Андрей РУМЯНЦЕВ. «И В НЕБЕСАХ Я ВИЖУ БОГА…». О важной черте русской поэзии

 

 Андрей РУМЯНЦЕВ

 «И В НЕБЕСАХ Я ВИЖУ БОГА…»

 О важной черте русской поэзии

 

 В душе каждого русского поэта – за редчайшим исключением – жил Бог. Говоря так, мы прежде всего вспоминаем строки Александра Сергеевича Пушкина. Еще в восемнадцатилетнем возрасте он написал стихотворение "Безверие", в котором попытался выразить душевные муки любого человека, пребывающего во тьме. Что есть вера, ее исцеляющая сила? Этот вопрос постоянно занимал поэта, хотя иным читателям кажется, что страстному, неукротимому характеру нашего гения было чуждо раздумье такого рода.

 Припомним лишь один случай из творческой жизни Пушкина. Тридцатилетний поэт напечатал в альманахе свои стансы:

 Дар напрасный, дар случайный,

 Жизнь, зачем ты мне дана?

 Иль зачем судьбою тайной

 Ты на казнь осуждена?

 

 Кто меня враждебной властью

 Из ничтожества воззвал,

 Душу мне наполнил страстью,

 Ум сомненьем взволновал?..

 

 Цели нет передо мною:

 Сердце пусто, празден ум,

 И томит меня тоскою

 Однозвучный жизни шум.

 

 На эти строки откликнулся митрополит Филарет. Он написал нечто вроде ответа поэту, по-своему переиначив его стихи:

 Не напрасно, не случайно

 Жизнь от Бога мне дана.

 Не без воли Бога тайной

 И на казнь осуждена.

 

 Сам я своеправной властью

 Зло из темных бездн воззвал,

 Сам наполнил душу страстью.

 Ум сомненьем взволновал.

 

 Вспомнись мне, забвенный мною!

 Просияй сквозь сумрак дум, –

 И созиждется Тобою

 Сердце чисто, светел ум.

 

 Когда приятельница поэта Елизавета Михайловна Хитрово, дочь М.И. Кутузова, сообщила Пушкину о необычном отклике митрополита, Александр Сергеевич со свойственной ему пылкостью написал ей: "Стихи христианина, русского епископа в ответ на скептические куплеты! Да ведь это в самом деле находка!".

 Тема была затронута глубочайшая и сокровенная – поэт не мог, не захотел отмолчаться. Опубликованное им вскоре стихотворение – это вовсе не продолжение диалога со служителем Церкви. Это исповедальное обращение к Богу, выстраданные слова смирения и благодарности:

 В часы забав иль праздной скуки,

 Бывало, лире я моей

 Вверял изнеженные звуки

 Безумства, лени и страстей.

 

 Но и тогда струны лукавой

 Невольно звон я прерывал,

 Когда твой голос величавый

 Меня внезапно поражал.

 

 Я лил потоки слез нежданных,

 И ранам совести моей

 Твоих речей благоуханных

 Отраден чистый был елей.

 

 И ныне с высоты духовной

 Мне руку простираешь ты

 И силой кроткой и любовной

 Смиряешь буйные мечты.

 

 Твоим огнем душа палима

 Отвергла мрак земных сует,

 И внемлет арфе серафима

 В священном ужасе поэт.

 

 Сложной натурой был Михаил Юрьевич Лермонтов. Кажется, от него меньше всего можно было ожидать стихов, проникнутых христианским смирением и покорностью. Он был непокорен и мятежен – дитя земных, необузданных страстей и творческой свободы. Но именно он написал строки, которые объединяют русских поэтов и которые близки сердцу большинства из них:

 Когда волнуется желтеющая нива,

 И свежий лес шумит при звуке ветерка,

 И прячется в саду малиновая слива

 Под тенью сладостной зеленого листка;

 

 Когда, росой обрызганный душистой,

 Румяным вечером иль утра в час златой,

 Из-под куста мне ландыш серебристый

 Приветливо кивает головой;

 

 Когда студеный ключ играет по оврагу

 И, погружая мысль в какой-то смутный сон,

 Лепечет мне таинственную сагу

 Про мирный край, откуда мчится он, –

 

 Тогда смиряется души моей тревога,

 Тогда расходятся морщины на челе, –

 И счастье я могу постигнуть на земле,

 И в небесах я вижу Бога...

 

 Это сказано сердечно, с глубоким убеждением, без вызова – так, как может сказать глубоко верующий человек, кто родился с Богом, пронесет его в сердце через всю жизнь и умрет с Его именем на устах.

 В своем странном атеизме признавался Афанасий Афанасьевич Фет. Но это был самооговор, это была какая-то неуверенность в том, достаточно ли прочно утвердилась вера в слабой душе, пойдет ли она за веру на костер. А стихи его спорили с автором, они – целомудренные, страстные, человеколюбивые, – может быть, наперекор поэту говорили о христианской нежности, послушании, доверии к Божьему промыслу:

 Чем доле я живу, чем больше пережил,

 Чем повелительней стесняю сердца пыл, –

 Тем для меня ясней, что не было от века

 Слов озаряющих светлее человека:

 Всеобщий наш Отец, который в небесах,

 Да свято имя мы Твое блюдем в сердцах,

 Да прийдет царствие Твое, да будет воля

 Твоя, как в небесах, так и в земной юдоли.

 Пошли и ныне хлеб обычный от трудов,

 Прости нам долг, – и мы прощаем должников,

 И не введи Ты нас, бессильных, в искушенье

 И от лукавого избави самомненья.

 

 Недаром многолетний друг Фета поэт Яков Полонский восторгался, определяя – скорее всего для потомков, чем для себя, – секрет души Афанасия Афанасьевича, самого тонкого, проникновенного русского лирика:

 "...внутри тебя сидит другой, никому не видимый и нам, грешным, не видимый человек, окруженный сиянием, с глазами из лазури и звезд, и окрыленный. Ты состарился, а он молод! Ты все отрицаешь, а он верит!.. Ты презираешь жизнь, а он, коленопреклоненный, зарыдать готов перед одним из ее воплощений – перед таким существом, от света которого Божий мир тонет в голубоватой мгле!

 Господи Боже мой! Уж не оттого ли я так люблю тебя, что в тебе сидит, в виде человечка, бессмертная частица души твоей?"

 Еще более разителен пример Николая Алексеевича Некрасова. Его стихи о родине, русском крестьянине, отчей природе полны не только любви, но и печали, и даже гнева. Его сердце ранили рабство, нищета и забитость простого человека, жестокость тех, кто попирает христианские заповеди. Но когда поэт заводит речь о православных чувствах своих героев (а в стихах Некрасова видны лица и слышны голоса десятков простых людей России), он всегда с пониманием и уважением относится к их духовной жизни. В отличие от других революционных демократов девятнадцатого века поэт ни единым словом не оспаривал духовного выбора своего соотечественника, его веру.

 Эту мысль можно подтвердить бесчисленными примерами. Приведем только несколько строк – о скромной сельской церкви:

 Храм воздыханья, храм печали –

 Убогий храм земли твоей:

 Тяжеле стонов не слыхали

 Ни римский Петр, ни Колизей!

 Сюда народ, тобой любимый,

 Святое бремя приносил –

 И облегченный уходил!

 Войди! Христос наложит руки

 И снимет волею святой

 С души оковы, с сердца муки

 И язвы с совести больной...

 

 Легко говорить об отношении Александра Александровича Блока к Богу. Оно не подчеркивалось поэтом, не выпячивалось, не выставлялось напоказ. Его вера была частью его духовного мира; ее сращенность со всем творчеством Блока, и раннего, и позднего, нельзя рассечь, разъять. В ткани его стихов вера не просто угадывается, часто она составляет доминанту стихотворения:

 Рожденные в года глухие

 Пути не помнят своего.

 Мы – дети страшных лет России –

 Забыть не в силах ничего.

 

 Испепеляющие годы!

 Безумья ль в вас, надежды ль весть?

 От дней войны, от дней свободы –

 Кровавый отсвет в лицах есть.

 ...........................................................

 И пусть над нашим смертным ложем

 Взовьется с криком воронье, –

 Те, кто достойней, боже, боже,

 Да узрят царствие твое!

 

 Уже по этим строкам читатель может судить о том, что поэт трезво видел противоречивость и жестокость мира, в котором суждено жить человеку; это плата за наше несовершенство и земные грехи. Но для Блока страдания и боль естественно соседствуют с красотой и счастьем, заслуженными чистой и праведной душой. То и другое принимается поэтом с мудрой неизбежностью. Трагически и целомудренно звучит в нашей памяти его чудесное стихотворение:

 Девушка пела в церковном хоре

 О всех усталых в чужом краю,

 О всех кораблях, ушедших в море,

 О всех, забывших радость свою.

 

 Так пел ее голос, летящий в купол,

 И луч сиял на белом плече,

 И каждый из мрака смотрел и слушал,

 Как белое платье пело в луче.

 

 И всем казалось, что радость будет,

 Что в тихой заводи все корабли,

 Что на чужбине усталые люди

 Светлую жизнь себе обрели.

 

 И голос был сладок, и луч был тонок,

 И только высоко, у царских врат,

 Причастный тайнам, – плакал ребенок

 О том, что никто не придет назад.

 

 Еще многое можно сказать на тему, выбранную нами. Русская лирика – это такой источник православных чувств, из которого читателю дано черпать с детства и до старости. Здесь поэзия как бы сливается с пастырской проповедью, обретая особую мудрость и красоту.