Евгений КАЛАЧЁВ. УРАГАН. Рассказ

 

Евгений КАЛАЧЁВ

 УРАГАН

 Рассказ

 

 Михаил Михайлович Мишкин, выйдя из общежития литературного института, доехал на троллейбусе до станции Дмитровская, а оттуда, на метро, до библиотеки имени Ленина. Народу в этот субботний июньский день на станции было мало, и Мишкин огорчился: кому же он будет продавать свою книгу? Но огорчился лишь на секунду, в следующий миг Мишкин непроизвольно улыбался – ведь сегодня он первый раз будет торговать на Арбате. На Арбате, который для далекой русской провинции, откуда приехал в Москву Мишкин, звучит все равно, что Монмартр в Париже или Бродвей в Нью-Йорке. Он вышел из метро, оглянулся по сторонам – улицы были пустынны: ни людей, ни машин. И это был явно не Арбат. Арбат он видел несколько раз по телевизору – там и ширина улицы была другой, и уютно было как-то, и людей было много всегда самых разных: и художников, и чудаков, и иностранцев. А здесь – никого!

 «Не туда попал», – подумал он, с легкой досадой на сокурсницу – поэтессу из Якутии. Поэтесса торговала на Арбате в минувшее воскресенье, и объяснила, как проехать. Мишкин шел по солнечной улице, не зная туда ли идет, и настроение у него не то чтобы ухудшилось, а просто стало другим: обращенным уже не на окружающих его людей – потенциальных покупателей его книги, а вовнутрь себя. С таким настроением, погруженный в думы об этом громадном городе, впитавшем в себя жизни многих и многих поколений, дома и улицы которого, казалось, дышали ушедшими столетиями и излучали многовековую великую культуру, он подошел к Новому Арбату и остановился на ступеньках подземного перехода. Мишкин осмотрелся: внизу – в переходе уютно, как ему казалось, расположились художники, рисующие за деньги портреты всех желающих; рядом, прямо на ступеньках сидел неряшливый мальчик лет десяти с рыжей дворняжкой, у лап которой стояла пустая коробка для денег, а за ней – большая картонка с надписью: «Люди добрые, подайте собаке на пропитание!».

 А мимо, по ступенькам, шли и шли люди, много людей.

 Мишкин достал из целлофанового пакета книжку, шариковую ручку. Книжку вытянул в руке перед собой, обложкой к прохожим:

 – Купите книгу с автографом автора, – сказал он неуверенно…

 Михаил Михайлович Мишкин, несмотря на свои сорок, считался молодым прозаиком. Он и вправду недавно начал писать прозу, три года назад, что по литературным меркам было ничто, ведь большинство из учившихся с ним на Высших литературных курсах начинали свою литературную карьеру со школьной литстудии или с литературного объединения при молодежной газете, в которой, зачастую, и публиковали свои первые стихи и рассказы…

 Миша же рос в маленьком степном казахстанском городке, в котором не было ни своей газеты, ни тем более литобъединения. Да и литература его в те годы мало занимала. Конечно, он любил читать, «Войну и мир» Толстого он раз пять прочитал, но воспринимал эти книги не как литературу, а как реальные рассказы с реальными людьми и событиями, которые лишь подсмотрел и записал писатель. А вот писателей он, напротив, не воспринимал как реальных живших или живущих сейчас людей, да и не думал о них вообще, знал только, что живут они где-то далеко-далеко: в Америке или в Москве, что, впрочем, для него было одно и то же – недосягаемо.

 А занимало Мишу в то время другое: дело в том, что роста он был маленького. Родители у него вроде нормальные были, и деды с бабками тоже, а он вот не рос. И что только Миша ни делал для этого: и на турнике часами висел, вытягивая позвоночник; и не курил, потому что слышал от учителя: если курить, то не вырастешь. Но куряка-одноклассник Шабан, смоливший с первого класса, почему-то все рос и рос, пока не превратился к десятому в громилу с грубым мужским басом, а Миша тянул лишь на семиклассника. Миша комплексовал страшно: на танцы не ходил, а уж девчонок обходил за версту, и все свободное время висел на турнике, делал специальную китайскую гимнастику ушу, грыз морковь, в которой много витаминов, влияющих на рост человека, и перечитывал Льва Толстого. Андрея Болконского он считал своим другом, потому что в реальной жизни друзей у него не было. Впрочем, не было до определенного дня, когда Шабан, подмявший под себя всех пацанов в классе, добрался и до него – Миши, которого раньше он не замечал вообще. А случилось это на Первое Мая.

 После демонстрации Миша возвращался домой, как обычно в гордом одиночестве. Позади него шли две пары из его класса: Колька Журавлев с Ленкой Малышевой и Юрка Корабельников с Женей Прилежаевой. Шабан с двумя парнями, закончившими школу в прошлом году, стоял на крыльце клуба. Был он пьян и оттого казался еще страшнее.

 – Эй ты, сморчок, спичку дай! – крикнул Шабан.

 Миша сделал вид, что не понял, к кому это относится.

 Шабан спустился с крыльца и пошатывающейся походкой направился к Мише. Лицо у Шабана от выпитого было бордовым, в уголках пьяных беспощадных глаз скопились белые выделения, вызывающие тошноту, в губах, потрескавшихся от выпитой самогонки и ветра, дувшего в тот холодный весенний день, торчала не прикуренная сигарета.

 – Ты что, сморчок, не понял?! – с угрозой в голосе спросил Шабан.

 Миша остановился, с тоской, страхом и нерешительностью посмотрел по сторонам. Никто ему на помощь, конечно же, не спешил – кому охота связываться с Шабаном?

 – Мы же с тобой, Шабан, десять лет в одном классе, не узнал, что ли? – попытался пошутить Миша.

 – Что? – рявкнул Шабан и демонстративно сжал правую руку в кулак, а указательным пальцем левой руки поманил. – А ну иди сюда, сморчок!

 В Мише от унижения все закипало, но он за много лет научившийся скрывать свои эмоции, еще раз оглянулся, в надежде все же избежать дальнейшего унижения, и тут увидел глаза Жени Прилежаевой. В них был страх. Страх за него. За Мишу. Его это поразило. Поразило до такой степени, что его страх, страх быть избитым, исчез. Он спокойно сказал:

 – Иди, Шабан, проспись, потом поговорим.

 – Что?! – взревел Шабан и бросился на него.

 Миша хладнокровно, словно на утренней разминке, отвел ладонью кулак Шабана, сделал шаг в сторону, пропуская его, устремившегося вслед за своим кулаком, зацепил носком ноги за ногу Шабана и, положив ладонь на спину противника, без эмоций, но с силой толкнул его. Шабан со всего маху рухнул на асфальт. В воздухе зависла тишина. Целую вечность, как показалось тогда Мише, не было никакого движения в мире, потом Шабан зашевелился, со стоном и матами поднялся на ноги. Смотреть на него было страшно, но теперь уже по другой причине: руки и правая часть лица были в крови. Но в уголке его губ все еще торчала обломанная сигарета, и Шабан опять двинулся на Мишу.

 – Успокойся, – громко, но спокойно сказал Миша. – Будет хуже.

 Шабан, еще ничего не понявший, опять замахнулся. Миша без напряжения увернулся и ударил точно, словно опытный врач, знающий анатомию, по подбородку. По тому месту, где сходятся нервные окончания. Шабан потерял сознание и начал падать. Миша подхватил его и плавно опустил обездвиженное тело на асфальт. Потом посмотрел на друзей Шабана, стоявших на крыльце дома культуры. Парни то ли потому, что один из них был Мишиным соседом, то ли потому, что были шокированы увиденным, не тронулись с места. А рядом с Мишей неожиданно оказались Колька Журавлев и Юрка Корабельников.

 – Что с Шабаном? – удивленно и с плохо скрываемой радостью стали спрашивать они.

 – Упал, – спокойно сказал Миша.

 – Ну, ты даешь! – восхищенно произнес Юрка и пожал Мише руку. – Ну что, девчонки, перепугались? Идемте…

 С того дня что-то незримо, но ощутимо для самого Миши, начало меняться в окружающем его мире. Он подружился с Юркой Корабельниковым, а на выпускном школьном балу его на белый танец пригласила Женя Прилежаева. Они стали вместе «ходить» – так было принято говорить в их городке о влюбленных парах, и до его поступления в университет они считались самой необычной и модной парой в городке: Женя была выше его на голову, но ни она, ни он не смущались этого… И еще. При выписке первого в его жизни паспорта паспортистка ошиблась: написала в фамилии вместо буквы «ы» букву «и». Дело в том, что всю жизнь до этого у Миши была фамилия Мышкин, а по паспорту он стал Мишкиным. Миша и не заметил этой описки, а когда обнаружил, то сильно разозлился на паспортистку, но потом подумал и согласился с новой для него фамилией, тем более что поступал он на журфак, а творческие люди имеют право на псевдоним – так он тогда размышлял. Правда, пришлось выписывать новый аттестат об окончании школы, ну и характеристики переписывать в срочном порядке.

 Так и продолжил он жизнь с новой фамилией, а к окончанию учебы в университете и свой «имидж» поменял, правда, не совсем по своей воле: дело в том, что волосы на голове у него начали стремительно убывать – наверное, на своей родине цапанул он радиации слегка, потому что кроме волос это ни на чём не отразилось. Здоровье у него было отменным, он продолжал тренироваться, и к выпуску из университета превратился в такого бритоголового, уверенного в себе крепыша. В типаж, который уже вскоре вместе с кооперативным движением войдет в нашу жизнь навсегда.

 Но это будет чуть позже, а в начале перестройки Михаил Михайлович Мишкин успел еще поработать собкором центральной газеты в крупном промышленном центре Сибири, получил квартиру в обкомовском доме, в самом центре города. Квартира была роскошной: с кабинетом, с телетайпом. И было, конечно, уважение местных властей. Правда, позже выяснилось, что это уважение было не к молодому журналисту, а к его тогдашней должности, потому что с падением тиража его газеты и падением влияния ЦК партии на окружающую жизнь падал и его авторитет в глазах местных чиновников. А после роспуска партии его и вовсе перестали приглашать в «высокие» кабинеты. Но Мишкин был уже готов к этому повороту событий, потому что незадолго до роспуска партии он крупно поспорил с заместителем главного редактора газеты. И начал готовить тылы – создал свое рекламное агентство. И дела у него пошли. Вокруг новоявленные фирмы богатели, подвергались наездам бандитов, банкротились. Его не трогали. Может быть, вид у него был соответствующий – он и цепь золотую купил в палец толщиной, а может, вел себя осторожно, корректно, слово свое держал, к бандитам по всяким спорам с просьбами не обращался. А может, Бог, оберегал. Но его рекламное агентство расширялось, издавало три рекламные газеты, выходило на соседние регионы.

 Господин Мишкин свой многочисленный персонал держал в строгости. Бывало, приедет на работу часам к трем – до этого времени он обычно, по старой собкоровской привычке, работал дома, и еще в коридоре устроит разнос:

 – Выгоню всех, кто работать не хочет! – и его суровый голос доносился до каждого кабинета его рекламной империи «ТриэМ».

 Одним словом, дела шли хорошо, он уже и коттедж вознамерился строить, но тут в Мишкине, казалось бы ни с того ни с сего, проснулась тяга к творчеству – к написанию прозы: рассказов да повестей. Сначала он с этим еще как-то боролся – писал только по выходным, но постепенно стал все чаще ловить себя на мысли, что больше думает о творчестве, а не о бизнесе. Тут случился в стране очередной кризис: рубль рухнул; рекламодатели большей частью разорились, цены на бумагу и полиграфические услуги взвились до небес, а «ТриэМ», как назло, сделало крупный заказ на печать в Швеции красочного телефонного справочника. Расчет, естественно, в долларах, поэтому пришлось сокращать до минимума сотрудников, распродавать оборудование, резко снизить тиражи рекламных газет. Одним словом, крах! Но Михаил Михайлович воспринял это спокойно. К тому времени у него был написан сборник рассказов, который уже был набран в типографии и гранки которого он отправил на творческий конкурс в литературный институт…

 Люди, не замечая Мишкина и его книги, проходили мимо. Михаил Михайлович тоскливо смотрел им вслед и жалостливо выдавливал:

 – Купите книгу с автографом.

 Прохожие даже не смотрели в его сторону.

 Мишкин завидовал художникам – к ним была очередь из желающих запечатлеть себя в портрете, – смотрел на противоположную сторону широкой лестницы подземного перехода, и ему казалось, что народу там больше и что идут люди там медленнее. Мишкин собрался перейти туда, но вовремя сообразил, что та сторона солнечная, а в такой жаркий день под солнцем долго не выдержишь. Минуты казались вечностью, а люди, проходившие мимо, казались огромной многомиллионной враждебной толпой, против которой он – Мишкин Михаил Михайлович – чувствовал себя еще беззащитнее, чем тогда в детстве: будучи самым маленьким ростом и самым слабым человечком в мире.

 «Что со мной?» – с горечью думал он. Но жизнь научила его бороться с минутными слабостями, и он усилием воли погнал мысли в другом направлении.

А собственно, что я разволновался, отчего расстраиваюсь-то? Подумаешь, книжку не купили? Да у меня все есть: и роскошная квартира в центре города. Хоть она и не в Москве, но стоит, наверно, тысяч сто долларов. И гараж капитальный рядом с домом, и автомобиль, правда, отечественный, но «Волга» последней модели со всеми прибамбасами, как у правительственных чиновников, и… еще много чего. А главное – я сильный, молодой, талантливый!.. И мне нравится писать. Что для этого надо? – ручка и чистый лист бумаги. И всё! Но вдруг проявляются люди, почти живые, – их судьбы, характеры. Проявляется что-то зримое, реальное, то, что заставляет думать, переживать, страдать…

 – Дядя, дядя!.. – перебил его размышления голос из внешнего мира.

 Мишкин посмотрел на мальчонку с собакой, сидящего рядом с ним.

 – Что, не берут? А можно, я посмотрю?

 – Посмотри, конечно, – сказал Мишкин и вытащил из пакета книжку. – Это я написал, если хочешь – подпишу. Будет у тебя книжка с автографом.

 Мальчик взял книгу, повертел ее в руках, потом открыл первую страницу.

 Мишкин отвернулся от него – все равно денег у мальчишки нет, – и опять стал предлагать прохожим свою книгу, но делал это уже громко и уверенно:

 – Покупайте книгу с автографом автора!

 Неожиданно подошла пожилая женщина.

 – Что это у вас? – спросила она.

 – Моя книга.

 – А почему сами продаете?

 – А кому она сейчас нужна? – вдруг весело заговорил Мишкин. – На лотках и в магазинах одни детективы, эротика, да раскрученные ещё при советской власти авторы.

 – Да, вы правы… – сказала женщина. – Я бы купила, но у меня дома столько книг. И с автографами. Есть даже с дарственной надписью Бориса Заходёра.

 – А кто это? – вырвалось у Мишкина.

 – Как, вы не знаете?! – удивилась женщина и, недоверчиво покачивая головой, отошла от Мишкина. Потом достала из кошелька несколько монет, бросила их в коробку мальчишке с собакой и, оглядываясь на Мишкина, стала медленно подниматься по лестнице.

 Мальчик оторвался от чтения, посмотрел в коробку:

 – Дядя, а сколько стоит ваша книжка?

 – Три рубля.

 Он достал из коробки мелочь, посчитал.

 – Подпишите, пожалуйста… – и протянул деньги и книжку, которую только что читал.

 Мишкин взял деньги, довольный, сунул их в карман. Потом открыл титульный лист.

 – Как тебя зовут, парень?

 – Андрей.

 Мишкин написал: «Андрею, с пожеланием всего самого доброго в жизни». И расписался, поставив число и место вручения книги: «Москва, Арбат».

 Мальчишка поблагодарил, взял книжку и сказал неожиданную для Мишкина вещь:

 – Дядя, вы бы сняли… – он показал пальцем на массивную золотую цепь, которая привычно висела на шее Мишкина.

Михаил Михайлович от удивления послушно снял с шеи атрибут успеха и агрессивности, положил его в карман.

 – Тебе сколько лет-то? – только и нашелся что спросить Мишкин.

 – Взрослый я уже – двенадцать, – ответил мальчонка. – А книжка хорошая. – И он опять начал читать.

 И тут что-то изменилось в окружающем мире: прохожие один за другим стали подходить к Мишкину и покупать его книгу. Михаил Михайлович строчил автографы, пихал деньги в карман.

 Теперь все люди казались ему родными и близкими, а время понеслось так стремительно, что солнце неожиданно быстро для Мишкина переместилось на небе к западу, и жаркий поток хлынул на него уже с левого бока. Вскоре народу поуменьшилось, и Мишкин у себя над головой вдруг услышал резкие голоса, выпадающие из общего гула Арбата:

 – Где деньги, я спрашиваю?!

 – Я отдал тебе!

 – Что ты отдал! На пузырь даже не хватит!

 – Больше нет!

 – А это что за дерьмо? Книга?! Ты ее купил?! Ах ты, козел!

 Мишкин все понял, перепрыгнул через пустую коробку, в которую собирал деньги Андрей, рванул вверх по ступенькам. Паренёк прижался к парапету подземного перехода, на него наступал мужик с синяком под глазом.

 – Эй ты, нехорошо детей обижать! – крикнул Мишкин и подскочил к Андрею. – Ты его знаешь?

 Андрей наклонился к собаке, стоявшей у его ног, почесал за рыжим висящим ухом, потом посмотрел на Мишкина:

 – Это мой отец, мы сами разберемся.

 Михаил Михайлович спустился на лестницу перехода, но то ли из-за яркого солнца, бьющего в левый висок, то ли из-за мальчишки, но торговать здесь ему уже не хотелось. Он поднял со ступенек целлофановый пакет, на вес определил, что книг еще много, и медленно стал спускаться в подземный переход. Рядом с художниками он остановился.

 – Вас увековечить? – не отрывая взгляда от листа ватмана, спросил художник.

 Михаил Михайлович посмотрел на портрет девушки с распущенными волосами, которая сидела перед художником на раскладном матерчатом стуле. На портрете девушка была красивее оригинала.

 – Я уже себя сам увековечил, – улыбнулся Мишкин. – Книжку мою не желаете?

 Новый Арбат, утихомирившийся было после обеда, опять набирал свой привычный оживленный ритм: сотни дорогих и не очень дорогих машин неслись по проезжей части улицы, сотни, а может быть и тысячи богато одетых и не очень богато одетых людей шли по тротуарам, разглядывая роскошные витрины магазинов, броские рекламные щиты, друг друга. И от этого вечнопраздничного оживления настроение у Михаила Михайловича опять выровнялось и ему захотелось покорить этот богатый огромный город. Ему захотелось покорить эту многомиллионную – образованную и не очень, но добившуюся правдами и неправдами материального успеха, – массу людей, которые не только умеют хорошо одеваться, но и наверняка умеют и любят читать книги. Ведь недаром же в самом центре Нового Арбата расположился крупнейший магазин страны – Московский Дом книги, к которому Михаил Михайлович и направлялся.

 Перейдя по подземному переходу на другую сторону, он медленно пошел вдоль длинного ряда книжных лотков: каких только книг здесь не было! Он отыскал даже красочно оформленную, с глянцевой обложкой книгу для детей, автором которой был тот самый Заходёр, которым похвалилась несостоявшаяся покупательница. Но листать книжку отчего-то не захотел.

Мишкин вошел в здание магазина. И здесь было бессчётное количество самых разных книг. Казалось, были в продаже все изданные книги всех авторов – не было только его книги.

 Выйдя из магазина, Михаил Михайлович еще раз осмотрелся, выбирая подходящее место. Ему приглянулся возвышающийся парапет подземного перехода, и, подойдя к нему, он словно на стол выложил свою книжку и громко произнес:

 – Новая и пока единственная книга Михаила Мишкина с автографом автора!

 Из подземного перехода вынырнули две девушки. Одеты они были стильно и с той недорогой и потому крайне популярной среди девчонок и парней модой, которая рождается в студенческой творческой среде и потом катится по всем слоям молодежи города, да и страны… Они явно не спешили, потому сразу и охотно остановились возле Мишкина, поинтересовались, что за книга? Мишкин рассказал о книге, с удовольствием представился им студентом литературного, сказал, что на стипендию сейчас не проживешь, поэтому он и торгует своей книжкой. Девушки оказались студентками ГИТИСа – будущими актрисами, и для развлечения, да и чтобы продемонстрировать свой артистический дар, предложили порекламировать автора и книгу. Мишкин с радостью согласился. И что тут началось: студентки столько хорошего наговорили об авторе – сколько он не слышал о себе за всю прошедшую жизнь. Они столько же говорили и о книге, не читая её. А уж как они говорили, какие были зазывные интонации, какой обворожительно-обольстительный вид был у них при этом, что некоторые молодые люди покупали сразу по несколько книжек:

 – Для себя и своих друзей, – поясняли, улыбаясь, они.

 Впрочем, книжку покупали и пожилые люди, и родители с детьми. И все улыбались. Серьезные книготорговцы оставляли ненадолго свои лотки, приходили взглянуть: что же здесь происходит? И даже сотрудники Дома книги, не очень загруженные работой, тоже выходили взглянуть на импровизированное представление. Одна из них, интеллигентная дама среднего возраста, сама купила книгу Мишкина. И это было что-то!

 Но через час студентки начали скучать, засобирались дальше по своим делам-не делам: погулять по Арбату. Мишкин в благодарность предложил им немного денег, но они, удивившись, отказались.

 После ухода девушек народ возле него уже не толпился, но книжку продолжали покупать. Мишкин, уставший от солнцепека и охрипший от громких зазывных речей, все же был доволен, ощущая приятную тяжесть набитого деньгами кармана.

 «Вот доторгую, по дороге в общежитие накуплю еды, в общаге приму душ – лишь бы воду не отключили, и устрою праздник живота», – думал Мишкин.

 В какой-то момент, когда солнце явно стало клониться к горизонту, опять что-то неуловимо изменилось: то ли людей на Новом Арбате стало меньше, то ли люди пошли не те – не интересующимися книгами, но покупать книгу перестали, совсем. И хотя оставалось лишь три книжки, Мишкин решил не уходить с Арбата.

 «Все равно добью!» – упрямо думал он.

 Но покупателей не было. Сначала свернули свою работу книготорговцы-лотошники, потом закрылся сам Дом книги. На улице, прямо у проезжей части, появились длинноногие девицы, одетые в вечерние вызывающие наряды. Возле них стали притормаживать дорогие автомобили.

 Мишкин смотрел на этих красоток, тупо соображая – что же они тут делают, у дороги?

 Его перегревшиеся усталые размышления неожиданно прервала интеллигентная дама среднего возраста, которая, подойдя к нему, сказала:

 – Михаил Михайлович, я начала читать вашу книгу. Она мне понравилась. У нас таких в продаже нет.

 Мишкин слушал ее, но смысл доходил с трудом.

 – Если у вас тираж большой, привозите во вторник в магазин. Меня зовут Анна Васильевна. Я товаровед… Приедете?

 Только сейчас до Мишкина стала доходить суть происходящего: его книгу запрашивает для продажи самый большой и главный магазин страны – Московский Дом книги. От этой мысли Михаил Михайлович на секунду онемел.

 – Так приедете? – переспросила, улыбаясь, Анна Васильевна.

 – А сколько привозить? – наконец выдавил Мишкин.

 – Сколько хотите: хоть тысячу, хоть две. Магазин большой, да и оптом мы тоже торгуем… До свидания.

 – До свидания! – Мишкин от радости бросил книжки в пакет, рванул к метро, но через несколько шагов остановился: он знал, что радость от такой новости и от удачной торговли будет неполной, если он не продаст, во что бы то ни стало, три оставшиеся книжки. Но и возвращаться на прежнее место у подземного перехода ему не хотелось, и он, развернувшись, пошел назад мимо Дома книги в сторону Садового кольца. Но у высотки, у которой расположилось летнее кафе, в раздумье остановился.

 За белыми симпатичными столиками из пластмассы под сине-белыми большими зонтами уютно расположились только две молодые пары – остальные столики были свободны. Михаил Михайлович прошел вдоль низкого белого заборчика, который обозначил границы заведения, ко входу со стороны подъезда дома. Войдя в кафе, он купил стакан сухого холодного вина, прошел по зеленому искусственному покрытию, которое было настелено прямо на асфальт, сел за крайний столик, лицом к Новому Арбату. Сделав глоток кисловатого, но освежающего вина, вытащил из пакета книжки и ручку.

 Как раз в это время мимо проходили две придорожные красавицы в коротких юбках.

 – Купите книгу с автографом автора, – улыбаясь, предложил Мишкин.

 Девушки остановились, посмотрели сначала на Мишкина, потом на книжку, которую он вытянул перед собой. Потом одна из них спросила:

 – А посмотреть можно?

 – Конечно, – сказал Мишкин, с любопытством разглядывая девушку – она кого-то ему сильно напоминала.

 Девушка полистала книжку, посмотрела на Мишкина:

 – Это вы написали?

 – Я.

 – А почему сами продаете?

 – Жизнь пошла такая.

 Девушка кивнула:

 – Вы правы… А присесть к вам можно?

 – Конечно.

 Девушка оглянулась по сторонам и шагнула через низкое ограждение, высоко поднимая красивые длинные ноги.

 – Женька, а я? – улыбнулась ее подружка.

 Мишкин чуть заметно вздрогнул. Жаркая волна накатила на него – он понял, на кого она похожа. И то же имя. И та же улыбка. И если бы не двадцать прошедших лет…

 Девушка села на белый пластмассовый стульчик, закинула ногу на ногу, до неприличия оголив бедра, раскрыла книгу.

 Мишкин сделав глоток вина, спросил:

 – Выпить хотите?

 – Спасибо, на работе не пью, – не отрываясь от чтения, сказала девушка.

 Мишкин замолчал. По Новому Арбату неслись дорогие блестящие машины. Белый, ярко-белый свет фар слепил, резал глаза и уносился прочь. На другой стороне улицы зажглась красно-золотисто-зеленая неоновая реклама казино. Мишкин глубоко вдохнул теплый июньский воздух – почувствовал запах дорогих духов.

 – Вы случайно не с Северного Казахстана? – неожиданно для себя спросил Мишкин.

 Девушка посмотрела на него, и глаза у нее были такими же большими и серыми, почти синими в наступающих сумерках, как у одноклассницы – Жени Прилежаевой.

 – Вообще-то я с Украины, но моя мама когда-то жила в Казахстане, – сказала девушка. – А что?

 Мишкин сделал большой глоток, поперхнулся, закашлял.

 – Женька, вон твой постоянный клиент подъехал, – позвала подружка, стоявшая у заборчика кафе.

 – У меня сейчас денег нет, я у вас потом куплю, можно? – не дождавшись ответа на предыдущий вопрос, сказала Женя.

 – Хорошо, я буду ждать, – сказал Мишкин.

 Девушка изящно перешагнула через заборчик и, не спеша, красиво и с достоинством пошла к огромному черному джипу, нагло наехавшему на тротуар. Красиво и с достоинством шла Женя, но у Мишкина от боли защемило сердце:

 «Что же происходит с нами? Почему мы все стали мерить на деньги, на эти бумажки проклятые?! Кто нам навязал эту всепродажность?! Почему же ты не подарил эти книжки? Почему не подарил тому обездоленному родительской любовью мальчишке, студенткам; наконец, этой девушке, уехавшей продавать свое тело?! Когда ты стал таким, когда успел?! – Мишкин встал из-за столика, подошел к стойке, купил еще стакан вина, выпил залпом. Попросил еще…

 Сердце, душа, залитые холодным кислым вином, немного успокоились, но болеть не перестали. Михаил медленно шел по Новому Арбату назад, к станции метро. Справа увидел подземный переход, возле которого он торговал; хотел перейти по нему на другую сторону улицы, туда, где уже полыхала вечерняя реклама и массивные рекламные щиты, словно пришельцы, источали невыносимо яркий свет, зависая над землей, а внизу по тротуару шли разряженные и оживленные от предстоящих или уже полученных плотских наслаждений люди, похожие в этот ночной час на манекенов из дорогих долларовых магазинов. Мишкин уже начал спускаться в переход, но в этот момент вновь увидел спокойную, со вкусом оформленную книжную витрину Дома книги. Его потянуло к ней.

 Если бы кто-нибудь был рядом с ним в это мгновение, то решил бы, что перед ним блаженный. Но в этом месте Нового Арбата никого сейчас не было. Михаил остановился у витрины, залюбовавшись переплетом книги, выставленной для рекламы и оформления витрины, и представил и свою скромную книжку здесь же.

 «Может быть, я и не прав вовсе… Имея нормальные деньги, можно делать вот такие изумительные предметы, как эта книга… Или отдать их девушке по имени Женя, чтобы она каждый вечер не шла на работу, на панель Нового Арбата, или отдать их тому Андрейке, чтобы он спокойно мог учиться, играть со сверстниками, а не попрошайничать отцу на бутылку водки?» – расслабленно думал Михаил.

 В окружающем мире опять что-то незримо стало меняться: Михаил ощутил вакуум вокруг себя – ни звуков, ни запахов, ни малейшего дуновения ветерка. Время как будто замерло…

 Тяжёлая капля упала с черного притихшего неба на лоб Михаила. Он вздрогнул, посмотрел вверх.

 Небо вдруг словно разверзлось – и огромным водопадом на землю хлынули потоки воды. Человека, переходившего невдалеке улицу, в считанные мгновения подхватил взявшийся из ниоткуда бешеный поток и понес, кружа, словно беспомощную куклу, вниз по Новому Арбату. Огромный рекламный щит из металлических конструкций, стоявший на противоположной стороне улицы, словно бумажный змей взмыл в воздух и, накренившись на левый бок, сорвался в штопор, страшным молотом ударив по стоявшему у обочины желтому такси. Молния, как сто солнц, осветила то, что осталось от неба и под ним. Раздался оглушительный, словно Земля раскололась надвое, жуткий удар.

 Михаил еще ничего не успел сообразить, как порыв ветра, подхватив его самого как пушинку, отбросил в сторону, но не уронил, а аккуратно поставил на тротуар. И тут он увидел огромный металлический лист, летящий к нему, словно зловещий ковер-самолет. Он не успел испугаться, только отстраненно отметил, что лист разрубит его пополам, пройдя чуть ниже грудной клетки, и, как в замедленном кино, стал завороженно смотреть на приближающуюся со скоростью ураганного ветра смерть.

 Но произошло странное, как изредка, но бывает в жизни. Неведомая сила подхватила – и метров через пятьдесят бережно опустила его у церкви, стоявшей ниже перехода

 Огромный лист меди упал на газон невдалеке, не причинив никому вреда.

 В бездне, в которую превратилось небо, опять зажглись сто солнц, и землю вновь содрогнуло от жестокого удара. Верхушка высокого старого тополя обломилась, словно соломина, и понеслась на Михаила.

 «Ну всё…» – отрешенно подумал он и прижался к стене храма. Порыв ветра подхватил тополиную пику и швырнул на тротуар рядом. Михаил инстинктивно, мелкими осторожными шажочки обошел вокруг храма. Он казался маленьким утлым судёнышком в безгранично-бездонном черном море. Лишь здесь, у освящённых стен, было сухо и безветренно. И Михаил ощутил себя – дома.

 Но в небе опять заблистали молнии и удар, еще страшнее первых двух, поразил Землю, и теперь она, словно утлое судёнышко в ревущем черном океане, задрожала, но удержалась на орбите, выстояла.

 Где-то, возможно в Кремле, сорвало металлическую крышу, скрутило ее огромным рулоном, который, словно грузовой поезд, несся на таран и крушил все, что попадалось на пути.

 Михаил, как в фильме ужасов, наблюдал за этой несущейся на него новой смертью – в этот раз она не промахнется! – и в последнем отчаянье вжался всем телом в закрытую дверь Храма, а с уст его – впервые – вырвалась молитва:

 – Господи, Всемилостивейший, прости меня грешного! Прости мои прегрешения, Господи!

 Многотонный кусок рваного металла, словно тяжелый истребитель, с воем взмыл вверх и рухнул где-то вдалеке.

 Вымокший до нитки, он вдруг перестал дрожать: спину защищала нагретая за долгий жаркий день дверь Храма, а грудь от ураганных порывов он прикрыл целлофановым пакетом, в котором лежали три оставшиеся книги.

Голова стала ясной, словно и не было длинного душного дня, словно не было зря выпитого кислого вина, словно не было многих лет, прожитых впустую.

И Михаил снова и снова повторял:

– Господи, прости меня, грешного!..

 

В Центральном доме литераторов за круглым столиком, стоящим у стены напротив буфета, сидели два писателя. Перед ними стояли две рюмки водки, и хотя выпито было уже немало, держались они бодро. Писатели уже обо всем переговорили и посматривали по сторонам – не появится ли кто-то из знакомых, жаждущих влить новую струю в их разговор.

Им повезло. В буфет на чашечку кофе зашел молодой прозаик Мишкин.

– Миша, присоединяйся! – крикнул один из писателей.

Мишкин подсел, отпил свой кофе.

– Ну, нашел ты того мальчиша с собакой? – спросил другой.

– Нет, – мотнул головой Михаил Михайлович.

– Бросил бы ты, Мишкин, это занятие, выпил бы с нами, – сказали оба писателя, опрокинув вовнутрь рюмки.

– Я обещал…

– Кому ты, Мишкин, обещал? Очнись, небось уже месяца три прошло?!

– Себе обещал, – сказал спокойно Михаил Михайлович. – И потом, я же просил называть меня Мышкиным, а не…

– Да какая разница, – отмахнулся первый. – Ну, как насчет водочки?

Михаил Михайлович допил кофе, встал.

– А цепь-то свою куда девал? – спросил второй.

– Я же говорил, пожертвовал Храму.

– А-а… Я уже и забыл об этом, – подмигнул один писатель другому.

Михаил Михайлович ушел, а писатель помладше сказал:

– Хм, Мышкин?! Еще один идиот нашелся.

– Идиот, не идиот, а я видел его однажды на Арбате с такой кралей… Ну, такая!.. – покачал головой от восхищения старший. – И книжка его продается в Доме книги… Ну, давай что ли выпьем?

– За что? – спросил писатель.

– Да, за что?.. За всё уже вроде пили…