Вадим АНДРЕЕВ. ИРОД И СОЛОМЕЯ. Триптих

 

Вадим АНДРЕЕВ

ИРОД И СОЛОМЕЯ

Триптих

 

1.

Среди блудниц Ершалаима,

в греховных помыслах паря,

она была неповторима,

как жемчуг в скипетре царя.

 

У трона, в толчее потешной,

пленила нежным взором всех –

дитя, рожденное для грешных

в эпоху Ирода утех.

 

Она росла в парче и лоске,

и расцвела живым цветком,

от сверстниц отличаясь взрослым,

надменным нравом и умом.

 

И, несмотря на лень и праздность, 

освоила с младых ногтей

искусство плотского соблазна

и философию страстей.

 

А рядом что-то зрело, пело,

советуя, как жить, как быть,

и что, торгуя юным телом,

можно и черта соблазнить.

 

Волшебное оружье – юность

с гарантией горячих ласк,

расшевелит любые струны,

любую плоть, любую масть.

 

Но будь хоть грацией из граций,

и, как Эсфирь, блистай красой,

знай, деточка, кому отдаться,

где, для чего и в час какой.

 

И вновь у ложа что-то рядом

скользнуло по плечу, шепча:

– Спаси, дитя, Иродиаду

от Иоанна-толмача.

 

Был пир, где люди ели, пили.

Она плясала для гостей.

В искусстве танца, говорили,

во всем дворце нет равных ей.

 

Но если сковырнуть скорлупку,

то этот танец, как ни зри,

был не искусством, а поступком

с циничным замыслом внутри.

 

И всем, гостям и царской свите,

он виделся в канве другой –

каким-то сладостным соитьем

греха коварства с красотой.

 

И Ирод, от восторга млея,

хрипел у ног ее, как пёс:

 

– Ах, Соломея, Соломея!

Я снова пленник юных грёз.

За этот танец, танец страсти,

могу поклясться головой,

я всё отдам – любовь, полцарства!

Проси, что хочешь, ангел мой.

 

Она в ответ:

– Как скучно, Ирод.

На что мне злато и любовь?

Не это нынче правит миром,

а власть, могущество и кровь.

И если я вам так желанна,

то прикажите палачу:

я видеть нынче Иоанна

на блюде голову хочу.

 

В дворцовых залах били в бубен,

звенела арфа, пел кларнет.

И ночь смеялась белозубо,

из тьмы выцеживая свет.

 

И Ирод улыбался пьяно,

раздутый, словно сытый грач.

И с головою Иоанна

на блюде шел к нему палач.

 

И канул в Лету мир постылый.

И в этот час притих над ним

глас вопиющего в пустыне

перед раскатом громовым.

 

2.

А в спальне Ирода Антипы

два тела, слившихся в одно,

тряслись, как от сыпного тифа,

и корчась, как в немом кино.

 

И без изысков и прелюдий

великий царь, забыв про срам,

хрипя, как бык, ей тискал груди

и жадно приникал к губам.

 

И словно знак из снов Гекубы,

в окне, из черной глубины,

торчал трехсвечник, как трезубец,

в подбрюшине слепой луны.

 

3.

К утру, после грозы и града,

как доктора, леча недуг,

пошли дожди. И что-то рядом

заговорило в рифму вдруг:

 

– Благодарю. За казнь Предтечи

я в честь твою воздвигну храм.

Твой лик Провиденьем отмечен

и неподвластен временам.

 

То будет храмом Соломеи –

оплот греха, форпост, набат!

И мессианские идеи

не одолеют его врат.

 

И ты, красавица, воитель,

получишь благо высших сфер.

– Но кто ты?

                 – Я – твой прародитель,

я – пастырь твой, твой Люцифер.

 

И он ушел. И стало тише

Ни двор, ни полная луна,

ни стражники – никто не слышал,

как вдруг заплакала она.

 

И к горлу подступало счастье,

и с ним до самого утра

томило душу чувство власти

и уходила прочь хандра.

 

И вместе с головой Предтечи,

усекновенной палачом,

насупившись, зависла вечность

над хрупким девичьим плечом.

 

И с воском, что пролил трехсвечник,

на белый лист легли слова,

что в «Житие великих грешниц»

прибавилась еще глава.