Григорий БЛЕХМАН. СЮЖЕТЫ ИЗ БУДНЕЙ САДОВОДОВ, или Плоды частной собственности

 

Григорий БЛЕХМАН

СЮЖЕТЫ ИЗ БУДНЕЙ САДОВОДОВ, или Плоды частной собственности

Рассказ

 

Много интересного дарят садоводам их будни. Особенно с приходом в страну частной собственности на садовые участки. Казалось, люди едут туда отдохнуть, поработать физически, подышать свежим воздухом, набраться сил и положительных эмоций… Однако случаются и неожиданные сюжеты.

Первый такой сюжет «подарили» старожилам садового товарищества новые владельцы одного из дачных участков Валерия Павловна и Георгий Карпович, которого она по-свойски называла Жорик.

 Злые языки утверждали, что он не Карпович, а Карлович. Для чего они это утверждали, было непонятно. Ну, какое кому дело до таких мелочей – ну, не похож он на Карповича, но мало ли какая у него родословная. И причём тут скупость и замкнутость. Будто каждый Карпович должен быть рубахой-парнем. У нас и Ивановичи бывают с обрезанием. Так что теперь?.. Такая уж страна весёлая.

А вот то, что их невзлюбили собаки – это другое дело. Это можно и обсудить. Правда, собаки вообще не любят, когда мимо них едут на велосипедах. Но ведь Карлович – всё же упорно его так все звали – остановился и слез. Однако Тимоха всё равно его ухватил. Правда, лишь за штанину. Но других-то не хватал, если слазили. Может, и его случайно ухватил. Кто его знает – может, показалось этому Тимохе, что поздно Карлович слез. А это ведь неуважение к собачьему инстинкту. Ну и проучил маленько, чтоб новосёл потом вёл себя приличнее. Тимоха ведь тут давно живет, и к уважению со стороны дачников привык. Да и платит им тем же – охраняет. А когда с руки поест, то сразу не уходит, а в знак благодарности оближет ладонь и потрётся о ногу. В общем, Тимоху любили и ему доверяли. И когда разгневанная жена Карповича Валерия Павловна вызвала ветеринара и потребовала усыпить собаку, взбунтовались все. Даже ветеринар возмутился: как это он здорового пса может усыпить – с какой такой стати! В общем, Тимоху отстояли.

Но собака, видимо, запомнила этот эпизод. И если ко всем остальным, кто шёл мимо участка, где пса подкармливали, тот выбегал с приветствием – виляя хвостом и становясь на задние лапы, чтобы лизнуть щёку, – то эту парочку встречал сдержанным рычанием. Любопытно отметить, что и другие собаки, которых подкармливали садоводы, выказывали подобную реакцию на появление Валерии Павловны и её Жорика.

Да и дети с какого-то момента стали недолюбливать эту парочку. Случилось это после того, как к их соседу – известному скульптору – приехали внуки, и вышли на лужайку перед домом поиграть в бадминтон. Как и любые дети, они увлеклись игрой и не заметили, что сместились и оказались на лужайке перед домом наших новосёлов. Если бы в этом было что-то недозволенное, может, ребята так бы и не заигрались или следили бы за тем, чтобы не очутиться там, где нельзя. Но в том-то и дело, что прежние соседи, у которых новосёлы купили участок, никогда внимания на это не обращали. Напротив, когда волан от чьего-то неточного удара залетал к ним в сад, они позволяли зайти и взять его, а потом и оставляли калитку открытой, чтобы дети не просили каждый раз разрешения войти. Да и при этом нередко угощали ребят чем-нибудь из сада.

Тут же, стоило мальчишкам обозначить себя близ «чужого» забора, как раздался гневный крик Валерии Павловны, что это безобразие, и нужно следить за детьми. А на недоуменный вопрос скульптора – что дурного внуки сделали, – последовал ответ:

 – Не для того мы приобретали частную собственность, чтобы нам мешали отдыхать.

Относительно «частной собственности» семья скульптора ещё услышит соображения своих новых соседей. Но это позже. А пока притихшим детям приходится прекратить игру и тоже попытаться понять, что же дурного они сделали. Ведь на этот раз даже волан не залетал на чужой участок. Огорошенный таким поведением соседки скульптор обратился к Жорику с вопросом:

 – Как вы такое допускаете: вы же – с виду интеллигентный человек?

Так и сформулировал – «с виду», чем потом гордился, пересказывая другим соседям удачную характеристику.

 Однако Жорик промолчал, чем, впрочем, он вообще отличался. В особенности в присутствии своей жены, которую – и это было заметно – обожал до беспамятства.

Историю такого обожания злые языки тоже не преминули уже обсудить. Во-первых, они – эти языки – утверждали, что он значительно старше её. И хотя в этом не было чего-то необычного – мало ли семей, где мужчина значительно старше, – особенность истории этой парочки, по мнению «злоязычников», состояла в том, к чему они переходили дальше, начиная «во-вторых». А во-вторых, откуда-то – может из случайной и нехарактерной для Валерии Павловны откровенности с кем-нибудь, – они узнали следующее. Что познакомились эти новосёлы, когда он был уже зрелым мужчиной: «не то, чтобы в годах, но все же», а она только окончила школу. Познакомились в каком-то студенческом лагере, куда она попала вместе с сестрой – студенткой института тонкой химической технологии, а он приехал погостить у директора этого лагеря, с которым когда-то учился в одной группе, а потом и в аспирантуре. После защиты диссертации нынешний директор лагеря был оставлен на кафедре, а «Карлович» получил приглашение в Институт Органической Химии Академии наук СССР.

Было это в конце 50-х, когда специалисты в области химической полимеризации слыли элитой нашей науки – такой же, как и физики-теоретики, физики-ядерщики или молекулярные биологи. Потому что за химическими полимерами видели будущее в развитии многих областей народного хозяйства, медицины, космонавтики…

Ему предоставили группу, не обидели с должностью и окладом, поскольку его диссертационные наработки считались очень перспективными. И всё было бы замечательно, но уж очень стеснялся он своей внешности. Может быть, это и послужило причиной тому, что в возрасте под сорок казалось бы зрелый мужчина ещё «не знал женщины». Приятели подтрунивали над его целомудрием, старались познакомить с кем-нибудь. Даже были планы, кого-то «подложить по пьянке». Но загвоздка состояла в том, что он при застольях, правда, нечастых, знал меру. А не заходя за эту меру мог лишь видеть себя увеличенным муравьем в очках. И при таком сочетании внешности и застенчивости непросто привлечь внимание женщины.

Но, как расценила юная Лера, это касалось неумных женщин, к числу которых она себя отнести не могла. Симпатичная блондинка считала, что замуж надо выходить с умом, а ум и мама ей подсказывали, что этот «муравей» чрезвычайно перспективен, и забот с ним она знать не будет. К тому же полагала, что в знак благодарности он всю оставшуюся жизнь станет сдувать с неё пылинки. В чём не ошиблась.

А вот насчёт «забот знать не будет», не вышло. Не заладилось у него с работой. Опередили его другие. Годы шли. Мечты о докторской так и остались мечтами. И с какого-то момента в Институте он уже рассматривался лишь как добросовестный середняк. А в 80-е его и вовсе проводили на пенсию, и пришлось ему устраиваться в одну из бурно создававшихся в ту пору гимназий преподавателем химии, а ей в библиотеку.

Вот о чём судачили злые языки. А так это или нет, никто из них, естественно, знать не мог.

Единственное, о чём все могли знать в точности, так это то, откуда произошло новое прозвище новосёлов. Оно родилось вскоре после инцидента с внуками скульптора, который наблюдали и другие дети, желавшие тогда тоже поиграть в бадминтон на вылет и ожидавшие своей очереди. Так вот кто-то из них после того эпизода прозвал Валерию Павловну и даже Жорика крысками. Заметим, не крысами, что грубо, а крысками, что неравносильно первому.

 Относительно фразы скульптора «с виду интеллигентный человек» следует заметить – как ни хотелось новосёлам выглядеть людьми интеллигентными, у них не получалось. Очень уж было заметно, что их духовное начало уступает материальному, в чём всё больше убеждались соседи.

 Так непростые взаимоотношения с соседом-скульптором вскоре нашли другое продолжение. Парочке очень не понравилось, что соседская малина, которая, в частности, размножается и за счет корневой системы, переходит без спроса межу между участками и начинает расти у них, нарушая планы размещения кустарников. Больше того, некоторые ветки слив и яблонь скульптора, когда созревают, свешиваются над территорией их частной собственности, нарушая тем самым закон об этой собственности, прописанный в Конституции. А некоторые плоды даже падают на землю новосёлов. В общем – полный непорядок.

И пришлось бедному скульптору кромсать многолетние ветки, а заодно и корчевать вольнолюбивую и непредсказуемую малину, чего при прежних соседях не было. Да и речи об этом быть не могло, поскольку все привыкли к тому, что между любыми соседями такое не принято. Напротив, те, к кому что-то на участок переходит, обычно благодарят тех, от кого переходит, и пользуются этими плодами. В подавляющем большинстве случаев такое происходит взаимно. Но когда скульптор и его жена, дабы ввести новосёлов в атмосферу взаимоотношений, принятую в садовом товариществе, предложили им тоже пользоваться залётными плодами, то получили категорический отказ. Те пошли на принцип. Даже несмотря на то, что ветки, которые теперь пришлось спилить, могли служить – и служили первые годы – тенью, укрывавшей от жары стол и скамейки новосёлов. А так пришлось им специально строить беседку…

Эти два эпизода – с внуками, деревьями и малиной – видимо произвели настолько сильное впечатление на скульптора и его жену, что они решили поставить на меже глухой забор, чем тоже разгневали новых частных собственников, которые пошли жаловаться председателю. В своей жалобе они, а точнее, Валерия Павловна – молчун-Жорик лишь поддакивал, – ссылались на то, что забор не эстетичен, поэтому «портит перспективу взгляда». Особенно из новенькой беседки, которую из-за этого приходится теперь завешивать со стороны скульптора либо простынкой, либо покрывальцем.  

Забор действительно перспективу взгляда не радовал, поскольку представлял собой вкопанные в землю плиты шифера. Но тут уж Валерия Павловна ничего поделать не могла, поскольку в пределах своей частной собственности скульптор имел право сооружать то, что хотел. Если, конечно, это не нарушало санитарные и противопожарные нормы. А такой забор не нарушал. Поэтому ушла Валерия Павловна с молчаливым Жориком от председателя не солоно хлебавши. Что, конечно же, её, а может быть и их обоих огорчило.

 

Следует заметить, что скульптору повезло и с другими соседями. Точнее, соседом, который называл себя академиком, открывшим вирус сибирской язвы. Правда, этот вирус открыл не он, а знаменитый Роберт Кох. И случилось это в далёком 1876 году – задолго до появления на свет нашего академика, о чём свидетельствует и его возраст, и энциклопедия вирусологии. Наш же академик, по словам его коллег, занимался вопросами изучения того, как эта бацилла может попасть в организм человека. Может быть потому, что не он открыл эту бациллу, или по какой другой причине, академиком он не был, а был лишь профессором, что, конечно же, тоже немало для человека науки. Однако стремление носить высший титул ученого, видимо, было так велико, что каждому в садовом товариществе, кто его не знал по работе, он представлялся как академик.

Кроме своих научных заслуг академик любил рассказывать и о боевых. Он был участником обороны Сталинграда, за что получил звание Героя Советского Союза. Это действительно так. Правда, генералом он не был, а закончил войну в чине майора. Но это – мелочи. Важно, что человек храбро сражался на самой главной для нас войне. Боевых орденов и медалей у него было много. Да и боевой дух остался прежний, в чём окружающие его убеждались постоянно.

Ему было уже немало лет, когда случилась наша знаменитая перестройка, и садовые участки в дачном кооперативе стали приватизировать. А поскольку появилась частная собственность, многим захотелось эту собственность обозначить не только внешним забором, что от улицы, но и внутренними, что от соседей. Не все, правда, это делали. Но те, у кого с соседями возникали территориальные разногласия, такие заборы или заборчики ставили. Поскольку академик имел слабость понемножку расширять нейтральную полоску (или межу) между своим участком и участком скульптора, сажая со стороны скульптора кустарник, тот в какой-то момент перестал понимать, где границы его участка. Поэтому взял генеральный план и согласно ему поставил на меже лёгкий заборчик, где пролёты из сетки закрепил на глубоко вкопанных тяжёлых столбах.

Когда это увидел академик, он пришёл в ярость и в одиночку сделал то, что вряд ли было по силам даже двум или трём дюжим молодым людям: раскачал столбы и вырвал их, осыпав градом оскорблений растерявшегося от такой акции скульптора. Потом, поостыв, видимо, понял, что погорячился, и мирно уехал. Скульптор, расценив этот мирный отъезд, как некое раскаяние за горячность и признание своей неправоты, восстановил забор на прежнем месте. Однако поторопился. В следующий приезд академик, увидев забор, выказал ту же реакцию, что и в прошлый раз. И с тем же результатом. Единственное отличие от предыдущего эпизода состояло в том, что скульптора в тот момент на даче не было. Поэтому наблюдать это действо и слышать комментарии могли лишь другие соседи, на которых увиденное и услышанное произвело не меньшее впечатление, чем перед этим на скульптора.

Академик вскоре уехал. Но тут приехал его единственный горячо любимый внук, которому соседи рассказали об увиденном и услышанном. Отчего внук пришёл в смятенье – скульптора он уважал. Поэтому позвал приятелей, и общими усилиями забор был восстановлен. Так что, когда приехал скульптор, он узнал о происшедшем лишь из рассказов соседей.

Однако в следующие приезды академик на забор уже не реагировал. Скорее всего, это заслуга внука. Дело в том, что внук был, пожалуй, единственным человеком, кого академик слушал безоговорочно. А также, баловал и опекал. Он устроил потомка в университет, потом в аспирантуру, затем пристроил того на неплохую работу. В начале двухтысячных, когда ветеранам войны правительство выделило машины, он подарил свой автомобиль внуку. И любил ездить с ним на дачу, но всегда гневался, когда машину с юным водителем останавливал сотрудник ГАИ (ныне ГИБДД). Этот гнев приносил плоды и экономил деньги в кошельке внука.

Как-то внук рассказал:

 – Едем с дедом. Останавливают. Выхожу, узнать, в чём дело. Гаишник что-то пытается предъявить, хотя правил я не нарушал. И пока я это слушаю, успеваю заметить, как речь его замедляется, а глаза округляются. Следуя его взгляду, оборачиваюсь. И вижу – движется офицерский китель, весь в орденах и медалях. Когда «китель» подходит, над ним появляется голова деда со словами:

– Ты как смеешь останавливать участника Сталинградской битвы, Героя Советского Союза, который едет по правилам.

Обалдевший гаишник козыряет, извиняется, но, очевидно, долго остаётся в шоке, поскольку находится в той же застывшей позе и после того, как мы сели с машину и поехали мимо него. Так я понял, почему дед всегда возит свой китель, который надевает лишь в День Победы.

Дед знал жизнь и страну, которая сильно отличалась от той, что он защищал…

 

Однако вернёмся в садовое товарищество, точнее, к нашим новосёлам, которые не перестают давать соседям обильную пищу для рассуждений, даже когда ведут себя тихо. В какой-то момент Валерия Павловна пытается осилить стиль Андрея Платонова. Не потому что её поражает масштаб литературного дарования выдающегося писателя, а потому что наступил его очередной юбилей, и о нём модно было поговорить «среди интеллигентных людей», к коим Валерия Павловна, как мы помним, себя относила. К тому же, и любимая ею радиостанция «Эхо Москвы» вела цикл передач об этом уникальном самородке. Конечно, такими передачами радиостанция доставляла массу хлопот своей верной слушательнице, потому что Платонов ей не давался, и она жаловалась некоторым, по её мнению тоже интеллигентным, соседям на то, что не понимает его. Жалобы звучали очень трогательно: Валерия Павловна делала губки бантиком, глазки удивленными и произносила с характерным для неё звучанием:

 – Я не понима-аюу-у…

При этом в своей любимой дачной юбочке-восьмиклинке выше коленок, гладкой прическе с двумя хвостиками и шляпке напоминала актрису, игравшую роль гимназистки, которую, правда, не успели загримировать – некие возрастные особенности все-таки проглядывали.

Потом юбилей Платонова прошел, и можно было уже не мучиться. А когда на любимой радиостанции наступила полоса журналиста и очень плодовитого писателя Дмитрия Быкова, который за роман «Эвакуатор» получил «Премию Братьев Стругацких», взялась за него. Поначалу стиль Быкова давался ей легче, чем размышления Платонова, и она хвалила «Эвакуатор», охотно рассуждая о нём. Однако, позже у неистощимого современника в серии ЖЗЛ (жизнь замечательных людей) вышла книга «Борис Пастернак», которая победила в номинации «Национальный бестселлер». И тут у Валерии Павловны вновь возникли трудности. Сложновато ей было читать приводимые Быковым строки Пастернака. Многие образы великого поэта были Валерии Павловне непонятны. Не могла она их «разложить по полочкам», как привыкла и любила это делать всегда и во всём. А поскольку не было ясности, но тема среди опять же «интеллигентных соседей» какое-то время была модной, то и слышали время от времени эти соседи уже знакомое:

– Я не понима-аюу-у…

Валерия Павловна даже пыталась читать электронную версию той книги – она вообще с какого-то момента перешла на этот вид чтения, почитая его прогрессивным, – но результат оставался тот же. И было ей очень обидно, поскольку она так полюбила Быкова за его злободневные стихи, которые слушала каждый понедельник на своей любимой радиостанции «Эхо Москвы» в рубрике «Гражданин поэт» и исполнении Михаила Ефремова. А полюбила, потому что понимала их и с удовольствием обсуждала даже с Жориком, который всем печатным изданиям предпочитал журнал «Химия и жизнь». И её очень возмущало, когда на какой-нибудь радиоволне она слышала, что её любимец – «литературный приспособленец с душой коммерсанта»…

Что же до её любимого возгласа «не понима-аюу-у», то к нему в конце одного из дачных сезонов вынужден был прибегнуть уже председатель правления. Да и остальные садоводы, которые узнали необычную новость. Дело в том, что тем летом новосёлы решили сменить забор. Они закупили брус, штакетник и всё остальное необходимое для этого процесса. Обработку материала Жорик делал сам, используя электрический станок. И поскольку работы было много – каждую досочку отшлифовать, отпилить по размеру и придать ей сверху должную форму, то станок работал с утра до ночи, создавая соседям тот ещё отдых. Некоторые даже прикидывали, в какую копеечку влетят новосёлам показания счётчика электроэнергии. Но волнения соседей оказались напрасными, потому что согласно этим показаниям, представленным семьей в конце лета, расход электроэнергии составил около ста киловатт. Такие цифры бывали у людей, которые жили на даче не больше месяца и, конечно же, не пользовались никакими электроприборами кроме чайника, плиты и лампочки. Да и у новосёлов в предыдущие годы спокойной жизни эти показатели за лето составляли около трёхсот киловатт.

Когда комиссия пошла проверить этот загадочный счётчик, то нашла его работу соответствующей стандартам. Смутила лишь форма пломбы, которая показалась чуть более сплющенной, чем у остальных счётчиков – тех, что стояли у других садоводов. Но мало ли какие бывают случаи на заводе-изготовителе. Однако счётчик на всякий случай заменили. И после этого в конце следующего лета, в течение которого новоселы никаких работ, связанных с использованием электроэнергии не производили, его показания составили триста тридцать киловатт. Нетрудно догадаться, что воскликнула Валерия Павловна, когда её спросили:

 – Как же так?

 Ну, а Жорик после этого инцидента почему-то получил в народе прозвище алхимик…

 

* * *

Несколько ещё забавных эпизодов можно было наблюдать в дачном посёлке. Так, например, в какой-то момент на одном из участков появился немец. Самый настоящий – житель Бохума. Он возглавлял в Москве одно из совместных немецко-российских предприятий и женился на сотруднице, которая здесь унаследовала бабушкину дачу. Их домик сразу преобразился – его достроили и отделали в стиле лучших зарубежных образцов, что у нас в 90-е было ещё редкостью. И дворик преобразился. Там появились красивая беседка, детский уголок с песочницей, разноцветными качалками в виде игрушек… Немец любил сюда приезжать в выходные и играть с ребёнком.

И вот как-то случилась гроза. Сильно похолодало. Где-то произошел обрыв проводов, и в посёлке почти сутки не было электричества. А нет электричества, значит, перестаёт качать воду насос, и через какое-то время она по индивидуальным кранам водопровода вычерпывается садоводами из общей цистерны. Кроме того, не включишь электрочайник, обогреватель, электроплиту... И если советскому – а в 90-е почти все мы были ещё психологически советскими – дачнику к такому не привыкать, то немец растерялся. К тому же по пути на дачу он не по своей вине попал в ДТП (дорожно-транспортное происшествие). Сам не пострадал, но машина была повреждена заметно, поэтому её пришлось оставить на сервисе, а самому добираться на дачу электричкой.

И когда огорченный всеми этими свалившимися на него в один день неурядицами иностранный гражданин пытался, видимо, как-то прийти в себя, ему из Бохума позвонила мама, которая благодаря невестке немножко научилась понимать по-русски. В результате проходившие мимо его участка дачники могли слышать:

 – Воды нет. Света нет. Машину разбили. Холодно. Как жить?!

Следует отметить, что, несмотря на заметный стресс, который испытывал в тот момент немец, говорил он всё же на языке той страны, где жил. И это было свидетельством культуры человека, который даже в таком состоянии не мог себе позволить, чтобы люди, не знавшие немецкого, испытывали чувство неловкости от того, что не понимают, о чём в их присутствии говорят. Тем более, когда это – крик души…

Что касается объяснений по-русски, то их тут было богатое разнообразие. Да и фантазий – как, когда и что лучше сказать, хватало. Сложили, например, у одного из участков новые бетонные электрические столбы, которыми решили заменить устаревшие деревянные. Сложили не совсем удачно, поскольку приехавший на выходные хозяин с большим трудом мог попасть в гараж. Возмутившись, он пришел к председателю, который, впрочем, был не виноват, поскольку руководил процедурой разгрузки столбов один из его заместителей – уже знакомый нам скульптор. Но председатель всё равно извинился, сказав, что постарается как-то исправить положение. Но не сию минуту, поскольку уже поздно, а завтра до обеда решит этот вопрос на правлении. Однако обиженный товарищ не желал ждать, и результатом его возмущения стала фраза:

 – Вот завтра встану пораньше, выпью, возьму в деревне трактор, подъеду к вашей конторе и разнесу всё ваше правление к … матери!

Конечно, без второго глагола, выбранного средства передвижения и финального аккорда фразы этот эпизод был бы вполне рядовым, и вряд ли бы запомнился присутствующим при той беседе. А так – порадовал тем, что корни все-таки в нас ещё сохранились…

Но история со столбами на этом не закончилась. Дело в том, что участок Жорика и Валерии Павловны расположен на пересечении двух улиц и, следовательно, является угловым. А возле такого участка или близ него один электрический столб должен стоять обязательно, поскольку от него идут провода, питающие электричеством обе улицы. Вот и возле участка нашей парочки стоял такой столб. И он их очень волновал. Они опасались того, что какой-нибудь мощный грузовик, на каких иной раз на дачные участки привозят стройматериалы, щебёнку, плиты, песок и мало ли что ещё, собьёт на повороте этот столб, и тот упадёт на их садовый домик. Теоретически такое развитие событий возможно. Но, во-первых, таких случаев в садовом товариществе пока не наблюдалось и, во-вторых, все столбы установлены согласно генеральному плану. И, чтобы поменять расположение какого-либо из них, нужно менять этот план. А тот был утверждён почти за 40 лет до появления в товариществе наших героев. Они, конечно, опечалились таким обстоятельством, но понимали, что тут даже их способности чего-то добиваться бессильны перед официальным документом.

И вот такой случай – замена столбов. Поскольку это происходит осенью – в октябре и ноябре, чтобы не мешать летнему и сентябрьскому отдыху садоводов, – то активность Жорика и Валерии Павловны по поводу замены соседи определили, как «осеннее обострение». Дело в том, что Жорик проконсультировался у знающих физиков, и те сказали ему, что угловой столб отстоит от его дома на меньшее расстояние, чем должен. И помимо опасений, что он может рухнуть на дом, возникло у новосёлов ещё одно – нежелательные электрические волны, которые могут проникать на их участок и отрицательно сказываться на здоровье.

То, что сам дом стоит к забору немного ближе, чем это предусматривают нормы, парочка в расчет не брала – не переносить же дом. А вот столб перенести – это другое дело. Их даже не смущало то, что в этом случае столб оказывался не на обочине, а на проезжей части. Больше того, когда парочка собрала у своего участка комиссию из правления, и те объяснили, что на проезжей части вообще никогда и нигде столбов не ставят, наши герои посоветовали перенести этот столб на противоположную сторону улицы – к другому участку. На их беду по той стороне улицы проложили водопроводную трубу, из-за чего столбы туда вкапывать было уже не положено.

Но, похоже, парочку доводы комиссии не устроили, как не устроил и пример того, что никто из остальных садоводов ни о каких изменениях в этой процедуре не просил. Они пригласили дочь, которая вооружилась рулеткой и стала измерять сначала расстояние от столба до забора, потом – до домика. Такие замеры они вместе с Жориком проводили не только у себя, но и у некоторых знакомых садоводов. И затем сравнивали полученные цифры. Результаты такого сравнения показали, что столб, расположенный у их забора, находится на 8-10 сантиметров ближе, чем отстоят от заборов столбы соседей, у которых они проводили замеры. После чего семья стала осаждать председателя уже втроём.

Отличающийся вежливостью, лояльностью и выдержкой председатель долго о чём-то с ними беседовал. Наконец, видимо, и его душевные силы иссякли – он не просто сказал, а воскликнул: «Будем ставить согласно генеральному плану!». И ушёл.

На следующий день Валерия Павловна вновь – уже сама пошла к председателю. Но не в правление – оно уже окончило работу, а домой (на участок). Калитку открыла жена председателя и сказала, что он отдыхает. Энергичная Валерия Павловна попыталась было пройти в дом, но жена председателя ей тихонько что-то сказала.

Что – никто не слышал. Видели лишь, что Валерия Павловна долго стояла в недоумении, потом медленно повернулась и так же медленно – некоторые говорили даже, задумчиво – пошла к своему домику. Что она услышала от жены председателя, никто до сих пор не знает. Однако, больше на тему столбов семья новосёлов ни с теми, кто их менял, ни с председателем не говорила.

И хотя всем было интересно, какое такое «волшебное» слово нашла в тех обстоятельствах жена председателя, никто об этом так и не узнал. Некоторые, правда, догадывались…

А ещё многие вспоминают, что во времена, когда участки садового товарищества не были в частной собственности, жизнь там была почему-то значительно более дружной и интересной.