Валентин КУРБАТОВ. ВРЕМЕНА И СРОКИ. О книге стихов Николая Рачкова «Посреди вселенских гроз»

 

Валентин КУРБАТОВ

ВРЕМЕНА И СРОКИ

О книге стихов Николая Рачкова «Посреди вселенских гроз»

 

Кажется, это ведётся в русской морали с пушкинской поры: в молодости надо дерзить, в старости – остепеняться: «Смешон и ветреный старик, смешон и юноша степенный». Поэт Николай Рачков из Ленинградской (Ленинградской, а никакой не Петербургской!) Тосны  в последней книге подтверждает:

Я в молодости был лихой новатор,

Рубил безумно старое с плеча.

Прошли года. Теперь я консерватор –

Сужу о новизне порой ворча.

 

 Я и сам – оглянусь: на Урале, в астафьевском Чусовом в конце пятидесятых в городской стенной газете на центральной площади числюсь в «стилягах». Мама стесняется мимо ходить. А теперь вон гляжу дожил – сам девчонкам запрещаю в автобусе материться: «Мужики тут, – говорю. Они народ ранимый. Вы уж их, пожалуйста, девочки, поберегите».

Да-а-а. Всё уже не по мне. Одно слово – консерватор. Какое кстати, хорошее, хоть и обидное, слово – словно тебя упаковали в баночку, как кильки в томате, и вон подают на стол нового времени. А там повертят, повертят и отвернутся.

Вот и Николай консерватор-то консерватор и сетует на новый век и прощается с минувшим и пишет, пишет осень любви, памяти, жизни «тайную печаль на сомкнутых устах природы», а то и прямо наше глобальное безумие:

И воздух отравлен, и пашни, и воды,

Всё меньше становится сил у природы,

Мы недра земли выгребаем вчистую

И радуем блестками душу пустую.

Живем, поклоняясь всё новым наукам.

А что же оставим мы внукам-то, внукам?

 

Но придет новая весна «юная и нежная, золотая, золотая, как ольха прибрежная», и вновь для поэта «сияет ночь, вселенная не спит»  и опять, как у Александра Сергеича: «И сердце вновь горит и любит оттого, что не любить оно не может».

 Книга Рачкова, о которой я говорю, называется «Посреди вселенских гроз» и там, конечно, отразится зло и искушения времени, и наши предательства самих себя, и нетерпение врагов повалить нашу милую Родину, желательно нашими же руками. И на время душа отодвинет лирическое перо, оглянется и потемнеет:

Люди считая свои барыши,

тонут во славе, грехах и во лжи…

Один в шелках, другой почти нагой.

Наивные рабы мечты своей благой.

О, эта жажда маленькой, но власти,

клубок гнетущей зависти в сердцах.

 

А тут еще и мир постарается расшатать твою Родину:

О, как им взять Россию хочется,

Как хочется её распять…

--------------------------------------

То капкан, и то засада,

В грудь ударят и сбоку.

Не надейтесь на Запад

И не верьте Востоку.

Все с тобой понарошку

Дружат, чтобы дать подножку.

У тебя один оплот –

Это армия и флот.

 

И ведь подлинно – уходит земная крепь и старая правда, общая наша, человечески естественная, наследованная правда, а вместо неё являются (простите – это я из последнего номера журнала «Свободная мысль»: «когнитивные технологии отрыва человека от земли для социума и общественного единства» – только вздохнуть и отойти). И желательно – именно протестного единства, которым пленяют молодого читателя эти умные нынешние технологии. Мир окончательно перебирается в интернет: мыслит, живет, противостоит и строит «в сетях» и «в контакте», который никогда уже не будет живым – плечом в плечо и глаза в глаза –  контактом. Тут уже недалеко до того, чтобы ожесточить сердце: «Проблемы и грехи смакуй,/ всех, кто укрыт сенатской тогой,/ всех, кто при власти, критикуй…» – присоветует поэт вполне в духе времени, но закончит-то, закончит: «А Родину не трогай!». Не отождествляй её с теми, кто «при власти», и она защитит тебя и спасет, а с тобой, благодаря твоему слову, – и детей и внуков. И вот это и есть свет и спасение для Николая Рачкова, да и для  нас, – его золотая лирика.

 Нынешний Зоил может блеснуть зоркостью и знанием и иронически заметить, что поэт нет-нет и тайно «процитирует», скажем, Тютчева:

Есть некая тайна в природе вечерней,

В ней звуки медлительней и равномерней

И в шелесте ивы, и в шорохе ржи,

И в скрытой тревоге заросшей межи…

 

Ну, как тут, правда, не услышать «Есть в  осени первоначальной короткая, но дивная пора…».

Или как не примерещиться за строками Рачкова Фету: «Вечерняя дорога. Вечерние луга. От тихого порога Слышнее пустельга…». А там и Кольцов мелькнет («Ах ты полюшко, поле русское…»). Да и Рубцова Николай Рычков не забудет, и Есенина. А только Зоил может повременить с торжеством, потому что своими укорами скорее обнаруживает глухоту, чем живое слышание. Зоил бегает за словом, а поэт за живым миром. Мир не так суетен, как сегодняшнее слово. Он не стесняется «цитировать» свои зори, восходы, тишину ночи и сияние дня, потому что знает, что глаз Тютчева увидит их иначе, чем глаз Рачкова, но это будет одни сумерки и полдни, которые не устают всходить, потому что знают, что их увидят поэты и омоют зрение читателей своего века, чтобы те поняли, что Бог рождает одни и те же рассветы и закаты, чтобы человек радовался им на языке своего времени и мира. А поэты переглядывались через столетия, как дети одного райского сада.

Ну, вот хоть это:

Вышла, нам улыбку светлую даря,

В алом сарафане алая заря.

И теплом улыбки радостной согрет,

Взял её на руки молодой рассвет.

В голубой рубашке, – смелый, погляди, –

И поцеловал её и прижал к груди.

В роще им навстречу грянул птичий хор,

Вольно распахнулся. Засверкал простор.

Снова повернулась к нам земная ось:

Царственное солнце в небо поднялось…

 

Когда это написано? Только и можно сказать – всегда!  При Державине, Пушкине, Фете. И разве это оглядка на поэзию? Это всегда единственный день сердца. И если примерещится «цитата», то потому, что и природа, и Бог слушают поэта и любя «цитируют» его, как дитя и брата. Так что выйдешь утром солнечного морозного дня и поневоле скажешь: «Мороз и солнце! День чудесный!», а окажешься в сжатом осеннем поле и поневоле пробормочешь: «И паутины тонкий волос блестит на праздной борозде».

И сколько таких чудес у Рачкова:

Снега осели. Небо выше

С утра сегодня поднялось.

А в полдень с нашей мокрой крыши

Капели полетели врозь.

И радостно, неудержимо,

Взбежав на солнечный откос,

Веснапоцеловала Зиму,

И та не удержала слёз.

 

Теперь уже при каждой весенней капели вспомнишь этот поцелуй. И с матушкой природой придет и слово, и живопись, и музыка, как дети одного целого мира и целой души, которая каждый день собирает и обновляет мир. И как деревья и травы, облака и птицы естественно явятся и великие дети:

Так много васильковой сини

Над светлой рощицей простой.

Здесь лес и поле… Здесь Россия.

Здесь Пушкин. Лермонтов, Толстой.

И земляника в перелеске,

Черёмух вешних холодок,

Грачи и церкви… Достоевский

Тургенев, Тютчев, Гоголь, Блок.

Здесь снежные бывают бури,

Шагнешь – и не сыскать концов.

Но здесь Иван Шмелев и Бунин.

Есенин, Шолохов, Рубцов…

 

Вся музыка русского мира. Только открой сердце с поэтом, и эта музыка хлынет в душу вечностью и новизной, тревогой и утешением, болью и спасением. И вчера соглашаясь со старцами, что «времена прошли, остались сроки», опять повернешься к миру с любовью, потому что это ведь не только ты зависишь от него, но и он от тебя.

И опять, как по прочтении всякой живой и любящей книги, вскрикнешь с толстовским Пьером Безуховым потрясенным сердцем: «И все это моё, и всё это во мне, и всё это я!».

г.Псков