Николай БЕСЕДИН. ЕЩЁ НЕ НОЧЬ, ЕЩЁ НЕ ПОЗДНО… Стихи

 

Николай БЕСЕДИН

ЕЩЁ НЕ НОЧЬ, ЕЩЁ НЕ ПОЗДНО…

 

* * *

Не надо о былом. Оно застыло

В граните строек, боли и побед.

Отринув ложь, оно нам не простило

Предательства семидесяти лет.

Заросшим полем, стенами развалин

Терзает совесть, в ком она жива,

И с горечью суровой смотрит Сталин

На наши либеральные «права».

Всплывая, обретают силу веры

Слова любви из памяти глубин,

И рушатся лукавые барьеры

К тому, что мы в душе своей храним.

России чужд жестокий дух наживы,

Погибельное: «каждому – своё».

Мы, как страна, лишь потому и живы,

Что русский дух в нас теплится ещё.

Не всех ещё безумство обуяло –

Возвысить плоть до сути божества.

Да, многого из прежнего не стало,

Поблекли, обесценились слова.

Но веру в счастье вольного народа

Русь, что века незыблемо стоит,

Хранит, передавая род от рода,

Как зимний лес грядущий май хранит.

Не надо о былом, оно застыло.

Качает сны забвения ковыль.

И где-то в русском поле зреет сила,

Чтоб старой сказке обратиться в быль.

 

* * *

Представь себе осеннюю Оку.

Вода светла, но свет её тревожен,

Деревня заблудилась в бездорожье,

Поля в недавно выпавшем снегу.

На взгорке тихий маленький лесок

Стоит, похожий издали на факел,

А рядом на сосне упрямый дятел

Стучит, стучит, как будто мне в висок.

Я, запрокинув голову, смотрю

И говорю:

– Настырная ты птица!

Вот мне б с твоим характером родиться,

Я б не бродил один по ноябрю.

Я бы стучал и днями и в ночи

В окно любимой, устали не зная,

Пока б она ни вышла чуть живая

И ни сказала: – Только не стучи.

Я музе бы покою не давал

То барабанной дробью, то жалейкой,

Я бы стихи построчно издавал,

Не брезгуя ни славой, ни копейкой.

Но что же делать, милый дятел мой.

Моя душа не переносит стука,

Мне не на пользу древняя наука –

Больней тому, кто с мягкою душой.

Давай оставим каждому своё:

Тебе стучать, а мне болеть Окою

И той о ней единственной строкою,

Которая никак не запоёт.

 

* * *

Талый снег оседал, обнажая пригорки.

Клочковатый туман зоревал над рекой,

От болота чуть веяло запахом горклым,

И во всём был холодный предвечный покой.

Я давно уже старую выбрал дорогу

В придорожной траве и цветах полевых.

И на ощупь почти ухожу понемногу

От закатных огней и могил дорогих.

Всё, что звёзды шептали и ночь напевала,

Я отдал, ничего не оставив себе,

Кроме слабых надежд, что земля не устала

Переделывать к лучшему в русской судьбе.

Я не вижу вдали торжества новостроек,

Только свечи горят меж развалин и пней.

Может быть это путь в легендарную Трою

Или в Китеж в красе ненаглядной своей.

Позади всё слабее огни зоревые,

Обещавшие эру всемирной Любви.

И в своём одиночестве стынет Россия,

Крестным ходом идущая в Храм на Крови.

 

* * *

Не рвись душа в заоблачную высь,

Там холод жжёт непостижимых истин,

Там облетают вечности, как листья,

С могучих древ, где звёзды родились.

Там Млечный путь – лишь тропка для Отца,

Идущего по замети Вселенной,

Там только Он один лишь неизменный

Меняет мир велением Творца.

Останься там, где ахнет резедой

Елань на солнцепёке возле рощи,

Где речка звёзды бережно полощет

И дол окутал благостный покой.

Останься там, где старая изба

Поскрипывает брёвнами-мощами

И бережёт чуть слышный голос мамы,

И где оборвалась её судьба.

Останься в светлой озими полей,

Во всём, что я зову родимым краем.

И скажет Бог: – Я всё тебе прощаю

За верность к малой родине твоей.

 

* * *

Если я возвращусь в то село,

Где военное детство прошло,

Будет всё незнакомо и ново.

Если путь пройдя в тысячи вёрст,

Я приду на забытый погост,

Крест найду ли из жерди сосновой.

Сибула будет также скользить

По камням, и к Июсу спешить,

Но увижу ль черёмухи кипень.

В дом зайду, что у моста, как гость,

И Лукьяновна, как повелось,

Угостит меня чаркою сбитня.

Спросит, как мне живётся в Москве,

Видно добре, коль верить молве.

Там в богатстве любой басурманин.

Может ты порыбачить решил?

Так у нас тут всё больше ерши.

Ну и хариус там, где Подкамень.

Я по улице главной пойду

И наш дом в три окна не найду.

Новый там в шесть украшенных светит.

Комель кедра лежит у ворот,

Так похожий зарубом на тот,

Где колол я дрова семилетний.

Будет грустно и всё же светло,

Что стоит, как и прежде, село,

Не сдаваясь ни бедам, ни веку,

В поборимой таёжной глуши,

Как победная песня души,

Как поклон до земли человеку.

 

СЛЕПОЕ ДЕРЕВО

Оно покинуло вечером площадь,

Где речи с утра разносились гулко,

И, спотыкаясь, пошло на ощупь

По улицам и переулкам.

Ветвями нащупывая дорогу,

Листья насторожив, как радары,

Оно излучало боль и тревогу

На спящие окна и тротуары.

И кто-то метался меж снами и явью,

И кто-то высчитывал судьбы и даты…

Корни в кровь раздирая о камни,

Слепое дерево шло куда-то.

В тоске ли по вечной симфонии леса,

По прели грибной и проталинам вешним?

Или на площади не было места

Для тихой молитвы за слабых и грешных?

Хотело ли хлеб обменять на свободу,

Найти ли за стенами мир и единство?

Искало ли древнему смыслу в угоду

Великое таинство материнства?

Или на зов одинокого друга

Корни тянулись и ветви летели?

...Может быть, улицы мчались по кругу,

И купола, как вершины, шумели.

То ль заклинали святейшие мощи…

Но обреченности плен не разрушив,

Дерево вновь возвратилось на площадь

В строй покорных и равнодушных.

Оправив листья и корни спрятав,

Оно как будто дремало, стоя…

Трава шумела: – Вот и расплата!

Шептали звезды: – Оно святое!

 

ПЛАЧ СЛАВЯНКИ

Мужики!

            Говорят, что вас нету в России,

Ни в столицах, ни в селах,

                      ни в малых ее городах.

К вам взывали могилы,

                        живые о вас голосили,

Вопрошали святые

              с икон в православных церквях.

В ваши души глядят

            наших предков оболганных слава,

Взгляды нищих старух

                  и торгашеский зырк пацанов,

В ваши души глядит

                      разоренная наша держава

Омертвевшими окнами фабрик и детских садов.

Вас искали глаза

               беззащитных, униженных женщин,

Стариков, все отдавших

                  той страшной священной войне.

Ну а вас на Руси

              становилось все меньше и меньше,

Хоть на душу потребность в штанах

                                       возрастала вдвойне,

Хоть и водку и прочее

                            пили вы больше и больше,

И на свадьбах отважно дрались

                                              и любили кураж,

Но Смотрела Россия по-вдовьи

                                   все горше и горше,

Как взамен мужика, как сорняк,

                                     вырастает алкаш.

Посерела земля

              в сиротливом кровавом ознобе,

И повылезли в лучшие люди

                            воры, палачи и жулье,

Не по правде законы-указы творя,

                                              а по злобе

К нашей отчине древней,

                     к народу, и к вам, мужичье.

Сколько их обещавших, продавших, предавших.

Ну куда ни взгляни –

                         раздобревшие их телеса.

Где же вы мужики?

            Где же гордость и мужество ваше?

Иль осенним туманом

                     похмелье вам застит глаза?

Или вы позабыли

                    какая земля вас вскормила,

И какими молитвами

                   в путь провожала вас мать?

Измельчала ль душа?

                     Оскудела ли русская сила?

Или нет вас.

             И некому стало за Русь постоять.

 

РУССКИЙ ИСХОД

И шел народ из плена тьмы и зла.

Из века в век, одной надеждой сытый,

Нуждой гонимый, батогами битый,

Он шел на свет небесного чела.

Через пустыню, воды и снега,

Пожарища и кровь переступая,

Он шел и верил, что земля святая

Пред ним свои раскинет берега.

Вслед за одним вставал другой пророк

И воздымал в руках своих скрижали.

Они к добру и равенству взывали

И к жребию, что жертвенно высок.

И были проклинаемы они,

И биты были злобой и камнями,

Но кровь их – очистительное пламя

Была преображению сродни.

Когда соединялись ход времен,

Земные и небесные молитвы,

Народ вставал на праведную битву

И разрушал губительный полон.

Пока еще Удерживатель был,

И ограждал и вел народ свой сирый,

Свет Истины сиял над грешным миром

И жертвенную кровушку сочил.

Но забывал народ свою судьбу

И козлищ возносил, и чтил богатство,

И проклинал он равенство и братство,

Что нес так долго на своем горбу.

В безвременьи, в молчанье роковом,

Когда над духом властвовала сытость,

Плодились идолы, утробная безликость

И примиренье становилось злом.

Рождались упыри в державной мгле,

И ловцы душ клялись служить народу,

Плясали нищие и славили свободу

На горемычной матери-земле.

И шел народ с иконой на груди

Туда, где Вавилон воздвигли новый.

А позади – горящий куст терновый

И крестная Голгофа – впереди.

 

* * *

Куковала кукушка в степи:

Торопи, торопи, торопи!

Ты коня торопи поскорей

Сквозь холодный прибой ковылей.

Куковала она:

– Не смотри

На усталую мудрость зари.

Ты не слушай, как бьется река

О тяжелую слабость песка.

Куковала:

– Не верь ты ветрам,

Этим запахам, этим цветам,

И упрямую дальность огней

Не прими за бескрайность путей.

Куковала она:

– Торопи

Ты коня на вечерней степи.

Я сказал:

– Ты конечно права.

О, как пахнет дурманом трава!

Беспощадна цветов красота.

Жжет до боли зари теплота,

Где мне силы найти, подскажи,

Одолеть на пути миражи,

Не смотреть на реки колдовство

И постигнуть огня торжество?

Ты права: истязает меня

Эта власть уходящего дня.

Встал мой конь. Вот и звезды видны.

Не кукуй. Не пугай тишины.

 

ШЕСТИДЕСЯТНИКИ

Судьба не любит заклинаний

И мстит жестоко за гордыню…

Кому он – гимн воспоминаний?

И мы зачем, такие, – гимну?

Ах, старый дом! Он мил и дорог

Лишь тем, кто дал ему обличье.

И даже диссонанс подпорок

Не портил музыки величья.

А те, кому он дан в наследство,

Он – символ затхлости и плена.

И манит то, что по соседству, –

Чужие окна, двери, стены…

Судить отцов, считая вправе,

Мы окна настежь отворяли,

Но по великой той державе

Не ветры – сквозняки гуляли.

Мы думали, что мы молились

И за живых и за распятых,

А мы смертельно простудились

На сквозняках шестидесятых.

И мир запомнил не победы,

Оставим в стороне лукавство,

А наши жалобы и беды

В том, неподвластном злату, царстве.

Прости, Россия! У иконы

Стоим и молимся о чуде –

Шестидесятники Симоны,

Шестидесятники Иуды.

 

СТАЛИН

Кому за это поклониться:

Судьбе, России, небесам?

Мелькают царственные лица,

Подобно прожитым векам.

И среди разных в списке длинном

В двадцатом веке роковом

Стоит он грозным исполином

И верноподданным отцом.

В простой одежде, без отличий.

Погасшей трубкой жест скупой…

И свет державного величья

Над поседевшей головой.

Его с Россией обвенчали,

Продлится жизнь её доколь,

И венценосные печали,

И человеческая боль.

Его народ мечтал о небе,

Круша врагов, смиряя плоть.

Он дал насущного нам хлеба –

Из Божьей житницы ломоть.

Его всеношная молитва

Звездой алеет в небесах.

Идет невидимая битва

За царство светлое в сердцах.

И слово плавится от боли

И, мрак пронзая, рвётся ввысь.

Воскресни сталинская воля!

И мудрость Сталина явись!

Ещё не ночь, ещё не поздно

Соединить две высоты:

На храме крест, на башнях звёзды –

Две вековечные мечты.

 

* * *

Ворожила старушка на долю мою.

– Посмотри, как все карты ложатся фартово.

Ждут удачи тебя в чужедальном краю.

И король мне подмигивал масти бубновой.

Мне сулил, говорила гадалка, расклад

Карт из виды видавшей колоды,

Что я буду, как важный чиновник, богат

И ещё, что вкушу до отвала свободы.

С той поры я немало всего повидал

И в родимом краю, и в краях побогаче.

Я богатство и славу упрямо искал,

Ну а что ещё люди считают удачей?

Я свободою бредил от вся и от всех,

От того, что у нас называется долгом,

И порой мне поблёскивал медью успех,

И безмолвные книги вставали на полку.

И сказал я гадалке:

                                – Твоя ворожба

Вся до точки сбылась. Но зачем мне всё это?

Если выпала людям такая судьба –

Слышать звон серебра, но не слышать поэта.

 

ЕЩЁ РАЗ О ЛЮБВИ

Говорю, и гаснет отзвук голоса.

Полночь. Две звезды горят в окне.

Ты уснула. Расплескались волосы

Золотом на свежей белизне.

Вздрогнут веки от прикосновенья,

И в истоме ты замедлишь вдох,

И раздвинешь медленно колени,

Повинуясь ласковости слов.

И сольёшься каждой клеткой тела

С яростным желанием моим.

Нежности не ведая предела,

Мы весь мир в любви соединим.

Сколько раз, пока блаженство длится,

Этот пир языческий верша,

То умрёт, то заново родится

Страстью опьянённая душа.

А когда рассвет проглянет зыбкий,

Ты уснёшь.

                    И словно бы виной

Промелькнёт в твоей полуулыбке

Тайна, не разгаданная мной.