Анастасия КОБОЗЕВА. «КРУПИНКИ» МИНУВШЕГО ВЕКА. «Живая земля» и «Исцеление» Владимира Крупина

 

Анастасия КОБОЗЕВА 

«КРУПИНКИ» МИНУВШЕГО ВЕКА

«Живая земля» и «Исцеление» Владимира Крупина

 

Из всей современной прозы самые положительные эмоции у меня вызывают рассказы Владимира Крупина. Душевные, проникнутые теплотой и юмором воспоминания не сравнимы с грубой, вызывающей прозой, встречающейся на книжных стеллажах. Интересно, что книги Владимира Крупина в таких крупных московских книжных магазинах как «Читай-город» и «Молодая гвардия» вовсе отсутствуют. Последние произведения Владимира Крупина опубликованы в двух журналах: подборка «Живая земля», которая объединяет произведения разных лет, в красноярском журнале «День и ночь» и рассказ «Исцеление» в январском номере «Нашего современника».

Владимир Крупин – младший современник писателей-«деревенщиков». Его старшими товарищами были такие известные писатели, как Валентин Распутин и Василий Белов. Сам же Владимир Николаевич ни в коем случае не ставит себя вровень с ними, о «великих» он всегда отзывается с уважением, восхищением. Тем не менее, его творчество само по себе оригинально и самобытно. Пишет рассказы и повести он уже более полувека, имеет свой круг поклонников и почитателей. Однако в последние годы новые сборники не появляются, а старые канут в лету. Достаточно подробно его творческий путь описывает Татьяна Кошурникова в статье, посвящённой 70-летию писателя. Спектр его творчества многомерен, но всё оно движется от вымысла к реальности, от воображения к воспоминаниям, что отмечает и Кошурникова: «путь В.Н. Крупина от прозы художественной к прозе публицистической, от «деревенского» направления – к религиозно-патриотическому, православному – естественный и закономерный путь духовного взросления и созревания».

«Живая земля» – название одного из рассказов сборника. Все они объединены одной мыслью – благодарность родине, а именно Вятской земле. От общих понятий преклонения перед русской землей: «А земля родины, которую зашивали в ладанку уходящим на фронт, это свято. А земелька с могил родных, которую брали с собой, когда находили ещё одну родственную могилу и везли на неё эту землю как поклон, как привет, как благословение родины» автор переходит к личным воспоминаниям: «Очень помню, когда уезжал из нашего села мой друг Вовка Агафонцев – его отца куда-то перевели, – и уже погрузили вещи на машину, и я вдруг, даже неожиданно для себя, в каком-то порыве побежал к своему дому, наскрёб с завалинки пригоршню жёлтого песка, завернул его в газетку и принёс Вовке». Талант «жизнеописателя» отражается в каждом произведении Владимира Крупина так, что читатель сам ощущает себя на месте главного героя.

 Из всей подборки журнала «День и ночь» главным можно назвать рассказ «Отец, я ещё здесь». Автор пишет непосредственно о Вятской земле, только о «малой» родине, родине своих родителей: «Уже давно меня никуда не тянет, только на родину, в милую Вятку и в Святую землю. Святая земля со мною в молитвах, в церкви, а родина… родина тоже близка. И если в своём родном селе, где родился, вырос, откуда ушёл в армию, в Москву, бываю всё-таки часто, то на родине отца и мамы не был очень давно. И однажды ночью, когда стиснуло сердце, понял: надо съездить». Тридцатилетняя тоска по родине и страх не увидеть её вновь обостряют восприятие героя. Старый дом отца навеивает мечты о возможном будущем: «Но можно же и так, вдруг взорлил я: остатки силёнок ещё есть, вырву дом из лопухов и крапивы, изгородь и калитку излажу, баньку сооружу, кто-то и поможет…», а пошлая современность рассеивает все фантазии: «Притопнул – передо мной, как вызванная в сказке Сивка-бурка, вещая каурка, стоял автобус. Вот только управляли кауркой не добрые молодцы русские, а южные крикливые люди. Водитель-то был русский, но деньги с меня взяли они. Почему они командовали? Людей в автобусе было мало: старухи, впереди молодая пара. Новое испытание подстерегало меня – сзади кресла водителя была большая фотография обнажённой девицы в офицерской фуражке».

Грубое столкновение с действительностью сглаживается во второй части рассказа, когда герой приезжает в деревню матери – Мелеть. Там он уже не один – его встречает двоюродный брат с женой. Появление второго персонажа помогает глубже раскрыть чувства Владимира, ведь «Родня – великое слово! Да, родню нам даёт судьба, друзей мы выбираем сами. Но как говорила мама: «Свой своему поневоле друг». Вот это «поневоле» с годами превращается в щемящую необходимость помнить о родне, вызывает в душе неистребимое чувство древней, кровной связи».

Главной темой их разговора становится отец, как олицетворение родины. Вообще во всех диалогах выделяется «крупинский» юмор, его лёгкая ирония. Ещё одна черта – краткие и бытовые фразы, которые в сочетании с шутками создают ощущение истинно русской беседы: «Молодая продавщица и древние старухи воззрились на нас. Гену они сразу узнали, а вскоре и меня.

– Это ведь ты тогда-то яблоки воровал?

–  Я, – признался я, дивясь требовательной народной памяти. Менялись системы, гибли и возникали государства, устаревала одна идеология, её сменяла другая, но для Аргыжа, русской деревни, было важно, что пятьдесят пять лет назад в ней произошло чрезвычайное событие: внуки Семёна Ефимовича украли яблоки. Нет, теперь я понимаю, что с тех пор история России пошла иначе. Солнце взошло с запада: внуки Семёна Ефимовича пошли на воровство».

Своеобразный взгляд на мир Владимира Крупина проявляется во всём. От ярких и при этом неискусственных диалогов:

«– Ты ведь в Иерусалиме был? Святая земля. Мне уж не побывать.

– Ты и так всю жизнь на святой земле прожил. На русской».

До невероятно «живого» восприятия окружающих вещей. К примеру, в рассказе «Четыре немецких пишущих машинки»  он наделяет машинки поистине человеческими качествами, а свои взаимоотношения с ними передаёт не иначе, как дружескими: «Вначале «Бисмарк» и «Юнис» стояли вместе, но работа моя как-то не шла. Было такое ощущение, что им и без меня хорошо, и без работы неплохо. Думаю, они даже как-то общались. И то сказать, у них была одна родина, обе попали на чужбину, было, о чём поговорить. «Бисмарк» пережил две войны, а «Юнис» была дамочка современная. При «Юнис» старик «Бисмарк» как-то спотыкался, становился косноязычен, а «Юнис» начинала быть какой-то игривой. Хулиганила даже». Весь текст дышит лёгкой иронией, автор даже сам замечает, что «может, это кому-то и смешно, что я наделяю машинки человеческими качествами», тем не менее, великолепно рисует жизнь своих печатных машинок. В этом рассказе особенно ярко отображена самобытность автора; его своеобразный взгляд на мир делает ирреальными даже самые обыденные события. Возможно, поэтому большая часть произведений и строится на основе воспоминаний, ему просто не требуется вымысел, его окружающий мир и так полон чудес.

Необыкновенно яркое восприятие действительности подчёркнуто в рассказе «Исцеление», где герой, несмотря на возраст, не только перелезает через заборы и нарушает все правила безопасности, но и переживает духовное «перерождение». Герой по настоянию отца Тихона ложится в больницу. Врачи «настроены решительно», будто бы желая не вылечить, а залечить больного. Не спасает Владимира и добродушный юмор, столкнувшись с холодным врачебным непониманием:

«– Икота?

– Бывает. Но скажу: икота, икота, иди на Федота, с Федота на Якова, с Якова на всякого, то без всякого лекарства проходит.

Нет, врачиха, а ведь молодая ещё, была без эмоций».

Исцеление не физическое, а духовное ждёт героя после купания в святом источнике около церкви Рождества Христова в Беседах. Но главной темой является не лечение героя, хоть значительная часть текста и посвящена его приключениям, а его воспоминания о «старших» современниках – Валентине Распутине, Василии Белове, Викторе Астафьеве и Анатолии Заболоцком, которые были не только примером для подражания, но и товарищами Владимира Крупина. Как часто бывает в жизни, самыми важными и запоминающимися для героя становятся вроде бы незначимые внешне вещи, к примеру, чаепитие с Валентином Распутиным: «Сорок три года. Это же сотни чаепитий, то у него, то у меня. Как он описывал заварку чая, так и заваривал. Процедура, священнодействие. Ополаскивал чайник, разогревал. Заварку клал бережно, но не экономил. Смеялся, вспоминая анекдот: «Евреи, не жалейте заварки». Смешивал чаи. Добавлял привезённого чая «Курильского» или «Золотого корня». У него и жена Света такая же была, как он, чаёвница. «У нас может быть всё самое скромное, но не чай». Или воспоминание, как искали игрушку дочери Белова: «И вдруг Анечка в голос зарыдала, у куклы с ноги где-то соскочила туфелька. И что? Василий Иванович велит таксисту поворачивать. «Вася, опоздаем!» – Ольга Сергеевна нервничает. Но Василий Иванович не может огорчить Анну Васильевну. Возвращаемся и, четыре взрослых человека, ползаем по квартире, ищем туфельку. И находим! И вновь едем. И едем, и успеваем. Оказывается, вылет задержали на сорок минут». Из таких мелочей складываются портреты писателей, какими не увидишь их ни в биографии, ни даже сквозь собственные произведения. Говоря о других, о себе автор отзывается с некоторой иронией: «И вот, идём рядом, мой сыночек прыгает и прикрикивает в такт: «А мой-то папа выше! а мой-то папа выше!». У меня ноги подкосились: быть выше, и кого? Белова?».

Сергей Арутюнов, завершая статью о Владимире Крупине, пишет: «Владея такими алмазами, Владимир Крупин в полном праве может рассчитывать не только на прозорливых цеховых критиков, но и на сотни тысяч будущих благодарных чтецов». Но могут ли найтись новые, молодые читатели, если произведения можно увидеть только в толстых журналах? Зато на полке бестселлеров можно встретить Гузель Яхину, «Брисбен» Водолазкина и ещё несколько премиальных авторов. Их тексты отличаются динамичностью, нанизыванием событий и героев, но есть ли в них глубинный смысл? Проза Владимира Крупина, на мой взгляд, – уникальное явление русской литературы. Как сам он пишет в одном из своих коротких рассказов: «Когда есть что сказать, зачем сюжет? Если нечего сказать, пусть тебя не читают. Не бессовестно ли надувать мыльный пузырь выдуманных событий, для видимости похожих на жизненные?». Не зря небольшие истории, не выдуманные, а вышедшие из души автора, называются «крупинками». Даже в самом названии есть нечто родное и душевное. Тенденция современных писателей – если говорить о родине, так только о «чернухе» и упадке России. Владимир Крупин не мечтатель, он реалист, видит все изъяны и недостатки нашей страны, но любит её даже такой. Как любят родители своих детей, какими бы они ни выросли. Хочется увидеть молодых писателей с реалистичным взглядом, которые смогут перенять и развить настроение Владимира Крупина, создав новый виток истории корневой русской литературы.