Вячеслав ЛЮТЫЙ: «НАША ЗАДАЧА – ВГЛЯДЫВАТЬСЯ В РЕАЛЬНОСТЬ И РАЗЛИЧАТЬ ЕЕ ЧЕРТЫ». К 65-летию автора. Беседовал Александр Бунеев.

 

Вячеслав ЛЮТЫЙ:

«НАША ЗАДАЧА – ВГЛЯДЫВАТЬСЯ В РЕАЛЬНОСТЬ И РАЗЛИЧАТЬ ЕЕ ЧЕРТЫ»

 

В июле исполнилось 65 лет Вячеславу Лютому, известному литературному критику, публицисту, члену Союза писателей России, лауреату многих литературных премий, председателю Совета по критике Союза писателей России, заместителю главного редактора журнала «Подъем». Предлагаем вниманию наших читателей интервью с Вячеславом Лютым, подготовленное писателем и главным редактором  воронежской газеты «Мысли» Александром Бунеевым.

 

– Присоединяюсь ко всем поздравлениям и пожеланиям. Давай начнем с вопросов, которые меня интересуют, поскольку мы с тобой представители одного поколения и испытали на себе все метаморфозы российской истории последних десятилетий. Как на тебе отразились эти годы и эти события? Отчего горько, отчего радостно?  Что ты принял, что нет? С оптимизмом ли смотришь в будущее?

– Середина 80-х годов прошлого столетия стала для меня временем самоопределения. Я поступил в Литературный институт, перешел с заочного на очное отделение и переехал на время учебы в столицу. Стал параллельно с профильным поэтическим семинаром посещать семинар критики, который вел Игорь Виноградов. И  понял, что критика меня увлекает куда сильнее, нежели собственные поэтические поиски. Это было время слома советского государства и испытания на прочность внутренней идеи, без которой художник и просто мыслящий человек просто не могут жить. Появилось чувство свободной речи, но одновременно в обществе возникла психология рыночного хама, и во весь голос стало озвучиваться циничное отношение к русской культуре и русскому человеку как таковому. Прошли десятилетия, либерализм обрел в народе почти людоедскую репутацию, но параллельно, скованный рамками невидимой цензуры, как бы «прошелестел» процесс духовного и интеллектуального самоопределения. Были названы «да» и «нет», которые так или иначе удерживают мятущуюся русскую душу. Ушли выдающиеся литературные фигуры, а стремления издательского лобби заменить кем-то новым Валентина Распутина в прозе или Юрия Кузнецова в поэзии пошли прахом: маленькие авторы никак не становились большими художниками, несмотря на все попытки поставить их на высокие ходули. Искусственность таких фигур с течением времени становилась очевидной: вчера это был Акунин, сегодня – Быков, что будет завтра – покажет дальнейший ход событий.

Союз писателей России стал постепенно обновляться. Уже несколько лет проводятся регулярные совещания молодых писателей, и связь поколений постепенно обретает зримые черты, сквозные духовные и художественные приоритеты. Трудные времена, рушится многое, но и многое становится ясным и незыблемым.

 

– К определенному возрасту мы обрастаем привычками, вырабатываем для себя некие жизненные понятия, пользуемся сформированной мировоззренческой моделью. Что уже неизменно? Что не изменится, даже если «весь мир будет против»?

– Известная фраза «Если Бога нет, то все позволено» на многих действует гипнотически. Собственно, и ты сам в минуту отчаяния можешь снять с себя все умозрительные обязательства и поступить шкурно. В советские времена действовало практическое правило: тот, кто много читает, постепенно обретает автоматическую грамотность – не аналитическую, но интуитивную. Подобно этому, если ты всю жизнь полагал, что вот так поступать – правильно, а по-другому действовать – недостойно, у тебя постепенно вырабатывается некий внутренний устав. И он гласит: пусть все кардинально переменится, но я не перестану понимать себя как нравственного человека и буду соответственно действовать. По той простой причине, что другого меня – нет, я его не знаю и знать не хочу. Вот почему никак не изменится моя приверженность русскому реализму, яркому поэтическому слову, отечественной культуре и мысли, русской государственности, не развеется сыновнее чувство по отношению к поколениям советского времени – даже если, по твоим словам, «весь мир будет против».

 

– Многое ли сейчас в тебе находится в противоречии с окружающим миром, с существующей моделью общества, с теми понятиями, по которым наше общество существует? Насколько для тебя сложно жить в этом противоречии и что помогает, поддерживает, придает уверенности?

– Современное общество с любопытством умалишенного стало поверять высокие истины низкими понятиями и предметами. Эту тенденцию однажды хорошо определили как стремление все «обмерзить». Уже  якобы и любви нет, и верности, и чести, красота все чаще подменяется уродством, гениальная непосредственность подлинного художника – тривиальным старанием бездарного дурака. И такие тенденции иные «ораторы» объявляют свободным поиском, втайне понимая, что все прежние достижения культуры и духа, несомненно, были обретены на пути к высокому идеалу. Поощрение подобной практики – разрушительно, однако она проникает во все уголки нашей повседневной жизни, а государство молчит или роняет что-то бессвязное и пустое, хотя для него – это вопросы жизни и смерти.

Между тем, большинство подсознательно тянется к образцам достойным – как в жизни, так и в искусстве. Потому что они помогают создавать семью, избавляют от одиночества, придают смысл твоему существованию. Пресс низости никуда не уходит, более того, с каждым днем он становится все более бесцеремонным и наглым, но современный человек не является фигурой окончательной. Изменится атмосфера в обществе – переменятся и его ориентиры, а пока он вовсе не потерян, он только заблудился.

 

– Насколько я знаю, ты не особо активный пользователь интернета. Почему? Твое отношение к этому явлению. Может ли современный человек состояться, не прибегая к интернету?

– Здесь важно понять, что мы подразумеваем под словом «состояться». Если нас интересует городской тип человека, который в ладу со всеми достижениями техники и хочет попасть в инфраструктуру профильного характера, тогда, конечно, дружить с интернетом нужно обязательно. У  сельского жителя совершенно иной ритм жизни, и он подключается большей частью к социальным сетям. Что касается литературы, то ее важной составляющей теперь стали виртуальные литературные журналы и электронные версии бумажных «толстяков». Публикация на этих страницах дает автору чувство контакта с читателем. И речь тут не только об откликах на форуме. Они, как правило, крайне сумбурные, вкусовые, порой грубые, а чаще – избыточно похвальные. Что делать, современный человек читает мало, чувство слова у него не очень хорошо развито, в итоге очень дельные и тонкие замечания тонут в хаосе мнений. Однако перенос авторского текста с одного сайта на другой, перепечатка одним виртуальным изданием материала из другого журнала или концептуального обзора приводит к тому, что малоизвестный поэт или писатель включается в контекст большой литературы, и его произведение обретает, пусть и временное пока, место рядом с вещами выдающихся мастеров слова.

Тем не менее, важно понимать, что психофизика освоения текста с экрана и прочтения его с листа – разная. Именно потому я не раз говорил, что в интернете литература – в гостях, а в книге – она у себя дома. Интернет – только способ коммуникации, техническое средство, тогда как книга – явление многомерное и не описывается «плоскими» формулами.

 

 – Теперь поговорим о  русской литературе. Несомненно, она жива. Каков на твой взгляд, ее сегодняшний уровень, если можно так сказать? Тем более что нам есть с чем сравнивать. В России каждая эпоха имела свое литературное «направление» или даже определяла направление эпохи. Как бы ты определил особенности нашей сегодняшней литературы?

– Русская литература жива безо всяких оговорок и сегодня очень разнообразна. Получили серьезное развитие фантасмагорические жанры, сатира, фантастика стали даже не полноводной рекой, а почти наводнением. Притом качество художественного материала во многих случаях оставляет желать лучшего, но если отнестись к происходящему терпеливо, то поймешь, что все это – процесс образования некоей новой почвы и одновременно напряженный поиск новых идей. Очень часто отвлеченная от традиции почва носит вполне завиральный и наднациональный характер, что, конечно, плохо. Однако перед нами – установочный период, апробирование творческих идей не только дерзких, но и глупых, не только проективных в самом настоящем смысле, но и коммерческих, пошлых, попросту мелкобуржуазных во вкусовом отношении. Вместе с тем, русский реализм всегда помогал читателю опознать эпоху и понять происходящее, а литературное изображение всегда было убедительнее публицистических сентенций, облеченных в подобие литературной формы, как это практиковалось во времена европейского просвещения. Мысль и картина, психологическое состояние и подробности окружающей среды, наконец, сам язык повествования и роль собственно авторского слова – вот какие акценты характерны для русской реалистической прозы. Из прозаиков старшего поколения назову Владимира Крупина, Петра Краснова, Веру Галактионову. Из молодых – Андрея Антипина, Юрия Лунина, Елену Тулушеву. Поэзия вещь более ассоциативная, образ здесь может быть сложным и открываться не сразу. Но, следуя пушкинскому примеру, важно все-таки стремиться к прозрачному письму и целостной картине. Светлана Сырнева, Анатолий Аврутин, Диана Кан – сложившиеся и удивительные поэтические имена.  Среди молодежи такой определенности нет. Но полагаю, что из нынешних юных лириков лет через пять вырастут поэты «хорошие и разные», а сегодня стоит говорить только об интонациях и стилях в их стихах, отдавая должное и не жонглируя именами.

 

– Настоящие литературные критики наперечет. Ты, несомненно, относишься к их числу. Но я бы назвал тебя исследователем, поскольку, перефразируя одного из американских писателей, ты «придаешь смысл тому, что происходит в литературе». Каковы критерии объективного критического исследования произведения и где начинается отношение субъективное?

– По какому-то совсем отвлеченному счету литература и вообще искусство – вещи чрезвычайно субъективные. При восприятии прозы и поэзии практически всегда задействуется личный фактор. А уж он-то включает в себя элементы традиции, нравственности, соотношение нового опуса с прежними произведениями, благозвучность или намеренный конструктивизм текста и многое другое. Пушкин писал, что художника стоит судить по его собственным законам. Имея в виду современную литературную практику и изобразительное искусство, я бы добавил: «по его собственным законам судить безжалостно». Писатель или поэт воссоздает некий художественный мир, и в этот период никто не виснет у него на руках, требуя сделать одно и не делать другое. Он вправе быть свободным, однако произведение в любом случае оказывается связанным с уже состоявшимся искусством и уже овеществленной жизнью. И на этапе сопоставления созидаемого и существующего могут возникать определенные соответствия и противоречия. То есть речь идет о том, что художник не своеволен, но подчинен творческому замыслу. Критик, понимая все обозначенные обстоятельства, в своих рассуждениях должен идти одновременно двумя тропами: одна – это дорога автора произведения, другая – дорога просвещенного читателя. И вот тут он чувствует себя неким арбитром, примечая вехи каждого из названных двух путей. Иной раз возникает «темное» место в тексте, которое истолковать в рамках описательного литературоведения можно по-разному. В первую очередь это относится к стихам. И тогда критик берет инструменты структурного анализа или семиотики и с их помощью преодолевает смысловое препятствие. А далее возвращает подобный инструментарий в хранилище и минует развилку в толковании уже осознанно, продолжая двигаться по сюжету в прежнем стиле. Здесь важна интеллектуальная честность, потому что позорно переводить толкуемый текст на язык идеологической или корпоративной выгоды, необходимо проницать художественное пространство взглядом непредвзятым и внимательным. Например, при анализе модернистской поэзии важно знать, как данное произведение продолжает стилевые наработки близких и дальних предшественников. Не отвергая модернизм категорически, нужно понимать его ограниченность. Модернистский метод позволяет назвать, обозначить, изобразить проблему, но совершенно не в состоянии погрузиться в нее и соединить ее внутреннее пространство с реальным, а не утрированным внешним миром – широким и разнообразным.

 

– Чего ты не приемлешь в литературном произведении? Есть ли в творчестве запреты? Должен ли у автора быть «внутренний цензор»?

– Я не люблю позерства в литературе, пошлого или рафинированного стиля в духе строки из песни: «не вяжите санитары, посмотрите, я – КАКОЙ!». Потому что художник не принадлежит полностью себе, через него говорит кто-то иной: мир, вечность, другой человек – современник, предок или потомок. В творчестве есть запреты, они совпадают с табуированными зонами культуры. Нельзя, как я уже говорил, поверять высокое низким, не стоит вводить в литературный язык мат уже потому, что это свидетельствует о недостаточном словаре автора, и никакая экспрессивность коллизий такой ход оправдать не может. Что касается «внутреннего цензора», то это лишь название такое отталкивающее, на самом деле автор – человек избирательный, что-то он берет и делает своим, а все не подходящее для сверхзадачи отбрасывает. Впрочем, если «внутренний цензор» – это только воплощенный страх перед социальными гонениями на человека творческой профессии, то здесь можно сказать вот что: художник не должен бояться предстать перед читателем смешным или неумелым. И шире – художник не должен бояться. У него есть возможность сказать миру необходимое, а если творческие средства его недостаточны, значит, и мысль к данному моменту пока еще не созрела окончательно.

 

– Давай поговорим о воронежской литературе, о «воронежском тексте». Когда наша проза и поэзия была самой яркой и мощной? XIX век, советское время, российский период?

– Мне кажется, что такие «коллективные» периоды выделять не стоит. Литература всегда отличалась именами – и они были строго индивидуальными в творческом отношении. Послереволюционное время дало нам Андрея Платонова и Осипа Мандельштама, послевоенное – Владимира Кораблинова и Алексея Прасолова. Последние три десятилетия – это проза Юрия Гончарова, Ивана Евсеенко, Виктора Никитина, Натальи Моловцевой, стихи Александра Нестругина, Валентина Нервина, многих других наших современников. А в XIX  веке, конечно же, двумя столпами видятся Кольцов и Никитин, чья поэзия во многом не разгадана, исследован только социальный контекст их лирики. И если теперь, после чрезвычайно краткого списка имен, мы попытаемся взвесить на виртуальных весах содержание «воронежского текста» в разные эпохи, то придем к совершенно субъективным выводам. Не нам, погруженным в смутное нынешнее время, судить прошлое и давать ему школьные оценки. Наша задача – вглядываться в реальность и различать ее черты.

 

– Что ты сейчас читаешь не как критик, а как читатель?

– К сожалению, почитать что-то по внутреннему желанию, а не в связи с литературной необходимостью удается не часто. В последние годы я очень полюбил музыку Бетховена. И вот, мне захотелось прочесть его жизнеописание. Я взял томик Роллана и с удовольствием погрузился в  материал, полный житейских невзгод, вдохновенья и внутренней борьбы. С наслаждением прочел этот совсем не объемный текст, а затем открыл книгу о композиторе из серии ЖЗЛ. И отложил ее. Документальное повествование, сдобренное авторскими эмоциями как будто по обязанности, оттолкнуло меня. Хроника жизни Бетховена никак не приоткрывала тайну его гения. И я по достоинству оценил творческий подход Роллана, который не был моим любимым автором, но, несомненно, являлся мастером слова и человеком интуиции.

 

– Не так давно мы проводили опрос, касающийся воронежской культуры. Там три вопроса. Как вы оцениваете сегодняшний уровень региональной культуры? Каков, на ваш взгляд, самый яркий культурный прорыв и самая острая проблема за последние годы? Какой бы культурный проект вы осуществили бы в первую очередь? Ответь, пожалуйста.

– В сегодняшней воронежской культуре нарушен баланс между традицией и авангардом. Кроме того, воронежские модернисты почти всегда оказываются вторичны по отношению к Западу или к отечественному прошлому. В них не хватает дерзости и вдумчивого отношения к предмету искусства, все – более аккуратное и «исполнительское». Традиционное искусство нельзя помещать на какие-то запасные, факультативные позиции, уделяя главное внимание авангардным опытам. Эти две линии должны быть представлены достаточно полно и никак не взаимоисключающе. В 80-х годах я был увлечен поэтическим авангардом Европы и Америки, с удовольствием читал стихи раннего Заболоцкого, Хлебникова. Но со временем все-таки пришел к традиционной лирике. Думаю, что здесь важен сам творческий путь.

В последние годы журнал «Подъём», в котором публикуются самые разные авторы, приобрел репутацию одного из лучших толстых литературных журналов России. Это важное признание, особенно если вспомнить, с чего начинался новый этап жизни старейшего журнала в 1997 году, когда он был, условно говоря, «национализирован» и тем самым спасен от гибели. Это можно назвать и «культурным прорывом», хотя сам термин отличается некоторой  скандальностью.

Поскольку я принадлежу к писательскому сообществу, мне кажется, что сегодня важно восстановить давние связи читателей с авторами литературных произведений. Средства массовой информации переполнены похвальными характеристиками книг и литераторов средней руки. По существу, раскручивается ложь и превозносится пустое. Потому очень важны личные контакты писателей со своим народом. И пусть сегодня читают недостаточно, однако если хорошая литература станет пользоваться поддержкой государства, если она окажется важной частью жизни нынешнего человека, это перевернет современное общество. Об этом можно говорить много, но я бы выделил две взаимосвязанных инициативы: постоянные встречи поэтов и писателей с читателями – вживую и на телеэкране. А также подписка школ и районных библиотек на толстые литературные журналы.