Александр МАКАРОВ-ВЕК. МОЙ КУНГУР. Поэма

 

Александр МАКАРОВ-ВЕК

МОЙ КУНГУР

Поэма

 

О, мой Кунгур,

                    ты – исполин!

Ты весь в легендах и преданьях,

вдоль ледяных своих глубин,

летишь над бездной мирозданья!

А эта бездна – под тобой,

в твоих пещерах и пустотах,

где самоцветные высоты

под сталагмитовой грядой!

Под Ледяной твоей горой,

где изморозью – малахиты,

хрустальною водой омыты,

и сталактиты сбились в рой…

А в этом мраке тишины

вдруг вспыхнут ледяные звезды…

И ты – через века и версты

летишь предвестником весны!

 

О, мой Кунгур,

                        ты пуп Земной –

Восток и Запад сбивший в стаю,

как ледяной затор весной,

который и в июнь не тает!

А ножевые ребра льдин,

друг друга порубив на части,

вдруг затупились в одночасье

и вздыбились, как Храм един!

 

О, мой Кунгур,

                      твои мосты –

над Сылвой, Шаквой и Иренью,

как будто Господа персты,

протянутые над сиренью

стрекозьих леденящих струй,

благословляют и связуют…

И каждый дом, и каждый буй

причастье с небом торжествуют!

А каждая река, как мать,

как Богородица в тулупе!

Трещит весною лед на пупе –

пора, пора уже рожать!

 

Вот Шаква – снежные бока,

запрели, напитались дымом

прибрежных бань.

                               И как рука –

береза машет над обрывом!

А на березе – синь синиц,

как колокольца в конских сбруях

звенят!

              И тыщи птичьих лиц

отражены в весенних струях!

В промоинах и в полыньях –

синицы, синь небес, и звоны!

И брага пенится в ветвях.

И тают под водой колоны

крещенских прорубей до дна.

И Шаква серебром полна!

 

О, мой Кунгур,

                        шумит Ирень

и крутит черный зрак бездонный…

И лед ломает многотонный,

на майские, в девятый день.

Она беременна весной,

лед вздулся, напитались воды!

Снег пахнет ивой и сосной…

И скоро ожидает роды!

 

А Сылва медленно про сплав,

про бревна раннею весною…

Но, от апрельской полыньи,

средь льдин, шурги и шеклии –

она несла их над собою,

волною бережно обняв!

Плоты над глотками крутила

и топляков в себе топила…

И за столетие, устав,

вдруг обмелела, как рукав…

Но кое-где еще видна,

в изгибах илистого дна,

моченых топляков спина!

Они, под этой грудой ила,

под самоцветом чешуи,

разбухли, понажрали рыла,

и превратились в янтари!

 

О, мой Кунгур,

                  мой детский рай!

Греми стиральная машина –

штаны в заплатах отстирай!

А дела – только половина…

Отмытое, как урожай

мать вынесет в большой корзине,

и мы вдвоем к речной низине

везем, как ядра за Можай!

Мать – за веревку, я – в корыте

с корзиной, в варежку дыша,

и шея всем ветрам открыта!

Скользит корыто не спеша.

Я еду, как Иван на печке,

к застывшей Сылве, нашей речке…

Где проруби чернея льда,

где бабы в очередь всегда,

белье полощут.

                           Наш черед!

На руки теплые перчатки

натянет мать. А сверху –

желтые, как мед…

И вот штаны мои в заплатах

рукой пускаются в полет,

они наполнились, как ватой –

водой тяжелой, словно лед!

Штаны, как будто оживают,

мать держит их за лямки край.

Штаны, мне кажется, шагают,

они бегут в подводный рай!

И мать белье в воде полощет,

белье и крутится, и хочет –

во тьму, в горящую струю…

И рядом, рядом – я стою!

 

А над водою – пар кипучий!

Ночь подошла, но свет как днем…

Горит, как лампа, освещая,

прозрачный лед, теча огнем!

И звезды стынут яркой кучей!

Я в брызгах весь, не замечая,

покрылся коркой ледяной…

                                      В слезах…

Застыл до половины!

Но на небе считаю льдины…

И этот звездный ледостав

летит по небу, как состав!

Как межпланетный паровоз,

не замечая детских слез!

А в проруби – сгорают искры

из под колес и из трубы!

Вокруг хрустальные гробы…

И мать, как я – покрылась льдом…

И мы замерзнем здесь вдвоем!

 

И только прорубь, как костер

трещит и манит огоньками…

И я уже не понимаю,

мой взгляд сквозь слезы не остер,

кто, кто стоит здесь между нами?

«Шагни, шагни! – зовут огни. –

Там горячо… Смелее, друг!

Шагни, шагни! – зовут они. –

Шагни, шагни в горящий круг!»…

И вот я делаю шажок,

а тьма меня толкает в спину

и шепчет мне: «Смелей, дружок…

Один шажок… Хоть половину…

Смотри, как светится вода!

Под черный лед белье стремится!

И мать твоя, в полет, как птица,

тебя отпустит навсегда!».

 

Но мать, как чувствуя беду,

окликнет в страхе: «Отойди!».

И ком воды в живой рубахе

подаст из проруби: «Крути!».

И я в хрустящий позвонок

скручу тяжелую рубаху,

и как вода течет без страха,

так страх мой вытечет у ног…

 

Затем все сложено в корзину,

и чтоб белье не стало льдом,

мать сверху шалью вполовину

его прикроет. И вдвоем

мы запрягаемся в корыто…

А небо прорубью открыто!

И наша тропка меж светил

в небесный рай!

                      Хоть нет уж сил,

мы с матерью, как паровоз –

свистим в два рта и тянем воз!

 

Наш дом барачный. Как в тулуп –

в овечий иней спрятан сруб!

Спит дровяник. Застыл сарай…

Кунгур, Кунгур – мой мерзлый рай!

Я в дом и к печке! Мать штаны

вприщепках, чтоб не улетели,

развесит по двору… Они

всю ночь скрипят, словно качели…

А в доме у печи жара!

Под подоконником бутылки,

наполнились водой. Пора

из петель вынуть их затылки.

И воду вылить. Но стекло

под утро снова все бело!

 

А за ночь вымерзнет белье,

задышит в ледяных узорах!

Мать, осторожно, как стекло,

его несет домой нескоро...

И дом наполнится рекой,

морозом сладким и томящим…

И звездным небом. И тоской

по полынье во льду звенящем!

…Затем – чугунным и горящим,

с вселенной звездной в животе,

как будто над бельем парящим,

досушит утюгом во тьме.

 

Вновь день прошел...

                            И слава богу!

Глаза закрою и молчу –

как будто снова от порога

в корыте к проруби лечу!

Снег ослепляет, все искрится,

все светится живым костром!

А в проруби щебечет птица,

и щука плещет серебром!

Над Сылвою летит и блещет

по Ледяной горе во тьме

громада звезд! И все трепещет

от страха жуткого во мне!

И кто-то вновь зовет: «Голубчик,

смелей, смелей – один шажок…».

И мама теребит мне чубчик,

и говорит: «Вставай, сынок!».

 

О, мой Кунгур,

                   как ты хорош весной,

когда ручьи твои и птицы

не могут каплями напиться!

Им подавай – поток стеной

воды ожившей и хмельной!

Огнем оттаявших сугробов

им нужно разогреть бока!

И лед вдоль улиц толстолобый

под солнцем греет потроха!

Просачиваясь сквозь слюду

в сапог дырявый, на беду,

сквозь кварц, гранит и селенит

вода и дышит, и бежит!

 

О, мой Кунгур,

                   весенний, звонкий –

ты словно снял с себя пеленки!

Ты весь простыл, ты греешь ноги

в воде с горчицею немного…

Ты вышел весь на тротуары,

на переулки, на базары!

Ты греешься на мостовой…

И рядом, рядом – я с тобой…

…По ледяным твоим мощам,

кораблик из щепы древесной

пускаю в космос неизвестный,

по улицам и площадям!

Плыви, кораблик мой, плыви!

Греми ручей во славу улиц!

И где б кто ни был – позови,

нас всех в Кунгур,

                 чтоб все вернулись!

 

О, мой Кунгур,

                    в базарный день,

на снежном берегу Ирени,

где серебра и меди звень,

в карманы сыплется без лени…

Где каждый взгляд, как нож остер!

Среди посуды и эмалей,

девичьих юбок, козьих шалей,

тулупов жарких, как костер…

Среди амбарных батогов,

бидонов жестяных и шаек…

Средь творогов, свиных голов,

засовов медных, ржавых гаек…

молочных льдистых кругляков

(как луны желтые от жира)…

Средь близких мне кунгуряков –

я – словно посредине мира!

Вот мать моя! И мне – шесть лет…

Мать в валенках и в рваной шали…

И я не ведаю печали –

средь торгашей, шпаны и швали…

Кунгур, тебя роднее нет!

 

О, мой Кунгур,

                         в такой же час –

базарный, ветреный, дождливый –

меня ты продал торопливо…

И навсегда твой свет угас!

 

-------------------------------------------

И – мои родные у Всесвятской,

на горе, под снежными крестами

тихо дремлют,

                  жаждут воскрешенья,

молятся застывшими устами…

Синие оградки, как обрывы,

льдом покрыты,

как венки в обвертках…

Нет у бога мертвых,

все мы живы!

По ветвям Преображенья силы!

Вот уж беременны могилы –

Тетей Шурой, Ниной, Фуской, Нюрой,

бабой Аней, Талей, Веркой-дурой…

Дедами – Петром, Иваном, Митей…

Дядьками – Григорием и Витей…

Кто войны калека, а кто – тыла…

У кого нога, рука, душа застыла!

На горе на Ледяной, на Спасской –

Господи, твоей они закваски!

На горе на Ледяной, в Крещенье,

Господи, как верят в пробужденье!

И мои святые у Всесвятской –

все пришли, и все теперь навеки,

и мои, твои,

             все наши – у Все-братской

одевают белые доспехи!

 

Живи и славься город мой,

Кунгур –

                 уральская Венеция!

Когда и снежною зимой

твоим теплом спешу согреться я!

 

Живи и славься город мой,

Кунгур –

            и камнерез, и сказочник…

Когда ты говоришь со мной

Бажовской речью недосказанной!

 

Живи и славься город мой,

Кунгур –

        любви и встреч, как правило…

Когда ты снежной бахромой

горы кокошник красишь набело!

 

Живи и славься город мой,

Кунгур –

           и Божий храм, и звонница!

Не в гости я пришел – домой,

чтоб здесь навеки успокоиться…

 

Живи и славься город мой…