Дмитрий ВОРОНИН. ВОЗДУШНЫЙ ШАРИК. Рассказы

 

Дмитрий ВОРОНИН

ВОЗДУШНЫЙ ШАРИК

Рассказы

 

Бедная Алка

 

 На центральном продовольственном рынке всегда толпа, а в колбасном павильоне тем более. Бедные продавцы и не отдыхают почти. Народ как на конвейере идет, практически безостановочно. Кто покупает, кто приценивается, кто просто запахами надышаться приходит. Люди бывают разные. Одни – спокойные и вежливые, другие – истеричные и дерганые, третьи – наглые и хамоватые, четвертые – капризные, с вечным недовольством и претензиями. Трудно продавцам целый день с таким контингентом, да и они сами – люди разные, сборная солянка, и в их рядах не все терпеливо улыбаются, и у них мата и хамства предостаточно, а частенько – даже с избытком.

 Трубина Татьяна за своим прилавком почти два года уже простояла, разных людей навидалась, всякого наслушалась, за это время опыта торгового с лихвой набралась. Когда надо – улыбалась, когда надо – заискивала, когда – грубила, а порой и матерком посылала. И кто еще лет двадцать назад мог предположить, что красавица Танюшка, одна из продвинутых выпускниц университета, встанет за прилавок с сосисками и салом. Но жизнь распоряжается по-своему, и Татьяну она прокрутила по полной.

 Попав в одну из азиатских республик на работу в местный университет, Татьяна и думать не думала, какой удар нанесет ей судьба. В страшные девяностые Трубина потеряла все: работу, мужа, который спился из-за невостребованности и где-то сгинул на бескрайних степных просторах, квартиру, которую отобрали местные аборигены, и чуть было не лишилась двух своих дочерей, если бы вовремя не сбежала из дружественной страны. Сбежала же Татьяна не куда-нибудь в чистое поле, а на свою родную российскую землю, в свой родной любимый город, в котором прошло детство и отрочество, в котором вышла замуж за любимого человека. Вернулась она в свой город, но лучше бы и не возвращалась. Принял он ее как падчерицу – враждебно и с недоверием. Татьянины родители к тому времени уже умерли, их квартиру давно отдали другим людям, вот и пришлось Татьяне снимать комнату в коммуналке почти без удобств на окраине города. Шансов купить собственное жилье не было никаких, уйма денег уходила на оплату всеразличных справок и разрешений, требующихся в неимоверных количествах коренной «негражданке» для проживания. Часть денег шла на обустройство дочек-близняшек сначала в школе, потом в институте, часть – на еду, еще часть – на одежду. Сама Таня в поисках работы сначала мыкалась по бюджетным организациям, потом пыталась заняться бизнесом, но «негражданку» постоянно обманывали, пользуясь ее юридической незащищенностью. В конце концов, пересилив себя, Татьяна по великому блату устроилась на рынок продавцом в колбасный отдел. Эта работа давала ей возможность хоть как-то сводить концы с концами. Только жесткая экономия, только самое-самое необходимое.

 – Мне вон той сырокопченой колбаски завесьте пару кружочков, – ткнула в витрину толстым мизинцем, украшенным массивным золотым кольцом, полная дама в соболиной шубе. – Нет, не этот, вон тот рядом, вот-вот. И окорочок, вон тот, весь достаньте. Ага, ага, и эту грудиночку, кусочка четыре. Нет, не эту. Эта больно несвежая. Вон ту, посвежее, вот-вот. Ах, хороша! – причмокнула дама ярко накрашенными губами, обнюхав поданный кусок.

 Было такое ощущение, что она сейчас же вцепится в грудинку зубами и начнет жадно ее поедать. Но дама продолжала выбирать.

 – А теперь вон той ветчинки с килограммчик-полтора. И вон тех охотничьих колбасок тоже так же. А еще рулетика килограммчик. Ага-ага. Ничего не забыла? – кокетливо поправила свою прическу покупательница. – А, вспомнила, мне сосисочек, кило так два-три. Докторских. Вон тех, ага-ага, для собачки, мосюлечки моей. Ну и грудки куриной, вон той. Ага.

 – Сколько с меня? – дама полезла в сумочку за кошельком и наконец-то подняла голову на продавца. Лицо у нее удивленно вытянулось. – Ба, Танюха, ты ли это? – радостно вскрикнула толстуха. – Вот так встреча, вот так сюрприз!

 Татьяна недоуменно уставилась на незнакомку.

 – Простите?

 – Не узнаешь, что ли? Это же я, Алка Сорокина.

 – Алка? Сорокина?

 – Ну да! Что, изменилась? Похорошела? – крутанулась возле прилавка бывшая Татьянина подруга.

 – Это точно, и не узнать тебя, какой стала, – с любопытством разглядывала покупательницу Татьяна, поражаясь, в кого превратилась ее бывшая подруга, некогда худенькая миниатюрная девчонка.

 – Да вот такой вот стала! – подбоченилась Алка, выставляя напоказ свою соболиную шубку. – Нравлюсь?

 – Богато, – вздохнула Татьяна.

 – Разве это богато, – тут же отмахнулась Алка, – чуть выше бедного.

 «Ничего себе – беднота, вся в золоте и соболях», – подумала Татьяна

 – Слушай, Танька, а как у тебя дела? Небось, уже и домик свой у моря, и «мерс» крутой, а? Ты же у нас самая умная была, – громыхал по павильону голос Сорокиной.

 Татьянины товарки с изумлением поглядывали на толстуху, понесшую какой-то бред про «мерседесы». Какие могут быть «мерседесы» у продавца колбасы!

 – А муж, наверное, уже академик, а, Танюх? – продолжала тараторить Алка. – Небось по заграницам мотаетесь, на Мальдивах отдыхаете?

 – Ал, ты так шутишь? Я что, похожа на миллионершу? Они что, все колбасой за прилавком торгуют?

 – Ну, извини, – чуть убавила голос бывшая подруга, – не подумала. Да и кому счас хорошо. Я вот тоже концы с концами еле свожу. Денег катастрофически не хватает ни на что.

 – Да ладно, – саркастически покосилась на Алкины кольца Татьяна.

 А та продолжала, ничуть не смутившись:

 – Точно тебе говорю – денег нет. У мужа бизнес завис, он у меня недвижимостью занимается, строительством, а там сейчас какие-то терки с конкурентами, никак не договорятся по застройкам. Из-за этого уже месяц на голодном пайке, даже поесть толком нечего, – начала вполголоса жаловаться на жизнь Сорокина. – Веришь, нет, у нас трехэтажный особняк на взморье, квартира двести квадратов в центре, везде ремонт, и все встало. Бедлам как у бомжей, жить негде, хоть в гостиницу съезжай.

 Татьяна удивленно смотрела на Алку, а та продолжала:

 – Купила недавно «Лексус» себе, у мужа – «шестисотый», так на горючку не хватает, вот сегодня до рынка еле доехала.

 – Сочувствую, – иронично произнесла Татьяна.

 – Не ты одна, – тяжело вздохнула Алка. – Сегодня домработницу рассчитывала, так она мне тоже посочувствовала, пожалела, мол, как я с таким хозяйством справлюсь. А что делать, коль с финансами проблема? Правда, мой обещал этот вопрос в течение месяца разрулить, но ведь этот месяц еще прожить надо. А на мне теперь все – и дом, и еда, да и сыну помогать надо.

 – А он у тебя где? Большой, наверное, уже?

 – Большой, да дурной, – пренебрежительно отмахнулась Сорокина. – Уже девятнадцать, а ума не было и не будет. Мы его отправили в Англию, в Лондон, на юриста учиться, чтоб в отцовской фирме работал потом, а он учится через пень-колоду, только денег требует.

 – Учеба-то платная, наверное, дорогая?

 – Ну, конечно, – возмущенно повысила голос Алка. – Дерут как липку, в три шкуры. Несколько десятков тысяч евро за семестр, плюс на мелкие расходы тысяч пять за месяц. Просто грабеж какой-то. Мы что, печатаем эти еврики? В общем, подруга, дела мои плохи, как никогда. Да и сама посуди, – стала загибать пальцы толстуха, – дом и квартира – раз, сын-оболтус – два, обслуга – три.

 – А у вас что, кроме домработницы еще кто-то есть? – не переставала удивляться Татьяна.

 – А то! – гордо вскинула подбородок Алка. – Садовник – раз, охранник – два, второй охранник – три, два водителя, один мой, другой – Вовкин. Ну, там приходящий повар, еще разнорабочий. И все дармоеды, все как один, только и слышишь: денег добавьте, денег добавьте, а делать, как полагается, ничего не делают. Уволила бы всех, да где новых взять, еще хуже придут. Народ у нас ленивый, сама знаешь, так уж лучше пусть эти работают.

 – Ал, а ты сама-то где работаешь? – осторожно поинтересовалась Татьяна.

 – Ой, Тань, не поверишь, целыми днями как белка в колесе. Не помню, когда последний раз на концерты выходила. Нет, вру, в конце прошлого месяца удалось на Борю Моисеева попасть. Ну, это, я тебе скажу, суперкласс. Сходи, если будет возможность, непременно! – В глазах у Алки загорелись восторженные огоньки. – И билеты совсем копеечные, в пределах двух тысяч. А еще была до Бори на «бабках», оборжалась чуть не до обморока. Слушай, надо бы нам вместе куда-нибудь сходить. На следующей неделе Димочка Билан приезжает, билеты тысячи в три обойдутся. Как ты?

 – Не могу, Ал, работы много, – отрицательно покачала головой Татьяна.

 – Да ладно тебе, работа – не волк, в лес не убежит. Закрой свою лавочку пораньше или поставь кого вместо себя, да сбегаем на концертик, потом в ресторанчик забуримся, вспомним молодость. Я, Тань, если мне куда надо – в салон или на массаж, – быстренько кабинет на ключ. Томку, компаньонку мою, – за главную, и вперед с музыкой.

 – Так ты все же работаешь? – иронично усмехнулась Татьяна.

 – Так я ж говорю тебе, как белка в колесе, фирма у меня своя по продаже уличных и комнатных растений, муж подарил, как бывшему биологу. Ох, мне этот подарочек – одни убытки, кручусь, кручусь, а толку-то! Работники все – бездельники да воры, никакие штрафы не спасают, текучка ужасная. Менеджмент – тупой и ленивый. Клиент вялый и жадный, подавай ему подешевле да получше. В общем, одни убытки, скажу тебе, денег совсем нет. Хочу поменять бизнес. Этот продам и открою туристическую контору, хоть по заграницам помотаюсь. А то выезжаешь раза два-три в год на пару деньков. Да и что это за поездки, одна нервотрепка. Была недавно в Милане на распродаже, всю неделю пробегала по бутикам как ненормальная. Двадцать тысяч евро потратила, а что купила? Хотя там, конечно, намного дешевле, чем у нас, у нас вообще дерут бессовестно. Слушай, Танюха, надо бы и тебя в Милан свозить, приодеть, а то выглядишь ты как-то не очень. Так как, съездим?

 – Алла, мне некогда, мне работать надо, – намекнула Татьяна бывшей подруге на окончание разговора.

 – Опять ты про работу, ну скучно же, ей-богу. Будто и поговорить нам больше не о чем, – не поняла ее Сорокина. – Я вот тут дома ремонтом занимаюсь, затеяла стены лепные, денег уйма ушла, будем как во дворце, закончим – покажу. Понравится – и тебе мастера присоветую.

 – Ал, мне не до мастера, – Татьяна принялась демонстративно перекладывать колбасу на прилавке с места на место, – мне деньги зарабатывать надо.

 – Ох уж эти деньги, – сразу погрустнела Алка, – вечно их не хватает. Не знаю, что и делать, еле концы с концами свожу, боюсь, и до дому не доберусь, на бензин не хватит.

 Татьяна тяжело посмотрела на Сорокину, потом выдвинула ящик кассового аппарата, достала из него пятьсот рублей и положила перед Алкой.

 – На.

 – Это что? – недоуменно заморгала ресницами толстуха.

 – Деньги на бензин.

 – Да ты что, Танюха, ты серьезно? – слегка побледнела Алка.

 – Серьезней не бывает, – повернулась к ней боком Татьяна. – Сирым и убогим надо подавать.

 Бледность Алки тут же превратилась в пунцовость, и она, подхватив свои пакеты с покупками, молча поспешила от прилавка.

 – Ну ты, Танюха, молодец, классно отбрила эту дамочку! – восхищенно одобрили Татьяну торговки.

 Татьяна выслушала похвалы, взяла стул, поставила его к стене, села и горько зарыдала, впервые за многие годы.

 

 

Долг

 

Днем в медпункте у фельдшера Тоси настойчиво зазвонил телефон. Важная полноватая Тося, выждав с полминуты, нехотя сняла трубку и строго в нее выдохнула:

– Аллё, медпункт слушает.

– Тоська, ты что ли? – взволнованно крикнули ей в ухо.

– Ты что ль, Верка?

– Я, я, кто ж еще… – вновь раздался раздраженный голос Тосиной сестры. – Отец сегодня утром умер, давай собирайся и приезжай.

– Как – умер? – икнула от неожиданности фельдшерица. – На прошлой неделе жив же еще был, ты ж звонила!

– Дура! – зло пролаяло в трубке. – То на прошлой неделе, а сегодня вот умер!

– Так что же теперь?

– Ничего, бери деньги, какие есть, и приезжай.

– Ой, да где ж я их возьму, нет же у меня ни рубля, сама знаешь, какая у нас зарплата!

– Да хватит ныть-то – зарплата, зарплата!.. – оборвала ее сестра. – Я тоже не миллионы гребу. Из чулка достань, одолжи, после похорон телку продашь – рассчитаешься, – на другом конце провода повесили трубку.

– Чего?! – опешила фельдшерица, медленно наливаясь краской и слушая короткие гудки отбоя. – Из чулка? Ах, стерва, из какого-такого чулка? – в сердцах бросила она в попискивающую трубку. – Ах, зараза, ну, змея, ну!..

Тоська в бешенстве пнула носком сапожка ножку стола, напялила на себя пальто, нахлобучила на голову огромную лисью шапку и выскочила из медпункта. Влетев в дверь собственного дома, она с порога заблажила в голос:

– Васька, папаня помер сегодня утром. Ой, что будет, что будет!..

– Как – помер? – вытаращился на нее слегка поддатый муженек. – На прошлой неделе жив еще был, звонили ведь.

– Дурак, – заорала на него Тоська, – так-то на прошлой неделе, а сегодня вот взял и умер!

– И что теперь?

– Что, что, ехать надо хоронить! – забегала по комнате Тоська, вытаскивая из своих схоронок припрятанные деньги.

– Одна, что ль, поедешь или меня возьмешь?

– А за скотиной кто смотреть будет?

– Ольга посмотрит.

– У Ольги своих забот невпроворот, есть ей когда, – отмахнулась от мужа Тоська.

– Слушай, дочка она нам или нет? – озлился мужик. – Не развалится пару-тройку дней. Я что теперь собственного тестя схоронить не могу?

– Знаю я твои схоронялки, тебе б только повод нажраться.

– Что ты мелешь, что мелешь, язык без костей! У нее отец умер, а она несет всякую околесицу!

– Ой, и правда, – вдруг заплакала по-настоящему Тоська, прислонившись к стене.

– Ну будет, будет, – стал успокаивать ее Васёк, поглаживая по волосам, – не вернешь Степан Алексеича уже, давай лучше подумаем, что с собой возьмем, деньги-то одалживать придется.

Услышав про деньги, Тоська сразу же вытерла слезы и принялась жаловаться мужу:

– Представляешь, Верка, гадина, позвонила и говорит, доставай, мол, заначку из чулков и езжай. А где я достану, где? Вот пять тысяч есть на черный день, и всё, – положила она купюры на стол.

– Не густо, на похороны явно не хватит.

– А где взять, доллары же не будешь менять!

– Это верно, – задумчиво почесал затылок Васёк. – А ты у Ольги возьми.

– Так она тебе и дала, – недобро усмехнулась Тоська.

– Что ж, родному деду и на гроб не положит?

– Не положит.

– Ну так одолжи у кого.

– Вот сам и одалживайся.

– У кого? – пожал плечами Васёк.

– У батьки своего, к примеру.

– Вот еще!

– А не хочешь, так и сиди дома, – обижено отвернулась от него Тоська.

– А как сказать-то?

– А так и скажи, мол, тесть помер, на похороны надо. Старики, они друг с другом солидарны. Вот увидишь, твой батька даст. Скажи, приедем – тёлку зарежем, все сполна вернем и еще с процентами.

– Поверит ли?

– На такое дело поверит, – жестко оборвала мужа Тоська.

 

Через два месяца после похорон Васёк с опаской шепнул жене:

– Тось, отец спрашивает, когда долг вернем.

– Какой долг?

– Ну, что на похороны брали.

– А-а-а, – отмахнулась от Васька Тоська. – Потерпит пусть.

– Он-то, может, и потерпит, а как соседи? – осторожно поинтересовался Васёк. – Ты-то у них, говорила, тоже заняла?

– Слушай, – заорала на мужа Тоська, – чего ты привязался, где я тебе такие бабки найду?

– Ну, не знаю, тёлку давай продадим что ли, доллары поменяем, долг все-таки.

– А вот этого не хошь? – сунула она под нос мужу жирную дулю. – Доллары! Ты их заработал? Тебе б только пропивать.

– Не я из похорон недельный пир устраивал, – он со злостью отбил ребром ладони Тоськин кукиш.

– А пировал-то с удовольствием, – пошла пятнами Тоська.

– Ты от сути не уходи, а? – тяжело нахмурился Васёк. – Может, хоть тёлку все ж забьем?

– Нет, телку я не трону, и не думай об этом. У меня другая задумка есть.

Днем позже представители поселковой администрации ходили по селу и всем предлагали помочь фельдшерице деньгами.

– У Антонины Степановны отец умер, слыхали?

– Слышали.

– Помочь человеку надо посильно, рублей по двести, все ж Антонина вам как врач – и укол поставит, и давление смерит.

– Так отец-то у нее месяца два как помер!

– Ну и что, а сколько денег ушло – гроб там, венки, другое всякое. Счас же все самому, никто не поможет.

– Да, оно конечно… – сочувственно соглашался народ, вытаскивая кошельки из своих карманов.

 

 

Воздушный шарик

 

Васька, маленький толстенький розовощекий первоклассник, осторож­но открыл дверь своей квартиры, сбросил обувь и на цыпочках прошел в детскую. Там он быстро достал из своего портфеля альбом и спрятал его под одеяло, затем снял с себя школьную одежду, облачился в до­машнее и, тихо всхлипнув, упал на кровать, зарывшись лицом в подуш­ку.

– Васенька, ты уже дома? – раздался из коридора мамин голос.

Васька, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, закусил до боли в челюсти уголок подушки.

– Вася, ты чего молчишь? – на лице мамы улыбка сменилась выраже­нием тревоги. – Тебе плохо, ты заболел?

Васька больше не мог сдерживаться и громко расплакался, размазы­вая слезы по щекам.

– Да что с тобой, Васенька, что случилось? – мама присела к сыну на кровать и нежно погладила его по голове. – В школе что-нибудь?

Васька заголосил еще сильнее, вздрагивая всем телом.

– Значит, в школе, – нахмурилась мама. – Успокойся, сынок, успокой­ся и рассказывай. Поверь мне, Васенька, я тебя в обиду никому не дам.

– Мама, почему они все так смеялись надо мной, что я совсем ничего не умею? – всхлипывал Васька. – А я умею, только у меня не совсем получается. Ну и что же, у Генки тоже не получается, и у Аньки, и у дру­гих тоже, а над ними не смеются, только надо мной. Обзываются, что я толстый, неуклюжий и что думаю только о булках с колбасой, – жаловал­ся мальчуган. – А я и не думаю совсем ни о каких булках с колбасой, я вообще колбасу не люблю. Ты ведь знаешь, мама?

– Знаю, знаю, Васенька, – стала успокаивать сынишку мама.

– А сегодня на рисовании Зинаида Петровна поставила мне двойку
за рисунок, – вновь громко расплакался Васька.

– Ну не плачь, сына, не плачь, – крепко прижала его к себе мама. – Я тоже, когда училась в школе, двойки иногда получала, а потом их исправляла, и ты исправишь. За что тебе двойку-то поставили?

– За воздушный шарик.

– За шарик?! – удивилась мама. – И что там у тебя не получилось, покажи-ка.

– А ты смеяться не будешь? – недоверчиво глянул на маму сын.

– Нет, конечно.

– И ругать не станешь? – смахнув последние слезы, полез под одеяло Васька.

– Конечно, не стану, – твердо покачала головой мама, – наоборот, мы с тобой вместе исправим ошибки, и завтра ты отнесешь рисунок учи­тельнице.

Васька протянул маме альбом для рисования и, насупившись, замол­чал, исподтишка поглядывая на маму в ожидании ее реакции. Мама пролистала рисунки и остановилась на последнем. Еле сдерживая смех и не поднимая глаз на сына, она, стараясь придать своему голосу се­рьезность, произнесла:

– Ну и что тут такого?

– Как что? – удивился её непонятливости Васька и, подражая
менторскому тону Зинаиды Петровны, снисходительно принялся настав­лять маму: – А это что, не видишь разве: нитка как бревно, на весь лист, а сам шарик малюсенький!

На альбомном листе было изображено нечто: кривая черная палка шириной в сантиметр, расположившаяся по диагонали от одного угла листа до другого, а у самого конца палки прилепился маленький голу­бой шарик радиусом в полсантиметра.

– Ну, вообще-то вижу, что нитка чуть толстовата, ну так нитки-то раз­ные бывают, – не согласилась мама, решив разыграть возмущение.

– Нет, мама, Зинаида Петровна сказала, что это не нитка, а целый
канат, – твердо возразил Васька.

– А чего ж тогда у тебя канат вместо нитки получился? – хитро поин­тересовалась мама.

– Ты понимаешь, – серьезно принялся рассуждать Васька, – Зинаида Петровна на доске мелом нарисовала образец шарика и сказала, чтобы шарики были похожи на этот. Но ведь доска-то большая, мамочка, а листик в альбоме маленький. Я начал рисовать ниточку, весь урок про­трудился, а на сам шарик места уже не хватило.

Мама неожиданно прыснула, и Васька тут же с недоверием уставил­ся на нее:

– Ты тоже смеешься?

– Нет, что ты! – возразила мама. – И не думаю даже. А Зинаида Пет­ровна все-таки не права. Просто она не увидела в твоем рисунке того, что шарик поднялся высоко-высоко в небо и стал почти невидим.

– Мамочка, – бросился ей на шею засиявший от счастья мальчиш­ка, – какая ты у меня умница, ведь все так и есть на самом деле! Как
же ты догадалась?

– Ну как, – крепко прижав к себе сына, засмеялась мама, – обыкно­венно, ты же мой сын.

Радостный Васька, соскочив с кровати и выхватив у мамы альбом, громко закричал:

– Мама, не надо мне помогать делать работу над ошибками, я сам! Я теперь знаю, что шарик должен быть поближе к земле, и поэтому нач­ну рисовать его, а потом уже и ниточку.

Мама, светясь любовью, поцеловала Ваську в щеку и вышла из дет­ской.