Михаил ПОПОВ. ГЕРОИЧЕСКАЯ ФРЕСКА. Ломоносовская ода и русский стих

 

Михаил ПОПОВ

ГЕРОИЧЕСКАЯ ФРЕСКА

Ломоносовская ода и русский стих

 

280 лет назад Михаил Васильевич Ломоносов написал «Оду... на взятие Хотина» – предтечу поэм «Полтава» и «Бородино».

«Восторг внезапный ум пленил...» – эта одухотворённая строка стала в буквальном и переносном смыслах истоком новой русской поэтики. В буквальном потому, что у Ломоносова, признанного родоначальника нового стихосложения, «Ода... на взятие Хотина» – первая героическая песня, которая входит в классический свод отечественной словесности. А в переносном потому, что в этой строке заложена формула русской поэзии, ибо подлинный поэтический взлёт – это союз озарения, сердечного порыва и восторженного ума; другими словами – это дар Божий, чем был наделён Ломоносов и что подняло его «на верьх горы высокой», то есть на Парнас.

Ода была создана осенью 1739 года в Германии. Михайла – зрелый муж, ему без малого 28 лет. Он поглощён учёбой, науками, он делает заметы, которые станут основой его дальнейших открытий. Но три года вдали от России... Временами его охватывает ностальгия, он кидается к каждому редкому в Неметчине русаку, чтобы утолить тоску по Родине.

А ещё 1739 год – счастливая пора. Михайла влюблён, предмет его сердца – фройлен Цильх, дочь хозяйки дома, где он снимает жильё. Лизхен посвящаются любовные рулады. Пишет их Михайла, как велит его большое сердце, ломая устарелые, созданные схоластами поэтические каноны. Любовь поистине творит чудеса – она рождает не только стихи, но и новые формы стихосложения. Дабы закрепить открытие, Ломоносов создаёт трактат «Письмо о правилах российского стихотворства». Адресат письма – Петербургская академия. К трактату необходимы пояснения, примеры нового стихосложения. Прилагать любовные экзерсисы, послания и мадригалы, конечно, неуместно – у господ профессоров они могут вызвать усмешку, что непременно отразится и на восприятии трактата. Необходимо что-то иное. И тут – фортуна: из России приходит известие о славной виктории русских войск в Бессарабии – взятии турецкой крепости Хотин на Днестре.

Истинный сын Отечества, где бы он ни находился, куда бы его ни забросила судьба, всеми токами души связан с Родиной. Сердце его счастливо откликается на каждый взлёт её духа и мысли, на любое достижение и даже малую победу.

Как мы, помню, ликовали с друзьями, когда русский батальон совершил стремительный марш-бросок и первым ворвался в осаждённую Приштину. (Кстати, от Косова Поля до Днестра не так далеко – несколько сот километров, да и захватчик по сути тот же.) Тот дерзкий десант, прорыв на выручку братьям-славянам стал реваншем за годы национального позора, предательства и отступлений, даром что буржуазная ельцинская печать и доморощенные заушатели – борзописцы «пятой колонны» – попытались принизить его значение. Победа всё же была, пусть и малая!

А тут – взятие неприступной крепости, да вдобавок крепости, удерживаемой давним врагом России – Османской Портой, что, как спрут, раскинула свои щупальца по славянским вотчинам. Как тут было не возликовать патриотическим сердцам!

На эту викторию отозвались многие литераторы того времени. Свою оду написал, в частности, поэт Витынский, последователь Тредиаковского. Вот одна строфа:

 Восток, Запад, Север, Юг, Бреги с Океаном,

 Новую слушайте весть, что над мусулманом

 Полную Российский меч, коль храбрый, толь славный,

 Викторию получил, и авантаж главный...

 

Но разве можно сравнить эти тяжеловесные и неуклюжие строки с ломоносовским чеканом:

Пускай земля, как Понт, трясет,

Пускай везде громады стонут,

Премрачный дым покроет свет,

В крови Молдавски горы тонут.

 

Батальное полотно, нарисованное кистью монументалиста, поражает мощью и страстью, словно он сам находится в гуще битвы, а нам, читателям, в этих героических сценах слышатся и видятся грядущие поэтические творения – пушкинская «Полтава» и лермонтовское «Бородино».

Как же добивается Ломоносов этой живой монументальности? Прежде всего – обращением к историческому эпосу, делая героическое прошлое вечным и незыблемым, превращая это наследие в сегодняшнюю грозную силу и наполняя гордостью и отвагой сердца потомков. И это притом, что в заглавии оды стоит титул тогдашней императрицы, а её имя повторяется в произведении несколько раз. Отдавая дань политесу, поэт представляет Анну Иоанновну не более как эмблемой своего времени. А жар поэтического сердца, свою любовь, рассудок историка и гражданина обращает к образам русских титанов. Лики их осеняют само поле битвы. И первый среди них – Пётр Великий.

Кругом Его из облаков

Гремящие перуны блещут,

И, чувствуя приход Петров,

Дубравы и поля трепещут.

 

С этой оды образ великого державника пройдёт через всё творчество Ломоносова как пример венценосным преемникам, а ещё станет основой самого большого литературного полотна его – героической поэмы «Пётр Великий».

«Кто с ним толь грозно зрит на юг, / Одеян страшным громом вкруг? – продолжает Ломоносов, вглядываясь в даль па­мяти. – Никак, смиритель стран Казанских?».

Пётр в оде назван. Образ его предшественника будто заслонён дымкой времени, но ведь тоже различим, ибо «грозно зрит на юг», к тому же – покоритель Казани.

Иван Грозный и Пётр Великий с горних высот озирают дали Отечества, умноженного их дальновидной государственной политикой: «Чрез нас предел наш стал широк», т.е. мы не отдали ни пяди родной земли, а, наоборот, раздвинули её горизонты. Гулом и небесным рокотом доносятся через века их голоса, а взоры их вперяются в потомков: «А вы?».

 Поле битвы, осеняемое великими образами, поэт разглядывает вдохновенными очами, словно ему открывается вещее зрение. Бравурной музыки тут нет. Враг силён и коварен, а потому битва предстоит тяжкая.

Первыми устремляются в атаку турки. Лающее «ал-ла!» вгрызается в разворачивающиеся русские полки. Вражеская конница подобна стремительному и свирепому кораблю, который летит, кажется, поверх волн, «срывая с них верьхи» и размётывая пену.

Пена на губах разгорячённых янычар, пена на оскаленных мордах лошадей. Так жарко, что «скрывает небо конский пар!». В этих клубах, как молнии, сверкают ятаганы. Неся смерть, они врубаются в русские ряды. Житными снопами валятся русские бойцы. Но не дрогнет сердце, оберегаемое праведной молитвой и образом Спаса.

Крепит отечества любовь

Сынов Российских дух и руку;

Желает всяк пролить всю кровь,

От грозного бодрится звуку.

 

Так показывает поэт стойкость русского солдата. А чтобы было убедительнее, сравнивает русское войско со львом, обращаясь к читателю с риторическим вопросом:

Как сильный лев стада волков,

Что кажут острых яд зубов,

Очей горящих гонит страхом?

 

Вражья конница разбивается о монолит русских витязей, остатки её спасаются за крепостными стенами. Но... это ещё не виктория. До победы далеко. Главное сражение впереди – предстоит приступ, штурм цитадели, а это неминучая гибель для многих и многих сынов Отечества.

Крепость Хотин подобна вулкану, из которого извергается огненная лава:

Не медь ли в чреве Етны ржет

И, с серою кипя, клокочет?

Не ад ли тяжки узы рвет

И челюсти разинуть хочет?

 

А ещё при чтении этих строф возникает мифологическая личина – многоголовый Змей Горыныч, который «металл и пламень в дол бросает», до того мощная во вражьей цитадели артиллерия. Пушки с бастионов палят не переставая. «Дым, пепел, пламень, смерть рыгает», обрушиваясь на штурмующих крепостные стены русских пехотинцев и гренадеров. Кажется, не одолеть, не укротить это половодье огня, раскалённого чугуна и свинца...

Но чтоб орлов сдержать полет,

Таких препон на свете нет.

Им воды, лес, бугры, стремнины,

Глухие степи – равен путь.

Где только ветры могут дуть,

Доступят там полки орлины.

 

Образ войска – парящего орла – смыкается с трепетом орлёных знамён, которые взмывают подвысь, достигают вершин бастионов и повергают в прах погано-ятаганного змея.

Битва подходит к концу, вечереет.

Скрывает луч свой в волны день,

Оставив бой ночным пожарам...

 

Приходит долгожданное ощущение победы.

Летает слава в тьме ночной,

Звучит во всех землях трубой,

Коль Росская ужасна сила...

 

Солдаты от усталости валятся на политую кровью землю, засыпая мертвецким сном, – сил нет даже на радость. Зато ликует природа:

Шумит с ручьями бор и дол:

«Победа, Росская победа!».

 

Финал многообразен. В нём есть снисходительное превосходство:

Где ныне похвальба твоя?

Где дерзость? где в бою упорство?

Где злость на северны края,

Стамбул?..

 

Предостережение на будущее:

Не вся твоя тут, Порта, казнь,

Не так тебя смирять достойно,

Но большу нанести боязнь,

Что жить нам не дала спокойно...

 

И, конечно, радость. Заднестровский тать, который разорял малоросские ланы, уводил в полон женщин и детей, бежал с поля битвы и покинул житную ниву.

Не смеет больше уж топтать,

С пшеницей где покой насеян.

 

Вдумайтесь: поле, засеянное хлебом и покоем. Как современно и как актуально это звучит, особенно если представить нынешнее состояние южных окраин России.

В концовке оды звучит благодарственное величание. Это негромкая молитва Богом данной «возлюбленной тишине», как позднее скажет Ломоносов. За покой и мир благодарят Русь-Орлицу путники, корабельщики, купцы. А ещё, конечно, – пастухи и землепашцы. А благодаря, воздают дань «солдатской храбрости», отваге и бескорыстию русского воина.

 «Некрасный стих», как скромно охарактеризовал свою оду в её концовке молодой поэт, достиг в том же 1739 году Петербурга и вызвал у просвещённой публики необыкновенный восторг. Такого ещё не было в русской поэзии, настолько просто и одновременно торжественно говорил о Родине её верный сын.

Правда, иные тогдашние пииты встретили оду Ломоносова скепсисом. Зависть всегда заедает талант. Это в свои поры испытал Есенин, это знавал Рубцов. Но всё в конце концов вставало на свои места: злопыхателей не помнят, а народ по-преж­нему слагает и поёт песни на стихи Есенина и Рубцова.

Так и с «Одой... на взятие Хотина». Творение Михайлы Ломоносова живо разошлось по державе и стало подлинным гимном патриотической молодёжи. Это поставило автора в ряд первых поэтов России. И, по сути, с этой ступени – новаторского литературного труда – началось восхождение Ломоносова к бессмертию.

 г. Архангельск