Алексей ВИТАКОВ. ПОД СЕВЕРНЫМ СОЛНЦЕМ. Стихи

 

 

Алексей ВИТАКОВ

ПОД СЕВЕРНЫМ СОЛНЦЕМ

 

* * *

Я родился под северным солнцем

В шестьдесят позабытом году.

Положили меня на оконце –

Отводить от деревни беду.

 

Я лежал на отцовой портянке,

Не на улице и не в дому.

Пахли ветхие шторы землянкой,

Я не скоро узнал почему.

 

Помню, трещины были на раме.

Я разглядывал в трещинах тьму.

Как же пахло в избе сухарями!

Я не скоро узнал почему.

 

Я лежал и распухшие десны

Тер костяшками пальцев, как мог.

Видно, впрямь был мой вид очень грозным,

Коль беда обходила порог.

 

Облака шли в сиреневой сини

От Бояновых дней на восток.

На портянке я плыл вместе с ними,

И беда обходила порог.

 

Пахли ветхие шторы землянкой,

Нависал чернотой потолок.

А я плыл на отцовой портянке

От Бояновых дней на восток —

 

Над усталой землей и морями.

И бежала, бежала беда...

Как же пахло в избе сухарями,

Так пронзительно, так навсегда.

 

* * *

Колея, обочина – все одно.

Каждой печке-лавочке – свой сверчок.

У меня два облака за спиной.

А тебе что кажется, дурачок?

 

Потяни, дороженька, за рукав.

Покажи-ка волюшку наяву.

Пальцами корявыми сто рубах

Я на песне гусельной разорву.

 

А рвану сто первую – брызнет кровь.

Вот тогда и радуйся, пой, душа!..

Говори, родимая, за любовь.

Да гляди на небушко, не дыша.

 

Я пойду по улицам в калачах —

Пустоту девичьих глаз воровать.

У меня два ворона на плечах,

А тебе все ангелов подавай!

 

Ивою над гуслями наклонюсь.

Пусть запястья тощие вспомнят свет.

Вороны тяжелые, ну и пусть.

Но зато два облака в синеве.

 

Призовет ли на небо скоро Бог

Иль отправит заживо в ад гореть.

В темных избах в стороне от дорог

Скоморохи страсть мою будут петь.

 

Будут петь-рассказывать день и ночь

Да беречь от зависти и молвы,

У ветров взаймы беря только мощь,

Тишину заветную у травы.

 

Где у бездны край, скажи, а где дно?

Почему в душе свистит вдруг дыра?

У меня два облака за спиной.

А еще два ворона. Так-то, брат!

 

* * *

Пахнет папа асфальтовым летом,

Поднимает меня высоко.

И светло, как от яркого света,

От его серебристых висков.

 

Я хочу прикоснуться рукою

К облакам, как порою во сне,

Словно знаю уже о покое

Где-то там в неземной тишине.

 

Полетела за облаком шляпа,

Не успела за шляпой рука.

И лежит со свечою мой папа,

Изголовьем ему — облака.

 

С той поры в каждом сне я летаю

Над резьбою знакомых крылец,

Словно кто-то меня поднимает,

Но не выше, чем в детстве отец.

 

С той поры путь от лета до лета

Предо мною лежит в маяках,

Только ярче не видел я света,

Чем от той седины на висках.

 

* * *

Город Рыбинск – пчелиные соты,

Где был другом безлюдный перрон,

Где теснила гитарным аккордом

Юность хриплые крики ворон.

 

Я пройду по аллеям щербатым,

Загляну на булыжный проспект.

Будет ветер дворнягой лохматой

О штанину тереться в тоске.

 

Будет шторм на искусственном море,

И на миг из разверзнутых вод

Церковь явится – колокол в горле

Покачнется и голос прольет.

 

Город чаек — последний мой мистик,

Где б меня ни носило порой,

Но я в листьях осенних, как в письмах,

Узнавал почерк ломаный твой.

 

Я читал тебя в лапах чужбины.

Слышал колокол даже во сне.

Как гудел он из черной пучины

В горле церкви, стоящей на дне.

 

Ты писал мне взахлеб, как подросток,

Я люблю твой неведомый гул.

Но когда выхожу на подмостки,

О тебе рассказать не могу.

 

Град мостов, берегов и причалов,

Где в заборах стоит тишина.

Пусть, свой колокол тяжко качая,

Гонит волны незримый звонарь.

 

* * *

Бесконечная стужа. Похмельная дрожь.

Тлеет лампа в подъезде окурком.

Он совсем не горбат, этот высохший бомж,

Просто он носит крылья под курткой.

 

Ржавый, мусорный бак. Наклонился. Приник.

Шарит палкой то бегло, то круто.

Замирает, наткнувшись на твой черновик.

Усмехается длинно чему-то.

 

Вяло тянется время. Ты смотришь на твердь

Из окна и сминаешь страницы.

Он приходит, когда начинает темнеть,

Как пугливая, старая птица.

 

Но однажды ты рюмку уронишь в ночи,

И из мрака, из жути бездомной

Бомж горячкою белой в твой дом постучит:

Крылья белые будут огромны.

 

И, хоть выколи душу, вокруг — ничего:

Ни друзей, ни врагов, ни канавы.

Только инеем сизым на крыльях его

Блеск твоей заблудившейся славы.

 

Ни развилки из трех неизбежных дорог.

Камня тоже. Коль так — и не надо!

Вы пойдете по воздуху — прах с ваших ног

Будет снегом немыслимым падать.

 

* * *

Поезд мчится за собственной тенью.

Чертовщина. В пространстве дыра.

Завывают вагоны под Кемью —

Словно знак параллельным мирам.

 

Что-то есть в кривоватом кареле.

Бросишь взгляд — передернет на раз.

Вот и воют вагоны под Кемью.

И зияет в пространстве дыра.

 

Птица-сирин из чащи аукнет.

Рыба-угорь пройдет без порток.

Шепчет древняя щука над клюквой

И спешит разворачивать торг.

 

Еж в тумане несется со свистом.

Спину выгнул корявый перрон.

Кто живой здесь, плесни машинисту.

Пусть быстрей запрягает ворон.

 

* * *

Был ливень впрямь. Был ливень вкось. Был ливень сквозь.

Холодный август чешуей скользил меж сосен.

Латала бабушка и вешала на гвоздь

Мои рубашки: «Ничего потом износит».

 

А быт тяжел. А быт — как бык. А быт — как лось.

Глушь леспромхозная. Таежный век без края.

Но золотился от свечи веселый гвоздь.

Спешил опавший лист на запах каравая.

 

Так хорошо лежать и, корочкой хрустя,

Смотреть, как всадник тенью вырос от заплаты.

И слышать: «Господи, пребудь в нем, как дитя,

От гроз сегодняшних до зорь его закатных!».

 

Был ливень в сон. Был ливень в ночь. Был ливень в день.

А быт — да был он. С той поры прошло немало

Но всякий раз в канун Успенья вижу тень.

Промчится всадник — жизнь завертится сначала.

 

* * *

Потеряй меня в роще берёзовой.

Скрип стволов отдаётся в спине.

Помню, так снег скрипел под полозьями.

Я летал и смеялся во сне.

 

Был январь. Ночь кололась иголками.

Фыркал конь, выбиваясь из сил.

И темнела деревня над Волгою,

Только снег новогодний светил.

 

От Макарова до Никулино,

Путь-дорога зимой не близка.

Дядька Федя в тулупе прокуренном

Про какого-то пел ямщика.

 

Где-то Рыбинск пыхтел в небо трубами.

Сани звякали медным кольцом.

Мать с отцом обнимались под шубами

И дышали друг другу в лицо.

 

Я сто раз просыпался и, путая

С явью сон, невпопад лепетал.

И смеялся — казались мне глупыми

Мать с отцом. А потом — улетал.

 

* * *

Спустился вечер. Тень на огороде

Отброшенная жимолостью. Вдруг

Рука из бочки медленно выходит:

«А ну-ка подойди сюда, мой друг!».

 

Бежать скорей, скорее же туда, где

У отмели коленки в синяках.

Но и оттуда медленно рука

Ползет наверх, дремавшая в засаде.

 

Бегу. Она прыжками, как лягушка,

За мной. Собачий лай. Калитка. Мать.

Мне восемь лет. Я прячусь под кровать.

И просыпаюсь утром на подушке.

 

* * *

Три небесных моих покровителя и

Три судьи, три луча, три кометы.

Белый храм озарен кривизною земли

И звездой аварийного света.

 

Задыхаясь во тьме непроветренной я,

Сам с собою играя без правил,

Всё зачем-то шепчу: не оставьте меня

Александр, Иоанн и Павел.

 

И продрогший апрель и небес кривизна

И ночные кресты над погостом.

Если из деревенского смотришь окна,

Всё понятно, всё ясно, всё просто.

 

Старый тополь скрипит, чуть к луне накренясь,

Перечеркнут луной и исправлен.

Я все время шепчу: не оставьте меня

Александр, Иоанн и Павел.

 

Нет гармонии в снах у березовых крон,

Но и смерти там нет — только ветер.

Запрягает луна стаю черных ворон

И уносится прочь на рассвете.

 

Испугается наледь дневного огня

И весеннюю землю оставит.

Только вы никогда не оставьте меня

Александр, Иоанн и Павел.

 

* * *

Из-под снега оттаял трубач.

На асфальте — разгаданный ребус.

Город Рыбинск — взъерошенный грач.

Я не сяду в последний троллейбус,

 

А пройдусь, как неласковый зверь.

Город Рыбинск — зазубренный берег.

Ты слезам моим глупым не верил,

Но сегодня им все же поверь.

 

Бродит ветер по волчьей губе.

Воет в дырах знакомой коряги.

И играет трубач на трубе,

Подмигнув хромоногой дворняге.

 

Сколько лет ты, старик, здесь стоишь,

За полвека сумевший не спиться?

Он ответит: «Ты вырос, малыш.

Вырос, глянь, аж висок серебрится!».

 

Что ты видел, прожив столько лет

Тысяч несколько рыбинских свадеб,

Мелочь в кофре, синюшный рассвет?..

Как же звали ее? Точно — Надя.

 

Что ты видел под этой листвой

Тени зыбкие, школьный мой ранец?

А еще с перебитой спиной,

Полз к тебе, помню, Мишка-афганец.

 

Сколько лет ты, старик, здесь трубишь?

Он ответит: «Ты вырос мужчиной!

Настоящие слезы, малыш,

Это те, что текут без причины!».

 

Мы к тебе шли веселой гурьбой.

Тормозил незнакомый прохожий.

Ты воспел этот город трубой.

Ты один его чувствуешь кожей.

 

Город Рыбинск — взъерошенный грач.

Звали Мишкину девушку — Надя.

И играет у ЗАГСа трубач,

В мою сторону больше не глядя.

 

* * *

Вот мальчик у заброшенной избы.

Еще не веет от его фигуры

Бедою, драмой, рытвиной судьбы.

Лишь небо над копною белокурой.

 

И жизнь еще зарею на крыльце

Лежит тиха, проста, неприхотлива.

Обломок зеркала. И зайчик на лице…

Сосна под окнами, как витязь молчаливый

 

Сползает тень по избяной стене

В туман, в росу, в спокойный мир растений,

В глухую ночь, которой больше нет,

Как нет давно Кощеевых владений.

 

Играй осколком. Быть? Конечно, быть!

Но явится распад – истлеют доски.

Захочет время Пушкина убить

В твоей душе, когда ты станешь взрослым.

 

Вороны разворуют облака,

Растащат на убогие кошелки.

Играй осколком зеркала, пока

Судьба не разлетелась на осколки.

 

* * *

Глухая ночь. Смешливая река.

Луна — в воде. Косматый берег чахнет

Над ней, и остро хариусом пахнет

Зеленая котомка рыбака.

 

Зажги костер. Присядь удобней. Пусть

Твой слух твоя рука опережает.

Смотри в огонь. Пиши, как на пожаре,

Выучивай шум ветра наизусть.

 

На двадцать строк — пятнадцать крепостей,

Которые без штурма не сдадутся.

Лишь пять всего откуда-то прольются.

Вернутся, словно дети из гостей.

 

Дай уху слышать, а руке бежать.

А если не бежит — стоять на месте,

Как звезды слышат жаберные песни,

Качаясь на волнах и чуть дрожа.

 

Дослушайся. Побудь на берегу,

Пока багрянец утренний не брызнет.

Что за душой твоей? — случайность жизни.

Да хариус — ответишь — на уху.