он отошёл от окна и битую минуту смотрел на стену. Потом взглянул на часы и понял, что опаздывает. 

Напялив пуховик, Кукобейников вышел на улицу и робко, ни на кого не глядя, пошёл к остановке. Первыми ему повстречались две голые гражданки. Они посмотрели на него, как на чучело. 

– Ты посмотри-ка, – сказала одна. – Чего это он вырядился?.. 

– Нарожает страна идиотов… – добавила вторая. 

Кукобейников ничего им не сказал. Только прибавил шагу и скоро вышел на улицу Мира. 

А там кто-то раскрыл рот от удивления.

А кто-то насупил брови. 

А кто-то выругался матом. 

Чей-то рот перестал улыбаться – губы сомкнулись в тонкую нить – и Кукобейников совсем растерялся. Чужие взгляды прожигали одежду. 

«Вот же кошмар», – подумал Кукобейников и закурил. Однако докурить не успел: его автобус уже стоял на остановке и сигналил поворотником. Кукобейников бросил сигарету в снег, перешёл на бег и запрыгнул в салон, когда двери уже закрывались. 

Автобус оказался полон… Ну, вы понимаете. 

Кукобейников почувствовал себя так, словно зашёл одетым в чужую баню. Он загнанно шарил глазами по салону, но спасения не было – всюду анатомия в деталях, всюду родинки, шрамы, пупки, всюду волосы и татуировки. 

Разговоры в салоне немедленно стихли. Повисло враждебное молчание.

– На улице же зима, вы чего? – оправдывался Кукобейников. 

Ответом ему было молчание.

Кукобейников прикусил губу, прошёл по узкому коридорчику к единственному свободному месту и уселся, потеснив растопыренные колени голозадого соседа. Тот демонстративно задрал подбородок и уставился в окно. 

Вскоре подошла мощная тётя-кондуктор и Кукобейников протянул ей деньги. Кондукторша вздохнула, качнула телесами на повороте и вынула из сумки не билет, а платок. Даже не пытаясь скрыть отвращение, она приняла деньги через платок и удалилась, не выдав билета. 

Кукобейников страшно покраснел. Убегая глазами от светлой полоски на чьей-то загорелой спине, он встретился с осуждающим взглядом рыжей девчонки и поспешил отвести взгляд. Ему поневоле стало стыдно за себя. 

«В самом деле, чего это я так вырядился?» – трусливо подумал он. 

Через минуту всеобщее отчуждение достигло такого накала, что Кукобейников решил пойти на уступки: он снял шапку. 

Однако отношение соотечественников к нему ничуть не изменилось – разве что к ненависти прибавилось презрение. Чувствуя себя гадким утёнком среди лебедей, Кукобейников снял и ботинки. 

Народ оставался неприступен.

Расстегнуть пуховик сразу не получилось – руки сильно дрожали. Тем не менее, Кукобейников справился и положил пуховик в проход. Затем стянул с себя свитер, провёл ладонью по ремню и в последний раз поднял глаза. 

На него смотрели даже те, что сидели к нему спиной. Водитель – и тот глядел в зеркало. 

Окончательно сломленный Кукобейников снял с себя последние шмотки и откинулся на спинку сиденья. Больше не было никакого «Я». Теперь он стал одним из них, и, возможно, это было правильно. Но люди продолжали молчать, и презрение никуда не исчезло. Они всё помнили. 

На остановке «Газета «Звезда»» голый Кукобейников вышел в полном одиночестве.

 

 

СЛУЧАЙ НА ЗАВОДЕ

 

Административный корпус завода уже с самого утра ходил ходуном. Рабочие в оранжевых касках толпились в фойе, пили кофе и судачили о своём. Кто-то брал справку, кто-то сгорбился над журнальным столиком и в третий раз переписывал объяснительную. 

До начала смены оставалось десять минут, когда дверь распахнулась, и на пороге вместо очередного балагура в спецовке появился директор завода. Судя по выражению лица, он явно был не в духе. 

Ни с кем не здороваясь, директор направился к лестнице, а рабочие расступились перед ним, словно море. И вдруг кто-то дал ему такого сочного леща, что с головы слетела кепка. Она упала в лужу талого снега, а потрясённый директор замер. 

С трудом одолев первый шок, он обернулся и увидел только несколько десятков одинаковых синих спецовок. А над ними покачивались одинаковые оранжевые каски – рабочие всё так же шутили, болтали о своих гаражах и пили кофе. 

– Кто это сделал? – хрипло спросил директор. 

– Что именно, Валерий Сергеевич? – спросил в ответ начальник третьей бригады. 

– Не притворяйтесь, – сказал директор, покраснев от ярости. 

– Я не притворяюсь, – ответил бригадир. – Скажите толком, что произошло? 

– Да ничего!!! – завопил директор и гротескно чеканным шагом пошёл к лестнице. 

Кепка на полу стремительно чернела.