ПОЭЗИЯ / Алексей ГУБАРЕВ. Я НЕ ВЗНУЗДАН ТОБОЙ, НЕ СТРЕНОЖЕН... Стихи
Алексей ГУБАРЕВ

Алексей ГУБАРЕВ. Я НЕ ВЗНУЗДАН ТОБОЙ, НЕ СТРЕНОЖЕН... Стихи

Алексей ГУБАРЕВ

Я НЕ ВЗНУЗДАН ТОБОЙ, НЕ СТРЕНОЖЕН...

 

АЙНА

У старого дуба печально,
На камне, у темной воды,
Сидела и плакала Айна,
Сминая оборку фаты.

Катилось по рдяным ланитам
Девичье несчастье, дрожа.
В траве, черным горем увитый,
Венок подвенечный лежал.

К слезам старый дуб бессердечен,
А горю не внемлет вода.
И глух звездный путь вековечный,
И сердцу тоскливо во льдах.

Во льдах нелюбви к богатею,
Купившему девичью честь,
И руки несчастной немеют,
И зреет в душе злая месть.

Готовит побитое сердце
Смертельный настой жениху –
Не станет немилым младенцем
Умасливать дева сноху.

Не выдаст несчастная Айна
Поруганным телом тепло,
Не станет хозяйкою в спальне,
Где детство её утекло.

И в омут глядит, не мигая,
Увядших фиалок тоска,
И деву безмолвно ругает
Луны серебристой серьга.

Метнулась испуганно ряска,
Уныло вздохнула волна.
На глади холодную пляску
Затеяли смерть и луна.

У старого дуба печально
Забвеньем омыта фата,
Скрыл омут печальную тайну,
Как деву сгубила беда.

 

АХ, УСНУТЬ БЫ…

Ах, уснуть бы на маковом поле

Под сиянье церковных крестов,

Облачившись цыганскою долей

Из огня нежно-красных цветов.

 

Щебетаньем овсянок забыться,

Обернуться июньским теплом,

Разомлев в аромате душицы

Под безоблачным синим окном.

 

И во сне испросить бы у Бога

Счастья и благодати Руси,

Чтобы сердца печаль и тревогу

Тяжким грузом в душе не нести.

 

Ах, уснуть бы на маковом поле,

Подминая охапку цветов,

И впитать бы всю русскую волю

В кабале у атласных оков.

 

КИНЖАЛ

Хорош тогда, когда ты нужен.
Плох, если нет в час роковой.
В объятьях золоченых ножен
Хранишь хозяину покой.

Увитый заклинаньем, чёрен,
Крутой изгиб, широкий дол.
Ты колок, как из степи тёрен,
И, словно лев, свиреп и зол.

Твоя жестокая улыбка
Способна отпугнуть врага,
Предупреждая: – Слишком хлипка
Бывает жизнь и недолга.

Лишь повелителя ладони
Ты рад, как девушка цветам.
Лишь в ней звенишь, лишь в ней ты стонешь
И предан, как черкес горам.

Ты смел, как тигр в смертельной драке,
И горд, как старый аксакал.
Горишь, когда из сна и мрака
Вдруг выхвачен, как сто зеркал.

Люблю тебя, кинжал булатный!
Губами нежу верный клык.
Спи в ножнах, спи вояка ратный!
Храни меня как в дождь башлык.

 

ГРУША

Постарела груша, у земли дупло,

Время её комель прелью обняло,

К дому привалило, крышу поломав,

И убило хворью, цвет весной не дав.

 

А ведь было время, переспелый плод

Разбивался оземь, вскрикивая: – Хлоп!

И сироп медовый до осенних гроз

Лакомил разбойниц полосатых ос.

 

Под твоею сенью земляничный куст

Набирал к июлю незабвенный вкус,

А теперь стал скуден, утерявши тень,

Ягодой не красит теплый летний день.

 

Догнивают ветви отведенный век,

Окружил старушку ядовитый вех,

И скрипит натужно кособокий дом,

Где уснула груша под твоим окном.

 

Так и ты однажды оборвешь свой бег,

Где-то на бульваре, как случайный снег,

Иль прильнув к забору в городском саду

Ты уснешь навеки, помня грушу ту.

 

ВОТ И ТЫ СОЗРЕЛА

Вот и ты созрела до стихов –
Не с того, что выспела душою,
Просто твое тело молодое
Взбудоражила моя дурная кровь.

Льнешь к словам зелеными глазами,
Ищешь мои руки среди строк.
В то, что зародилось между нами,
Уцепился лапами порок.

Ты еще мужской не знаешь ласки,
Но уже трепещешь от того,
Как разврата плюхаю я краски
В самое святое полотно.

Не пугайся, нет пока такого,
Чтоб любовь и похоть не свились.
Ты потом найдешь себе другого.
Нет вины, что мы переплелись.

Будто в пропасть, упадешь в забвенье
От умелых и нахальных рук.
А когда наступит отрезвленье,
Обопьешься слез от первых мук.

Вычеркнешь безвестного поэта
И осколки сердца своего
Спрячешь, чтобы в целом белом свете
Склеить их не смог уже никто.

Но пройдут года, ты выйдешь замуж.
Нарожаешь, вырастишь детей.
И когда-нибудь прольет бальзамом
Память об ушедших в бездну дней.

Вспомнятся стихи, что так безбожно
Тронули нетронутый бутон.
Как от первых ласк родишь тревожный
По безвестному поэту стон.

Вот и ты созрела до стихов –
Не с того, что выспела душою,
Просто твое тело молодое
Взбудоражила моя дурная кровь.

 

ВЫ НЕ ЛЮБИМЫ

Не я люблю тугие косы.
Не мне дано их расплести.
Мне чужды слез соленых росы
И нет желанья к ним зайти.

Я не люблю – любим тобою.
Душа в тени прохлады спит,
Укрытая печальной мглою,
И грудь пустая не горит.

Там холодно, само собою
Из кремня сердце мерно бьет.
Оно не доброе, а злое,
И в нем не кровь, а пошлость льет.

Достойны ль вы любви? Бесспорно!
Но только не моей, увы.
Не лейте вздохов непокорных,
Красивы, но не любы вы.

Вот если б были вы рябиной
Клонящей грозди к быстрине,
Или березой в топкой глине,
Листвой шуршащей в тишине,
Тогда, возможно, мшистый камень
Больного сердца моего
Вдруг высек бы из искры пламень...
Но не случится ничего.
Вы не береза, не рябина,
Нет красных ягод, нет листвы,
И я не быстрина, не глина.
Простите, не любимы вы.

 

МОЛИТВА

Господи, прости мое беспутство,

Дай благоразумия глоток.

Пусть не дует в паруса распутства

Ветер, загоняя мой челнок.

 

Он и так довольно истрепался,

Бьясь в пучине у скалы страстей.

Разодравши паруса, остался

На водоворотах без снастей.

 

И теперь кормой черпает воду.

Нос не задирает на волне.

А бывало, даже в непогоду

Рассекал и выглядел вполне.

 

Господи, прими мою молитву!

Утоли порыв мирских затей,

На спокойствия смени палитру

Буйных красок непрожитых дней.

 

И когда утихнет в сердце грохот

Беспорядочного бытия

За растленную гульбу и похоть

Приведи к раскаянью меня.

 

Окрести величественной дланью,

Дай испить душевной маяты,

Чтоб однажды голубою ранью

И в моей душе взошли цветы.

 

И в остаток, даденый судьбою,

Огради от глупой суеты.

И пусть месяц кромкою седою

Свет прольет на чашу темноты.

 

А кого обидел ненароком,

Успокой забвением всего,

Чем сердца изранил их жестоко

На санях беспутства своего…

 

ДОРОГА ДО ГУБАРЯ

Где солнце мерцает в Кубани свечой,

А путника степь одурманит мечтой,

Где грозный закат разжигает зарницы,

А ветер волнами вздымает пшеницу,

Где красным мундиром Скалистый хребет

В канун предвечерья, играя на Солнце,

Искрится браслетом своих эполет

И средь облаков видно неба оконце,

Там средь паутины звериных путей

Тропа потаенная зайцем петляет.

Лишь избранный дьявола знает о ней.

Отшельника дух там теперь обитает.

Какую загадку тропа стережет?

О том лишь строптивый Тегинь

у Подгорной, где мельницы остов,

водой затопленный, сто лет уж гниет,

Тебе в час вечерний рассказ напоет.

 

Кровавую тайну хребет бережет.

Здесь, в дебрях Кавказа, под сенью лесов

Бандитская балка скрывала воров.

Здесь замысел злобный отшельник ковал,

Он знал что, меж рек говорливых и скал

Где смерть и жестокость танцуют свой бал,

С шелками, оружием, златом с Востока,

Араб караван свой нагруженный гнал.

Беда поджидала торговца в пути,

От пули разбойника вряд ли уйти.

Глаз острый, на сердце направлена мушка,

Гром выстрел упрятал в раскаты свои,

А дождик смыл кровь, расшумелись лягушки,

Озноб бьет разбойника, руки чужи.

Добычу надежно припрятав от взора

Разбойник, достатка мечтой одержим,

Не зная стыда, опасаясь позора,

Ужом пробирался к воротам своим.

 

На злато чужое тать мельницу строит,

Дом полная чаша и дети сыты,

Моля о прощении, тать мягко стелет,

А черная мельница мелет и мелет,

Не раз уж с деревьев слетали листы.

Забылось убийство, доходы росли

И в честь Губаря ту тропу нарекли,

Где шумной толпою, пшеницу собрав,

Крестьяне к помолу рекою текли.

Но Бог шельму метит. Здоровья бандюги

Болезнью простудной пробиты щиты,

И смерть, словно вой дикой северной вьюги,

Один на один стала с вором «на ты».

Вот так отплатило пробитое сердце,

Но быль неплохая, хоть верьте – не верьте.

 

ЕСЕНИНУ

Что-то тихо в деревне русской,

Не вздыхают тальянок меха,

Ив нечесаных гривы грустно

Нависают над ложем греха.

 

Сколько ж девок под этой тенью

Мяло павшей листвы вороха

И, пропахшие потом и прелью,

Убегали под крик петуха.

 

Нет того, кто споет деревню,

Медью кленов заглянет в село.

Ах, зачем ты в бездверую келью

Себя втиснул под чертополох?

 

Опустел песней город вязевый

И скандальный скорбит кабак,

Где похабник стихи увязывал

Пьяной дракой в разгульный кулак.

 

Грустью Северную Пальмиру

Не тревожит Рязанский трезвон,

Голос бражника в дымном трактире

Взят в полон надмогильным крестом.

 

Отчего скандалист искрящий,

Русь взвалил, да не сдюжив пал,

Для чего над крестьянской пашней

Кудри бронзовые разбросал?

Оскудела Русь, став плачевной,

Занемогла в плену лопуха,

А когда-то над русской деревней

Златоглавый смутьян полыхал.

 

Тихо-тихо в деревне русской,

Не вздыхают тальянок меха,

Лишь лохматые ивы грустно

Нависают над ложем греха.

 

ЗА ОКНОМ ЧАРУЕТ НЕПОГОДЬЕ

За окном чарует непогодье,
На стекле свивая капли в нить.
Вдалеке размыто косогорье,
И реки пугающий гранит.

Дождь сопит, вылизывая глину,
У заборов сникли сорняки,
Ветер пожелтевшие осины
Треплет, раздевая у реки.

Надсадив в разлуке долгой душу
Неуёмной болью и тоской,
У поваленной грозою груши
Я заплачу хищной пустельгой.

Помяну, кто не вернется боле
В дом родной, к ребенку и жене,
Не завидуя их черной доле
И моля, чтоб не досталось мне.

А еще, как стихнет непогодье,
Крася плес цветистою дугой,
Пред иконой за простонародье
Встану я с протянутой рукой.

И упомню тех, в чьи именины
В рощах сок березовый тёк и
Ветер пожелтевшие осины
Раздевал бесстыдно у реки.

 

ТЕПЕРЬ ДАВНО НЕ ПИШУТ ПИСЕМ…

Теперь давно не пишут писем…
Луна, красуясь в темноте,
Стекает патокой по листьям.
Всё спит… Не спится только мне.

Давно. Давно не пишут писем.
А я не смог пера сдержать,
И мчит оно орловской рысью,
Стараясь сердце обогнать.

 

Ты рассмеёшься, прочитавши
Далеких грёз никчёмный блик,
И выбросишь, надменно смявши
Чужой души безмолвный крик.

 

Прости за путанные мысли,
За так негладкие слова,
Которыми я плохо выстлал
Дорогу к тайне волшебства.

Ах, если б довелось поэтом,
Или рассказчиком… А то,
Пишу, как думаю при этом.
Хоть буду и казним за то.

И не оставит строк корявых
Мечта несбыточная след,
Как отблеск в локонах кудрявых
Их не принудит обгореть.

Пусть и давно не пишут писем,
Я напишу. Мне – всё одно;
Больное сердце скачет рысью,
Стегая чувствами перо.

 

ТИХО В НЕПРИВЕТЛИВОМ УГОЛКЕ

Тихо в неприветном уголке,

В копани водица дождевая,

А в тенистом и сыром колке

Опадает ягода лесная.

 

Пономарь на звоннице – ручей,

Серебристым стоном умывает,

Ты ничья и я давно ничей,

Пагуба любовь одолевает.

 

Леса темно-синяя кайма

И полян расстеленная камка,

Отчего же нету мне житья,

Веретье на сердце, а не манка.

 

То ли растоптать, то ли предать

Пустоцвет любви недогорелой.

Или может нагло чье-то взять,

В жлобстве утопая оголтелом?

 

На душе темно – ни то ни сё,

Судороги на тяжелом вздохе,

Как бы вот забросить это всё

И напиться, чтобы стало плохо.

 

Тихо в неприветном уголке,

В копани водица дождевая,

А в тенистом и сыром колке

Переспела ягода лесная.

 

* * *

Я укроюсь

В тиши серебристого леса,

А быть может в болотной печали тюрьмы,

Вспомню там

О разгульных весельях повесы

Или, вдруг, о словах, что бывают немы.

Я умоюсь

Морской бирюзовой волною,

А быть может росой, что дарует туман.

Выпью сам

Из осколков любви пред судьбою

Смесь, в которой гнездится дурман.

Я разденусь

На колком трескучем морозе,

А быть может в дубовом радушье парной.

Подпилю

Кандалы на житейских полозьях

И свободный взлечу, охмелевший, шальной.

А потом,

Уж прости, не смогу не повесой

И как прежде – девицы, гулянки, кабак,

И усну

Под душистой травою у леса,

А быть может, случится совсем и не так.

 

Я ТЕПЕРЬ НЕ ТОТ

Я вернулся… Как ты постарела!
На губах твоих не маков цвет,
А сирень оттенком сине-серым,
Да и взора прежнего уж нет.

Тот блестел, а этот будто жемчуг;
Очень дорог, только помутнел.
Не поет, но так сердечно шепчет,
Что в душе за главное задел.

Шепчет он твоей любовью, мама,
И о том, что все простить готов.
Провалиться б от стыда и срама,
Утеряться б в бесконечность льдов.

Нету сил просить себе прощенья!
В горле ком дыхание сковал…
Режет глаз слеза самосожжения –
В первый раз я сердце надорвал.

Постарела… Милый человечек,
Чем жива еще твоя душа?
Отчего был сух и бессердечен,
Отчего так русским обнищал?

Я вернулся… Как ты постарела!
На губах давно не мак цветет…
Мам, клянусь: – Всё прошлое истлело.
Всё, чем жил, всё время заметет.

Что ценил, бездонно оскудело,
И противен самому мне тот,
Кем я был. С душою опустелой
Умер прежний… Я теперь не тот.

 

ГЛАЗИЩИ

Я такие увидел глазищи,

Распахнувшие городу ширь,

Будто встретился с Девой Пречистой,

Заглянувшей в разнузданный мир!

 

Бирюза по загадочной сини,

Окаёмчатая чернотой,

И разбрызганный тайною иней,

Словно море застило слюдой.

 

Грех-душа, где беспутное свищет,

Да и сердце развратное в пыль –

Всё пропащее стало вдруг лишним,

Всё гулящее кануло в быль.

 

Я случайно увидел глазищи,

Беспорочно открытые в мир…

И другие десятки и тыщи

Стали попросту парами дыр.

 

Все забросив мирские пороки,

Проклиная прожжёную сущь,

Первый раз я карябаю строки

О любви и о святости душ.

 

И молю: – Помоги, Боже, милый!

Рабу божьему помоги...

Как хотелось, такою любимым

Быть, касаясь безгрешной руки!

 

Только я промотал свое время.

Промотал на истрепанных дам.

Отчего я любил это племя?

Что грешил, что выискивал там?

 

А теперь вот увидел глазищи,

Что святою влекут чистотой,

И пишу вам, разгульные тыщи, –

Мой навеки утерян покой…

 

От того, что увидел глазищи,

Распахнувшие светлую ширь,

Будто встретился с Девой Пречистой,

Будто втиснулся в сказочный мир!

 

Я НЕ ВЗНУЗДАН ТОБОЙ, НЕ СТРЕНОЖЕН

Я не взнуздан тобой не стреножен…
Льется зеленью роща к реке.
На лугу бродит рыжая лошадь,
Будто сторож ночной в армяке.

Под горою ручей беспокойный
Подле юной рябины журчит.
Блёклым золотом бережно тронут
Тополь, что, умирая, лежит.

С тихой грустью рябина внимает,
Грозди редкие горько клоня,
Как легко красота угасает,
Ничего впереди не суля.

Всё своим чередом протекает,
Для всего на земле строгий срок
– И закон этот непререкаем,
И владыкой ему только Бог.

Я не взнуздан пока, не стреножен…
Час не твой и пора не твоя
Потому, как не вынут из ножен
Тот клинок, что зарежет меня.

Обожди, может час будет прожит,
И надежда вдруг станет видна.

Не могу в том тебя обнадежить,

Верь сама, если так влюблена.


Одинокая рыжая лошадь,
Будто черною метой на том –
Порознь были с тобою мы в прошлом

Порознь будем с тобою потом.

 

УТРО ОСЕННЕЕ

Утро осеннее – темень и тишь;
Ветром не скрипнет калитка.
Солнце на обод озерных глазищ
Втиснулось розовой ниткой.

Брызнула кровью рябина в окно.
Свесила золото ива
В тканое тёмной водою рядно
С облаком сонным залива.

Давит виски непонятная грусть.
Сердце бултыхнуло чёй-та.
Прячут стыдливо берёзки без блуз
К смелому взору охоту.

Вишнею спелой осинник зардел
На шебуршащей латуни.
Знаю, не первый я осень задел,
И не последний пою ей.

Только пою не опавшей листвой,
Под саксофон и гитару,
Лью я тальянкой аккорд ля-бемоль
На омеднённые травы.

Нотой печаль о свинцовую водь,
Словно ладонь прикасаю.
И, согреваясь от солнечных сот,
О прегрешениях каюсь.

Утро. Неслышно крадется заря.
Плещется озеро бронзой.
Даль облачилась в прощальный наряд
Трепета красок холодных.

Брызжет в глаза бесконечная рыжь,
Клены ссыпают рубины.
Над разноцветьем тоскующих крыш
Лету справляю помины.

 

У ПЕРЕХОДА НА СВЕТЛАНСКИЙ

За серой пеленой багрово,

Листвой играет бриз морской.

Вокзал…

Примерно, полвторого…

Дождь нудно капает скупой.

У перехода на Светланской,

Средь шума, жалкой сиротой

В руках кавказца молодого,

Роняя нежно стон святой,

Красиво флейта тосковала

Презренна черствою толпой…

 

ЗААЛЕЛО НЕБО НАД ПРИГОРКОМ

Заалело небо над пригорком,
Ночь прошла, и стало как-то горько,
Мятая трава не стала пахнуть,
Перестала ты дрожать и ахать.

Засмущались тонкие рябины,
Полыхнувши спелою малиной,
Тихая речушка зарябила,
У которой ты меня любила.

Сердце перестало гулко бухать
И, казалось, туг я стал на ухо,
Ты шептала что-то, растерявшись,
Я стоял, давно уже собравшись.

А всего лишь час назад, голуба,
Ты стонала в распоясье блуда,
А теперь охолодели губы,
Извини, что был бесстыдно грубым.

На прощанье поцелуй бездушный,

Как и я залетный, никчемушный,
Зароптало птичье разногласье,
Не взыщи, пора мне восвояси.

 

КАБЫ СВИЛИСЬ НАШИ ВЗОРЫ

Небо. Синь необозрима.

Тучи клубами висят.

Осень невообразимо

Сыплет огненных лисят

По осинам, ярко-красных,

Рыжих – в убранных полях,

А в губах твоих атласных

И медовых на глазах.

 

В красках сочных утопает

Сердца радостная щемь.

Чувство патокой стекает,

Светом заливая темь.

 

Ах, осенние уборы!

Ах, любовь в преддверье сна!

Кабы свились наши взоры,

Выпил бы тебя до дна.

 

ЛЕРМОНТОВУ

Гроза. Льет дождь. Мундир распахнут.

Прищур холодных и надменных глаз,

В фуражке снятой горка вишен красных

И в облака тень коршуна взвилась.

 

Барьер. Полынью воздух пахнет.

Противники сближаются стремглав…

И упадет поэт, и секунданты ахнут:

Он выстрел сделал в небо, проиграв!

 

И вишни, перемешанные с кровью,

Уснут с поэтом в горьком ложе трав;

Он, Русь любивший невозможной болью,

Они, ростки прекрасные не дав.

 

А лицемер, продажный и никчемный,

Как червь, могильный склеп себе избрав,

Зачахнет где-то, обществу враждебный,

Однажды на дуэли честь поправ.

 

Гроза. Льет дождь. Мундир его распахнут.

Тускнеет скучно медный аксельбант…

И не полынью, спелой вишней пахнет

У Машука, где русский спит талант.

 

ЛЕЧИЛ Я ДУШУ НА СВЕТЛАНСКОЙ

Лечил и я однажды на Светланской

Больную душу рестораном Saint-Tropez.

Разлуку заливал вином испанским,

Топил печаль в армянском коньяке.

 

Мертва любовь, как речка Объяснений;

Бетонный склеп, молочный в нем поток,

Не искры, а ошметки грязной пены

Да глупой чайки жалкий уголек.

 

Упившись там до чертиков, до нити,

До размазни тягучей, до слюней,

Молил охранников: – Поймите, отпустите!

Я это так, чтобы забыть о ней.

 

И за полночь, под лязг и шум портовый,

У входа якорь страстно обнимал,

Потом избитый шлягер Пугачевой

На всю Ивановскую до зари орал.

 

Так и скользила по Владивостоку

Душа, как будто выпав из саней,

Любовь не вняла пьяному пороку:

Переболел и мысли вновь о ней.

 

КЛЁН ЯСЕНЕЛИСТЫЙ

Запахнулся клен ясенелистый
Зеленью у темного пруда,
И, небрежно, лапою обвислой
Гладь волнует, серебро сердя.

То круги листами нарисует,
То на травы выплеснет росу.
Пруд чернеет оком, негодует,
Морща застарелую слезу.

Но однажды, с ветром заигравшись,
Клен разбудит глину в берегу
И, ветвями в глубину забравшись,
Растревожит душу старику.

И вскипит бедняга не на шутку,
Вспеня покрывало добела,
Забормочет и заплещет жутко
Седовласый пруд, дрожа от зла.

И листы обронит в воду с веток,
Сникнув бестолковой головой,
Клен ясенелистый, напоследок
Брося тень на ветхий аналой.

 

ИНЕЙ

Зима суровая.
Распадок.
Скала крутая.
Бледный солнца диск.
На веточке дубовой
Льда нападок,
И ветер, лая,
Треплет жухлый лист.

Подернут лес

Морозною понёвой.
Сугробов стая,
След меж них петлист.
Туман на реку влез

Мохнатою ступнею.
Луна свечою тает,
Воздух чист…

И в этом онемевшем полурае
Вдруг деревце шелковицы грустит!
Откуда ты в неблагодатном крае?
Зачем и кто в снегах тебя растит?
Иль семечко несчастием напрасным
Заброшено неволею судеб,
Иль были к тебе боги безучастны,
Иль приговор природы был нелеп?

А может это ты? Сама, нарочно,

Решила мрак побаловать теплом,

Кокетничая в холоде молочном…

А вдруг, как свет за неродным окном,

Тепла лишь взору, а сама порочна

И так же холодна, как зимний сон?
Но как я рад в таежных диких дебрях
Узреть был позабытый южный стан,

Уснувший среди белогривых гребней

Назло морозу и лесным чертям.
И иней на твоих застывших стеблях
Вернул меня к затерянным годам…

 

ПОРЕДЕЛА ВЕТХАЯ КАЛИТКА

Поредела ветхая калитка,

Накренился съёженный забор.

Проволокой впился ставень хлипкий

В тополя причудливый вихор.

 

Скособочена гнилая крыша,

На ступеньке выщербленный скол.

У завалинки прогрызли мыши

Из соломы сотканный подол.

 

Всё здесь, всё придавит думой сердце

О прошедшем в детстве и потом.

Вишня, что с колодцем по соседству,

Пригорюнилась о чем-то о своем.

 

Мутен взор у постаревшей мамы

И одрябла теплая рука,

Словно у резной облезлой рамы

Око непрозрачного стекла.

 

Милая, прости, что мимоходом

Залетел в родимое гнездо.

Что давно забыл, откуда родом,

Что сказал тебе совсем не то.

 

Поредела ветхая калитка,

Накренился съёженный забор.

Отчего в глазу вдруг стало липко,

Будто сыпануло ветром сор?

 

ОТ КОГО ТЫ БЕРЕМЕННА

От кого ты беременна, тихо шепни.

Выдай тайную страсть переспелой малиной

На щеках, на губах, и засохшую тину

С глаз зеленых своих сколупни.

 

На распятии зоревый блуд мой распни,

Что огнем полыхал над болотною тиной.

Не ругай и забудь, как в душевной грязи

Мы измяли траву и запачкались глиной.

 

От кого ты беременна, тихо шепни…

Помню, как ты горела зарею рябинной,

И казалась та ночь нескончаемо длинной

Под навесом густой бузины.

 

Не своди на меня зло бровей вороных,

Не сжигай мое сердце зардевшей малиной.

А цвети, как тогда белоснежным жасмином,

Источай аромат луговой для других.

 

Обвиняешь? К чему? Слышал, замуж выходишь?

Жаль ли мне? Я не знаю… Простить не прошу.

Ты забудешь меня… Со слезами, но сможешь.

Ну а я?... Может стёжку к другой намощу.

 

От кого ты беременна, все же шепни.

Полыхни от смущения сочной малиной

На губах, и болотною склизкою тиной

Гордый взор от меня навсегда затяни.

 

СКОЛЬКО ХОЧЕШЬ, ОПУСКАЙ РЕСНИЦЫ

Сколько хочешь, опускай ресницы,
Пряча трепет непорочных глаз.
Первого смущения зарницей
О мои слова ты обожглась.

Первый раз испуг твоё дыханье
Притаил в бездонной глубине.
Это первое по-взрослому свиданье
Не сгорит в пунцовой тишине.

Не сотрется в памяти истома
От бесстыдно тискающих рук.
Как, настырной ласкою влекома,
Ты в порочный заступила круг.

Опьянела в жарких поцелуях,
Испытала сладостную дрожь.
А слезинки в бесшабашных струях
Растворил внезапный серый дождь.

Так гори рябиновою гроздью.
Опускай ресницы, пряча стыд.
Нет вины, что вход случайным гостем
Будет в грешный мир тебе открыт…

 

ВОТ И МНЕ НА СЕРДЦЕ ГОЛУБЬ СЕЛ

Вот и мне на сердце голубь сел

И оно, проклятое, забилось.

Может лишку выпил да не ел,

Только шибко девка полюбилась.

 

Полюбилась. Да не та с косой,

А другая, что с короткой стрижкой,

И читаю теплый взгляд немой,

Будто заколдованную книжку.

 

Темные, печальные глаза,

Бархатных ресниц вокруг опушка,

Словно виноградная лоза,

Ягодой манят в свою ловушку.

 

«Ах, моя пропащая душа,

Отчего взобралась ты на паперть? –

К взору обращаюсь, вопроша. –

И за что тебя казнили насмерть?».

 

Взял да сел на мое сердце голубь, сел.

Не приснилось это, не приснилось.

И не жалко, что свободу съел,

Шибко к сердцу девка прилепилась.

 

БРЫЗНУЛА ЗНАКОМАЯ РЯБИНА

Брызнула знакомая рябина
По окну рубиновым вином,
На пригорке стог обмазал спину
Уходящим солнечным теплом.

Рвется взор по выцветшему лугу
К золотому краю за горой,
Где обрывки радужного круга
Невесомой свисли кисеёй.

Ищет он знакомое по далям,
Скрытое забвенья полотном –

То, что в прошлом сердце отстрадало,

И что отложило на потом.

 

Заблудилась отчего-то в осень

Памятью прокисшая душа,

Будто бы в тени печальных сосен,

Тропку потаённую ища.

 

Всё бы в лад, да только не находит

Взор чего-то главного в былом,

И, горюнясь, грустным лугом бродит,

Исцарапанный шиповничным кустом.

 

А ведь было…  Этого не вытрешь,

Не зальешь рубиновым вином,

Даже если сильно опьянеешь,

Наклонясь рябиной за окном.

 

ВЫТРЯХНУЛ

Вытряхнул сердечную суму,

И копался ночь во всякой дряни.

Что со мной случилось, не пойму,

Кто туда заставил сунуть длани.

 

Не было, чтоб пропотел от сна,

И стихов сердечных не карябал…

Отчего же мерзкой желтой жабой

Надо мною тешилась луна?

 

Для чего смеялась россыпь звёзд,

Скаля мне сапфировые зубы,

А заря в малиновые губы

Насосала сок увядших грёз?

 

Вытряхнул... К чему, не знаю сам,

Разгребал грехи до самой рани…

Ведь не верил я ничьим рукам…

И какими был, не знаю, ранен.

 

Что искал в заброшенном саду

Чувств, давно оставшихся за гранью?

Кто посмел предать меня суду,

Этой окровавленною ранью?

 

Тот ли смутный образ из времён,

Что сманил я лживою любовью?

Им ли этой ночью я казнён

И облит рассветной алой кровью?

 

Я сорвал сердечную суму,

Вытряхнул довольно всякой дряни.

Задолжал я образу тому,

И прощенья требовать он  вправе…

 

ОТКУПОРИЛ

Не хотелось, но откупорил больное
В глубине томящейся  души.
Не сказать, что слишком уж пустое,
Но и не такое, чтоб тужить.

Это, как в умеренное лето
Краткий дождь или недолгий зной.
Вроде огорченного наветом
Сердца, утерявшего покой.

Но откупорил. Напрасно ли? Не знаю…
Может, скисло прошлого вино,
А быть может, разузнать не чаял
Изменило ль цвет теперь оно.

Ведь тогда, когда вкусил впервые
Горький хмель отказа твоего,
Между туч небесно-голубые
Окна почернели от него.

Закачалось небо,  заштормило.
Грудь ожгла терзающая боль.
Ты в тот вечер улыбалась мило,
Теребя волан атласных штор.

Всё б забыть, летя напропалую
Сквозь безумство мимолётных встреч.
Так мечталось… Только не могу я
От желанных губ водой утечь.

Не могу забыть ушедший образ,
Серых глаз немую глубину
И пути, поведшие нас порознь,
В ту убийственно короткую весну.

Не хотелось, но откупорил больное
В глубине томящейся  души.
Может и не слишком дорогое,
Но такое, без чего не стоит жить.

 

УХВАТИЛА ТУЧКА

Ухватила тучка золотую нить,

К подолу оборку стала ею шить.

По бурлящей речке золотая пыль,

И твоя улыбка – розовая ширь.

 

Синих глаз озера – глубока любовь,

На носу веснушки, разговор не нов.

Поцелуем вкусным захмелеет взор,

Ты со мною рядом, остальное вздор.

 

Сердца стук, дыханье, будто сажа прядь,

Рыжий и смуглянка, только не разнять.

Не разнять, как тучку с золотым лучом,

Нет на них управы, всё им нипочём.

 

Комментарии