Алексей ЛИСНЯК. ВЕТЕР С ВОСТОКА. Рассказы

 

Алексей ЛИСНЯК

ВЕТЕР С ВОСТОКА

Рассказы

 

На страже

 

В час, когда утренняя смена прошла на комбинат, а ночная ещё не выходила, на проходной делается тоскливо. Охранник Гена Мохов – бывший прапорщик – со своим напарником-стажёром потягивают чай и таращатся в окно. Чай чёрный, осень за окном жёлтая. Над  рекой Белой факел нефтехимкомбината выдыхает в серое небо тяжёлое малиновое пламя. Все кроссворды в мире разгаданы, все анекдоты рассказаны. В такие минуты хочется чего-то такого… такого… Но ничего такого на происходит. Часы «Электроника» светят зелёной тоской, уборщица бабка Шура трёт окно проходной снаружи.

– Скучно, – вздыхает охранник Мохов и стажёр тоже вздыхает.

Но вот в неурочный час скрипнула дверь, и к турникету направился невысокий человек. Нелепое пальто, дурацкая шляпа, тёмные очки и портфель развеселили Геннадия. Он подмигнул стажёру и преградил человеку путь:

– Куда?

Человек кивнул в сторону комбината:

– Туда, – и попытался пройти.

Гена растопырился:

– Пропуск!

Человек приподнял очки, вгляделся в охранника, промямлил:

– Мне надо, – и снова попытался продвинуться. Но Гена стоял скалой и человек в эту скалу упёрся: – Мне надо, пропустите!

– Хе! – усмехнулся страж. – И мне надо, –  указал на стажёра: – И ему надо, хоть он и без шляпы. И той бабке за окном надо. И поэтому у нас есть пропуска. А у тебя есть пропуск?

Человек озадачился и полез в портфель. Он там рылся и всё бурчал: «Где же он, был же, куда же он…», – потом проверил карманы, но так ничего и не нашёл. Впрочем, в кармане нашёлся бумажник. Человек вынул купюру, протянул охраннику, но Геннадий покачал головой и указал человеку на дверь. Посетитель ещё больше озадачился:

– Ну-у! – оценивающе оглядел охранника и вышел. Гена высунулся следом и узрел, как потешный человек несёт свой портфель вдоль забора в сторону Четвёртой проходной.

Мохов обернулся к напарнику:

– Видал клоуна? На Четвёртую пошёл…

Бледный напарник дрожал, протягивал Геннадию свёрнутую валиком многотиражку, которой раньше били мух. Гена развернул валик и оторопел: с чёрно-белого оттиска, сквозь размазанных насекомых на бывшего прапорщика Мохова глядел этот самый человек. Правда без пальто, маскирующих очков и шляпы. И выглядел он здесь не забавно, потому что это был директор комбината, так гласила надпись. За окном, крестясь на трубу цеха «Полистирол», сокрушалась набожная бабка Шура, которая всё видела. Мурашки пробрались под униформу Геннадия, забегали по спине. Мурашки свербили под форменной бейсболкой, щекотали под ремнём, на котором болталась кобура с сигнальным пистолетом…

Мохов не признал собственного директора, хотя видел его на трибуне ДК, видел по телевизору в местных новостях, да мало ли где видел! Но, чтобы здесь, на рабочей проходной? Такого еще не бывало! Всевидящий глаз камеры пялился с потолка. Это был позор.

Вскоре повалила отломавшая своё ночная смена. Охранник Мохов возвращал труженикам пропуска, а сам страшился взглянуть в их лица. Вдруг они уже прослышали о его конфузе? Здесь, на комбинате, слухи расползаются быстро. Стажёр поник. Гена ждал, что вот-вот зазвонит телефон, его вызовут в отдел кадров, где пристыдят и уволят. Но телефон молчал.

Когда ночная смена погрузилась в вахтовки и убыла, к сторожам вошла погреться уборщица бабка Шура. В далёкие сороковые она этот комбинат строила: мобилизовалась из деревни, жила в палатке, месила бетон, потом – у станка. Так и прожила. Из уважения старушку-ветераншу на пенсию не списывали, но кроме тряпок ей давно уже ничего не доверяли. «Её вот никогда не уволят», – позавидовал Мохов.

Стажёр предложил бабушке чаю, высыпал на стол пряники. Налил чаю своему шефу, себе, сел на подоконник и захлюпал из своей кружки. Геннадий по привычке сразу набил пряниками рот, но аппетита не было. Старушка огляделась и не найдя образов, принялась креститься на монитор охранной системы.

– Баб Шур, ты видала, как я с директором? – спросил Мохов.

Уборщица кивнула.

– Рассуди по справедливости, я прав?

– По справедливости прав, – глядя в чашку согласилась бабушка, – Только не по-людски это. По-людски-то – поговорить бы, расспросить.

Геннадий оправдывался:

– Бабуль, у меня инструкция. Ты ведь тоже свои заповеди это… того… Значит, тоже инструкцию соблюдаешь? Правильно?

Старушка поставила ополовиненную чашку и вздохнула:

– Правильно.

– Зачем тогда инструкция, если с каждым вошкаться? Правильно? – утешался Мохов, и бабка согласилась:

– Правильно. Только, когда б тебя самого, дубинушку, по инструкции да по справедливости погнали, тебе б не понравилось.

– Как это?

– А так. Вон у тебя написано «За курение штраф 1000». Ты раз пять-то уже с утра покурил? Выкладывай за все разы! Пожарники тебя в камеру видят, и молчат. Потому что вникают – скучно тебе, вот и по-людски. А если каждый станет курить, комбинат полыхнёт, а с ним полгорода?

– Ерунда какая-то, – удивился Мохов бабушкиным познаниям и покосился на камеру. – Хотя что-то в этом есть…

– Есть, есть. Заставь дурака Богу молиться... К людям подход нужен.

Геннадий не ожидал от старушки таких речей, удивился и решил бабусю подразнить:

– Баб Шур, а это у вас ещё из деревни? Чтоб перед едой молиться, да?

– А как же, не молившись-то? – ответила старушка и отхлебнула из чашки.

– В глухомани что, все так?

– Молятся-то? – не поняла бабка. – Не, не все. Люди только.

 Гена оторопел от бабкиной остроты. Он хотел было как-нибудь съязвить в ответ, стал мычать, перебирать в уме шуточки про старух, но тут зазвонил телефон: Мохова вызывали к директору. Он заволновался, поправил кобуру и шагнул за дверь…

Уборщица допила, отправилась тереть окно. Стажёр ополоснул чашки, покосился на часы, уселся и развернул газету с начатым кроссвордом. По горизонтали спрашивалось про рыбу семейства карповых. Выходило, что начинается эта рыба на «к», а заканчивается на «ась». Стажёр наморщил лоб, принялся грызть карандаш, но на «к» из всех рыб вспоминалась только камбала и почему-то катаракта. «Эх, а шеф эту рыбу с наскока бы уделал!». Нефтехимкомбинат как всегда гудел и дымил…

Шло время, день угасал. Вот уже стажёр самостоятельно запустил ночную смену, скоро дневная потянется к выходу, а Мохова всё нет. Злосчастная рыба семейства карповых совсем изъела мозг стажёра, когда хлопнула дверь и проходная озарилась улыбкой пьяненького Геннадия.

– Что я говорил? –  пропел он напарнику. – Инструкция! – и прищёлкнул пальцами.

Бабка по-прежнему тёрла снаружи окно. Мохов расплющил о стекло физиономию и прокричал так, чтобы на улице слышала:

– Во! Инструкция! – извлёк из нагрудного кармана конверт и помахал им из-за стекла перед носом уборщицы. Потом обернулся к стажёру: – Видал? Маринуюсь в приёмной, не знаю уже, что и думать, наконец вызывают. Вхожу. А он довольны-ый! Запись с камеры показал. Вот, говорит, какой ты у меня боец! Взяток не берёшь, говорит, и всё по инструкции! А это он нас проверял. Сказал, что на День химика грамоту выпишут, а пока вот… – Гена помахал конвертом, – премия! И коньяку налил. Сам, – от Гены действительно тянуло коньяком. – А с Четвёртой всех уволил.

Напарник заёрзал на стуле, закряхтел. А Гена снова помахал бабке в окно своей прибылью. Но бабка не глядела, бабка в сотый раз намыливала тряпку, её старенькая голова мелко тряслась...

…Охранник Мохов приосанился, вдохнул, расправил плечи, потянулся. Истома растеклась по жилам. Нет, определённо в этой жизни что-то есть! И радость есть, и сюрпризы, и, главное, есть справедливость. Гена сунул конверт в нагрудный карман, похлопал по карману, ощутил возле сердца тепло. Скоро через его, Генину, проходную пойдут люди, много людей. И относиться к ним с подходом совсем не требуется, теперь-то уж это ясно. Будет возвращаться со смены жена, Гена выхватит конверт и при всех повертит у неё перед носом, будет сюрприз. И все увидят, какой он молодец. И пусть видят! А жена похвалит. Потом, дома…

Комбинатские трубы и установки зажигали рубиновые маячки, часы на проходной зеленели ярче: счастливый день завершался, а так хотелось, чтобы он не заканчивался!

Вскоре на выход потянулись уставшие дневные рабочие. Вот катится толстенький бригадир транспортного цеха, ноги колесом. Вот тянется перепачканный, как галоша, монтёр из цеха «Мазут», неплохой кстати мужик. Вот едва волокутся Мардан Шаймарданов и Рафик Абдрафиков – операторы с производства «Синтез-спирт». Они громко уважают слесаря Гарифуллина, который повис на их плечах и сам уже больше уважать не в силах, а только ворочает глазами. К турникету выстраивается очередь. Мохов цветёт, выдаёт пропуска, отмечает в журнале. Народ тянется к домам, к семьям, к ужину, к чаю. Все идут. В мире всё куда-нибудь идёт, и потому повсюду порядок. Надо только знать, кого пропустить, а кого нет. А на это и есть инструкция. Вот наконец и жена! Она завхоз строительной бригады, женщина соразмерная. Геннадий обрадовался, сунул пальцы за конвертом и только тут заметил, что пуговицы на плаще жены подозрительно разъезжаются. Гена попридержал руку с пропуском и уставился на неё. Она загадочно подмигнула: потом, мол, всё объясню. И поманила рукой: давай уже пропуск. Гена смотрел на жену и ничего не понимал. За её спиной волновалась очередь. Жена расстегнула верхнюю пуговицу, и Мохов увидал под плащом старый спецовочный ватник.

Она наклонилась к охраннику и прошептала:

– Ватник списанный вот, на рыбалку тебе.

– А у меня, у меня… – замялся Гена… и нащупал пальцами конверт. Он хотел сказать: «Сюрприз», но его оконьяченный взгляд невольно скользнул по всевидящей камере, и вместо «Сюрприза» Гена отрапортовал: – Инструкция!

   Всё верно, инструкция! Перед охранником стояла не жена, перед охранником стояла расхитительница! И эта злодейка тянула преступную лапу к пропуску!

В очереди послышался ропот. Гена подбросил пропуск жены своему стажёру, а лиходейке скомандовал:

– Назад!

– Ты чего, Ген? – удивилась жена и сделала шаг к турникету.

Бывший прапорщик выхватил сигнальную Беретту, передёрнул затвор:

– Назад! Не положено! Инструкция! – и поднял оружие.

Жена оскорбилась, выпятила губу, сделала шаг навстречу непримиримому стражу. И напрасно.

– Предупредительный! – взвизгнул бывший прапорщик Мохов и бабахнул в потолок. Звонкая гильза запрыгала по бетону, глаза защипал едкий пороховой выхлоп, зазвенело в ушах. Народ попритих, а в очах расхитительницы показались слёзы:

– Инструкция, говоришь? – она расстегнула плащ, стянула с себя списанный мужской ватник и швырнула его в физиономию сторожа: – Вот тебе инструкция! Подавись! – злодейка схватила Мохова за грудки, тряхнула и отбросила прочь. Гена отлетел, но устоял. – Придёшь домой, я тебе покажу инструкцию! Чтоб ни на кухню, ни к спальне – ни на шаг! Дубина! Остолоп! Инструкция! – и жена выскочила за проходную.

Очередь оскалилась и загоготала. Гоготал перепачканный, как галоша, монтёр из цеха «Мазут», гоготал округлый бригадир транспортного цеха, гоготали все. А Мардан Шаймарданов и Рафик Абдрафиков – операторы производства «Синтез-спирт» – не гоготали. Они сурово кивали, они били себя в грудь, они уважали охранника Мохова…

Вот уже над Белой проснулся золотой месяц, часы «Электроника» изумрудно зеленеют, показывают, что дежурство скоро окончится. Бабушка Шура в свете фонарей всё трёт и трёт оконное стекло, трясётся её старенькая голова. Геннадий вручает рабочему классу пропуска, Геннадия похлопывают по плечу, острят и хихикают. У Геннадия горит лицо. Где-то глубоко-глубоко в недрах его военизированного сознания зарождается смутное подозрение, что кое-какие поправки в его инструкции кажется всё-таки не помешали бы. Вот только, какие?..

И тяжёлое малиновое пламя факела отражается в холодной реке…

 

Ветер с востока

 

Ясным майским утром заводской курьер Саша Митрофанов получил задание быстро смотаться к смежникам под Челябинск, забрать там пачку нужнейших бумаг и в целости доставить. Три часа электричкой туда, три – обратно. Задание – не задание, а так, прогулка…

И вот уже за вагонным окном раскинулось и мелькает цветущее уральское предгорье, поезд весело бежит, мягко покачивает дремлющих дачников и баюкает Сашу.

Когда до конечной оставалось всего несколько станций, в вагоне нарисовались пёстрые цыганские юбки: «Поможите, люди добрые-е, украли документы-ы, сами мы не местные-е… Голодаем». Рыбак, дремавший всю дорогу, схватился за свои удочки, подмигнул Митрофанову, мол, погляди-ка на голодающих. И Саша поглядел: из-под ярких шерстяных платков болтаются золотые серьги, золотые фиксы не помещаются в пухлый рот, пухлые ручки протянуты за подаянием. Пассажир с граблями хохотнул, студенты отвлеклись от телефонов. Сердобольная старушка достала из корзинки и протянула нуждающимся пирожок – вагон сразу затрясло от хохота. Митрофанов тоже прыснул в кулак и отвернулся от этой комичной сценки к окошку, где уносились назад двускатные крыши придорожной деревни, плыла в солнце черёмуха, весенняя истома бликовала в полноводных канавах вдоль насыпи, а по холмам зеленела юная трава. Побирушки похлопали Митрофанова по кепке, потолкали. Он повёл плечом, отмахнулся, не хотелось оборачиваться. Да они и не настаивали: получили с пассажиров своё и убрались.

– Альпийское нищенство, – пошутил Митрофанову рыбак, – святое дело.

– Ага, – усмехнулся курьер.

…Завод, которым управляла Сашина жена, сносился через курьера Митрофанова со смежниками по всему свету. Саша по заданию и в Африку летал, и не только в Африку. И хотя в последнее время от поездок не было продыху, должность свою романтик Саша обожал. Даже эта однодневная командировочка – что бесплатная экскурсия: вот вдоль магистрали спешит холодная каменистая река, по зыбкому подвесному мостику бабка тянет за рога упрямую козу. Бегущая назад деревенька повисла улицей над обрывом, на завалинке пригрелся лубочный дед с самокруткой. Всего в двух часах езды от большого города пестрит за окнами такая добрая сказка…

От созерцания Сашу оторвал пожилой контролёр. Митрофанов собрался было предъявить свой билет, но сколько ни рылся в карманах, ничего не нашёл. Контролёр оживился, предложил Саше заплатить штраф. Курьер охлопал себя, но к удивлению бумажника тоже не обнаружил. Электричка затормозила у безлюдной платформы. Саша перетряс свой дипломат, вывернул всё, но ни билета, ни бумажника словно и не бывало. Поезд громыхнул сцепкой, тронулся – за окошком проплыли назад две цветастые юбки.

– Их работа, – ткнул в стекло рыбак, – альпийское нищенство.

– Их, – вздохнул Саша Митрофанов.

Опечаленный контролёр развёл руками – на следующей станции Саше приказано было сойти. Спорить и оправдываться не хотелось, и делать было нечего.

На следующем полустанке, где нет ничего, даже перрона, Саша соскочил с поезда. Невдалеке шумела на перекатах всё та же быстрая река, вовсю играло солнце. Там, где волны веками точили крутую скалу, кипело серебро. Мобильник не находил сети и растерянно попискивал. Саша сел на пень, снял кроссовок и достал из-под стельки заначку. Он всегда припрятывал в дорогу пятьсот рублей, зная, что когда-нибудь это пригодится. Вот и пригодилось. Просто там, в вагоне, при посторонних, курьер рассекретиться постеснялся. Теперь оставалось лишь дождаться вечерней электрички и продолжить командировку.

Саша посидел, огляделся, освоился: гремучая вода огибает высоченную отвесную скалу и убегает от железной магистрали. По-над речкой тянется подсохший глинистый просёлок. Пахнет хвоей, пахнет прогретой землёй, пробудившейся жизнью. Воздух нестерпимо прозрачен…

До вечернего поезда ещё ждать и ждать, и Саша тихонько побрёл вдоль реки. Из зелени маленькими солнышками глядят одуванчики, мать-и-мачеха начинает лопушиться, грандиозное светило припекает макушку. На камне пригрелась ящерица, заторможенная с зимнего сна. Саша потрогал её хворостиной, оглядел со всех боков. Затем обогнул холм и увидел одноуличную деревеньку, где царицей сидела над гремучей водой крайняя изба. От избы к мостку, с которого, наверное, удобно полоскать бельё, сбегала стёжка. Саша сел на краю мостика, разулся и опустил ногу в обжигающий речной хрусталь. Нога тут же покраснела. Саша обулся, уселся по-турецки и всеми своими городскими лёгкими втянул томящий вольный дух. Голова куда-то поплыла… Поплыла…

– Эй! Башка сейчас палкой мана! – Митрофанов вздрогнул, обернулся и увидел позади старушку в татарском платке. – Тебе мой насос воровать надо? – старушка потрясла над головой своим оружием. Саша растерялся, заморгал, и увидел, что к краю мостка проволокой примотан насос, от которого к высокой избе протянут шланг, чего он сразу не заметил. А старушка всё грозила:

– Уже три насос украла! Хазыр убью мана!

Саша пожал плечами, объяснил боевой хозяйке, что он вовсе не жулик, рассказал, что сам пострадал от ворья и вот, выжидает время до вечерней электрички. Бабушка подобрела, опустила свою убивалку:

– Ай, молодес. Меня Амина зовут, Амина-апа.

Саша приободрился, тоже представился. Бабушка дружелюбно улыбнулась:

– Сразу совсем воруют. Три насос уже. Аллах не боится, – пожаловалась старенькая Амина. – Это… как станция идёт, надо сильно окошко смотреть. Не смотрел окошко – всё, унесла. Уф, Алла… – вздохнула старушка.

Саша оглядел собеседницу: на все пуговицы застёгнут застиранный зеленоватый халат, шерстяной носок торчит из треснувшей галоши, седая прядь выпала из-под платка. Амина опёрлась на своё смертоносное оружие и переродилась из бойца в усталую поселянку с распухшими от жизни суставами пальцев. Апа по-детски прищурилась на свет, и Саша сразу к ней расположился:

– Ты что же, одна здесь кукуешь, бабуль?

– Одна. Дети уехала, муж леспромхоз задавило, давно. Мана живу щуть-щуть, – бабушка повернулась и пошла в гору к своей высокой избе. – Айда, чай пить тебе будет.

Саша обрадовался и поплёлся следом, чайку, и правда, хорошо бы...

От сгнившей калитки через весь перемешанный скотиной двор к избе Амины ведёт всохшая в грязь доска. Вдоль изгороди пригрелись несколько ульев, в которых кипит жизнь. Посреди двора гудит вся в золотых пчёлах белоснежная черёмуха. Из расхристанного сарая глядит на гостя растопыренный гусиный клюв. С ароматом черёмухи мешается застарелый навозный дух.

Курьер Саша и думать забыл о своём железнодорожном происшествии, о командировке и обо всём прочем, что ещё утром его заботило. «Провались Африка! Вот где жить бы! – подумалось ему. – Косить бы корове, качать мёд, коптить гусей под Рождество…». Куда-то за реку, где зеленеет уральское предгорье, смотрит крохотным окошком кривая баня…

Хозяйка заскрипела дощатой дверью, пригласила в дом. Посреди татарского жилища громоздится огромная русская печь. Очарованный гость обошёл её кругом, приложил ладони, и остатки тепла от вчерашней топки проникли прямо в душу. На старой электроплитке сидит-посвистывает пузатый чайник, полусонно идут-бредут, спотыкаются ходики, из часового оконца высунулась и навеки уснула кукушка. К бревенчатой стене притулился хромоногий комод, в углу жмётся железная кровать, на которой свернулась в полоске света трёхшерстная кошка. Вот и всё убранство.

Бабушка Амина выставила на стол мёд, хлеб и молоко, разлила по пиалам заварку. Пробормотала своё «Бисмилля», указала гостю на вытертое кресло, которое одно здесь мешало лубошной гармонии.

Наверное, ни разу за свои сорок лет Саша не пивал такого вкусного чая! Мёд таял, растекался по языку, нёбо обволакивало жирное молоко, отдающее коровой. А под окном бесшумно неслась куда-то река и лилось с неба майское солнце.

Хозяйка много говорила на своём забавном языке без падежей и склонений. Саша что-то понимал, но не совсем. Понимал про сына Амины, который пьёт где-то там, в городе, про старую подругу, которая привозит Амине новости из соседнего аула, где мечеть. Про овец, «который постригать кирек» надо, а руки уже не те. Саша сидя задрёмывал, ронял голову и пробуждался, и снова слышал забавную баюкающую речь. Он оглядывал русскую печь. Наверное, на ней когда-то давно-давно рос сын старой татарки, грелся здесь под овчиной суровыми зимами. Когда-то, наверное, болел, а потом умирал здесь задавленный леспромхозом хозяин дома. Вот уже часы пробили четыре, а Саша всё сидит, млеет. Вот хозяйка развернула свой коврик и стала за печкой на намаз, а Саша всё не может очнуться, вот уже и третий чайник засвистел на плите.

– Ай, сине иди вода кадушка натаскай, – и Саша радостно хватает вёдра и бегает вверх-вниз между мостком и баней, натаскивает воду, потому что оказалось «насос провод воровали». А потом снова садится за чай…

Митрофанову всё здесь нравится…

А день тем временем угасает. Наверное, где-то там, в городе, народ уже давится в маршрутках, едет с работы. Выстукивают повсюду тысячи динамиков, заколачивают в городские мозги всякую плесень. Ещё немного и небо там загорится пыльным неоновым светом, засветятся телевизорами тысячи окон и по улицам закраснеют ночные тормоза миллионов вонючих машин. Как обычно встанет где-нибудь в пробке жена Митрофанова – Ленка, и простоит до полуночи. А здесь так же будут спотыкаться ходики, и будет тихо молиться своему Аллаху старая татарка. Солнце медленно катится за пологий холм на том берегу…

Когда пробило шесть, Саша спохватился, что вечернюю электричку проворонил. Он было взялся за дипломат, но подумал, что, если даже дунет на станцию вприпрыжку, к поезду ему никак не поспеть.

Саша умиротворённо вздохнул – всё к лучшему: задание можно на денёк и отложить, мир не рухнет, а дома всё равно к его отлучкам давно привыкли, не расстроятся. Ничего…

– Амина-апа, я у тебя заночую?

Бабушка прибирала со стола, возила тряпицей, смахивала за гостем крошки:

– Кому заночую? Юк, совсем нельзя ведь.

– Что сразу юк-то? В сарае, на сеновале бы, а? – Саша, вспомнил как в детстве, когда вся предстоящая жизнь казалась ещё бесконечным праздником, он ночевал в деревне у деда, зарывшись в душистое сено. – На сеновале бы, а?

Бабушка опёрлась о стол:

– Нельзя сарайка. Если бы мусульман, тогда ночуй. А так гайбат будет. Мана подруг придёт, сплетня говорит, грех.

– Грех что ли на ночлег пустить? – не понял Саша.

– Ай, совсем ты мене покоя не дадут! Становись мусульман, приходи сеновал, заночуй.

Такой расклад курьера Сашу огорошил. Саша растерялся, задумался, в замешательстве поглядел на свой глухонемой мобильник и как себе помочь не представлял. Электричка только утром, знакомых, кроме этой вот хлебосольной бабушки, в округе нет, стучаться к кому-то в сумерках – можно и по шее схлопотать, такое нынче время. День полный приключений, завершался ещё одним сюрпризом.

– Куда же я сейчас пойду? – уставился на хозяйку Митрофанов.

– Ай, подожди, – улыбнулась апа, – садись.

– Ну вот, – обрадовался Саша и сел.

– Гляди, – ласково заговорила Амина, – сине мёд кушала, молоко кушала, хлеб кушала, – бабушка загибала пальцы, – чай мана пила…

– Да, – благожелательно ответил Митрофанов, – спасибо!

– Ай, молодес! – старушка радостно затопталась на месте, под ногами запели половицы, старенькие глаза засветились надеждой.

– Тебе что ли заплатить надо? – не понял гость.

– Заплатить, да! – расцвела хозяйка. – Деньги совсем у меня ведь нету. Кончалось ведь.

Саша оторопел, молча вынул свёрнутую фиолетовую бумажку, положил на стол, разгладил. Он подумал было что-то сказать, но махнул рукой и вышел.

А над миром уже закатилось солнце, небо позеленело. В сумерках от холодной реки по окрестностям тяжело поднимался могучий озноб. Саша двинул было в сторону станции, но вспомнил, что там нет ничего, не приютиться, и встал. Он сокрушённо осматривался, пока не увидал высоко на холме чернеющий стожок, пошёл в гору, но скоро утомился и присел. Рёв реки сюда почти не долетал, снизу из деревни еле-еле поднимался собачий лай. А холодало-то не на шутку! Саша резко выдохнул – изо рта вырвалось облако пара. Медленно-медленно выполз из-за гор месяц. Он зацепился за макушку скалы и превратил скалу в своеобразный минарет мечети с сияющим навершием. В продрогшем воздухе слышалось, как вдалеке по железной магистрали гремят по стыкам, проносятся поезда.

Саша поёжился и продолжил подыматься в гору. Когда он наконец достиг стожка и отдышался, то просто обомлел: отсюда с высоты, в свете месяца просматривался великолепный мрачный горный хребет, а внизу блестели рельсы и уносился вдаль скорый, весь в огнях. В кармане тюлюлюкнул мобильник, нашёл сеть. Митрофанов выхватил его, отыскал Ленкин номер. Связь без конца затыкалась, но Саша упрямо тараторил в трубку про свою командировку, про цыган, про контролёра, про реку. Про Амину повторил два раза, русскую печь помянул, про деньги не забыл.

– Здесь очень холодно, приедь за мной, – подытожил Саша.

– Нажрался? – сквозь помехи ответил телефон. – Иди к своей Амине, пусть Амина тебя греет! – и отключился.

Ну что тут поделаешь… Беда…

Саша разрыл прошлогоднее волглое сено, попытался забраться в стог. А там оказалось, в глуби ещё крепко сидит зимний холод и Саша вылез. Он стучал зубами и жалел, что не курит – зажигалка здесь ох как пригодилась бы, сейчас бы костерок… И тут ему почуялось, что откуда-то вправду потянуло дровяным дымком. А это просто внизу, в деревне, топилась огромная добрая русская печь, которая веками всё грела и грела старые мусульманские косточки, не видя в этом никакого себе греха…

…Прилетел восточный ветер, пробрал до рёбер, принёс облака. Саша натеребил сена, как мог укутался и как будто согрелся. Узкий полумесяц оторвался от своего минарета, всплыл и теперь проглядывал из-за тучек. Чтоб не стучали зубы, Саша расслабляет мышцы, забывается, и ему временами мерещится, что там наверху вовсе не месяц, а золотая турецкая сабля. Вон же она, вон! – в руке Великого всадника, который бережёт свою верную Амину от лиха, стережёт её от греха. Всадник кому-то поёт, что нет на небе больше никого, есть только он, и есть в его руке победная гнутая сабля. Во всяком случае, так ему кажется…

Саша достал телефон, посмотрел на время: ночь только начиналась. Утешало лишь то, что оставался заряд – батарейки вполне хватало, чтобы с началом рабочего дня позвонить смежникам, всё объяснить и попросить, чтобы они его – курьера – отсюда забрали. Саша давно их знает. Они всё поймут, они вникнут, они заберут. Тут им и ехать-то всего несколько станций…

================================================

Столичное издательство «Вольный странник» и Фонд социокультурных проектов «Традиция» в сентябре текущего года выпустили в свет книгу воронежского прозаика, члена Союза писателей России протоиерея Алексия Лисняка. Эта книга представляет собой иллюстрированный сборник живописных светлых рассказов и открывается предисловием Народного артиста России Александра Панкратова-Чёрного. В аннотации в частности говорится: «Новая книга отца Алексия «Земляничные луга» - это удивительные рассказы, добрые и не лишённые юмора. Они дышат любовью к миру и людям… Вдохновляющие и очень живые истории отражают нас самих, помогают укрепиться в вере и обрести надежду. Они возвращают нас туда, где всегда радуется сердце».

Книга «Земляничные луга» уже продаётся в интернет-магазинах, в книжных лавках России и за рубежом.