Вячеслав ЛЮТЫЙ. РОДОВЫЕ ПРЕДАНИЯ И ПРАВОСЛАВНАЯ СУДЬБА. Юрий Кузнецов и духовный стержень его поэзии

Вячеслав ЛЮТЫЙ

28.01.2015

1956

2

Вячеслав ЛЮТЫЙ

РОДОВЫЕ ПРЕДАНИЯ И ПРАВОСЛАВНАЯ СУДЬБА

Юрий Кузнецов и духовный стержень его поэзии

Вот уже почти двенадцать лет прошло со дня кончины Юрия Кузнецова. Его творчество обрело биографическую законченность и теперь рассматривается как путь от одной вехи – к другой, от первоначального поиска главной поэтической идеи – к высказыванию окончательному, в свете которого всё предшествующее приобретает особый смысл и динамику развития.

Между тем, до сих пор не прекращается глухой спор вокруг эстетики и духовного стержня поэзии Кузнецова. Одни считают его гениальным поэтом; другие с пренебрежением, достойным лучшего применения, отзываются о его попытке стянуть разрыв дохристианской мистической жизни русского человека – и его более поздних евангельских трудов и подвигов.

Мы знаем, что, по существу, на пустое место в архаические времена пришёл к евреям Ветхий Завет – когда и нравственных привычек не было у этого древнего дикого племени, когда отсутствовала сокровенная общая жизнь с природой и прежние верования и начатки философии не спорили с Откровением, ошеломляющим и часто зримым. Другое дело – поздние славянские века: со своей мистикой, соединением в общий круговорот жизни человека и окружающей его среды. Глубокие взаимоотношения с полем, лесом, водой, небом отличали принявшего крещение русского крестьянина или охотника от древнего еврея, жившего порой в скудном пустынном месте, где всё внешнее служило лишь удовлетворению практических нужд, составляло часть его бытовой жизни.

Такое несовпадение обстоятельств, в которых произошли явления Ветхого и Нового Заветов, для славянства нуждается в дополнительном осмыслении. Во внимании к душевному устройству наших предков, в поиске тех человеческих качеств, что нашли своё продолжение в последующих поколениях, для которых православные подвижники стали безусловными фигурами русской жизни. Невозможно начать заново историю рода с момента его преломления в духовном и мистическом смысле. И нельзя требовать от православного человека достоинств русского воина, землепашца, строителя – без объяснения его родовых черт, общих и для «крещёной» эпохи, и для былинных столетий.

В самом общем «контурном» смысле, Юрий Кузнецов занимался именно этой стороной нашего бытия, которое чуткое око поэта видело в сиюминутных проявлениях современной жизни. Его перо обращалось к мифу, и таким образом снимались пунктуальные стяжки времён и событий, а существование героев соединялось с общим иррациональным полем, где мистика происходящего органически связана с непрерывностью русского и славянского рода.

Поэмы о Христе венчают художественный путь поэта. В них в полной мере отразилось его представление о главном смысле человеческой истории. Надо сказать, что современность перенасыщена самой положительной дидактикой, с одной стороны – и неустанным навязыванием всякой низости, с другой. Причём падение в нравственную бездну очень часто сопровождается сострадательной и психологически убедительной риторикой, которая отвлекает человека от высоких задач и убеждает его в необходимости непрестанного внимания к собственной личности. Это вербальные координаты нашей эпохи, и с ними необходимо считаться. Потому так важно было для Юрия Кузнецова воссоздать облик «живого» Христа, обладающего психологическими приметами, которые, несомненно, присутствуют в Евангелии, но – как будто спрятаны за значительными событиями и кажутся мимолётными и почти необязательными. Так, в Кане Галилейской Спаситель не хотел являть чудо, но Мать попросила его об этом, – и здесь подразумевается некая скрытая от внешнего взгляда коллизия. Христос отвечает Иуде в момент пленения: делай, что решил, – и можно только догадываться, какие чувства охватывают Его в эти мгновения. Лишь тоска в Гефсиманском саду стала психологическим источником, получившим дальнейшее художественное развитие, все иные оттенки переживаний, вполне понятные подготовленному человеку, отодвинуты на второй план. Они нуждаются в тонкой расшифровке и объяснении, которое станет очевидным для любого читателя священного текста.

Стоит заметить и то, что описание Райского Сада у Кузнецова насыщено символами и знаками, а происходящее отличается зримыми деталями и характеристиками. Сам же образный срез мистического мироздания в поэме «Рай» находится в полном согласии со всеми другими произведениями поэта. Перед нами – панорама прошлого, настоящего и будущего, с которой сдёрнута плотная пелена материального, и обнажена бытийная суть. В этой непостижимой картине есть место человеку и миру, Богу и великому замыслу о Создании.

Однако и теперь встречаются суждения, в которых имя Кузнецова предстаёт в каком-то творчески-бытовом контексте, а интонация разговора о нём носит приятельский и снисходительный характер. Нет сомнений, всякое воспоминание о мастере дополняет его портрет. Тем не менее, есть вещи вторичные и по значению обманчивые, которые время от времени претендуют на «последнюю правду» о художнике, снижают значение созданного им, а саму его фигуру составляют из черт ничтожных, очень часто являющихся отражением личности повествователя и специфики его приземлённого зрения.

Поэзия Юрия Кузнецова – парадоксальная художественная вселенная, которую можно понять лишь изнутри. Но прежде – уяснив собственную роль: и в соотношении с родовыми преданиями, и в контексте общей православной судьбы. Только тогда этот таинственный и чудесный мир откроется внимательному и бережному читателю и обнажит свои законы.

Воронеж