Валерий БОХОВ 
Валерий БОХОВ
РАССКАЗЫ
СЛУЧАЙ
Проснулся я поздно. Вчера приехал в темень. Пока разжёг печь, поужинал… Тепло держалось всю ночь. Поэтому я и пригрелся. Встал. Наскоро попил кофейку из термоса. Есть не хотелось. Схватил приготовленные снасти и выскочил на улицу.
День был классный. Солнце серебрило снежное поле, каким предстала передо мной поверхность нашего озера. Народу – никого. Ветра нет. Погода обещала удачную рыбалку.
Я решил отойти подальше от изб; туда, куда не доносятся шумы деревенской жизни и запахи дыма. Рыбалка существует для отдыха, для полного отрешения от повседневности. А для меня отдых – это когда меня никто и ничто не отвлекает.
Припекало. Припекало так, что я расстегнул полушубок. Шёл я неспешно, поскрипывая новенькими болотными сапогами. Сапоги были утеплённые, чешские; вкладыши всю ночь пролежали на лавке, стоявшей недалеко от печи. Экипирован я был – хоть куда. Коловорот лежал у меня на плече, а удочки, матерчатый стульчик и прочие принадлежности – в рюкзаке, за плечами.
Далеко за лесом свистнул паровозик и затих.
Под ногами был твёрдый наст. Хотелось идти и идти, не останавливаясь.
Небо, уже по-весеннему голубое, улыбалось во всю ширь. Ни облачка. Ответно и самому хотелось лыбиться и наслаждаться теплом.
«Дойду до пересечения столба линии электропередачи и одинокого дуба, – думал я. – Там и расположусь. Это мои створные знаки». Столб сейчас казался размером со спичку, а дуб, росший на дальнем косогоре, и того меньше.
Но вот неожиданно лёд подо мною лопнул с громким хлопком и я… провалился. Провалился сразу весь, потому что мне не за что было зацепиться. Передо мною возникла вдруг белая, в слюдяных капельках стена – это большая глыба льда встала на ребро, закрыв от меня весь остальной мир.
Я схватился было за эту льдину, но тут же соскользнул с неё и погрузился в воду. Вынырнул. Льдина опять стала передо мной, но цвет её стал серым.
Полушубок набух и тянул меня вниз, рюкзак за спиной тоже мешал мне. В движениях я был скован. Первой промелькнувшей мыслью была: «Чтобы было полегче, надо избавиться от всего лишнего».
Коловорот был ещё зажат у меня в руках. Я его выкинул на лёд, но так, чтобы можно было до него дотянуться. Это инструмент, потерять который было бы жалко. А потом, он может оказаться мне нужным, чтобы выбраться из воды.
Я поочерёдно высвободил руки; полушубок вместе с рюкзаком, оба напитанные водой, мгновенно пошли ко дну. Мне стало легче держаться на плаву.
Полынья, в которой оказался я вместе с огромной неустойчивой льдиной, была метра три в диаметре. Плавающая льдина только мешала мне выбраться. Стоило схватиться за неё или только задеть, как тут же передо мною вставала она тёмной стеной.
Теперь мне надо было пристать к крепкому надёжному льду и взобраться на него.
В два гребка достиг твёрдой кромки льда, но взгромоздиться на него никак не удавалось. Я сделал несколько попыток, но все мои усилия были бесполезны.
Холода я не чувствовал, но силы мои уходили. Даже поднять руки, чтобы держаться за лёд, мне становилось тяжело. Рукавицы из лисьего меха набухли и тянули руки вниз. Как ни жаль, пришлось сбросить рукавицы – они очень мешали моим движениям.
Чтобы передохнуть, я держался за край льда.
«Хоть бы кто выглянул бы в окошко, – с досадой и жалостью к себе подумал я. – Хоть бы вышел кто на берег». Но окна изб на озеро мало у кого выходили; роза ветров так диктовала, что зимним холодом усердно веяло с огромной поверхности озера прямо на деревню. А это мало кому нравилось. И на берег что-то выйти сегодня никого не тянуло.
Мне же мешало теперь одно – в новенькие мои сапоги набралось столько воды, что я не мог закинуть ногу на лёд. Сапоги стали тяжеленными якорями.
Чтобы придать себе бодрости, стал я себя подбадривать выкриками. Вспомнилось вдруг чапаевское: «Врёшь, не уйдёшь!». И довольно долго, точно не скажу, сколько, над снежным полем разносились мои упрямые возгласы: «Врёшь, не уйдёшь!». Но всё без толку – поплавком я болтался в полынье.
Долго не решался я расстаться со своими недавно купленными сапогами. Не укладывалось это в голове: вчера купил, а сегодня – выкинь. Но потом сообразил, что лучше быть живым без сапог, чем утопленником в этих… Ну, вы понимаете!
Короче, собрал я остатки своих сил, подтянул правую ногу, наклонился и отстегнул сапог. Колом он улетел в бездну. Чуть полегче стало мне держаться на плаву. Второй сапог чего уж жалеть, также скинул и его. Тот тоже нырнул вниз. Не сразу я смог выбраться на лёд. Выбрался, отполз… и тут силы совсем оставили меня. Я потерял сознание.
Очнулся. Как будто сквозь сон ко мне звуки пробиваются. Прислушался, похоже, кому-то Федька Самохвалов заученно гундосит:
– Вышел я к озеру. Смотрю, а там, вдали, тюлень лежит. Я ещё подумал: «Тюлень и тюлень. Лежит и лежит. А пусть!». А потом мне как ударит в голову, откуда в нашем озере тюлени?. Сходил, вижу – лежит, ну, приволок его. Снег растопило, скользко стало, – я за плечо его взял и притаранил без всяких санок.
На секунду удалось разлепить мне глаза, и в этот промельк увидел я белую спину санитара и дверцу машины скорой помощи с красным крестом. Крест большой. Красный. И несколько капелек белой краски на нём.
Потом опять очнулся, а вижу всё смутно, словно в молоке: фигуры белые; стены белые; ослепительно белый светильник бьёт прямо в глаза. Слышу над ухом кто-то говорит:
– И вторую ногу тоже не спасём. Удаляем! Так? Работаем!
Опять в полную темноту погрузился.
Пришёл попозже в себя. Пошевелиться не могу. Пошевелить ни пальцем, ни головой не в силах. Открываю глаза. Вижу – медицинская сестра надо мной склонилась. У неё даже веснушки испуганные.
Спрашиваю её:
– Сестрица, мне что, обе ноги открыжили?
– Да, – отвечает. – Обе.
– А кто меня доставил к вам, скажите?
– Так вас скорая привезла. Вы под машину попали. От одной машины попятились и попали под другую. Скользко было. А скорая как раз мимо ехала. Быстро доставила. Повезло вам.
ЗАПОЛЯРЬЕ
Представьте… где-то в просторах Ледовитого океана… подводная лодка в надводном состоянии. Вокруг лодки огромная полынья и бескрайние белые поля. Льдины периодически сближаются и расходятся. Между ними появляются проходы, которые постепенно затягиваются ледяной коркой… Вахтенные на лодке не стоят неподвижно, на месте, а для согрева притоптывают. Холодно.
Внутри лодки врач переходит из отсека в отсек, заходит в каюты. Спрашивает у матросов и офицеров, все ли здоровы. Заходит в кают-компанию.
Боцман, обращаясь к врачу, говорит:
– Сергей Силантьевич, чего опрашивать, заболеет кто – сам примчится к вам или попросит кого-то передать, что занемог. Яcно ведь, как… какао твоё из Макао.
– Это всё так. Но, ведь скучно, Юрий Михайлович. И главное, просто «некуда деться», как пел Высоцкий. Поэтому вот обхожу всех и опрашиваю подо-о-о-лгу, и по долгу службы.
В кают-компанию заходит вахтенный. На глазах, бровях и щеках его иней ещё не успел растаять:
– Офицеры! Здравия желаю! Только что сменился! Наверху, вокруг нас белое безмолвие! Можно было бы любоваться, если бы не холоди-и-ина страшенная! Дайте выпить. Срочно! Я же наш, я же свой.
Слышны голоса:
– Как говорил Кот Матроскин: «В такую погоду свои дома сидят».
– Что, Коля, горячую воду там не пустили ещё?
Вахтенному протягиваются с разных сторон стаканы со спиртом.
– Пей, Николя, пей!
Коля, выпивая спирт, показывает пальцами свободной руки, чтобы ему дали запивку. Выпил спирт. Увидел стакан, стоящий на столе, взял его. Стал пить. Лицо его сморщилось. Стало ясно, что и в этой ёмкости спирт. Врач Сергей Силантьевич Качанов взял графин, налил из него в чистый стакан, убедился, понюхав, в том, что это вода, и передал его Николаю Дееву.
– Пей, Коля, пей! На сей раз вода!
Есть Николай отказался, сказал, что пойдет спать. Доктор обнял его и повёл в кубрик.
– Николай большого успеха достиг. На наших занятиях с перископом, определяя размеры полыньи, он точнее всех рассчитывал искомое, – заметил вслед им капитан.
– Свет! Свет! Электрики! Что случилось? Почему свет пропал? Замыкание, что ли?
Голос по громкой связи:
– Учебное задание: полная потеря света с вводом в действие запасного генератора! Потерпите! Сейчас электрики должны врубить!
Голоса:
– Будем жить при свечах!
– Эй, а кто тапочки капитана одел? Ребята! Капитан встал, а тапки ушли.
– Мичман! Верни мой кортик! В cубботу на берег пойду!
– Капитан! С рубки сообщают – человек за бортом!
– Кто же это учудил? Перед самым погружением!
Свет включили.
Вахтенный офицер привел в кают-компанию «утопленника». Им оказался матрос Курочкин.
– Вот он, хорошо, что сразу же вытащили!
– Ты, что это, какао твоё из Макао, как ты в воду-то попал? Соскользнул? – спросил боцман.
– Михалыч, нет. Нырнул за сиреной, красив-а-а-а-я, сил нет!
– А простудишься, какао твоё из Макао? Быстро в лазарет! Хвати вот спирту! Заснул на вахте?
– Я не пью, Михалыч!
– Я много не пью… из маленькой посуды, так? – задал вопрос кто-то из офицеров.
– Нет, действительно, не пью. А простуда меня не возьмёт – я ведь морж! Нет, не спал, вроде бы. На мою Марину сирена похожа, просто один в один! Пойду!
– Ребята, а не особо одарённым ли он стал? – спросил, крутя пальцем у виска, старпом.
– А наверху у нас кто? – вопрос был задан капитаном.
– Я сейчас иду, – сказал вахтенный офицер Петин. – А вон сверху, с вахты, летит матрос. Что случилось, Агапов? Опять русалка?
– Никак нет, товари… Там, там, две лодки, гребные лодки и восемнадцать человек!
– Поднимай тревогу, вахтенный! Караульная команда – все наверх!
Через семь минут начальник караульной команды лейтенант Крючков спустился в кают-компанию. Докладывает капитану:
– Капитан. У лодки, по правому борту, две академические восьмёрки. Они сцепились веслами, так и пришвартованы. По-русски не говорят. Гребцы в майках. По-моему, мороз их не берёт. Может, у них там считают, что глобальное потепление уже наступило? Они, похоже, пребывали в обволакивающих теплом парах Гольфстрима. Наши действия, капитан?
– Давай, Крючков, заводи их сюда. Вахтенный! Черкасов! Врача сюда! И переводчика! Кто у нас языками владеет, какао твоё из Макао?
– У нас кок проходил стажировку во Франции. Знает по-ихнему!
– Кока давай сюда, а еще старпома давай – он на курсы английского ходил. К Академии готовится! А старпом-то здесь!
Вахтенный офицер заходит в кают-компанию, обращается к капитану:
– Наверху матросы у меня. Пленники идут сюда в сопровождении караульной команды. А лодки ихние очень просят эскимосы. Отдать?
– Что ещё за эскимосы? Откуда они-то тут взялись? Что это за массовка? Почему я не знаю? Акустики куда слушали? На посту кто был? Неужели гребков не слышали или мотора?
– Акустики все здесь!
– А эски только что приплыли. Вот сразу и докладываю. Китобои они. Говорят, им по радио эскимосы из Скандинавии про гребцов всё сказали. Они отслеживают их от самой Европы. Похоже, приборы спутниковой навигации и спутникового обнаружения у них не хуже наших! Лодки уж больно хороши, говорят, надёжные.
– Ну, у нас эллинга с собой нет. Лодки обузой для нас будут. Отдай им лодки.
– Капитан! Там, наверху, полно канатов, вёсел, спасжилетов плавает, – обратился мичман. – Мне вёсла не нужны – двигатель у нас есть и исправен; а вот остальное всё пусть эскимосы выловят, да в каптёрку занесут!
– Копите на продажу, мичман?
– Как можно, капитан! Восстанавливаю прорехи в хозяйстве!
– Ладно! А дай-ка этим парням фуфайки, халаты рабочие, тельники – что можешь!
– Капитан! Это же только моль разводить – они же мокрые!
– Выдать!
– Слушаюсь!
– Мичман! Там спасательные круги ещё болтаются в воде. Их не надо собрать?
– У меня на лице своих кругов под глазами хватает. А за те я не отвечаю. Лично мои не бросались!
– А что ещё у вас, коллега, на лицевом счету?
– Не волнуйтесь, господа, всё сосчитано и учтено!
В кают-компанию набиваются все, кого ожидают – кого привели, кого вызвали, а кто и сам пришёл. Становится тесно и жарко.
Капитан:
– Караульной команде не уходить. Автоматы – наготове. Вишь, какие они амбалы, Джеймсы Бонды. Такие в момент нас скрутят. У них рулевые только с нас ростом. А эти… шпионажем попахивают! А что, вот тема – дрессировка белых медведей в военных целях! А почему у них трое людей обожжённых, спрашивали?
– Капитан, это же негры.
Старший помощник командира лодки задал гребцам несколько вопросов по-английски.
– Капитан. Они из Кембриджа и Оксфорда. Оба университета в Англии. Вся их учеба – это сплошь соревнования, состязания и борьба. Они с регаты – сцепились вёслами; и в порыве соперничества их Темза вынесла сюда. Так говорят. Как – они не заметили. У них драки временами вспыхивали.
Капитан:
– А они не пьяные? Спроси. А ты, Качанов, осмотри их. Вахтенный! В протокол занести всё!
– Есть!
– Трезвые. А может в драке хмель вышел. У нас в деревне тоже на речке пацаны дрались. Драчуны сражались, кровянку тут же смывали и смывались те, кто хотел отсидеться в камышах. Были на деревенской регате свои ренегаты, – сказал доктор.
В кают-компании становится шумно. Слышны голоса:
– С такими мускульными данными и я мог бы разогнаться, не остановишь.
– Вот скоро выйду на пенсию – буду на выходе из Темзы сачком гребцов ловить. Главное – рекламу грамотно подать.
В кают-компанию протискивается радист:
– Мой капитан, шеф! Радиосеанс с Центром! Юстус – Алексу и… наоборот. Если быть точнее, то там сказано «База – Ершову».
Убегает.
– Как в воду смотрел! Хотя я эту воду сегодня даже в перископ не видел… Вот свалилось на мою голову… Обстановочка: с одного борта – человек за бортом; с другого борта Кембридж с Оксфордом. Эскимосы – вот единственный на земле цивилизованный народ – побыли и ушли, раз мичман, я смотрю, уже здесь. Что докладывать наверх? Ума не приложу! Сразу ведь крутые меры примут!
В кают-компании снова появляется голова радиста:
– Мой капитан! Из центра только один вопрос – на льдине соревнования по бегу, эстафету мы уже проводили?
Капитан:
– Скажи, что нет – метеоусловия не позволили.
Радист убегает.
Капитан:
– Снять, может, и не снимут меня. Дефицит в кадрах. А вот в спирте строго ограничат! – и обращаясь к старпому: – Старпом, ты специалист по докладам. Придумай, в качестве подготовки к Академии, как сказать об инциденте разумно!
Та же полынья. На палубе подлодки класса «Ясень» никого нет, люки задраены. Постепенно лодка под звуки, льющиеся из динамиков «Когда усталая подлодка…», погружается в ледяную крупу и уходит под воду.
Лодка в походе.
В каюту капитана стучится старший помощник командира подводной лодки.
– Входите! – раздаётся голос из-за двери.
– Здравия желаю, товарищ капитан второго ранга, можно к вам?
– Можно, можно, конечно, можно! А почему так официально, Виктор Алексеевич?
– Там один из иностранцев называет себя адмиралом и просит вас, Евгений Николаевич, его принять.
– Адмирал – это имя его или звание?
– Он негр – это уж точно! Сказал, что всё вам скажет.
– Да? Ну, проси его. Ты единственный, Виктор Алексеевич, кто может понимать их. Будь уж при этой встрече, ладно?
– Так точно! Готов!
Через пару минут старший помощник командира подводной лодки входит с огромным негром. Негр одет в бушлат, по цвету не отличимый от цвета его кожи.
– Мне сказали, что вы адмирал. Это звание или имя?
– Скорее всего, это предназначение. Я всё вам расскажу!
– Сначала скажите мне, как вас всех разместили, как накормили на корме? У нас именно на корме кубрики, где вы обедали.
– Спасибо, капитан! Всё очень хорошо!
– Согрелись?
– Да, да. Никогда бы не поверил, что при поездке в Англию придётся испытать такой холод, такой мороз!
– Но то, что это не Англия, а Россия, вам уже сказали?
– Безусловно!
– А вы могли бы на карте показать вашу страну?
– Да.
Показывает. Потом поясняет:
– У нас, как вы видите, сухопутная страна. Население – охотники и скотоводы. Ландшафт – пустыня, да жалкая роща пальм. У нас даже озерца-то толкового нет! Три речушки с крокодилами. Самый глубокий водоём – лужица, Розовое болото, где бегемоту по колено будет! Всю жизнь самой большой ценностью у нас считалась вода. Этим, наверное, и объясняется наша любовь к водным видам спорта. Нас приехало в Англию трое – король, я и королевский повар. Всех троих вы, капитан, видели – мы у вас на борту.
– Король? На борту? Ему нужны особые условия приёма? Если так, то я не смогу их оказать. Мы не на дипломатическом рауте. Вы волей судеб оказались на военном корабле. Не могу сказать, что вы – пленники! Это совсем не так! Ваш статус, скорее всего, – гости с ограниченной возможностью передвижения. А это, в свою очередь, вызвано спецификой ограниченного пространства и тем, что наша лодка является режимным объектом!
– Капитан! Ничего особого нам и не надо. Наоборот! Если вашему коку нужен помощник, то он – с нами!
– Спасибо! Потребуется – сообщим! А почему болото называется Розовым? Из-за клюквы?
– Болото так назвали из-за перьев и пуха фламинго. Капитан! Могу ли я, как флотоводец своей страны, скажем, постажироваться, посмотреть, как вы распоряжаетесь в своей рубке?
– Нет, не смогу удовлетворить вашу просьбу, адмирал. Помимо сказанного уже добавлю, что никаких маневров выполнять мы не будем. Мы идём прямым ходом в базу. Всплытие предстоит, но оно для вас не интересно – ведь глубинных вод у вас в стране нет? Да и зачем, вообще, скажите, в вашей пустынной стране флот?
– Пока глубоких вод у нас, действительно, нет. Все эти вопросы по поводу флота мне обычно задаются на дипломатических приёмах у нас в стране, да и в Британии.
Что тут сказать? Не видят люди ни тенденций, ни фактов, ни событий, ни будущего!
А участившиеся случаи наводнений, затоплений, подтоплений, цунами, разливов и оползней?
Мой ответ «Кто имеет, тот и владеет!». Кто имеет, кто располагает знанием, статистикой, наконец, тот и средство спасения имеет!
Случись у нас какая водная напасть, когда вода вдруг стеной встанет, когда волна нечаянно нагрянет – мы уже готовы! Мы уже на волне плаваем, качаемся, наслаждаемся… и свысока смотрим на остальной мир! Потому, что мы – спаслись! И не надо на домашнем гепарде куда-то мчаться, чтобы успеть укрыться!
Ведь грохнет-то внезапно и – всё! Не успеешь!
Потому и живём всё время в некотором напряжении. Всё время. Даже на бал идём или на другой праздник королевской четы, а сами смотрим, не сочится ли где вода, не выступает ли где она на стыке тектонических плит?
Заявляю, что мы всегда готовы! Весь флот, абсолютно весь в виде королевской яхты, до последнего винта готов! Всё готово! И всё в полном порядке. Когда я одет в свой парадный мундир, то горят на мне позументы и пламенеют награды! Блестят на плечах эполеты! Сверкает кокарда на моей адмиральской фуражке! А бриллианты на кортике? Так глаза и слепят! Смотреть невозможно!
Поскребли мы в казне, собрали деньги, заказали в Голландии и построили яхту!
Короля своего старого как я убедил? Говорил, что когда понадобится плавсредство, то времени не будет на постройку; инструментов нет, умельцев нет, материалов нужных нет, последнюю сотню пальм жалко, чтобы ковчег строить.
Я не Ной, потому и не ною теперь.
Не буду же я всем рассказывать, что в действительности склонило нас к строительству яхты. Мы с молодым королём росли вместе. Колдун племени нам в присутствии старого короля прочитал по древним книгам, что в нашу пустыню вернётся море и его будут бороздить корабли. В возрасте четырнадцати лет будущий король поклялся на крови, что если он когда-либо станет во главе государства среди множества претендентов из числа своих братьев, то он в честь этого события обязательно совершит постройку яхты, а меня, его друга, произведёт в адмиралы.
Так всё и произошло. Пятнадцать братьев короля учились в России, в Москве, в университете имени Патриса Лумумбы. Учились и все женились на русских красавицах. Этими поступками каждый из них лишил себя возможности стать королём.
Мой же король, самый младший из братьев, по совету того же колдуна поехал учиться в Британию на врача. Вместе с ним поехали и мы – два его друга. И он своим отцом уже провозглашён королём. В свою очередь я назначен адмиралом королевского флота.
– Спасибо за визит, адмирал. Передавайте морской привет своему королю!
Спустя полчаса капитан, посоветовавшись со старпомом, отправил на берег радиограмму о том, что на борту подлодки восемнадцать человек, потерпевших крушение. Потерпевшие – представители Великобритании.
ПЛ класса «Ясень» всплыла перед входом в базу. На заснеженном берегу гавани, у причала подводных кораблей, стояла группка встречающих. Это были жёны, матери, невесты и подруги офицеров и моряков подводной лодки капитана Евгения Николаевича Ершова.
– Дети, похоже, в яслях да в школе, – заметил один из вышедших на палубу вахтенных матросов другому.
Звуки сирен трёх санитарных машин, въезжающих на пирс, вспороли тишину сонной гавани и эхом затерялись среди белеющих в тумане сопок. Встрепенулись дремлющие на воде чайки. Ленивые белые чайки перед недолгим полётом с трудом оторвали cвои грузные тела от чёрной воды. И снова на гавань опустилась тишина.
Круглый шар головы тюленя поплавком выскочил на поверхность воды. Тюля окинул взглядом всю гавань. Увидел огоньки маячков у входа; подводную лодку, подходящую к пирсу; пустые глазницы фонарей бакенов, болтающихся на воде; полёт сонных чаек в количестве трёх единиц… Всё было не внове тюленю. Он нырнул в глубину, сверкнув на миг лоснящейся спиной, туда, где была активная жизнь: опасности; погони; пища; самка, – в свой водный мир.
Чип, вживленный в тюлю, мгновенно передал на сервер береговой охраны сообщение:
«В базу вошла ПЛ с бортовым номером семь-сорок капитана второго ранга Ершова Е.Н. Экипаж здоров и сыт. Суммарный остаток спирта на борту – 600 грамм. Из подотчётного команде инвентаря отсутствует кортик морской, заводской № 2006372. Обстановка на борту близка к хаосу из-за сунутых под диван в кают-компании тапок типа шлёпанцев.
Во внутренних помещениях ПЛ восемнадцать посторонних лиц, классифицированных как сюрприз стихии. Потенциально опасны: все имеют высокий уровень образования; абсолютно трезвые.
Заметно выделяются трое: особым кожным покровом; амулетами, похожими на зубы полярной акулы; знают по четыре языка и восемь диалектов. По знаку зодиака – Рыбы. Мечут ножи, иголки, зубные щётки как копья. Отличительные качества: врождённая водобоязнь; хорошо переносят жару. Спортивные достижения – имеют разряды по плаванию и гребле. А какао у них из Макао».
ЗОВ СЕРДЦА
Прохожие, спешившие по очищенным от снега деревянным тротуарам в открывшийся после обеденного перерыва магазин, остановились, вслушиваясь в редко звучавший репродуктор:
– Раз, два, три, проверка. Раз, два, три, проверка. Внимание! Из городской тюрьмы сбежал матерый рецидивист Устинов Вячеслав, кличка Вячек. Все, кто располагает какой-либо информацией о сбежавшем, просьба – сообщить в администрацию тюрьмы или в полицию. Вознаграждение гарантируется!
– Знаем мы ваше вознаграждение – Почетная грамота ИТУ УФСИН да статья в районной газете! – ворчливо вторили объявлению жители посёлка, претендующего на звание города.
Подолгу молчавшее радио заговорило в каждом доме этого населённого пункта, растянувшегося километров на двадцать, поперёк трассы Петрозаводск – Мурманск, и рассыпавшего свои малоэтажные дома по сопкам, возле затона огромного озера, у лесной биржи, в островках хвойного леса, у переезда… Заработало радио и в новых пятиэтажках заасфальтированного центра, там, где располагались муниципальные власти, универмаг «Север» и ресторан «Полярное сияние». Дворники старательно скребли тут лопатами, находясь под прицелами многих глаз.
Заговорило радио и в домах по улице Второй фактории.
В квартире Поповых в открытую форточку влетали слова диктора местной связи, которые были усилены комнатным радио, вначале булькавшим и квакавшим, а затем вдруг отчётливо заговорившим.
Виктория Попова, только что приехавшая домой из Петрозаводска, где она успешно сдала вступительные экзамены в пединститут, охнула, услышав сообщение.
– Господи, да какой это рецидивист? Самый тихий в классе был. А Вячеком мы его ещё в школе называли, «Вячек» – от Вячеслав, – не удержалась Вика, произнеся эту фразу вслух.
На раздавшийся стук в дверь она бросила:
– Открыто, входите, кто там?
Вошёл паренек, вчерашний школьник. Вид у него был встревоженный. Он снял ушанку, лоб его был покрыт испариной. Шапкой он обтёр вспотевшее лицо.
– Слава! Ты? А о тебе радио только что вещало!
– Знаю, слышал на улице.
– Так тебя же тут каждая собака знает!
– Пара собак встретилась. Но время побега не выбирают! Повезло вот – и сбежал! Очень хотел тебя видеть, Вика!
– Ты что же натворил, Вячек? Что такое сделал, что загремел? Для чего, главное? Что, тебе своей жизни совсем не жалко? Ты ведь поломал её. Зачем?
– Вика! Я всё это сделал, чтобы привлечь твоё внимание! Чтобы ты обратила на меня свой взгляд! Только ради тебя! Не нужна мне моя жизнь без тебя! Не дорожу я ей!
– Я с преступниками, Вячек, ничего общего не хочу иметь и не буду! Я, наоборот, резко отрицательно отношусь к таким поступкам! Разве можно иначе? Что же ты наделал? За что тебя осудили?
– Да ювелирный отдел в магазине подломил. Хотел в подарок тебе что-то надыбать. У меня же источников других нету! И работы – ну никакой!
– Я бы и не взяла, Слава, такой подарок! Ты что? Как ты мог подумать? Ты же в мореходку хотел поступать в Петрозаводске или в Мурманске?
– Хотел! Да не успел! На атомную хочу, но набор ещё не объявлен.
– Если на атомную, то порт приписки или Мурманск будет или Питер.
– До приписки теперь далеко. А ты как, Вика, поступила?
– Да, я уже зачислена в педагогический! Был дополнительный набор! Вот, – она широко развела руки, – только что вернулась! Я буду учителем!
– Всю жизнь будешь вдалбливать «There is» и «There are» в тупые головы учеников?
– Ты, Слава, ни разу не был на месте учителя. А мне пришлось преподавать в третьих классах. Совсем не тупые они. Наоборот, умненькие ребятки, старательные. Смотришь на класс и видишь, такие трогательные стриженные светленькие головки у них. Склонились, языки от напряжения высунуты. Как у собачек. Так бы и гладила эти головки. В общем, педагог – это моя мечта. Мечта всей жизни! Старательность учеников я, как педагог, должна в них поддерживать и продлить как можно дольше. И любознательность учеников, их интерес к жизни, надо стараться, чтобы не утратили. А у тебя знаешь, Вячек, какое будущее может быть?
– Ну, какое же?
– Соберёшь пацанов во дворе вокруг себя и будешь им заливать: «Я столько кличек, ребятня, износил!..» или «Помню свой первый побег!..». Ты этого хочешь? Так тут таких и без тебя в каждом дворе полно!
– Я понял, Вика, понял. Я отсижу своё и обязательно в мореходку пойду!
– А что ты сбежал? Ведь срок, небось, малюсенький дали?
– Срок небольшой. Но очень хотел тебя увидеть, Вика! Пойми ты! Очень!
– А я ведь тебе, Слава, повода не давала.
– Это так. Прости, но не могу я без тебя! Не могу! Это такая мука, тебя, Вика, не видеть!
– Выбрось это из головы! Пока в мореходке не отучишься – даже не подходи ко мне! Как удалось сбежать-то тебе? Ведь у нас тюремщики всю дорогу похваляются: «Граница – на замке!», «Враг не пройдёт!», «No pasaran!»…
– Я ребят подговорил помочь мне. Убирали там, двор от снега. Закатали меня в снежный ком. Такой, из каких снежную бабу лепят. Чтобы можно было дышать мне, трубочку резиновую изо рта на поверхность вывели. Подкатили они снежный ком к воротам тюряги. Охранники в крик на них: «Разве это уборка? Не соображаете, тут же автозаки проходить не смогут!». Открыли ворота и велели за ворота ком выкатить. Выкатили, закрыли ворота. Так я и сбежал. Всё просто!
– Я, Вячек, очень не одобряю и побег твой ненужный и сам твой поступок! Это из ряда вон! Не хватало ещё – мой одноклассник – заключённый… – каждое своё слово Вика сопровождала рубящими движениями руки.
Знакомый Вячеславу викин вихор упал на её лоб и привычным движением был откинут назад. Каждый раз, когда юноша видел это, дыхание его сбивалось, к горлу подступал какой-то ком и замирало на долю секунды сердце. Так и теперь.
– Да, сейчас заключённый, Вика!.. Вика, я всё сделаю, чтобы условно-досрочное получить! Буду работать и исправляться! Вика, а ты чувствовала, что я тебя люблю?
– Девчонки говорили мне, подсказывали. Да ты и сам не скрывал, всячески подчёркивал… Но я до конца не верила. – Вика смутно догадывалась, ещё учась в школе, о том, что Слава бережно и нежно относится к ней, но она не давала развития этим настроениям и чувствам, подавляла их в себе. Учёбе ведь на пользу это не пойдёт!
За окном, с улицы, донёсся голос, усиленный мегафоном:
– Вячек! Вячек! К тебе обращается сотрудник исправительно-трудового учреждения, капитан Захаров. Нам известно, что ты находишься в этом доме! Тебя видели бдительные наши сограждане! Дом окружён! Сдавайся! Выходи с поднятыми руками! Считаю до десяти и мы… начнём штурм! Применяем огонь на поражение!
Слава сглотнул слюну:
– Вика! Можно мне тебя поцеловать, а?
Девушка зарделась, глаза её заблестели от заполнивших их слёз, и она, посмотрев робко на Славу, тихо сказала:
– Ладно, Вячек… Иди и сдавайся! И исправляйся! Обязательно! Иди!
Юноша неловко ткнулся губами в жаркую щеку девушки, отпрянул радостный и ошарашенный случившимся, и вышел из комнаты. По лестнице загрохотали его шаги.
Через три дня заключённый Устинов получил письмо:
«Славик! Я узнала, что ограничений в переписке для тебя нет. Поэтому пишу. Ты вот что, Вячеслав, отсиди правильно, без побегов, без нарушений! Я долго думала о нас с тобой, об отношениях. Я тебя буду ждать и встретимся с тобой, когда ты поступишь в мореходку! Так надо! Таковы мои условия! Виктория».
НАСТЯ
Сколько помнит себя Настя, всю жизнь её сопровождали топот копыт и ржанье коней.
С самого детства она слышала: то родители отправляются на работы в поле, то на ярмарку, а иной раз – в гости. Да и к ним частенько приезжали в телеге или верхом.
Наступило время, когда уже самой Настюхе поручали запрячь коней. Скрести-выскребать коней, чистить их, выглаживать и расчёсывать, на реку скакать, охватив голыми ногами тугие бока, там омывать их – это тоже её. Настя любила, когда кони становились чистыми и довольными, и лоснилась у них маслянистая шкура.
А ещё любила Настёна, что кони у них одной вороной масти, а гривы, чёлки и хвосты у них подстрижены. На других хуторах конский волос продёргивали, а у них – постригали. Они так делали. Не всякий конь спокойно переносил продёргивания, а конь у них был тонкой натуры, к нему подход особый нужен был. А ещё Настюха любила заплетать гривы своим коням. Одно время говорили ей, что, мол, баловство это. Но её ведь не отвадишь – упрямая. Потом увидели, что это же красиво! Так и отличать потом стали их коней от иных.
И ковать коней батя и братья Настины никому не доверяли – сами справлялись. Также и у ближайших соседей, в Егоркиной семье.
А ещё любила Настя уходить в ночное. Раньше со старшими, а со временем их вдвоём с Горой стали отпускать – каждая рука в хозяйстве золотая.
Костёр горит, трещат сучья, картошка печётся. А потом уснут все, а над тобой шатёр неба из чёрного бархата. И звёзды… Бесконечное число трепетно мерцающих звёзд… Волшебство таких ночей нарушается лишь переступом ног да всхрапом стреноженных коней.
Позже, если вспоминала Анастасия детство, то помнит, что всё в охотку делалось, быстро и легко – и дневные полевые работы, вспашка там, косьба, стирка – готовка…, и ночные выпасы.
Помнит Настя, что часто на слух могла – земля у них гулкая – издалека определить по шагу коня, кто это к ним едет.
А ещё помнит, как отец да братья, Горин батя с его братьями по одному иль по двое, намётом уходили на сборный пункт и ещё долго ритм конский отдавался в сердце Насти...
А потом и Егорки время настало уходить на сборы. К тому времени он и Настя уже посадили осенью рядом два каштана. В округе много таких пар деревьев растёт. Тополей, в основном. Или грецких орехов. Бывает, переплетаются они. Так вот пара деревьев вместе – это крепче самой крепкой скрепы, надёжней обручального кольца бывает.
И много чего проносилось в ту пору подле их каштанов и вокруг. И бури были, и пожары. Слёзы и горе... А страшнее стихийных бедствий войны были. И много людей унесли те вихри, пожары и войны.
Служил Егор недалеко и потому чуть ли не каждую ночь приносил его к Насте славный Стриж. Услышит знакомый топот Стрижа и сердце забьётся так, что в груди не удержишь.
И ходил всю ночь по двору Стриж счастливый и беззаботный – так Настёне казалось.
Но вот однажды у Насти всё внутри вдруг оборвалось и пусто в груди стало. Крепкой она была, а тут слабость подступила и села, где стояла, – слышит Стрижа, но не галопом тот несётся, не весёлой иноходью, а бездушным шагом идёт. Встал Стриж под окнами, а Гора поперёк седла лежит, руки свешены.
Похоронила Гору. Но не рядом с его родителями и братьями, всех уж тогда бог прибрал, а чуть в сторонке, под двумя каштанами, что они посадили. Посерёдке, меж двух фамильных кладбищ.
Одна Настёна осталась на оба хутора. Всё стало уныло и однообразно. Не стало событий. Всё реже появлялись у неё гости. Всё меньше радости и гостеприимства проявляла и она при них. Всё ей было не так.
Тусклыми и блеклыми стали для Насти дни. Даже солнце для неё потеряло свой яркий блеск.
Сны тоже стали серыми да невнятными. Редко приснится что-то из детства яркое, радостное. Проснётся Настёна обрадованная, а тут – ничего, пусто…
Поля-огороды давно уж вспахивала на седом Стриже; вспахивала, дай бог, десятую часть от былого. Всё другое хозяйство она свернула до самого нужного.
Может быть, и радости осталась у неё – содержать сёдла, сбрую в порядке, уход за печальным Стрижом да два каштана. Даже не радость это была, а только лишь жизнь, существование.
Каждую весну каштаны их выкидывают свечки. Свечки как флаги. Как флаги любви. Их с Горой любви.