НАТАЛЬЯ ЕГОРОВА
ИЗБРАННОЕ
Стихи последних лет
* * *
Замолчите, завалы словесной трухи,
Где во веки веков все не то и не так!
Это Тряпкин приносит в газету стихи —
И от слова живого колеблется мрак!
Николай Златоуст среди дымной Москвы,
Как пророчил ты в старости ветхой своей,
Огневой Купины несгорающий куст,
Слова русского смерд среди отчих скорбей!
Заикаясь, не слушался косный язык —
Лир, скорбящий над лирой в земной суете!
Синеглазый, опрятный, великий старик,
Как красив ты в крестьянской своей простоте!
А страна разрушалась. И бездна росла
Средь заросших полей, средь заброшенных хат.
И держава обманутой беженкой шла
В свой престольный, ее же запродавший град.
И в московских проулочках корчилась тварь,
Всех иуд породившая в бездне земной.
И гремящий Проханов — народный звонарь —
«День» лампадою нес над убитой страной.
И ты встал за Россию и слово прорек
Средь клокочущей тьмы, средь наглеющей тьмы.
Уходящий старик, одинокий пророк,
Как ты Бога просил, чтоб опомнились мы!
Как ты встал на колени и плакал сквозь дым,
И Россию свою увидал на Кресте.
Вот и мы у того же Распятья стоим.
Вот и мы прикоснулись к святой высоте.
Вот и мы на кладбищах порушенных дней
Поминаем тебя и страну как во сне —
Неопальное слово великих скорбей,
Феникс, сжегший себя на священном огне!
И опять я те строки твержу наизусть.
А земля аки свалка, а кровь как вода.
Драгоценный, бесценный, седой златоуст —
Все, что ты написал — навсегда! навсегда!
2012
* * *
Никто не косит черные бурьяны.
По всей округе — тленье и распад.
Глядят сквозь ночь в тягучие туманы
Глаза пустых, забытых Богом хат.
И собранный по чьей-то дивной воле
В честь жизни той, что пела и цвела,
Стоит музей в безлюдном диком поле
На улице умершего села.
О жизни той, что пела и светила,
Ржаной косой пленив пределы стран,
Горят горшицам сонные светила,
Рубахам красным пляшет сарафан.
А у светца, где в пестром полушалке
Крестьянка-мать детей учила жить,
Соломенное чучело на прялке
Сучит судьбы таинственную нить.
Растут в бурьяне племена другие.
И на могилах родины моей
У древних хат легко зовут Россией
От чужаков родившихся детей.
А ты все ищешь правды и исхода,
Пока, дыша в затылок тяжело,
Других миров ненужная свобода
Летит с дождем в разбитое стекло.
И не смирившись с пагубой и тленом,
Музейный зритель родины своей,
В умершей хате споришь со вселенной,
Но лучшей жизни — не находишь в ней.
2010
* * *
С легких весел срываются брызги вразлет.
Острова в красных соснах тихи.
Собери мне кувшинки с окрестных болот
И пусти по теченью в стихи.
В скрипах ржавых уключин возьмем мы взаймы
Тайный говор другой красоты,
И в зеленые струи прогнутся с кормы
Длинных стеблей литые жгуты.
Я жила, как кувшинка озер и болот:
Донный стебель толкнув в никуда,
Выплывала над глубями темных свобод,
Чтоб цветок не накрыла вода.
На губах отцветал неуслышанный стих —
Звук крушения, вкус лебеды.
Но держала я голову выше других,
Золотую — над топью беды.
Мир тянулся сорвать, не по-детски жесток,
Заплести меня в чей-то венок.
Но пружинистый стебель звенел про исток,
Вглубь толкал непокорный цветок.
И посмела я сердцем живым уцелеть
В темной тине и омутах вод.
И посмела я песню по-своему спеть
О застойном дыханье болот.
О теченьях и илах на сумрачном дне,
О зеленой речушек крови,
О таинственной древней озер глубине,
Что меня родила для любви.
2010
* * *
Диктуют звезды, поджидает рок,
Грозится смерть, смакуя слово «прах».
Но солнцем жжет огонь в разрывах строк
И вспыхивает вьюгами в мирах.
А в подворотне старенький фонарь
Скрипит всю ночь — киваю фонарю.
В морозный шарф закутавшись, январь
Звенит коньками… Я опять люблю…
И учит непрожитая зима
Вставать со льда, собрав осколки сил.
Но что мне целый мир, коль я сама —
Вселенная в снегу ночных светил!
2009
* * *
Третья скорость. Печаль и тревога.
Быстрый промельк летящих огней.
Вновь живешь ты, ночная дорога,
Потаенною жизнью своей.
Плавя тени и светы живые,
Спят деревни и реки обочь.
И машины — громады ночные —
Исчезают, как призраки, в ночь.
И рождаясь во мраке могучем,
На обочине бросив село,
Вся Россия, как звездная туча,
В лобовое несется стекло.
Запевай! О великом и вечном,
На спидометре плавя простор.
Брызни фарой растерянным встречным
И держись за баранку, шофер!
За Гагариным к звездам нетленным
Мы с планеты навеки ушли.
Нам мешают мечтать о вселенной
Адреса и приметы земли.
Нас пленили в пути бесконечном
Не леса и столицы вдоль трасс —
Ясно зрящая звездами вечность,
Мир, что выше и праведней нас.
Шли КАМАЗы, сигналили ЗИЛы,
Плыли фуры — миров корабли.
Не будили мы звездные силы,
Подражая титанам земли.
Но на черных разбитых дорогах,
Мчась лесами к Полярной звезде,
Ждали правды и вечного Бога,
Забывая легко о себе.
И миры различая во мраке,
Пели песни России своей,
Наплевав на дорожные знаки
В стройном космосе встречных огней.
2007
ВОЛОКОВАЯ
Черны чугунки, и старинные живы ухваты,
И угли в золе полыхают, как звезды в ночи.
Ты крестишь порог и гостей приглашаешь у хату,
И ставишь картоху в остывшем горшке на печи.
И шепчешь устало, по углям былое читая,
А Каспля шумит и как щуку хранит твою весть,
Что волок лежал за деревнею Волоковая,
Ведь тысячу лет простояла над озером весь.
Ты многое помнишь о веке жестоком и грубом.
Твой парус серел, и была тебе смерть нипочем.
Но сжег твои всходы литвинин по имени Ругор
И жар разбросал в твоей печке тяжелым мечом.
Ты дровы бросала — ни бед, ни годов не считая.
Но вилы взяла и ушла в партизаны родня.
Под свисты шрапнели ты выпекла хлеб для Барклая.
А пленный французик дрожал и дрожал у огня.
Пришла немчура — старой бабой, от горя горбатой,
Кричала: «Уйди!» — и внучка заслоняла собой.
Корову убили. Сожгли твою вечную хату.
Осталась лишь печка с дымящею гневно трубой.
И сколько жила ты — войной полыхала равнина,
И вечные всходы болезнью сжигала роса.
А ты все ждала в партизаны сбежавшего сына
И Бога молила, чтоб дочку хранили леса.
Ты черные руки положишь на белую скатерть.
Кто был здесь в гостях — позавяжешь на память узлы.
Разломишь картоху — великая вечная Матерь,
Вся в черных морщинах чернее земли и золы.
Зарю над деревней твоей повернуло на полночь,
И звезды над Касплей на волок идут посолонь.
Ты смотришь во мрак и, беззубая, шамкаешь: «Помню!»
И в старой печи поднимается Вечный огонь.
2008
* * *
Мама моя, из-под тихих седин
Глянь своим синим сияньем огня,
Ибо не вырвать тебя из глубин
Сердца — не вырвать тебя из меня.
Жизни не вырвать — что жизнь без любви?
Смерти не вырвать — калеке слепой.
Мама моя, говори, говори!
Гладь мои волосы тихой рукой!
Плод твой, таимый до оного дня
В древней, открытой мирам глубине —
Как ты носила когда-то меня,
Так ты сегодня созрела во мне.
Долго ты зрела в дочерней тиши —
Мира основа, вселенская ось.
В необоримых глубинах души
Все с твоей нежностью тихой срослось.
Все я запомнила — голос и взгляд,
Синий-пресиний, как небо весной.
Годы твои никуда не летят.
Вечно во мне ты и вечно со мной.
Синие очи — святые огни.
Родина сердца. Печали покров.
Солнцем и светом прогретые дни.
Сладкое детское счастье без слов.
2013
* * *
Вечный май, горячий бред любовный,
Жар дыханья, локон у лица.
Свищет, свищет Ночка Соловьевна
В сто залетных глоток у крыльца.
Размечтались пьяные гитары,
Им подпеть гармоники не прочь.
Вновь бредут по темным паркам пары
Изживать скупое счастье в ночь.
И никто на миг не усомнится
В безграничной нужности своей,
Если ночка огненная длится,
Если свищет юный соловей.
Я давно прошла земную малость —
Все, что было суждено пройти,
В боль души и раннюю усталость
Обратив нелегкие пути.
Но и мне, поверившей в уроки
Нежных уст на горе и беду,
Снится май, холодный и жестокий,
С соловьем, ликующим в саду.
Снится ночь в кипучей арке сада.
И нельзя поверить до конца:
Даже слез от прошлого не надо
Этой песне, губящей сердца.
2010
* * *
Дорогобужские мещане который век живут — не тужат.
Торгуют луком на базаре за просто так и за пятак.
И дядя Паша с дядей Митей пьют самогон из медных кружек,
И тетя Маша с тетей Таней гоняют бешеных собак.
Здесь жил разбойник этак десять веков — до нашего прихода.
Он грабил всех, плывущих в греки по вольным пастбищам Днепра.
А нынче мятой и укропом засеян воздух в огородах,
И милицейские фуражки швыряет в небо детвора.
Он грабил с пользой: вслед хоромы настырный выстроил купчина.
Здесь было сто церквей со звоном! — Да вот нагрянула война.
И дядя Митя с дядей Пашей дошли до самого Берлина,
И тетя Таня с тетей Машей на хлеб сменяли ордена.
А нынче праздник в этом доме, и на сто ватт сияют свечи.
(А самогонщик — не угонщик, и ты, милиция, остынь!)
В большую жизнь уходят дети. Им говорят: «До новой встречи!»
Да мир чужой — страшней и горше
библейских выжженных пустынь.
И впрямь, что библия старинна, да мы уже нажили столько
Горчайших опытов — куда там столицам пальмовых дерев!
Да грусть, как прежде, беспричинна, и что-то в горле
рвется горько,
И спит озябшая хозяйка, полдня на кухне проревев.
А в телевизоре сопрано поет о воинских походах,
И в разгулявшемся эфире куют и плавят имена.
И спят разбойники в могилах, и зреет лук на огородах,
И спит, в подушку ткнувшись носом,
вся поднебесная страна.
1989
* * *
Когда опускается ночь над твоей головой,
Огромное небо беседует внятно с тобой.
Над крышами всходит огней нескончаемый ток.
Затерянный в вечности, спит небольшой городок.
На дымы из труб лает в будке проснувшийся пес,
А космос глаголет огнем остывающих звезд.
И город молчит, завороженный ходом планет:
Кто смотрит из мрака? Кто сеет невидимый свет?
Но снова сквозь тучи приметит рассеянный взгляд,
Как чьи-то следочки на небе огромном блестят.
Пирог сотворив и посуду убрав со стола,
То, видно, соседка в поющую вечность ушла.
По снежной дорожке, по звездной колючей стерне
С тяжелою сумкой ушла на побывку к родне.
Дымит во всю вечность трубой там заснеженный дом.
Родня гулевает за снедью богатым столом.
Гремит телевизор которую вечность подряд.
Чадит керосинка. Сосульки на крышах звенят.
Гляжу я всю жизнь — наглядеться никак не могу.
Замерзший колодец. Дома в беловейном снегу.
Снегирь синица осыпали иней с ветвей.
Следы и миры заметает снежок-легковей.
Все больше созвездий. Все больше неведомых снов.
Все больше над миром горящих огнями миров.
Земля шевельнется в пространстве, расступится тьма,
И мир неизвестностью сводит, как в детстве, с ума.
И мир искушает, огромностью тайны маня,
Прийти приглашает для жизни — тебя и меня.
Мы сходим с крыльца — прямо в снег и трескучий мороз.
И лает нам вслед житель вечного космоса — пес.
2009
* * *
За годами и снегом не видно во мгле,
Что нам Бог на земле приготовил.
Светит роза сухая на темном столе,
Словно сгусток запекшейся крови.
В темных синих подпалинах — маковый зов
Обреченного на смерть рассвета.
В красных зевах засохших без влаги цветов —
Полыхание мрака и света.
Затянуло фрамугу узорами льда,
Паутиной седого мороза.
В мирозданье за рамой замерзла вода.
Это я — твоя черная роза.
Это мне — предназначено ждать и терпеть,
Тлеть и вянуть, считая напасти,
В паутине сухими цветами гореть,
В алый прах рассыпаясь от страсти.
Но другая звенит мне над снегом звезда,
Потому, как позор и проклятье,
Уходя, забываю тебя навсегда,
Размыкая чужие объятья.
И сквозь годы и снег ощущаю спиной,
Как с веселой и дерзкой отвагой,
Раскрасневшись от ветра свободы шальной,
Лепестки наполняются влагой.
2009
ПРАДЕД,
Ивану Ефимовичу Ефимову,
священнику деревни Ельша Поречского уезда
Смоленской губернии,
расстрелянному за веру в 1938 году.
Где ты, прадед, русский поп усталый,
В святцах Неба — мученик простой.
Вновь горит на черной рясе алым
Крест церковный, чисто золотой.
Под распевы древней Литургии
Бьется грудкой ласточка о склеп.
И выносишь ты Дары Святые
Из алтарных врат — вино и хлеб.
Благодать земли — твоя работа.
Пахарь духа, вставший от сохи,
Не ленясь, поклоны бил до пота,
Пел псалмы, замаливал грехи.
И, смеясь, цвела твоя округа
От молитвы древней и простой
Синей-синей васильковой вьюгой —
Осиянной Богом красотой.
Мы до сей поры не знаем точно,
Где искать твой неотпетый прах.
Увели тебя чекисты ночью,
Расстреляли в заполярных льдах.
Век мы ждали вести. Век искали
След твоей судьбы — да не нашли.
Лишь сиял над вымершею далью
Светлый столп от неба до земли.
Где ты, Русь? Колодец сгнил у стога.
Черны избы. Луч зари угас.
Только ангел посреди острога
Все поет: «Помилуй, Боже, нас!»
1998
* * *
Два брата тягались за славу умершего брата.
Два седобородых, как два петуха оглашенных
идут друг на друга — друг другу впились в бородищи
и ну как тузить кулаками — локтями — друг друга.
А брат под замшелым гранитом у красной ракиты
всё видел и слышал, но всё же не мог шевельнуться:
за смертные сны он — бессмертный — ответить не властен.
А снилось ему, будто слава — девчонка босая —
хохочет вовсю и поёт, и свистит хворостиной,
и гонит, как коз, его род по отлогим долинам
сквозь чертополохи: «А ну, окаянные козы!»
А козы кричат от испуга и топчут друг друга,
и от хворостины свистящей бегут врассыпную,
а солнце за холм отдалённый садится. И вечер
знакомые тропы скрывает колючим бурьяном.
Он хочет им крикнуть: «И даром что седоголовы!
Опомнитесь, братья и сёстры, опомнитесь, дети,
ведь к славе за милю нельзя подходить безоружным!
Беритесь за руки, хватайте лопаты и колья,
спиною к спине — и держите вокруг оборону!»
Но крика не слышно. И козы бегут врассыпную.
Девчонка хохочет вовсю и свистит хворостиной.
И род его крепкий рассыпан по третье колено.
1987
* * *
Прощаю смерть в последней глубине,
И мир, что не нуждается во мне,
И жизнь, что, полыхнув, почти прошла.
В земном пути — не поминаю зла.
Прощаю краткий выдох высоты,
Крутой тупик несбывшейся мечты,
Усталость дней в мирском чаду забот,
Где прав — лишь Бог, а праведен — лишь пот.
И говорю: с земной своей судьбой
Смирись — и вспыхнет солнце над тобой.
2009
* * *
Заревет ли медведь, зазвенит ли рассвет,
Тронет душу неведомый сон —
Здесь великие реки выходят на свет
Из берложьего зева времен.
Здесь медведицы-сосны на лапах рудых
Лижут меды зари спозарань.
Не напейся из следа болотной воды
И медведицей лютой не стань.
От Днепровских ворот в молодом сосняке
Пеплы войн на долины летят.
Треплет русые волосы в березняке.
Узнавающе щурится взгляд.
Нас сквозь дебри смертей и рождений вели
Знаки войн и горящих планет.
Это — глубже меня, это — дольше земли,
Это знанье древнее, чем свет.
Мы пришли из России и канули в Русь,
След оставив и песнь на земле.
Все пройдет и исчезнет — но я не боюсь
Раствориться в светающей мгле.
Не рыдай о прошедшем — а тропку приметь
Через гари — в страну старину.
Заиграет ли лось, заревет ли медведь,
Взроет дикий кабан целину.
Там, на просеке, черные тени лежат,
Гривы сосен от ветра дрожат,
И медведица-матерь ревет на закат
И выводит к Днепру медвежат.
2009
Глубоко, энергично и очень сильно. Увлекающе и убедительно.
Сергей Григорьев
г. Киев
(когда-то был курсантом Смоленского ВЗРКУ. Литстудия, Виктор Смирнов, Рабочий путь, альманах Истоки) Если вспомнилось, и если интересно, то контакты и главное обо мне тут: grigoriev.com.ua
С уважением,
СГ
Классика! Душа! Ни капли ханжества. Глубинное благородство - аристократическое, прямо-таки. Редкость в сумасшедшие времена наши. Низкий поклон, Наталья!