Анастасия КОБОЗЕВА. «БОЛЬШАЯ КНИГА» – ВЫРОДИЛАСЬ. О романе Гузели Яхиной «Дети мои»

 

Анастасия КОБОЗЕВА

«БОЛЬШАЯ КНИГА» – ВЫРОДИЛАСЬ

О романе Гузели Яхиной «Дети мои»

 

Остросовременному критику из Нижнего Тагила Александру Кузьменкову задали унылый вопрос: «Что спровоцировало наблюдаемую, по сути, стагнацию литературного процесса, которая сопровождается увеличением численности "гениальных" самородков?».

– Об этом столько сказано, что я волей-неволей вынужден буду говорить банальности, уж не взыщите, – ответил критик. – Во-первых, литература, как и культура вообще, капитулировала перед одноклеточными. Триумф яхинской «Зулейхи» – дивное тому свидетельство. Глупый и слезливый дамский роман, глубоко вторичный, по самое некуда набитый стилистическими и фактическими ошибками: там и синегрудые синицы летают, и Красная Армия в 1945-м занимает Париж, и капусту рубят в квашне… Спасибо, что хоть быков не доят. Но в итоге – "Большая книга" и тиражи на зависть Пелевину: два издания, 198 тысяч экземпляров… Спрос рождает предложение, речь об этом уже была: откровенный авторский и редакторский брак не имел бы успеха, кабы не нашлось на него покупателя. Планку вкуса и интеллекта поднимать незачем: пусть себе на земле валяется, так её проще перешагнуть. 

Критик, наверное, не представлял, что можно пасть ещё ниже и тем не менее быть снова номинантом «Большой книги». Загадка, особенно для молодых, пытающихся понять: за что?!

 

Немцы, Волга, СССР и живые трупы

«Клянусь же вам, господа, что я ни одному, ни одному-таки словечку не верю из того, что теперь настрочил! То есть я и верю, пожалуй, но в то же самое время, неизвестно почему, чувствую и подозреваю, что я вру как сапожник» (Ф.М. Достоевский, «Записки из подполья»).

Порой кажется, что вот так же – по Достоевскому – и многоуважаемые премианты врут самим себе, выдвигаясь не только с абсурдными текстами, но и вовсе с произведениями, удивительно похожими друг на друга. Речь пойдёт о премии «Большая книга» 2019 года. В этом году в короткий список попали два достаточно известных автора: Гузель Яхина и Евгений Водолазкин. Оба уже получали главный приз, а теперь сошлись, представив на суд свои новые романы.

 Я не просто так упомянула Водолазкина и его участие в конкурсе с самым своим известным произведениям – «Лавр». В этом году Гузель Яхина финиширует с романом «Дети мои», который пугающе напоминает победителя 2013 года, то бишь «Лавра». Оба писателя рассказывают нам о судьбе отшельников. Сюжетная линия Яхиной катастрофически сходится с романом Водолазкина на протяжении всей первой части. Два персонажа – Лавр Водолазкина и Якоб Бах Яхиной – проходят одинаковые жизненные этапы: обретают незаконную любовь; лишаются возлюбленной, которая умирает при родах; дают обет молчания (с разницей, что Бах совершает это незадолго до гибели героини, а Лавр уже по причине смерти любимой), после чего являются в мир в образе юродивых, а затем скрываются от людей и проводят жизнь в одиночестве.

Изначально, оба героя выделяются в своём окружении. Лавр – ученик врачевателя, Бах – единственный учитель в немецкой деревне. Конечно, Гузель Яхина не просто переписала роман Водолазкина, ей хотелось сыграть на удачном образе отверженного обществом человека, но проблема в том, что писательница проигрывает оригинальному сюжету в убедительности. Она не может сохранить отречённость от внешнего мира. К примеру, Бах возвращается в деревню по ночам, чтобы украсть молоко для дочери. Однако делает он это крайне неосторожно, будто и сам хочет быть пойманным, а оказавшись уличённым в краже, вовсе идёт на сделку с властью и начинает регулярно посещать деревню.

Бах неосознанно держится в стороне от людей, а порой он даже хочет вновь заговорить, но язык не слушается его. Это мнимое отшельничество больше похоже на психическую болезнь, прогрессирующую после смерти сожительницы Клары, нежели истинное самобичевание, описанное Водолазкиным. К тому же, в обоих произведениях трагические роды становятся решающим событием в жизни главных героев. Небольшое различие в том, что Гузель Яхина даёт ребёнку жизнь, оставляя дешёвый детективный элемент в повествовании и заставляя читателя и Баха гадать, кто же всё-таки отец: главный герой или русские воры, изнасиловавшие втроём Клару на глазах мужа.

Тем не менее, первоначальная умственная несостоятельность героини (до знакомства с Бахом она с трудом умела читать) и её трагическая гибель – те немногие события, по которым мы можем судить о Кларе, как персонаже. К сожалению, женские образы прописаны в романе крайне бледно, по сравнению с женой и дочерью, немногословный шульмейстер кажется весьма оригинальным. Возможно, и здесь сказалось невольное подражание: в романе Водолазкина тоже достаточно плохо прописана жена Лавра.

Но Лавр прошёл более сложную и богатую жизнь, где было множество событий, раскрывающих характер героя. О Якобе Бахе и его образе мыслей можно судить только исходя из кратковременного общения с Кларой до его немоты. Однако и здесь автор лишает читателя полного образа героя, так как с женой он перестаёт разговаривать из-за полного взаимопонимания: «Да и говорили они теперь мало. Все, что не требовало слов, делалось молча: по взгляду или кивку головы. Стоило ли говорить, к примеру, что рыбалка сегодня была удачна и принесла двух увесистых язей, если язи эти – вот они, лежат в корзине, посверкивают чешуей? Или что надо собрать осыпавшиеся за ночь яблоки, пока их не сгрызли мыши, – если яблоки эти так ярко алеют сквозь траву, что от крыльца видать?».  Жаль, что этого взаимопонимания не возникает с самим читателем.

Идея создания романа «Дети мои» кажется ещё более странной после знакомства с сюжетом книги «Зулейха открывает глаза». В обоих случаях автор берёт тему проживания различных народностей на русских землях. Сказалось ли здесь исчерпанное воображение, или просто с татарской национальностью писательница знакома лучше, нежели с немцами, однако в первом своём романе ей удалось гораздо ярче передать бытовые подробности, традиции и речевую характеристику татарских персонажей.

В романе «Дети мои» действующие лица – «русские немцы», живущие в Поволжье в первой половине двадцатого века. Последний роман представляет лишь общую зарисовку немецкой слободы, лёгкие штрихи: немецкие имена жителей деревни, любовь шульмейстера к Гёте и Шиллеру. При этом описание пейзажей и быта наполнено русской атрибутикой: «могучие горы», «дремучие леса», «белокаменные кремли», единственной специфической чертой являются верблюды, упоминаемые лишь пару раз и то вскользь, вместе с перечислением остального скота.

При недолгом отсутствии немецкой атрибутики, в виде Клариного чтения по слогам Гёте, забываешь о принадлежности героев немецкой крови. Также писательница даёт двум своим героям необычные фамилии: Якоб Бах и управляющий Гофман. Использование сразу двух известных фамилий не случайно. Более того, Гофман замешан в присвоении сказок, написанных Бахом. Мотив с сочинительством моментально отсылает нас к Эрнсту Теодору Амадею Гофману, однако никаких параллелей, связанных с реальным сказочником, кроме самого жанра, не приводится. Фамилия Якоба вовсе не оправдана. Символизм не может быть беспочвенен, а случайности в литературе говорят только о конкретных ошибках автора.

Подобных логических неувязок в романе достаточно много. К примеру, жители деревни неадекватное поведение Баха во время грозы объясняют его образованностью: «Гнадентальцы о весенних чудачествах шульмейстера знали, относились к ним снисходительно: «Уж ладно, что с него возьмёшь – с образованного-то человека!». И эти же жители буквально выгоняют Баха из деревни только потому, что Клара родом с другого берега Волги. Не менее подозрительно выглядит обет молчания. Обозначая прямую речь, автор никак не характеризует, что это только мысли героя. Его «ответ» выглядит очень странно, с учётом того, что уже за несколько лет Бах не произнёс ни единого слова: «Наевшись наконец привычной пищи и успокоившись, Анче заметила пляшущую у окна тень, потянулась к ней ручонками – Бах тут же выдернул торчавший карандаш, спрятал в карман домашней вязаной фуфайки:

– Нет, Анче. Не могу. Не теперь».

Как немой Бах мог «беседовать» с приблудышем Васькой? – тоже секрет. О переписке или другом способе общения автор не упоминает, при этом само по себе слово «беседа» не может обозначать исключительно слушание немца речи мальчика.

 Первая часть романа, которая представляет собой переделку сюжета Водолазкина – более значима. В ней происходит развитие Баха от преданного своему делу учителя до отшельника, презирающего самого себя и ребёнка непонятного происхождения.

Благодаря смысловой наполненности, в этой части текста иногда встречаются и достаточно достойные художественные фрагменты. Здесь же показана связь героя с родной деревней, его тоска по ней. Будучи два года отделённым Волгой, Бах ночью «прокрадывается» в Гнаденталь. Война уже оставила свои следы, разрушенная деревня воспринимается Бахом как постаревший человек, жить которому осталось недолго: «Дома покрылись морщинами трещин, лица – трещинами морщин. Покинутые дворы зияли, как язвы на теле. Почерневшие мусорные кучи – как лиловые опухоли. Заброшенные вишневые сады – старческие лохмы. Опустелые поля – лысины».

В начале второй части нам открывается ещё такая черта в характере Баха, как страх, имеющая важное значения для восприятия героя: «Его сердце, утомленное беспрестанными страхами о девочке, по ночам переставало бояться: не страшилось ни королей, ни чертей, ни злодеев. Не будь этих ночей, оно поизносилось бы в страхе, как изнашивается от долгой носки даже самый крепкий башмак».

Однако на этом будто обрывается желание писательницы раскрыть суть своего главного героя, начинаются запутанные сюжетные ходы вокруг да около него. Тут и урод Гофман, которого убивают жители деревни, и «вождь», страдающий от того же страха, что и Бах, и сирота Васька, прибившийся к дому Баха и влюбившийся в его дочь Анче. В конце концов, роман венчается победой коммунистов, которые забирают Анче и Ваську в государственный приют, где дети разыгрывают спектакль по произведению самого Баха.

Чем ближе к финалу, тем больше Гузель Яхина мистифицирует сюжет. Появляются растянутые наблюдения Баха за сменой времён года. Каждый раз даётся небольшая деталь, по типу странников, идущих из Гнаденталя и умирающих от голода. По этому принципу герой даёт названия годам: Год Разорённых Домов, Год Голодных, Год Мёртвых Детей и т.д. Складывается впечатление, что этот календарик выдуман для привлечения большего количества аудитории, некая схематичность, которая может заинтересовать невзыскательного читателя.

Более того, в конце романа дан список этих лет с краткой характеристикой каждого года. Такой приём нередко используется в подростковой литературе, особенно в жанре фэнтези, когда в конце произведения даётся список имён, календарик или карта мира. Тут два варианта: или писательница хотела намеренно расширить рамки аудитории, или же обратилась к подобным формам для увеличения объёма текста. Последнее мне кажется наиболее вероятным, так как жизнь Баха пересказать можно парой предложений, при этом наполняющие оставшийся текст рассуждения художественной ценности не несут.

Собственно, само описание смены этих лет представляет собой лишь погодные условия, тогда как характерные черты названий, вроде плавающих в Волге телячьих голов, занимают меньшую часть. Наиболее фантастической является одна из последних сцен, когда герой погружается в Волгу. Там он гуляет по дну реки, сталкивается с трупами Гофмана, отца и няни Клары, жителей деревни, после чего его благополучно вытаскивают из воды. Автор никак не символизирует эту прогулку, он открыто пишет, что два киргиза буквально спасают Баха. Такой фантастический поворот сюжета элементарно является нелогичным, потому как, несмотря на свои «странности», Бах со сверхъестественной силой ранее не сталкивался.

 Складывается впечатление, что Гузель Яхина исчерпала своё воображение и просто не знала, чем закончить книгу. Честно говоря, первая часть романа достаточно неплохо написана, если не знать о «Лавре», то вполне можно читать.

По идее, для «Большой книги» сейчас сложилась двоякая ситуация: Гузель Яхина со спорным романом и Евгений Водолазкин со скучным «Брисбеном». Тем не менее, это два самых известных писателя, попавших в короткий список. Мне, как молодому критику, не совсем понятен принцип отбора, к примеру: почему в шорт-лист не попал Прилепин с гораздо более актуальным и профессионально написанным романом о Донбассе?

О каком примере для молодых писателей может идти речь, если на литературном безрыбье отбор происходит не по качеству текста, а по старым «заслугам»? На мой взгляд, проблема в замороженности, закостенелости премий. На протяжении нескольких лет представляются одни и те же участники, что снижает интерес читающей аудитории. Возможно, это же влияет и на качество самих произведений, так как не чувствуя конкуренции авторы не самосовершенствуются.

Когда «иерархичность» будет нарушена, а система оценки художественности текста ужесточена, только тогда мы сможем надеяться на появление злободневной и качественной литературы. И если просто нет достойного произведения – обязательно ли вручать три миллиона? Так отдайте лучше деньги на какую-то достойную издательскую программу…