Валерий ДАНИЛЕНКО. «БОЛИТ СЕРДЦЕ, БОЛИТ…». К 130-летию памяти М.Е. Салтыкова-Щедрина

 

Валерий ДАНИЛЕНКО

«БОЛИТ СЕРДЦЕ, БОЛИТ…»

К 130-летию памяти М.Е. Салтыкова-Щедрина

     

Ни о чём не болит сердце

такою острою болью, как об отечестве.

М.Е. Салтыков-Щедрин

 

В 1839 г. лицеист Миша Салтыков познакомился с Михаилом Васильевичем Петрашевским (1821-1866). Он окончил Царскосельский лицей в 1839 г. Общение с ним у М.Е. Салтыкова продолжалось и после того, как в 1844 г. он сам закончил обучение в этом лицее.

С 1844 г. в доме Михаила Петрашевского проходили «пятницы», на которые приходили молодые люди, оппозиционно настроенные к российской власти. Среди этих людей оказался и М.Е. Салтыков. «Пятницы» М.В. Петрашевского, а также и статьи Виссариона Григорьевича Белинского (1811-1848) зажгли в его душе идеалы французских социалистов-утопистов.

Особую известность в России получили идеи Шарля Фурье (1772-1837).

Каким представлял себе французский социалист идеальный общественный строй – строй гармонии? Этот строй он называл также ассоциативным, поскольку основной ячейкой «нового хозяйственного и социетарного мира» он считал ассоциацию людей, названную им фалангой. Французский социалист мыслил планетарно: он мечтал о том, что сеть таких ассоциаций, в каждую из которых войдет приблизительно 1600 человек, охватит в конечном счёте весь земной шар.

В начале книги «Новый хозяйственный социетарный мир» (1829) Ш.Фурье писал: «Заглавие “Новый хозяйственный мир” показалось мне наиболее точным для обозначения этого прекрасного социетарного порядка, который среди прочих свойств обладает свойством создавать трудовое притяжение: при нём увидят, как наши празднолюбцы, даже щеголихи, будут на ногах с четырёх часов утра, зимой и летом, чтобы с жаром отдаваться полезным работам – уходу за садами и за птичниками, занятиям домоводством, фабричным производством и другим, в отношении которых механизм строя цивилизации внушает отвращение всему богатому классу» (Утопический социализм. Под ред. А.И. Волошина. М., 1982. С.265).

М.В. Петрашевский пропагандировал идеи Ш.Фурье и других французских социалистов. За это ему пришлось расплатиться ссылкой в Сибирь. С 1856 г. он жил в Иркутске. За выступление против местных властей он был выслан в 1860 г. в то самое село, в котором почти через сорок лет будет отбывать свою ссылку В.И. Ленин, – село Шушенское Минусинского округа. После новых переселений в 1862 г. в селе Бельское Енисейского округа М.В. Петрашевский умер в своём доме от кровоизлияния в мозг.

М.Е. Салтыков не стал фурьеристом, но в значительной мере именно под влиянием идеалов французских социалистов и принципов Великой французской революции он формировал свои политические взгляды в молодости.

В книге «За рубежом» (1881) М.Е. Салтыков-Щедрин вспоминал об идеалах, идущих из Франции. Он писал: «С представлением о Франции и Париже для меня неразрывно связывается воспоминание о моём юношестве, то есть о сороковых годах. Да и не только для меня лично, но и для всех нас, сверстников, в этих двух словах заключалось нечто лучезарное, светоносное, что согревало нашу жизнь и в известном смысле даже определяло её содержание. Как известно, в сороковых годах русская литература (а за нею, конечно, и молодая читающая публика) поделилась на два лагеря: западников и славянофилов... Я в то время только что оставил школьную скамью и, воспитанный на статьях Белинского, естественно, примкнул к западникам. Но не к большинству западников (единственно авторитетному тогда в литературе), которое занималось популяризированием положений немецкой философии, а к тому безвестному кружку, который инстинктивно прилепился к Франции. Разумеется, не к Франции Луи-Филиппа и Гизо, а к Франции Сен-Симона, Кабе, Фурье, Луи Блана и в особенности Жорж Занда. Оттуда лилась на нас вера в человечество, оттуда воссияла нам уверенность, что "золотой век" находится не позади, а впереди нас... Словом сказать, всё доброе, всё желанное и любвеобильное – всё шло оттуда… Мы не могли без сладостного трепета помыслить о "великих принципах 1789 года" и обо всём, что оттуда проистекало» (Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч. в двадцати томах. Т.14. М., 1972. С.111-112).

В 1848 г. в журнале «Отечественные записки» была опубликована вторая повесть М.Е. Салтыкова – «Запутанное дело». Её главный герой – Иван Мичулин. Как и главный герой его первой повести «Противоречия» Андрей Нагибин, Мичулин ищет, но не может найти своего места в этом лучшем из миров. Однако в первой повести на первый план выдвинуты нравственные вопросы, тогда как во второй – политические.

Иван Мичулин – сын бедного помещика. Когда ему исполнилось двадцать лет, он отправился в Петербург, чтобы найти себе место работы. Он искал это место очень долго, да так и не нашёл. К кому он ни обращался, повсюду получал отказ. Время от времени он видел богачей, разъезжающих по столице в своих роскошных каретах. В его сознании возникла мысль о том, что он лишний на этом свете:

«Все, решительно все оказывались с хлебом, все при месте, все уверены в своём завтра; один он был будто лишний на свете; никто его не хочет, никто в нём не нуждается, как будто бы и век ему суждено заедать даром хлеб, как слабому, малоумному младенцу. Один он не может определительно сказать, что будет с ним завтра» (там же. Т.1. М., 1972. С.207).

Думал Иван, думал, да так толком ничего и не надумал. Вот так стал завязываться клубок его запутанного дела:

«"Ведь хоть бы этот князь! – думал он, – вот он и счастлив, и весел... Отчего ж именно он, а не я? Отчего бы не мне уродиться князем?"

И мысли всё росли и росли и принимали самые странные формы.

– Да что же я, что же я такое? – повторял он, с бессильною злобой ломая себе руки, – ведь годен же я на что-нибудь, есть же где-нибудь для меня место! где ж это место, где оно?» (там же).

Ответа на этот вопрос вконец измученный Иван Мичулин не мог найти, но ему приснился сон, который в какой-то мере открыл ему глаза на его положение.

«Разом очутился Иван Самойлыч в пространстве и во времени, в совершенно неизвестном ему государстве, в совершенно неизвестную эпоху, окружённый густым и непроницаемым туманом. Вглядываясь, однако ж пристальнее, он не без удивления заметил, что из тумана вдруг начинает отделяться бесчисленное множество колонн и что колонны эти, принимая кверху всё более и более наклонное положение, соединяются наконец в одной общей вершине и составляют совершенно правильную пирамиду. Но каково же было изумление бедного смертного, когда он, подойдя к этому странному зданию, увидел, что образующие его колонны сделаны вовсе не из гранита или какого-нибудь подобного минерала, а все составлены из таких же людей, как и он» (там же. С.265).

Изумление Ивана Самойловича достигло своего апогея, когда среди приснившихся ему людей он увидел самого себя!

«Кровь несчастного застыла в жилах, дыханье занялось в груди, голова закружилась, когда он увидел в самом низу необыкновенно объёмистого столба такого же Ивана Самойлыча, как и он сам, но в таком бедственном и странном положении, что глазам не хотелось верить. И действительно, стоявшая перед ним масса представляла любопытное зрелище – она вся была составлена из бесчисленного множества людей, один на другого насаженных» (там же).

Повесть «Запутанное дело» заканчивается смертью Ивана Самойловича Мичулина. Мучения её главного героя закончились, но мучения её автора только начались. Третье отделение канцелярии – высшего органа политической полиции при Николае I – признало эту повесть опасной. В пирамиде, которая приснилась Мичулину, оно заподозрило аналогию с общественным устройством России: на её вершине – царь, а внизу – угнетённая и обездоленная народная масса.

В 1848 г. по воле Николая I за повесть «Запутанное дело» М.Е. Салтыков оказался в вятской ссылке. Эта ссылка была своеобразной: в течение семи с половиной лет М.Е. Салтыков с энтузиазмом служил чиновником в вятском губернском правлении.

В конце 1855 г. Александр II разрешил М.Е. Салтыкову вернуться из вятской ссылки в Петербург. В течение 1856-1857 г. он публиковал свои «Губернские очерки» в катковском «Русском вестнике». Он подписал их псевдонимом Николай Иванович Щедрин. Они сделали его знаменитым. Вятку в них он называет Крутогорском.

После смерти Николая I в 1855 г. М.Е. Салтыков-Щедрин выдвинул для себя на первый план три идеала – свободу, развитие и справедливость. В рассказе «Имярек» он писал о себе в третьем лице: «Лозунг его в то время выражался в трёх словах: свобода, развитие и справедливость. Свобода – как стихия, в которой предстояло воспитываться человеку; развитие – как неизбежное условие, без которого никакое начинание не может представлять задатков жизненности; справедливость – как мерило в отношениях между людьми, такое мерило, за чертою которого должны умолкнуть все дальнейшие притязания» (там же. Т.9. М., 1988. С.437).

Успехи М.Е. Салтыкова-Щедрина на чиновничьем поприще в Вятке оказались настолько внушительными, что Александр II счёл возможным назначить его в 1858 г. на пост вице-губернатора в Рязани. Он занимал высокие чиновничьи посты и в других городах – Твери, Пензе и Туле. Только в 1868 г. он ушёл в отставку с государственной службы и полностью отдался литературной работе.

Административная служба позволила М.Е. Салтыкову-Щедрину увидеть Россию с высоты птичьего полёта. Об этом свидетельствуют такие его произведения, как очерки глуповского цикла и «История одного города».

Щедринские очерки глуповского цикла – «Наши глуповские дела», «Глупов и глуповцы», «Глуповское распутство» – были написаны в 1862 г. Самое печальное состоит в том под городом Глуповым подразумевается вся Россия. В число их героев начинает вписываться Иванушка-дурак.

В очерке «Наши глуповские дела» город Глупов уподобляется горшку, в верхней части которого живут глуповцы отборные, а в нижней – Иванушки:

«Хотя мы сами и урождённые глуповцы, но глуповцы, так сказать, отборные, всплывшие на поверхность нашего родного горшка. О том, что происходило там, в глубине горшка, мы не тужили; мы знали, что там живут Иванушки (Иванушки, да ещё глуповские – поди, раскуси такую штуку!)… Жизнь наша была постоянным праздником: мы пили, ели, спали, играли в карты, подписывали бумаги и, подобно сказочной Бабе-яге, припевали: “Покатаюся, поваляюся на Иванушкиных косточках, Иванушкина мясца поевши!”» (там же. Т.3. М.:, 1965. С. 492-493).

В «Истории одного города» (1869) речь идёт об истории России в период с 1731 г. по 1825. Эта история в изображении М.Е.Салтыкова-Щедрина ужасна. Ею управляли такие градоначальники, как Брудастый, при первой встрече которого с глуповцами он произнёс только одно предупреждение: «Не потерплю!», Прыщ, который оказался с фаршированной головой, Угрюм-Бурчеев, который до основания разрушил Глупов, Перехват-Залихватский, который упразднил науки и т.п.

Хорошо, что М.Е. Салтыков-Щедрин начал историю Глупова с 1731 г. Если бы он прошёлся по всей русской истории, общая картина вышла бы ещё более удручающей. Однако о её начале его глуповский летописец в иносказательной форме упоминает.

Глуповцы прежде прозывались головотяпами. Не было между ними правды. Пошли они искать себе князя. Первые два князя им отказали, но с третьим дело пошло на лад.

«– Ладно. Володеть вами я желаю, – сказал князь, – а чтоб идти к вам жить – не пойду! Потому вы живете звериным обычаем: с беспробного золота пенки снимаете, снох портите! А вот посылаю к вам, заместо себя, самого этого новотора-вора: пущай он вами до́ма правит, а я отсель и им и вами помыкать буду! Понурили головотяпы головы и сказали:

– Так!

– И будете вы платить мне дани многие, – продолжал князь, – у кого овца ярку принесёт, овцу на меня отпиши, а ярку себе оставь; у кого грош случится, тот разломи его на́четверо: одну часть мне отдай, другую мне же, третью опять мне, а четвертую себе оставь. Когда же пойду на войну – и вы идите! А до прочего вам ни до чего дела нет!

– Так! – отвечали головотяпы.

– И тех из вас, которым ни до чего дела нет, я буду миловать; прочих же всех – казнить.

– Так! – отвечали головотяпы.

– А как не умели вы жить на своей воле и сами, глупые, пожелали себе кабалы, то называться вам впредь не головотяпами, а глуповцами» (Салтыков-Щедрин М.Е. Избранные сочинения. М., 1989. С.23).

Легко ли любить Россию? М.Е. Салтыков-Щедрин не только неистово ненавидел её пороки, но и безумно её любил. В «Убежище Монрепо» (1879) он писал: «Я люблю Россию до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России. Только раз в жизни мне пришлось выжить довольно долгий срок в благорастворённых заграничных местах, и я не упомню минуты, в которую сердце моё не рвалось бы к России. Хорошо там, а у нас… положим, у нас хоть и не так хорошо… но, представьте себе, всё-таки выходит, что у нас лучше. Лучше, потому что больней. Это совсем особенная логика, но всё-таки логика, и именно логика любви. Вот этот-то культ, в основании которого лежит сердечная боль, и есть истинно русский культ. Болит сердце, болит, но и за всем тем всеминутно к источнику своей боли устремляется» (Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч. в 20 томах. Т.13. М., 1971. С.334).

Глуповские типажи возникали у М.Е. Салтыкова-Щедрина во время его административной службы. Они свидетельствовали о том, что преобразовать Россию административным путём невозможно. Писателю приходилось с этих пор уповать на её интеллигенцию и народ, о котором он обобщённо говорил как об Иванушках.

 Общая оценка, которую писатель дал российской интеллигенции, оказалась низкой. Её отличительный признак – актёрство.

Актёрское мастерство позволяет интеллигентному человеку изображать из себя благонамеренного и благонадёжного гражданина своего отечества. «Мы всю Россию поделили, – писал в связи с этим М.Е. Салтыков-Щедрин, – на два лагеря: в одном – благонамеренные и благонадёжные, в другом – неблагонамеренные и неблагонадёжные» (там же. Т.13. С.300).

Так было, так есть, так будет. Благонамеренному присущи два главных качества – хороший образ мыслей и хорошее поведение.

 «Отличительный признак хорошего образа мыслей есть невинность, – поясняет М.Е. Салтыков-Щедрин. – Невинность же, с своей стороны, есть отчасти отсутствие всякого образа мыслей, отчасти же отсутствие того смысла, который даёт возможность различить добро от зла» (там же. Т.6. М., 1968. С.11-12).

Хорошее поведение в свою очередь держится на способности благонамеренного к подчинению. М.Е. Салтыков-Щедрин иронизирует: «Самый сложный из всех организмов, тот, который покорил себе прочие организмы и даже ограничил свободу стихий, одним словом, сам человек подчиняется легче других, подчиняется не только без всяких усилий, но даже с некоторым энтузиазмом» (там же. С.242).

Был у нас такой писатель – Нестор Васильевич Кукольник (1809-1868). Свою готовность к беспрекословному подчинению он выразил такой запоминающейся фразой: «Прикажут – завтра же буду акушером» (там же. Т.10. М., 1970. С.8).

В готовности к исполнению приказов М.Е.Салтыков-Щедрин видел весьма характерную черту благонамеренного русского человека. Он писал во введении к книге «Господа ташкентцы» (1870):

«Прикажут – и Россия завтра же покроется школами и университетами; прикажут – и просвещение, вместо школ, сосредоточится в полицейских управлениях. Куда угодно, когда угодно и всё, что угодно. Литераторы ждут мания, чтоб сделаться акушерами; повивальные бабки стоят во всеоружии, чтоб по первому знаку положить начало родов спомогательной литературе. Все начеку, всё готово устремиться куда глаза глядят. По-видимому, такая всеобщая готовность должна бы произвести в обществе суматоху и толкотню. Однако ж ничего подобного не усматривается. Везде порядки, везде твёрдое сознание, что толкаться не велено. Но прикажите – и мы изумим мир дерзостными поступками» (там же).

Вопрос об Иванушках был для М.Е. Салтыкова-Щедрина больным вопросом, поскольку он был вопросом о судьбе русского народа. Несмотря на своё дворянское происхождение, по духу он чувствовал себя мужиком.

М.А. Унковский вспоминал: «Речь самого Салтыкова была пропитана народными оборотами, что объясняется тем, что он детство провёл в деревне, среди крестьян, и впоследствии, по роду своей службы, имел дело с простым народом. Михаил Евграфович всегда волновался, когда готовился иметь дело со светскими людьми, и часто говорил о себе: “Я – мужик”» (М.Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. М., 1957. С.661).

Чувство родства с простым русским народом, вместе с тем, не могло примирить писателя с его раболепием перед произволом власть имущих. Он писал: «И как бы я ни был предан массам, как бы ни болело моё сердце всеми болями толпы, но я не могу следовать за нею в её близоруком служении неразумию и произволу» (Тюнькин К. Салтыков-Щедрин. М., 1989. С.362).

А.С. Бушмин писал: «Источником постоянных и мучительных раздумий писателя служил поразительный контраст между сильными и слабыми сторонами русского крестьянства. С одной стороны, крестьянство представляло собою огромную силу, проявляло беспримерный героизм в труде и способность превозмочь любые трудности жизни; с другой – безропотно, покорно терпело своих притеснителей, слишком пассивно переносило гнёт, фаталистически надеясь на какую-то внешнюю помощь, питая наивную веру в пришествие добрых начальников. Зрелище пассивности крестьянских масс диктовало Щедрину страницы, исполненные то лирической грусти, то щемящей тоски, то скорбного юмора, то горького негодования» (Бушмин А.С. Сказки Салтыкова-Щедрина. М., 1960. С.111).

Эти слова имеют отношение не только к крестьянству, но и ко всему нашему народу. О счастье всего нашего народа болело сердце великого писателя. В книге «Убежище Монрепо» он писал: «Я желал видеть моё отечество не столько славным, сколько счастливым – вот существенное содержание моих мечтаний на тему о величии России, и если я в чём-нибудь виноват, то именно только в этом. По моему мнению, слава, поставленная в качестве главной цели, к которой должна стремиться страна, очень многим стоит слёз; счастье же для всех одинаково желательно и в то же время само по себе составляет прочную и немеркнущую славу. Какой венец может быть более лучезарным, как не тот, который соткан из лучей счастия?» (там же. Т.13. С.334-335).