Анатолий ПОДОЛЬСКИЙ. МУЖСКИЕ СЛЁЗЫ. Рассказы

 

Анатолий ПОДОЛЬСКИЙ

МУЖСКИЕ СЛЁЗЫ

Рассказы

 

Вася Матаня

 

Вася Матаня слыл среди округи мужиком чудаковатым, но добродушным. Жил он в доме, доставшемся ему от отца, вместе со своей женой Федорой, которая была старше его лет на десять, а может и больше. В ближайших деревнях Васю знали все, он любил побалагурить, а если выпьет, то обязательно брал свою потрепанную тальянку, играл на ней незамысловатые мелодии и пел частушки. Петь Вася мог и без музыкального сопровождения, когда шел на конюшню за лошадью или ехал в поле, летом – на телеге, зимой – на санях.

Исполнял он не только всем известные деревенские частушки, но и песни, сочиняемые на ходу, из серии: «лесом еду – лес пою». Не всегда можно было расслышать, о чем поёт Вася, но различить его настроение по исполняемым песням было несложно. У него все мелодии делились на две категории: грустные и веселые. Причем в меру грустные и в меру веселые.

Василий был роста невысокого, русоволос и с голубыми глазами, которые прищуривал при разговоре. Волосы свои густые подстригал регулярно, а не от праздника к празднику, как это делали другие деревенские мужики.

Своих детей у Васи с Федорой не было, но чужие дети с ним любили играть – те, что помладше. А те, что постарше, могли над ним подшутить, причем не всегда безобидно.

Матаней его прозвали с юности, когда он каждую миловидную девушку называл матаня, то есть – «подружка моя». Прозвище это настолько закрепилось, что впоследствии Вася стал на него откликаться. Надо сказать, девушек он очень любил, да и вообще охоч был до женского пола.

В бытность его молодости, когда парни и девушки собирались на игрища, он гулял и плясал вместе со всеми, но при каждом удобном случае норовил потрогать грудь потерявшей бдительность девушки, оказавшейся рядом с ним. Если вечером он куда-то шел и его односельчане спрашивали: «Это ты куда, Вася, на ночь глядя собрался?», он так и отвечал: «Девкам титьки мять». Отец его погиб на войне, мать хоть и была женщиной набожной, на его шалости особо не реагировала, а потому вырос Василий этаким бабником и распутником, но скорее бабником по репутации, потому как все девки в округе знали о его повадках и не жаловали его своим вниманием.

Была еще одна особенность у Василия. Он не участвовал в драках и потасовках, которые случались на праздниках и игрищах. В таких случаях, при начале подобной заварушки – драки своих деревенских с чужими – Василий становился почти незаметным, а то и вовсе тихо исчезал.

В армию его не взяли. В то время в деревнях считалось, что каждый парень должен отслужить в армии свои два года, а если на флоте, то и три. В противном случае женихом он считался незавидным. С Василием при призыве в армию произошла такая история: на призывном пункте, в районном центре, куда призывники прибыли для сбора и последующей отправки в воинские части, все парни проходили медицинский осмотр. Когда Василий зашел в очередной кабинет, где принимала одна из специалистов, врач, молодая женщина с пышным бюстом, то Василий, который, кстати, был в одних трусах, буквально онемел, увидев её грудь. Грудь выпирала из белоснежного халата и буквально манила его к себе. Он не смог назвать даже имя и фамилию, когда врач спросила его об этом.

– Вы меня слышите? – участливо спросила она.

Вася молчал и только сопел носом. Женщина встала из-за стола, подошла к парню и помахала ладонью перед его глазами:

– Аллё, гараж?  

И здесь произошло то, что в медицинских кругах называют мудреными терминами, но доктора могут объяснить и просто – переклинило. Василий рывком, всей потной ладонью влез в бюстгальтер, прикрывающий, но не закрывающий вожделенный объект, и жадно начал тискать его. Он не чувствовал, как врач отбивалась, как пыталась молотить ладошками по его лицу. Он победно одной рукой держал её за талию, прижимая к себе, а другой заласкивал нежное тело под бюстиком. Женщина закричала, в кабинет влетели стоявшие в коридоре призывники. Они силой вырвали Василия в коридор.

Докторша, на которую было совершено такое наглое посягательство, потребовала, чтобы психиатр сделал соответствующее заключение о психическом состоянии Василия.

– Он же больной, ненормальный! Псих, маньяк! Его лечить надо!

Одним словом, весь этот переполох закончился тем, что молодца признали негодным к воинской службе или, как говорили тогда, «выдали белый билет». В милицию заявлять никто не стал, так как Василий ничего кроме грудей у молодой женщины не трогал и ни на что больше не посягал.

Странным образом получилось так, что односельчане, обсуждая этот случай, обвиняли во всем докторшу, но никак не Васю. И никаких обидных слов, на предмет того, что Вася так и не пошел в армию, ему никогда никто не высказывал. Более того вдовушки и старые девы, их правда было немного, начали оказывать Василию определенные знаки внимания и тот пошел по рукам. Прозвище Матаня приобрело некий другой смысл, то есть Вася стал другом некоторых одиноких женщин, независимо от их возраста. Но Василий был моралистом, он никогда не смотрел в сторону замужних или тех одиноких, у которых появлялся ухажер. А появилась эта «нравственная устойчивость» после одного случая, когда парень из другой деревни заметил, что Матаня пытается заигрывать с его девушкой. Он недолго разбирался с доморощенным Казановой. Поймал Василия у реки и притопил голову соперника со словами:

– Ты, Матаня, не пескарь, хоть и похож. Враз захлебнешься, если еще раз взглянешь, сам знаешь на кого.

Женился Василий по подсказке своей матери на одинокой женщине немолодых лет – Федоре. Мать видимо понимала, что видная девка за него не пойдет, а одному мужику оставаться не с руки. Мать вскоре умерла, заботы по хозяйству легли в основном на Федору, а Василий работал в колхозе.

Жена Василия давно перестала реагировать на шалости мужа. Она состарилась, и почти все время проводила на приусадебном участке, во дворе и хлеву. Выделялась она среди односельчан лишь тем, что единственная в те годы держала козу, тогда как все остальные жители деревни не представляли своей жизни без коровы. Василий с годами тоже стал далеко не молод, его походы на сторону стали не так активны, но привычка осталась.

Вечерами, возвращаясь от своей постоянной зазнобы Аннушки, что жила в соседней деревне, он негромко распевал:

 У Матани сердце сжало,

 Дайте рюмочку вина.

 Моя дролечка прознала,

 Ночевал где я вчера.

 

Аннушка красотой особой не выделялась, но была бойкой, веселой и работящей. Когда-то она была замужем, но муж уехал на заработки – «на города», и пропал: ни слуху ни духу. Василия она всегда встречала с улыбкой, угощала блинами и оладьями и совсем не смущалась перед односельчанами за своего любовника.

А Василий оставался самим собой: мальчишек старшего возраста он наставлял: «Когда пойдем косить на луг за рекой, заранее спрячьтесь на том берегу, в кустах. Сначала реку перейдут мужики, а потом пойдут вброд бабы. А они переходят как? Сарафаны поднимают, чтобы не замочить. Вы тогда все их богатство и высмотрите».

Его дом традиционно обходили цыганки, которые ноюще клянчили у деревенских жителей молока, масла и яиц. Одно время Василий работал в колхозе конюхом, и к нему обратилась молодая цыганка с просьбой дать ей сена для лошадей, на которых цыгане кочевали по селам, наслаждаясь свободой и одурачивая местных гаданиями и предсказаниями.

– Конечно, дам, отчего не дать. Сена хватит. Пойдем на скотный двор, там возьмешь столько, сколько унесешь.

Когда пришли на место, Василий сказал:

– Я тебе помогу сена набрать и закрутить веревкой, только и ты сначала дай.

С этими словами он повалил цыганку на сено, но та вырвалась и, ругаясь, убежала. С той поры цыганки не приближались к дому Василия.

Однажды, на дальнем сенокосе Володька Лапшин, заводила среди мальчишек, пообещал, что в обед устроит Васе Матане «концерт». Бабы и мужики расположились на обед в тенёчке. Сидели на траве семьями, расстелив старые скатерти или платки, взятые с собой специально для этого. Обед на всех готовил на костре в больших металлических ведрах назначенный на весь сенокос молодой парень Степан, имевший не по годам серьезный вид. Звали Степана за глаза Косым. Причем не за косоглазие, его у него не было, а скорее за высокий рост и худобу. Степан, когда разговаривал с кем-либо, немного наклонялся вперед – наверное, полагал, что иначе его не расслышат, вот и получалась такая кривая фигура, из-за которой его и стали называть Косой. Готовил он хорошо: суп из колхозной говядины и пшенная каша были отменные. И даже самые придирчивые бабы, которые все сами были хозяйками, могли только благодарить повара, иногда даже называя его по имени-отчеству: «Спасибо, Степан Гаврилович!». А возвращаясь с работы, делились между собой: «Уедет Косой на чужую сторону, на заработки, кто обеды готовить будет? Только если Матаня, так он все равно больше поет, чем дело делает».

Володька Лапшин, готовясь к «концерту», заранее изловил лягушку, а их было великое множество в болотистой траве на берегу маленькой речушки, больше похожей на ручей, которую все называли Миляш. Как только Василий уселся рядом со своей корзиной со съестным, готовясь к обеду, Володька подкрался к нему со спины и отпустил лягушку тому за шиворот. Рубаха у Василия была заправлена в брюки, перетянутые ремнем, и лягушка никак не могла оттуда выбраться, несмотря на дикие крики перепуганного Василия, его подпрыгивания и метания во все стороны. Он не понимал, что ему запустили за шиворот – ящерицу, змею? – но это было что-то шевелящееся, мерзкое и липкое. Наконец, он смог расстегнуть ремень и вытряхнуть лягушку. Пока испуганный Василий пытался освободиться от прикосновений чего-то мерзкого, никто из присутствующих не смеялся, что поставило шутника в тупик. Он рассчитывал на хохот и шутки. А номер не прошел.

Лапшин осознал, что всё идет не по плану – и на всякий случай отошел подальше. Василий с криком, но уже другим по смыслу и значению, схватил воткнутые в землю деревянные вилы-трезубцы и бросился за Володькой, который, удирая от разъяренного мужика, перемахнул одним прыжком через Миляш и скрылся в лесу. Василий тоже рванулся в прыжке, оступился и плюхнулся во весь рост в воду. Кое-как выполз на берег, но встать сразу не смог. К нему подбежал Косой и помог подняться. Все забыли об обеде. Бабы велели Василию снять рубаху и штаны, закутали в старое покрывало, нашедшееся весьма кстати в кузове грузовика, на котором приехали на сенокос. Косой подбросил дров в костер и усадил Василия поближе к огню. Мужики говорили, что надо бы Матане сто грамм, на улице не жарко, как бы ни простудился. Да где их взять – эти сто грамм. Володька, наблюдавший за всем происходящим из-за кустов, слышал, как его мать грозила в его сторону:

– Пусть только покажется, опалысок этакой! Ремня от батьки, как пить дать, получит.

Потихоньку все успокоились и принялись обедать, а потом пить чай, приготовленный Косым тоже на костре, и заваренным листом смородины.

Через пару дней об этом случае все забыли, и только Володька опасался, как бы Матаня не отомстил ему за хулиганство на сенокосе.

Вскоре Володьке, как старшему среди деревенских пацанов-школьников, доверили возить на лошади с телегой по утрам фляги с молоком, от местной фермы на центральную усадьбу. Туда молоко свозилось со всей округи, переливалось в цистерну и её сразу отвозили в райцентр для переработки. Утренняя дойка заканчивалась на ферме, когда многие еще спали, но Володьке приходилось вставать очень рано. Он спал на сеновале и заводил с вечера будильник, чтобы не проспать. Прошла неделя, Володька уже подсчитывал, сколько он заработает за утренние поездки с молоком, если все каникулы отработает на перевозке, плюс дневная работа в колхозе. Как правило, все старшие школьники во время летних каникул участвовали в колхозных работах. Но однажды Володька проспал. То ли забыл завести будильник, то ли слишком крепко заснул. Проснулся, когда цистерна явно уже была отправлена из центральной усадьбы. И все же побежал на ферму, сам не зная зачем. Но его никто не ругал. Пустые вымытые фляги, опрокинутые вниз, как и положено стояли на месте. Он подошел к скотнику Валентину:

– Слушай, Валентин, а кто молоко отвез? Я ведь проспал.

– Так Матаня отвез. Он на конюшне в это время всегда. Увидел, что ты лошадь не забрал, сам её запряг и увез молоко. Не стал тебе припоминать выходки твои паскудные. Случись так со мной, я бы тебя в бараний рог согнул и разгибать не стал. Был бы у нас еще один Косой.

 

Прошел еще год. Заканчивались восьмидесятые годы. В стране начинались изменения, которые население встречало с восторгом и надеждой, чтобы через десятилетие осознать, что надежды не оправдались, а восторг был недолгим. Но в деревне пока все шло по-прежнему. Люди работали в поле, на ферме, держали домашний скот и обихаживали приусадебные участки. Василий похаживал только к одной зазнобе – Аннушке. Та жила в трех километрах от дома Василия, но это расстояние надо было преодолеть через овраг и речку Каменку, которая разливалась весной всегда и осенью иногда, если шли дожди. Никого не удивляло, что Василий почти каждый вечер поздно возвращался домой от Аннушки. Иногда он оставался у неё ночевать, но беспокоился о Федоре, которой якобы трудно одной истопить утром печь, и старался после ужина с Аннушкой и «душевных бесед» возвращаться домой. Однажды осенью, уже затемно, он переходил овраг и вдруг услышал, что его кто-то зовёт. Василий перекрестился:

 – Не дай бог, нечистый шалит.

 – Василий, подойди. Это я – Володька.

У дороги, в темноте, лежал человек.

– Кажись, ногу сломал. Хотел с разбегу Каменку перепрыгнуть, да на камень попал. Придешь в деревню, скажи отцу, пусть лошадь запряжет и заберет меня.

– Курица – не птица, не улетит, Каменка – не Миляш, не перепрыгнешь. Да ладно. Пока я до деревни дойду, пока отец лошадь запряжёт и доедет, часа полтора-два пройдет. Ты здесь околеешь. На бушлат, подложи под себя. Я сейчас…

Василий снял бушлат, подсунул его под лежащего парня и направился к стоящим рядом осинам. С трудом выломал две большие ветки, пришлось повозиться, но у него был перочинный ножик, которым он кое-как отпилил их от дерева.  

Подошел к Володьке:

– Перекатывайся на ветки, придется тебя прокатить.

– Ты что меня на ветках повезешь?

– Да, ты ведь не девка, чтобы тебя на руках носить. Да я и девку-то сейчас не унесу. Не то, что раньше. Любую молодуху за километр мог отнести, лишь бы согласилась.

Тащить Володьку было тяжело. Парень уже взрослый, не худышка. Но Василий упорно тащил, а что бы было легче – рассказывал:

– Была у меня одна молодка. Не буду говорить, из какой деревни. Деревня эта за рекой. Так вот, когда ледоход весной начался, я к ней по затору через реку перескочил. А когда возвращался – затора уже тю-тю. А домой надо. Ни плота, ни лодки. Пришлось идти в ближайшую деревню, взял у знакомых топор да гвозди, срубил пару деревьев, сделал из них плотик – и переплыл реку. Как не налетел на льдины – не знаю? А их много было ещё…

 Не страшна мне непогода,

 Даже в дождь или в пургу

 Как награду все объятья

 Я от милочки приму.

 

Так Василий за разговорами и частушками притащил Володьку к конюшне. Запряг лошадь и повез его в больницу, что находилась за десять километров.

– Родителей будить не станем. Утром скажу, что ты в больнице. А сейчас, что их беспокоить. Я сам тебя отвезу.

Через несколько месяцев Володька закончил школу и задумал поступать в военное училище в Ленинграде. До автобусной остановки его на телеге повез Косой. Телега была старой, скрипучей, лошадь тоже не шибко была бойкой.

– Правильно делаешь, что уезжаешь. В колхозе молодым делать нечего, – говорил Степан. – Перестройку объявили, но пока ничего не меняется, одна болтовня. А что дальше будет, не знаю. Наверное, тоже уеду, надоело в навозе копаться. Жена моя, Надька, согласна: хоть завтра, говорит, уедем.

На трассе, у автобусной остановки, Володька остался ждать автобуса, а Косой вернулся в деревню, где его ждали привычные дела и заботы. Но теперь у него появилась надежда на переезд в город и новую жизнь, в которой заработки большие, а выходные регулярные. И везде асфальт, а не деревенская грязь.

 

Через несколько лет, в девяностые, перемены пришли и в колхозную жизнь. Сначала колхоз преобразовали в ТОО, затем в ООО, а потом и вовсе думали в ЗАО реформировать. Каждый житель деревни надеялся на лучшее. Но недаром говорят «на бога надейся, а сам не плошай». Василий Матаня новые времена встретил по-своему. Если в очередной раз в стране происходит ломка старого и нагромождение нового, он в своей жизни тоже кое-что поменяет. В один из дней он ушел к Аннушке, а вечером домой вернулся не один, а вместе со своей ненаглядной и её коровой, которую та вела на поводке. А еще через день перевез на телеге все пожитки Аннушки к себе в дом. Федора была уже совсем старушка, целыми днями, считай, на печи лежала. Козлуху и другую живность они уже не держали, а тут – корова. Оказывается, Василий терпеть не мог козьего молока, а вот коровье с удовольствием употреблял. Чего только ни готовила из молока Аннушка: простоквашу, сметану, творог. С молоком замешивала тесто и выпекала белый хлеб, на молоке варила пшенную кашу, и даже ягоды, собранные для Василия, ставила на стол в алюминиевом блюде с молоком.

Деревенский народ, на генетическом уровне в течение столетий впитавший, казалось, незыблемые законы нравственного поведения, воспринял новость о переселении Аннушки в дом к Василию, в котором еще жила Федора, как-то совершенно спокойно. В деревнях любое прелюбодеяние было как бы под запретом, а о многоженстве и слыхом не слыхивали. А поди ж вот, Матане это было можно.

Аннушка навела порядок в доме, возродила зарастающий огород, завела в хлеву поросенка и курей.

В это время как раз Степан Косой гостил у родителей. Он теперь жил в республике Коми, работал на шахте, но каждый год летом приезжал к родителям со всей своей семьей. Отпуск у него заканчивался, и он перед отъездом зашел к Василию попрощаться. Поговорили немного, затем Косой встал с лавки и, уходя, попросил Аннушку закрыть за ним калитку. Выйдя из дома, Косой сказал ей:

– Слушай, Аннушка, ты теперь не только за Васей ухаживай, а ещё больше за Федорой. Не дай бог, помрет, скажут – загубила старушку, голодом заморила. Сама знаешь, с Василия как с гуся вода. Он у нас вроде неприкасаемого, а тебя люди осудят.

Аннушка взялась за Федору со свойственным русской женщине задором и энергией. Затопила баню, помыла старушку, усадила за стол пить чай и объявила, что завтра повезут они её в больницу. Федора сначала отнекивалась, говорила, что умрет и без больницы, но поняла, что Аннушка настроена решительно и больше не сопротивлялась.

В больнице никаких особых болезней у Федоры не нашли, но доктор, посоветовал ей хорошо питаться, бывать на свежем воздухе и самое главное – положительных эмоций.

«С воздухом и питанием проблем не будет, но где взять для Федоры положительные эмоции. Она хоть и старая, но из ума не выжила и понимает, что полюбовница Василия при живой жене в их доме живет», – так, или примерно так думала Аннушка.

Думала, думала и придумала. Нашла адреса племянников Федоры, которые уже взрослые и семейные проживали в областном центре, и пригласила их в гости. Племянники приехали, один – с женой и детьми, второй – просто с женой. Сначала был легкий переполох и непонимание, что за Аннушка такая? Но увидев, какой в доме порядок, а Федора сытая и хорошо одетая, не лежит на печи, а сидит за общим обеденным столом, выходит на улицу на лавочку воздухом подышать, приняли случившееся в духе непознанной русской философии: лучше и быть не может, ведь без Аннушки загнулась бы уже их тетка-старушка. На какое-то время Федора стала центром внимания, оживилась и объявила, что когда помрет, её самовар с медалями и серебряный поднос надо отдать одному племяннику, а все накопленные облигации – другому. Объяснила это тем, что Аннушка пришла со своим самоваром, облигаций у неё и Василия своих хватает, а племянникам память будет.

Два дня гостили племянники у Василия. За это время почти вся деревня побывала в гостях в его доме, что раньше не замечалось. И всех Аннушка встречала и угощала в лучших деревенских традициях.

А через неделю в деревню въехал УАЗик, из него вышел председатель сельсовета, теперь его называли главой сельской администрации, и решительно направился к дому Василия.

– Никак Матаню арестовывать приехал за многоженство? Но один, без милиции. Может просто Аннушку выгонять? – загудела деревня. Жители, кто был не занят работой, стали собираться у дома Василия, но в дом не заходили, пока там начальство. Через какое-то время из дома вышел председатель в сопровождении семенившего рядом Василия.

 – Так ты его, председатель, куда? – спросил один из мужиков, стоявший ближе всех к калитке. – Если арестовывать, то мы это, против, – не позволим, значит. Да и не можешь ты его арестовывать, власти такой у тебя нет.

– С чего вы взяли, что его арестовывать надо? Никто и не собирался. Я с ним воспитательную работу проводил. Сказал, чтобы он с Аннушкой Федору не обижали. Слухи до районной администрации дошли, что у вас тут шведская семья, вызывали меня. Я сказал, что Аннушка их дальняя родственница, если кто еще приедет, так и говорите – родня, мол. Хоть и не поверят, но и проверять не будут. Лишь бы газетчики из центра не нагрянули, те раздуют так, что мало не покажется. Желтая пресса это называется.

 Федора умерла через три года. Вскоре закончились и различные преобразования бывшего колхоза, когда-то крепкого хозяйства, от которого остались только опустевшие фермы и конюшни, а в деревне остались жить, в основном, пенсионеры. Остальные жители разъехались. Больницу и школу закрыли при оптимизации. Бывшие колхозные поля и луга заросли кустарниками, а то и лесом, и только реки, речки и ручьи, все так же разливались по весне. Василий с Аннушкой сдали корову на мясо, хотели продать, да кому в такое время корова нужна. Поросят тоже перестали держать, но курей оставили.

В деревне больше ничего не менялось. Лишь в летний период приезжали к старикам их дети и внуки, но ненадолго, Всем хотелось свои отпуска провести в Египте или в Турции. Так прошло еще несколько лет.

Но однажды деревня оживилась. К дому родителей Володьки Лапшина подъехал джип и из него вышел офицер с погонами подполковника. В доме этом давно никто не жил, но народ понял – приехал Володька. Теперь – Владимир Яковлевич. Подполковник посмотрел на родной дом, немного постоял, здороваясь с соседями, и направился к дому Васи Матани.

Ближе к вечеру все захмелевшие от выпитого земляки – Владимир крепко угостил всех, кто остался в деревне, – вышли из дома Василия. Хозяин дома присел на лавочке и запел:

Подхожу к родному дому,

Дом невесело стоит.

Заготовлена котомочка

На лавочке лежит.

 

Подполковник предложил:

– Василий, так может, тальянку возьмешь, сыграешь. Под неё петь интереснее. Я ведь некоторые твои частушки до сих пор помню.

– А я много сам забыл. Да и тальянки нет, играть не на чем.

Переночевав в своем доме подполковник Лапшин уехал. Вернулся он снова через два года. Теперь он был в погонах полковника, а в руках держал новую тальянку.

– Для Василия купил. Специально ездил в Суздаль, только там договорился. Редкий инструмент по нынешним временам, – рассказывал он старикам-соседям, которые вышли по старой доброй традиции поздороваться с гостем.

– Так помер Матаня-то, еще в прошлом году помер. А следом за ним и Аннушку похоронили.

Полковник Лапшин сидел на кладбище у двух могильных холмиков с деревянными крестами, рядом со зданием обветшавшей церкви. Он облокотился на стоявшую рядом с ним тальянку и вдруг так ясно вспомнил слова из самодеятельных частушек Матани, что неожиданно для себя тихо пропел:

Выхожу с утра из дома,

А снежок-то свежий.

Вот и жизнь моя прошла,

Словно я и не жил.

 

 

Вологодский приворот

 

Деревенская жизнь в шестидесятые годы прошлого века приносила сельским жителям не только тяжелый труд на фермах и пашне, но и обычные человеческие радости и веселье, причем для всех сразу. Это случалось, когда зимой народ собирался на игрища и посиделки, а летом на деревенские праздники, которые проходили в каждой деревне в установленный только для неё день. На таких гуляньях молодые парни не только плясали и водили хороводы вместе с девушками, но и часто выбирали себе будущих жен. Ведь в будние дни всё деревенское население занято работой, потому и были придуманы ещё в старые добрые времена игрища и праздники, чтобы было, когда и где парням да девицам пообщаться более близко, чем в обычные дни.

После одного из таких зимних игрищ и провожал Павел молодую и бойкую односельчанку Лию. Еще летом они уходили вместе с деревенских праздников, и бабы живо шушукались: «Будет у них свадьба, или Пашка так и не посватается?».

Павел жил в большом пятистенном доме, который стоял на высоком берегу реки, Этот дом построил еще его дед, и был он в самом деле хорош: с двумя горницами, кухней, мезонином и разными дворовыми постройками – хлевом, дровяником, амбарами. Окна в резных наличниках, вокруг дома разбит палисадник, а в нём – ягодные кусты.

Через ворота с навесом, что вели с улицы во двор, не то что подвода с сеном или дровами, трактор мог проехать. Рядом с домом, вдоль реки росли несколько белоствольных берез. Посажены они были дедом Павла не только ради красоты, но чтобы не позволить своими мощными корнями осыпаться крутому, высокому берегу.

Павел жил в этом доме с матерью, братом Юркой и сестрой Нилой. Отец их погиб на фронте и мать долгое время не могла смириться с этим, всё надеялась – вдруг вернётся. Болела она часто, но содержала большой дом в чистоте и уюте. Старшая дочь Маня была уже замужем и жила в своём доме, который они построили вместе с мужем Анатолием на другом конце деревни.

Мать часто жаловалась Мане, что Павел всё не женится, а ей уже трудно тянуть домашние дела, управляться с огородом и ухаживать за скотом, да и на колхозную работу надо выходить. Маня, как старшая сестра, подыскивала для Пашки невесту, но и он сам, досыта наслушавшись уговоров о женитьбе от сестры и матери, решил обзавестись семьёй.

Выбор его пал на Лию, которая, наверное, с малых лет мечтала выйти за него замуж. Да и как тут не размечтаться. Павел был парень видный – голубоглазый, кудрявый; характером дружелюбный, к тому же здорово играл на гармошке. А когда он разводил меха на своей тальянке, приводя в восторг всех девок и баб, то залихватски делал резкое движение головой, как бы закидывая назад свои кудри, и хотя они ничуть не мешали играть, этот коронный приём был неотразим.

Лия была моложе Павла на несколько лет, но других парней она просто не замечала. Обладательница длинной косы, она умело укладывала её в большой пучок на затылке, чтобы не мешала в работе, и наоборот заплетала в разноцветные ленты, когда шла с подружками на праздник. Лия знала все коленца танцев «Кадриль» и её обычно спрашивали об их очерёдности. Жила она с матерью в небольшом доме. Мать пробовала уговорить её, молодую девушку, уехать из деревни в город, но Лия осталась в родном доме, по досужим разговорам местных сплетниц из-за своего соколика Паши.

 

Вот и сейчас Лия с Павлом прошлись вдоль деревенских улиц и остановились у дома девушки. Надо было прощаться и расходится по домам, но тут Павел, немного помявшись, решился:

– Лия, ну что, сватов засылать?

– Ой, неужто правда?! Я уж и надеяться перестала. А с кем ты придешь?

– Мать сказала, что дядька из города приедет. Вот с ними и придём.

– А Маня, сестра твоя, будет? Мы с ней сдружились.

– Куда столько народу? Если договоримся, так хватит одного свата, можно и без свахи. Через неделю жди…

– А можно, я Маню попрошу, что бы она мне платье красивое сшила. У меня и материя приготовлена, и фасончик подобрала…

– Я в эти бабские дела не лезу. Сами договоритесь. У меня своих забот хватает. Надо Анатолия уговорить, чтобы пиво сварил на свадьбу. А на сколько вёдер – матушка подскажет. Много гостей соберется, морока одна.

Когда парочка рассталась, Павел не сразу пошёл домой, стоял у реки, покрытой заснеженным льдом, курил и думал: «Не уехал в Мурманск сразу после армии, как хотел, теперь вот женись. А как по-другому? Мать часто болеет. Юрка уже большой, в армию скоро, но Нила ещё маленькая, учится. Если уеду, а Юра уйдет в армию, всё хозяйство пропадет. Маме ведь даже сено не накосить, а без коровы в деревне не прожить. Лийка – девка справная, опрятная и собой хороша. Как ни крути, а жениться надо. Эх, как в Мурманск хотел…

Почему именно в Мурманск, Павел никому не объяснял, но всегда говорил, что если поедет, то не в Вологду, не в Архангельск, а в заполярный Мурманск.

Зимой свадьба в деревне в те годы была даже пышнее, чем летом. Зимний свадебный поезд состоял из нескольких саней и розвальней. На каждой лошади звенел колокольчик, дуги были украшены цветными лентами, а в санях поверх сена лежали тулупы и покрывала. Каждой подводой управлял парень из друзей жениха или молодой мужик из родственников, в руках его обязательно был кнут, или по-местному витень, которым наездник подгонял лошадь, а мог и огреть кого-либо из желающих остановить свадебный поезд.

Вся эта процессия начиналась от дома невесты, куда прибывал жених с гостями. Там заранее были накрыты столы. Жених с невестой сидели под образами, причем жених не мог снять с себя полушубок, сидел в нём, этим как бы давая понять, что приехал за невестой и долго не задержится. Конечно, ему было жарко сидеть в овчинном полушубке, но таков порядок. Правда, разрешалось выходить на улицу, воздуха вдохнуть, но делать это надо осторожно, усадив рядом с невестой дружку, а иначе кто-нибудь из парней мог занять его место и потребовать выкуп.

Павел уже не раз обращался просительным взглядом к сестре Мане, мол, пора ехать кататься, а то я сопрею весь, но обычай есть обычай и Маня показала ему рукой, что надо сначала «задарить гостей». Павел поднялся и стал доставать из карманов заранее приготовленные мелкие монеты, которые стал разбрасывать по столам, словно зерно сеял. Мелочь летела во все стороны, попадая в блюда, чарки, за шиворот и на затылки гостей. Желательно, чтобы каждому из присутствующих досталась хотя бы одна монетка. Основные взаимные дары в виде полотенец, рубах, посуды и постельных принадлежностей дарились и принимались в доме жениха, но «задаривание» проходило в доме невесты.

Подружки невесты по обычаю попричитали, но это только для виду, ведь плакать никому не хотелось, а наоборот всем было весело – праздник только начинался. Деревенская свадьба дело долгое, она могла проходить два, а то и три дня. При этом были не только пляски и питиё с тостами, но бывали и драки, правда, обходилось без сильных побоев и увечий.

Павел разбросал мелочь и снова сел за стол. Вдруг сквозь детвору, теснившуюся у дверей – всем хотелось увидеть свадьбу, – пролезла Опрошка Затворница. Женщина эта, ещё не старая, жила одна, к тому же в другой деревне, которая носила непривычное название – Черная. На свадьбу Опрошку не звали, и было странно видеть её среди собравшихся людей. Она слыла ворожихой, кое-кто называл её за спиной колдуньей, но это ей не нравилось. И стоило ей погрозить пальцем, как незадачливый смельчак тут же закрывал свой рот и более никогда не смел говорить о ней что-либо плохое.

В молодости Опросинья обладала поразительной красотой, и жених у неё был под стать, но перед самой их свадьбой ушел на охоту, хотел медвежатиной угостить народ на свадьбе, да и погиб от клыков и лап здоровенного зверя. Прошло время. Женихи со всей округи сватались к Опрошке, но она сватов даже на порог не пускала. С той поры и стали звать её Затворницей. Пошёл слух, что она может любого приворожить к кому-либо. Так это или нет, но время от времени к ней скрытно люди приходили с разными просьбами.

Чем старше становилась Опрошка, тем больше разных небылиц плели о ней. Но бывало и помогала: найти потерявшуюся корову или лошадь, сделать так, чтобы молодая замужняя баба, которая никак не могла забеременеть, наконец, понесла, да и другие таинственные дела водились за ней.

– Ты что, Опрошка, заблудилась? Замерзла, поди? Проходи, раз пришла, – сказала хозяйка дома, мать Лии.

– Нет, за стол-то я садиться не буду. Сами знаете, незваный гость хуже татарина. Домой иду из Захарова. Все равно ведь кататься поедете. Вот меня может до Черной и довезете, а то мне не дойти.

Хозяйка замялась. Ладно ли это, в свадебные сани ворожею садить?

Но тут вмешался жених:

– Сиди пока, Опросинья. Увезем, когда поедем.

Через час с небольшим родня молодых и большинство гостей расселись по саням и розвальням, и процессия тронулась. Друзья жениха заранее планировали маршрут: в какую деревню заезжать, в какую нет. По обычаю в каждой деревне свадьбу останавливали местные парни и мужики с требованием налить ведро пива. В одной из подвод свадебного поезда везли лагун с пивом, откуда и сцеживали при таких встречах хмельной напиток.

По своей деревне ехали не быстро, много ребятишек было на улице, которые провожали свадьбу, но выехав за околицу, лошади помчались в мах под хохот, визг, звуки гармошек и бубенчиков.

В первой деревне, которая была на пути свадьбы, пришлось остановиться перед самым въездом в деревню. Местные мужики перегородили путь жердями. Во второй деревне один смельчак прыгнул в первые сани, и по обычаю в этом случае надо было останавливаться и угощать желающих. Следующей деревней был Большой Починок. Когда свадебный поезд проезжал по деревенской улице, никаких приготовлений к тому, что процессию собираются останавливать, не было видно. Но неожиданно первая лошадь с нарядными розвальнями остановилась, за ней и все следующие. Дорога была свободна, но лошади дальше не шли. Встали как вкопанные. Из ближайшего дома вышли местные мужики.

– Смотрите, получилось. Надо же!

Оказалось местный умелец по совету стариков изготовил из смолы, скипидара, керосина и какого-то порошка «дьявольскую смесь», которой щедро окропили участок дороги. Незнакомые, ужасные для лошадиного восприятия запахи так напугали лошадей, что они остановились. После непродолжительного угощения пивом находчивых мужиков надо было ехать дальше, но лошади не шли вперед. Мужики местные, довольные результатом своей выдумки, принесли лопаты и пробовали очистить дорогу от зелья, но лошади и после этого не слушались. Было уже не до смеха. Такие заминки считались дурным знаком для молодых. Выручила Опрошка Затворница. Она взяла первую лошадь под уздцы и повела, приговаривая: «Нечисть смрадная уйди, дай проехать и пройти. Ангел мой храни коня, молодых, гостей, меня».

Лошадь, ведомая женщиной, послушно пошла, мотая головой из стороны в сторону, а следом тронулись и другие подводы. Когда подъехали к деревне Черная стало даже светлее – от неба усыпанного звездами. Опросинья поблагодарила молодых, пожелала им ладной супружеской жизни, и осталась у своего дома, перекрестив три раза уезжавшую в обратный путь свадьбу. Зная, что по второму разу останавливать их никто не будет, возницы дали лошадям волю и те понеслись вскачь под одобрительные окрики сидящих в санях гостей. На одном из поворотов один из незадачливых мужиков, принявший на грудь больше нормы, кубарем вылетел из саней, но бедолагу усадили обратно и уже без приключений целыми и невредимыми приехали к дому жениха, где молодых встречали с иконой и хлебом-солью. Свадьба продолжалась…

Прошло два с половиной года. Жизнь в деревне шла своим чередом. Юрка отслужил в армии и вернулся на побывку в деревню, повидаться с родными. «Поеду в Заполярье», – говорил он землякам.

Маня родила третьего ребенка. Нила перешла в восьмой класс. Мать их умерла, и её хоронили на деревенском кладбище всей деревней.

Павел с Лией на первый взгляд жили обычной сельской семьей, оба работали в колхозе. Правда, детей у них пока не было, что снова дало повод для пересудов деревенским бабам.

Приезду брата Павел сначала обрадовался, а затем как-то сник. Брату он откровенно завидовал, тот, не обремененный семьёй, мог уехать в любую сторону, например, в большой город и начать там новую, совсем не деревенскую жизнь. Особой теплоты в их отношениях с женой не было видно, но и ссорились они не часто. Жили себе и жили, работая в колхозе и управляясь с домашним хозяйством.

Нила заметно подросла и как-то вечером за ужином сказала им:

«Закончу восемь классов и уеду. Если Юра устроится в Мурманске, то к нему, а если нет – то просто уеду».

Такой расклад Павла не устраивал. Ведь он женился ради матери и сестры Нилы, а теперь выходит и зря.

Днём от горьких мыслей отвлекала работа, но вечерами он всё чаще сидел на берегу родной реки, думал о чём-то и домой шёл только после настойчивых окриков жены: «Хватит сидеть-то сиднем. Пора вечерять и спать ложиться. Завтра столько работы».

Но и сама Лия всё чаще грустила и задумывалась. Она чувствовала, что муж её Паша так и не привязался к ней, несмотря на все её старания.

– Вот тебе и «стерпится, слюбится», – жаловалась она Мане. – Он и не обижает меня, но чую, не мила я ему. Не любит...

– Да, Лийка, надо что-то делать. Не дай бог, уедет с Юркой или погодя, вслед за ним. Ой, горе-то какое. Слушай, а сходи-ка ты на Черную, к бабе этой, Опроше Затворнице. Ведь она и на свадьбе у вас была. Возьми мёд и бутылку водки. Она разные настойки и отвары делает, поэтому нужен мёд и водка.

– А зачем к ней-то? Ворожить что ли?

– Не ворожить, а привораживать. Она это умеет. И глазом не моргнёшь, как Пашка за тобой бегать будет как собачонка.

– Ой, не знаю, что я людям-то скажу? В летнюю пору пошла куда-то, это ведь не близко.

– Не бойся, я причину найду. У меня вон телёнок кашляет, заодно и принесёшь какой-нибудь отвар, не убудет с неё. Сметаны ей за это пошлю. А на Пашку приворот сделает. Всё и наладится. Сама увидишь.

Лия сходила в сельмаг, купила пол-литра водки и спрятала в надёжном месте. На другой день сказала мужу, что Маня посылает её на Черную из-за телёнка. Собрала кузовок и отправилась к бабе Опроше. Просить у бригадира лошадь не стала, пошла пешком, через Новую пашню, Ромахин сенокос и старую вырубку у которой еще не было своего названия. Шла тропинками, так скорее – и от людских глаз подальше. Дело-то скрытное.

Опросинья встретила её приветливо. Поставила самовар и за чаем хозяйка и гостья неторопливо беседовали.

– Теленок у Маньки кашляет потому, что она ему комбикорму много даёт. Он ведь не корова ещё. Скажи, чтобы пока не кормила химией этой. И отдай ей вот это, – и Опросинья протянула Лие сверточек из газетного листа. – Пусть по щепотке кладет в ведро с водой и даёт теленку, когда поить будет.

Помолчала немного и добавила:

– Только ты, девка, вижу, не за этим пришла. Говори, как есть. С мужем нелады? Плохо живете? Видела я его у тебя. Видный, но в глазах блеска нет. Неужто обижает? Вроде не похоже.

– Нет, не обижает, но и не горит сильно от меня. Третий год живем, а детей нет. Тяготит его что-то, а что – не пойму.

– И чего хочешь?

– Помоги, Опросинья, Христа ради. Сделай так, чтобы он ко мне тянулся. Приворожи. Век не забуду. А то ведь уедет, не дай бог.

– Непростое это дело. Да и грех это, присушить к себе мужика, пусть и своего. Не отмолить будет ни тебе, ни мне. Я ведь еще на свадьбе заметила, что он сам по себе. Но и тебя жалко. Ладно, делать нечего, давай приступим. Ты вот что, возьми ножницы, иди в мою баню и настриги со срамного места немного волос. На вот газету, завернешь после.

Когда смущенная Лия вернулась из бани, Опросинья велела ей мелко настричь принесенные волосы, ушла с ними за перегородку и долго шептала над ними заклинания. Затем открыла бутылку водки, высыпала туда мелко нарезанные волоски и стала взбалтывать, продолжая шептать заклинания.

– Придешь домой, процеди через марлю и пусть твой муж водку выпьет. Можно сразу, можно по полстакана в день. Это как сама решишь. Иди с богом.

Обратный путь до своей деревни Лия прошла гораздо скорее. Её всю буквально будоражило предвкушение, как скоро подействует ворожба Опросиньи.

Придя в деревню, она первым делом пошла к Мане и стала живо рассказывать, что и как говорила и делала Опрошка.

– Слушай, подозрительно будет, если ты сама Павлику водку предложишь. Лучше сейчас процедим зелье это и поставим бутылку за иконами, а Пашка вечером к нам придет, они с Толей договаривались на точиле топоры выправить, я ему и налью водки с наговором.

– Ладно. Только ты какая-то невеселая, Маня?

– Да вспомнила историю одну с ворожбой этой. Аграпина Митькина из Заюжья не захотела оставаться старой девой, когда всех парней на фронт забрали, и сходила к одному старику в деревне Горки. Говорят, он настоящим колдуном был. Вся округа его боялась. Вот он и приворожил к Аграпине Мишку Белого. Всё бы ладно, да женатый тот был. Ушел к Аграпине от жены и двоих детей. Так замучился весь. Жил у Аграпины, а сам через день к детям ходил, жена не пускала, если дома была, и Аграпина ругала его за это. Разрывался мужик на части, так долго и не прожил. Умер бедный через несколько лет.

– Так то – женатый и чужой, а тут мой, законный. Пусть любит. Я вся извелась уже. И потом я другую историю про этого колдуна знаю, с хорошим концом. Помнишь Надьку Сидоркину? Она ходила с Васькой Рыбаком. А родители Васьки заставляли его жениться на другой девке, из Нигина. Когда Надька узнала, что сватовство назначено с другой, сходила к колдуну этому, и ведь помогло. Когда свататься всё-таки поехали в Нигино, на полпути Васька развернул лошадь и сказал: «Надьку жалко. Не поедем в Нигино, на Надьке хочу жениться». И приехали к Надьке и сосватали её. И сколько лет уже живут, душа в душу. Так что не отговаривай.

– Ладно, ладно, раз решили, чего уж тут теперь.

И женщины вышли из избы, так и не заметив, что во время их разговора на печи, сверху закрытой занавеской, лежал и слушал их разговор Анатолий – муж Мани.

Он слез с печи, завернул самокрутку и прикурил.

– Ну, дела, – проговорил вслух и добавил: – Дуры все бабы и моя тоже.

Через час к дому подошёл Юра. Маня ушла с детьми на речку полоскать бельё, а Толя возился с точилом во дворе. Точило представляло из себя массивный ровный круг из цельного камня с дыркой посредине, через которую был просунут деревянный штырь с ручками на концах. Точило устанавливалось на специальную деревянную раму-станок, и кто-то из помощников хозяина, чаще всего дети, крутили его за ручки, а сам хозяин прикладывал к крутящемуся точилу топор. Точило передавалось из поколения в поколение. Технология его изготовления древними мастерами давно утеряна, но то, с какой тщательностью была выровнена поверхность каменного круга, не могло не вызывать восхищения.

– Дядя Толя, здорово живешь!

– Здорово, Юра. Проходи в дом. Я сейчас.

– Пройти, конечно, можно. Да больно я сегодня расстроился. Ездил в райцентр, в военкомате надо было отметку в военном билете поставить. Так военком битый час меня стыдил, что я собираюсь уехать из деревни. Говорил: вот не подпишу, и будешь в колхозе работать. Партия так велит. А я что – дезертир какой что ли? Я на Север еду, там служил, и знаю, что жизнь там не сахар, а погода и того хлеще. Не на юга отдыхать еду, а в Заполярье работать. Одним словом, может у тебя, дядя Толя, выпить что есть? Душу хоть разрядить.

Когда они зашли в избу, Анатолий, хитро улыбаясь, ответил:

– Самогон-то выпили весь за твой приезд. Больше не делали. Но есть бабское зелье, с наговором. Это чтобы Пашка к Лийке присох.

И он рассказал отставному сержанту историю с ворожбой у бабы Опросиньи.

– Да хрен с ним с наговором. Выпьем, а там что-нибудь придумаем.

И за разговором о службе в Заполярье – Анатолий сам в своё время служил на Северном флоте – они распили приготовленную для Паши бутылку. А чуть погодя и сам Павел пришёл.

– Толя, будем топоры-то точить?

– Да подожди ты с топорами, надо тебе роль сыграть.

– Какую ещё роль?

И тогда Анатолий снова рассказал историю о ворожбе и что водка, которую они с Юркой выпили, предназначалась ему, Павлику.

Втроем они от души весело посмеялись и решили одурачить неразумных баб. Юрку послали в сельмаг за бутылкой, Павел лёг на лавку, а Толя пошёл встречать Маню на берег реки. Когда они возвращались с речки, Анатолий сказал жене:

– Слушай, я хотел достать заначку, три рубля оставлял в щели за иконой и невзначай обнаружил бутылку водки распечатанную. Так мы её с Павликом выпили. Я только рюмку, а он с устатку всю опорожнил. Не знаю даже, какой он сейчас помощник, а ведь хотели топоры точить.

– Ну, так и ладно! – обрадовалась Маня. – Брат мой, не жалко для него.

Зайдя в дом, они увидели, что Павел лежит на лавке, весь взбудораженный и взволнованный.

– Маня, мне надо тебе что-то сказать.

– Что ты, Павлик? Ладно ли всё с тобой?

– Не знаю. Чувствую только, что Лию сильно люблю, прямо очень, очень. Ты не сердись, я тут бутылку водки выпил. Толя нашёл её. Я уже Юрку в магазин послал. Мы тебе вернем.

– Да что ты, не надо. Вы с устатку, не грех и выпить.

– Маня, а ты за Лийкой сходи. Хочу, что бы она рядом сидела.

Недолго думая, Маня пошла к Лие, которая работала на зерноскладе, отвела её в сторонку и стала быстро рассказывать:

– Подействовал приворот. Павлик тебя зовёт. Выпил он водку и говорит, что любит тебя. Меня за тобой послал.

– Ой, мамочки, так ещё не закончили мы. Тогда подмени меня, а я пойду умоюсь – и к нему.

Лия быстро сходила домой, переоделась и направилась к дому Мани, где мужчины сидели за столом и закусывали. Встретили они Лию радостно:

– Ты знаешь, Лия, – начал Юра, – Пашка всё время, пока мы сидим тут, говорит, что любит тебя. Мы тебя все любим. Он как жену, а мы как родню, самую близкую. Садись рядом с мужем.

Лия взволнованно и немного с испугом смотрела на Павла:

– Ты чего домой-то не идёшь?

– Знаешь, Лия, накатило что-то прямо в сердце. Сижу и рассказываю мужикам, какая ты у меня самая, самая... Всего меня распирает. Даже хмель не берёт, а ведь вторую бутылку пью. Первую-то, из-за образов которая, почти один выпил.

– Правда, дядя Толя? – Лия спросила Анатолия.

– Да, я сначала не хотел, а теперь вот за вашу любовь и выпить не грех.

– Понимаешь Лия, у нас ни денег больше нет, ни водки, – вмешался Юрий. – Вот, если ты как любящая сноха и жена налила бы нам чего-нибудь, было бы совсем хорошо. А то ведь я уеду скоро. Когда ещё с братом посижу.

– Так не праздник ведь. Люди осудят. Да, дядя Толя?

– Осудить-то кто осудит? Не сенокос ведь.

– Тогда пойдёмте к нам. Есть у меня немного самогона.

Обрадованные мужики вместе со смущенной Лией направились на другой конец деревни, к большому пятистенку, который много чего видел на своём веку. Эта история могла бы этим и закончиться, если бы не признак русской натуры, присущий некоторым не только деревенским мужикам, – похмелье. На другой день утром Юра пришел в дом к сестре и попросил Маню:

– Дай какого-нибудь рассола. Голова раскалывается. Видно приворотная водка ещё хуже действует.

– Какая водка? – спросила изумленная Маня.

– Ой, да Толя на печи был, когда вы с Лийкой договаривались, как Пашку привораживать будете. Водку-то приворотную мы с Толей выпили, а потом разыграли вас.

– Ироды вы, нехристи, – только и сказала брату Маня.

В то же день она рассказала Лие о том, как их одурачили мужики.

Может бы всё и забылось потихоньку, но об этом случае узнали в деревне и стали откровенно смеяться за спиной Лии. Та несколько дней плакала, жаловалась Мане на её родню, а однажды решилась умереть. Она перемыла всё в доме, убралась, оделась во всё чистое, взяла верёвку и пошла в сени. Встала на табурет, за крюк, на который когда-то, в летнее время, вешали детскую люльку, закрепила веревку и сделала петлю. Слёзы катились из её глаз, когда она просовывала в петлю голову. Вдруг она услышала громкие крики и плач детей. Даже в таком состоянии она поняла, что кричат и плачут Манины дети. Она стащила с шеи петлю и выбежала из дома. У самого берега реки стояли и плакали трое ребятишек, а перед ними стояла с угрожающим видом огромная черная собака. Она не лаяла, но один вид её был ужасен. Шерсть её на загривке стояла дыбом, а зубы были оскалены. Лия схватила деревянные вилы и бросилась на зверюгу. Та стремглав скрылась.

«Откуда она взялась? У нас в деревне сроду такой не было», – подумала Лия. Она обнимала всё ещё плачущих детей и успокаивала их. Прибежала Маня, кто-то сказал ей, что её дети одни на реке. А затем пришёл с работы на обед Павел. Долго обсуждали произошедшее. Маня с детьми пошли к себе домой, а Лия, забывшая от таких приключений о своих намерениях, пошла в дом вслед за Пашей. Они поднялись в сени и оба враз увидели свисавшую с крюка петлю. Побледневшиё Павел перевёл взгляд на жену и выдавил:

– Ты хотела…? Да ты что?

Лия даже не заплакала.

– Что мне остаётся? Ты меня не любишь. Люди смеются надо мной после того, как вы меня своими шутками опозорили.

Павел подошёл к жене, обнял её:

– Зачем же так? Уладится всё. Я от тебя не уйду. Давай уедем вместе.

…Прошло несколько лет. В летний день около родного пятистенка было шумно и многолюдно. В родную деревню, в отпуск, приехали Павел с Лией и двумя сыновьями, Юра с молодой женой и Нила, только что закончившая медицинское училище. По такому поводу Анатолий с Маней встречали дорогих гостей не у себя в доме, а в просторном пятистенке. Звуки тальянки и смех разносились вдоль реки. А через неё по лаве в это время проходила баба Опрошка Затворница. Она посмотрела на счастливых, улыбающихся людей, среди которых узнала Лию, что-то про себя прошептала и пошла себе дальше, не обращая внимания на то, как увидя её деревенские бабы говорили между собой:

– Ведь приворожила всё-таки. А мы смеялись. Значит, сильный у неё приворот.

 

 

Мужские слёзы

 

Николаю Николаевичу ночью снился нехороший сон: он встречался с друзьями, которых уже не было на этом свете, но в виртуальном мире сновидений они все были живы и здоровы. Николай проснулся под утро и уже не смог заснуть. Он вспоминал о своих школьных друзьях, многие из которых рано ушли из жизни: Федор Гомзиков, невысокого роста, но мускулистый и сильный, погиб при пожаре в родительском доме; Бронислав Кокин, мотоциклист и местный щёголь, замерз в сугробе, когда пьяным возвращался домой из соседнего села; Толя Бушманов, веселый гармонист с кудрявыми волосами, умер в доме инвалидов, куда его поместили после того, как он по пьяни отморозил кисти рук. Затем Николай начал вспоминать об ушедших из жизни однокурсниках: их тоже было немало: Миша Зотин, солидный и важный, первый, который обзавелся семьёй еще на втором курсе; Коля Кочев, рассудительный и рациональный здоровячок, который, казалось, не подвержен никаким болезням; Саша Бурнаев, неунывающий балагур, с детства обеспеченный родительской опекой; Валера Терентьев, деликатный и добрый в быту и строгий и неподкупный на работе.

Почему так? Ведь они ушли из жизни, не достигнув и пятидесяти лет?

И вдруг он вспомнил о Сергее Янукине, приятеле, который жил в соседнем подъезде. Их дружба началась давно, еще в девяностые годы, потом судьба их неоднократно разводила и соседями они стали совершенно случайно, когда Сергей поселился в их обычном пятиэтажном доме в спальном районе города.

«Неужели и он умер?» – совсем расстроенный, подумал Николай. За последний год Сергей сильно сдал. Он был на инвалидности, на улицу выходил с палочкой, сидел на лавочке у своего подъезда или шел во двор соседнего дома, где в одном из подъездов жил такой же малоподвижный инвалид, но по возрасту старше Сергея, и они вместе сидели на лавочке, если позволяла погода. Иногда к ним присоединялся кто-либо из жильцов, и получалась небольшая мужская компания.

Несколько недель назад Николай, обеспокоенный долгим отсутствием соседа, спросил того инвалида из соседнего дома, который в одиночестве сидел у своего подъезда:

– Скажите, а что с Сергеем? Его совсем не видно. Он что – из дома совсем не выходит или в больнице лежит?

– Не знаю, давно не приходил. Может, умер?

Фразы эти прозвучали из уст мужчины даже не вопросительно, а как-то повествовательно и обыденно. После этого разговора Николай попытался узнать о Сергее у других соседей, но безрезультатно, и прекратил попытки выяснить что-либо, наверное, внутренне боялся услышать известие о его смерти.

 

Николай понял, что больше уже не заснет, и хотя было еще рано, встал, умылся и вышел на лоджию. Завтракать не хотелось, на работу – рано. Он сварил кофе и снова вышел на лоджию, с дымящейся чашкой «Арабики». И уже не пытался бороться с охватившей его тоской – всё заканчивается, и человеческая жизнь тоже.

В юности, да и позже, об этом не думаешь, но когда преодолен пятидесятилетний рубеж, осознаёшь, что жизнь скоротечна и многое уже позади, безвозвратно.

С Сергеем они познакомились в начале девяностых годов. У них была разница в возрасте около десяти лет. Николай был старше не только по возрасту, у него был опыт работы на руководящих должностях, определенные связи, а Сергей был совсем молодым (немного за двадцать), но они оба занимались коммерцией, как и многие в те годы. К Николаю уже тогда обращались не иначе как Николай Николаевич, а его новый приятель был просто Серега.

Николай был соучредителем и директором кооператива и ему приходилось ежедневно общаться со многими людьми, но Сергей тронул его своей непосредственностью и наивностью в сфере свободного предпринимательства, стремительно набиравшего обороты в стране и захватывающего в эту новую для всех капиталистическую субстанцию многие слои общества, еще совсем недавно жившего по законам и нормам социализма.

Николай несколько раз помог новому приятелю, а потом и другу, выпутаться из разных неприятных ситуаций. Например, объяснял Сергею, как правильно заполнять налоговые отчеты. Новая система налогообложения только формировалась, сами налоговики путались в заполнении форм, а Николай Николаевич, работавший ранее в финансовой сфере, в разговорах с представителями налоговой инспекции чувствовал себя уверенно, даже нотки превосходства мог себе позволить. Сергей же был не просто непосредственным, а иногда и бесшабашным. Николай на правах старшего пытался бороться с этим, но не всегда получалось.

Как-то Сергей уехал в Германию, что бы оттуда пригнать в Россию очередную иномарку для перепродажи. Всё складывалось удачно, он совсем недорого купил машину, но не стал возвращаться, а задержался на пару дней, чтобы наладить, как он считал, устойчивый канал поставки. В баре, где отмечал сделку, он в резкой форме начал высказывать претензии персоналу, чередуя фразы на ломаном английском (немецкого не знал) с устойчивым набором из русского мата, устроил дебош с подошедшей охраной – и в итоге был доставлен в полицейский участок. Законы в Германии строгие, и на незадачливого предпринимателя был наложен штраф, причем сумма для русского человека – немаленькая. Сергей дозвонился до Николая и объяснил ситуацию. Ничего не оставалось делать, как оформить перевод в Германию. Штраф был уплачен, Сергей вернулся, но этот случай не остановил его от новых поездок. Он прекратил их только тогда, когда ему пришла новая идея – заниматься поставками обуви.

 Но если случались неприятности у Николая – Сергей был рядом. Как-то с кооперативом Николая, который поставлял одному из колхозов пиломатериал, рассчитались за поставленную продукцию мясом. Денег у колхоза не было, и председатель распорядился забить одну из коров. Время было такое: процветал бартер, проводились взаимозачеты и так далее. Всё менялось на всё. Одним словом, когда большие куски мяса были доставлены в город, Николай договорился, что говядину купит один из магазинов и рассчитается позже – по реализации. Но мясо должны были принять только на следующий день. Николай попросил знакомого предпринимателя, у которого имелась большая холодильная камера, оставить в ней тушу до следующего дня. Но когда на следующий день мясо привезли в магазин – при взвешивании оказалось, что за ночь оно сильно «усохло». Исчезло более пятидесяти килограмм. Бумаги на хранение мяса не оформлялись, и предъявлять жуликоватому кооператору было нечего.

– Мне нужны координаты этого ворюги. Мы с ребятами к нему наведаемся, – сказал Сергей.

Вечером он доложил, что вопрос решен. Причем кооператор за воровство был вынужден не мясо вернуть, а рассчитаться за него деньгами, в том числе и за те килограммы, которые ему были оставлено за услугу.

– Это чтобы ему неповадно было в такие игры играть, – подытожил Сергей.

– Надеюсь, вы его там не сильно «обидели»? – спросил Николай.

– Нормально. У нас свои приёмы на такие случаи.

Сергей одно время пытался уговорить Николая открыть пару совместных киосков или небольшой магазин, так сказать для накопления первоначального капитала, но тот всё не решался:

– Торговля это не моё. У меня к этому душа не лежит. Не могу представить себя в роли приказчика. У меня же производство железобетона и пиломатериалов, и здесь ещё много чего дорабатывать надо. Хочешь в торговлю, давай я тебя представлю хозяину «Русского дома», это самая крупная сеть в городе, ему нужны надежные люди.

 – Да знаю я Тестерина, он свой бизнес держит в ежовых рукавицах. У него даже ближайшие сотрудники в тени, он там один царствует. А я хочу своё. Пусть небольшое, но чтобы я был хозяин, и воплощал свои идеи, – возражал Сергей.

– Но Тестерин хорошо платит и у него стабильная, работоспособная команда. Ты бы мог опыта поднабраться.

Такие разговоры не убеждали Сергея, и он все время предлагал новые проекты. Однажды он долго убеждал Николая взять кредиты в обычном банке и вложить эти деньги на депозиты в другой, где проценты по вкладам столь высоки, что перекроют проценты за кредит, выданный первым банком. Николай отказался, но Сергей увлеченный идеей столь простого способа получения прибыли, оформил свой кредит в обычном банке и отнес все полученные наличные в тот коммерческий. Первые месяцы он действительно получал приличный доход, но через полгода разрекламированный и полюбившийся населению коммерческий перестал возвращать вклады, а спустя недолгое время и вовсе обанкротился. Сотни вкладчиков остались с носом, как говорят в народе. Такая же участь постигла и Сергея. И это был крах. Но не было бы счастья, да несчастье помогло.

Умерла бабушка, после которой осталась двухкомнатная квартира в старом доме на окраине. Наследники решили квартиру продать и деньги поделить. Доли Сергея хватило, чтобы рассчитаться со Сбербанком и вскоре он, вдохновленный, излагал уже новые идеи быстрого обогащения:

– Не хочешь связываться с киосками и магазинами, давай откроем платную стоянку. Смотри, в городе количество машин растет в геометрической прогрессии. А стоянок нет.

– Это возможно, – согласился Николай. – Я возьму на себя оформление участка, а ты будешь отвечать за строительство забора, будки, шлагбаума и охрану. Оформим стоянку на тебя.

Это был, наверное, их единственный проект, который они довели до конца. Стоянка в одном из новых районов города функционировала несколько лет, принося друзьям-приятелям небольшой, но стабильный доход.

Причем редкий по тем временам случай – не связанные между собой никакими договорными обязательствами, партнеры ни разу не поссорились на почве распределения доходов. Ежесуточную выручку забирал Сергей и вез в офис Николаю, который вел учет и распределение средств. Только через несколько лет стоянка как временное сооружение была закрыта, договор аренды с городской администрацией расторгнут и на её месте началось строительство многоэтажных жилых домов.

Но к этому времени в жизни обоих друзей произошли изменения. Для Николая после нескольких лет работы в бизнес-среде стало очевидным: чтобы его фирма стабильно шла по восходящей, необходимо изощренно ловчить, изворачиваться, заключать сделки с совестью и поддерживать связь с определенными криминальными кругами.

– Не хочу изменять самому себе. Я, ты знаешь, могу жить по установившимся законам, но не хочу, – говорил он на одной из встреч с Сергеем, в ночном клубе, в очередную пятницу.

Пятница – директорский день, и по установившейся традиции Николай мог вечером провести время с друзьями и коллегами в баре, сауне или в бильярдном клубе. Такая договоренность была у него с женой. Она же, в свою очередь, посвящала один из выходных, воскресение, занятиям бальными танцами. Суббота для обоих была семейным днем.

– В общем, Серега, я ухожу из бизнеса. Мэр пригласил меня на работу к себе в администрацию. Я взял неделю на раздумье, но в душе согласен был сразу.

– Я тоже на распутье. Толком ведь ничего не добился.

– Не суетись, Сергей. Этот смутный период скоро закончится. Сейчас всякая пена и нечисть наверх всплыла. Пройдет время и всё встанет на своё место. Тебе образование надо получить. В институте восстановиться, можно на заочном. Сейчас разные формы есть. Будет нужно – помогу, замолвлю в деканате словечко. Время хамоватых малиновых пиджаков с ограниченными мозгами закончится. У меня ведь кроме основной фирмы есть поменьше – я через неё оформлял продукцию одной цыганской семьи. Они разные металлоизделия качественно делают, но юридическое лицо организовать не смогли и попросили взять их под своё крыло. Давай я тебя туда учредителем оформлю. Главное, цыган не обижай, а они тебе исправно легальный доход приносить будут.

За неделю Николай передал права на руководство фирмой Сергею и приступил к новой, требующей полной отдачи работе.

Несколько месяцев они не встречались, Николай был постоянно занят, да и Сергей не напоминал о себе. Прошел год. У каждого была своя жизнь. Однажды Николая Николаевича пригласил на день рождения приятель, знакомый еще со студенческой скамьи, работавший в таможне на руководящей должности. Мероприятие проходило на берегу озера, в санатории, популярном у местной элиты. На территории размещалось четырехэтажное здание основного корпуса, небольшие летние домики, уютные террасы, крытые беседки, места для мангалов и даже печи под навесами. И всё это среди соснового леса. У берега стояли прогулочные лодки и катамараны. Запах шашлыка возбуждал аппетит, соперничая с ароматами плова, варившегося в большом чугунном котле. Вокруг суетились официанты. У них была непростая задача создать на природе атмосферу подчеркнутого изыска, который вдруг непостижимым образом стал так необходим хозяину праздника, хотя большую часть жизни, за исключением последних лет, тот проживал в обычной квартире двушке. Но сейчас именинник обитал в собственном особняке за высоким забором, и праздники встречал в соответствующем его рангу ракурсе.

Фейерверки и выступление жонглеров с факелами не особенно впечатлили гостей, а вот при выступлении танцевальной группы девушек с эротическими номерами почти вся мужская половина собралась у деревянного подиума, на котором проходило действо.

Когда ведущий, известный актер областного драмтеатра, в очередной раз пригласил гостей за столы, заставленные закусками и бутылками, и опять зазвучали тосты в честь виновника торжества, Николай, рассматривая гостей, вновь обратил внимание на широкий спектр присутствующей публики. Здесь были бизнесмены и заместитель прокурора города, так называемые «уважаемые люди» (скорее, криминалитет) и начальник полиции, два чиновника из областной администрации и коллеги именинника.

«Всё перемешалось в доме российском…» – мысленно перефразировал великого писателя Николай и про себя констатировал, что собрались они за общим столом в угоду новоявленным традициям, но по сути своей праздника как такового – душевного и располагающего, какой всегда любили русские люди, – в такой компании быть не может.

И вдруг он увидел стоявших поодаль молодых людей, и среди них Сергея. Николай подошел к приятелю, поздоровался и спросил:

– А ты какими судьбами здесь?

– Да мы как бы за порядком следим. Сначала помогали всё сюда доставить. Теперь вот смотрим, чтобы чужих на территории не было, но самое непредсказуемое ещё впереди.

– Что может быть здесь непредсказуемым?

– Когда вы все, «белые воротнички», уедите, оставшаяся публика из мелких бизнесменов и чиновников начнет куражиться.

– Это как?

– По-разному, но начинается всегда одинаково. Девушки по вызову приедут, затем баня, танцы голыми на столах, и мордобой, особенно если на подобных мероприятиях «братки» присутствуют.

– Так пусть и колотят друг друга, вам-то что?

– Если кто-то пострадает, челюсть сломают или еще что сотворят, – виноваты мы. Нам ведь платят за обеспечение порядка. Сегодня, правда, публика посерьезнее, думаю, обойдется стрельбой по бутылкам из мелкашек и травматики.

– Серега, дорогой, хватит тебе в этих конторках подрабатывать. Надо заняться чем-то более серьезным. Позвони мне на следующей неделе. А как дела с цыганами?

– Да никак. Старый цыганский барон умер, а новый запросил отстегивать сверх оговоренной суммы. У него, видишь ли, сын попался на краже телят из чужого хлева, надо много денег на адвокатов и прочее, но я отказался, в общем, фирма пока не закрыта, но не работает.

– Ладно, и это на досуге обсудим.

Но встретиться им пришлось нескоро. Как-то, просматривая полицейские сводки за сутки, Николай Николаевич обратил внимание на знакомую фамилию – Янукин. По инициалам это был его давнишний приятель – Сергей, который обвинялся в попытке дачи взятки директору парка культуры. Николай Николаевич вызвал начальника юридического отдела:

– Разберись, пожалуйста. Это личная просьба.

Вскоре ситуация прояснилась. Сергей со товарищи задумал очередной проект – организовать аттракцион американских горок в парке культуры. Что бы ускорить процесс, предложили директору парка войти в долю. Но тот запросил неподъемную сумму, причем вперед. Ребятам пришлось от затеи отказаться, да и сам директор вскоре попался на махинациях. Чтобы облегчить себе участь, стал своеобразно сотрудничать со следствием – сдавать всех и вся.

Николай Николаевич напрямую не мог вмешаться, но через жену Сергея нанял дорогого адвоката, известного своими способностями решать почти все неприятные для его клиентов дела, и вскоре женщина позвонила Николаю Николаевичу и искренне поблагодарила.

– Передайте Сергею, – попросил Николай Николаевич, – как всё уладится, пусть позвонит.

Но Сергей не позвонил. Через какое-то время Николай узнал, что Сергей уехал. Два года от него не было никаких известий, и вот неожиданно они встретились во дворе дома, где жил Николай. Друзья обнялись.

– Ты где пропадал?

– Понимаешь, я сейчас всё больше в Подмосковье. Собрал бригаду мужиков более-менее не пьющих, и ездим дома и дачи москвичам строить. У меня ведь уже двое сыновей школьников. Да и квартиру давно хотел поменять.

– А в нашем-то дворе как оказался?

– Квартиру купили вот в этом подъезде.

– Так мы сейчас соседи?!

– Получается так.

– Вот и замечательно. Будем встречаться.

Несмотря на то, что жили они сейчас в соседних подъездах, виделись крайне редко: Сергей дома бывал не часто – всё время пропадал на заработках в Подмосковье.

Еще через пару лет Сергей вдруг позвонил на сотовый Николаю и предложил встретиться где-нибудь в кафе.

В десятые годы кафе и рестораны постепенно изменили свой облик – отошли от прошедших бурно и криминально девяностых. Появились кофейни, рестораны быстрого питания, чайные, кафе с высоким уровнем обслуживания, большие залы и уютные, маленькие – на несколько столиков – заведения. В одном из таких уютных кафе друзья и устроились, попивая текилу и неторопливо беседуя.

– Николай Николаевич, почему ты текилу заказал, а не коньяк. Ты же коньяк больше предпочитаешь.

– Сергей, девяностые давно закончились, а повадки русского бизнеса остались. Даже в приличном кафе вместо коньяка могут принести какую-нибудь бурду. Я уже по запаху могу отличить подделку от настоящего, и в таком случае вызываю администраторов. Те ситуацию исправляют, но настроение будет испорчено. Поэтому посещаю ресторанчики, где меня знают и не рискнут вместо натурального принести «производную». А в незнакомом месте заказываю текилу. Её мало кто заказывает и смысла химичить над составом, думаю, нет.

– Николай Николаевич, ты слишком рассудительный. Тебе бы толику авантюризма, больших вершин бы достиг. Тебя ведь уговаривали выдвинуть свою кандидатуру на выборы мэра, но ты так и остался в замах. Почему?

– Я изнутри знаю и власть, и бизнес. Работоспособной команды на сегодня не создать. Деньги для многих – словно гипноз. А без команды ничего не сделать. Так ведь и ты, дорогой, амплуа сменил.

– Это как сказать. Не строю я больше дома москвичам. Я снова, здесь в городе, поездки, конечно, случаются разные, но живу дома.

– Что-то не устраивало?

– Поначалу было трудно. Заработки неплохие, но проблем хватало. Не все мои работники в бригаде при расчете с головой дружили. Двое парней как-то раз совсем без денег вернулись домой – так они отметили день зарплаты. Похоже, их, пьяных, менты из разряда оборотней обобрали. А однажды заказчик после окончания работ просто исчез, словно в воду канул. Но я уже был готов к таким поворотам. Заранее небольшое досье на него собрал. Всё закончилось мирно. За несколько лет работы с москвичами я все их хитрости познал и сейчас намного легче, но жена поставила условие: или живи в семье, или я свободна.

– И чем ты занимаешься?

– Осваиваю новые для себя направление – сетевой финансовый маркетинг. Мы сами идем к клиентам с предложениями.

– На грабли наступаешь. Мавроди уже арестован и сидит, но дело его живет, так что ли?

– Мавроди просто деньги брал и обманывал, а мы предоставляем услуги страхования иностранных фирм, это важно, особенно при поездках за границу, даем возможность впоследствии клиенту, если он приведет к нам еще несколько человек, приобрести с большой скидкой драгоценности и даже предметы художественного искусства.

– А ты слышал об Андрее Чулкове?

– Да, конечно, это один из первых предпринимателей города. А что с ним?

– Мы с ним знакомы были с восьмидесятых. Он тогда простым инженером начинал. Правда, любил с друзьями пображничать. Выходные напролет сидел в пивном баре. Но с приходом перестройки завязал с алкоголем. Может, закодировался, а может сам справился. Основал кооператив. Успешно работал, построил дом, а спустя годы, захотел большего – перепрофилировал свою деятельность на сотрудничество с австро-немецкой страховой фирмой. Его в городе знали как солидного бизнесмена, богатого человека и этим он привлек в дело немало известных состоятельных людей. Но основа любых контор по привлечению денег от населения – финансовая пирамида. И она, естественно, рухнула. У него, повторяю, были серьезные клиенты, видимо они объединились, а может кто-то один из них вопрос решил, только пришлось ему большой кредит в банке брать, чтобы хоть самые опасные долги вернуть. Долги эти хоть юридически оформлены не были, но Чулкова сильно прижали. Его дом банк арестовал и выставил на продажу. Андрей начал пить и уже не остановился. Слонялся около забегаловок. Семья его оставила. Через год такой жизни он умер на улице. Нам пришлось его хоронить за счет бюджета города.

– Клиенты наши – люди попроще, не такие крутые как у Чулкова. А если всё и так, что же мне в охранники идти?

– Почему в охранники? Ты практически готовый прораб. Город весь в новостройках. Дельная строительная бригада не останется без подрядов.

– Здесь так не заработаешь. Загородный дом мы с женой надумали строить, уже фундамент залили. Сам понимаешь, деньги нужны.

Может, прислушался Сергей к старому другу, может, сам осознал пагубность нехитрых финансовых схем, но занятие это он спустя какое-то время оставил. Только об этом Николай узнал много позже. Они снова долго не виделись.

В самом начале второго десятилетия нового века Сергей прозвонил Николаю:

– Давай встретимся. Посидим где-нибудь, поговорим. Как в лучшие времена.

И хотя Николай к тому времени стал совершенным трезвенником, он согласился на встречу при условии, что будет пить только чай. В тот же вечер друзья расположились на открытой террасе одного из лучших кафе города, заказали мясо на ребрышках и повели неторопливый разговор. Сергей был стильно одет, выглядел уверенно, говорил спокойно.

– Да ты никак золотодобытчиком стал? – пошутил Николай.

– Аналогия определенная имеется. Я в Сургуте вахтовым методом у газовиков работаю. Туда летим чартерным, а потом на вертолете еще дальше, в тундру, чтобы «все богатства взять из-под земли».

– А жена как же? Она ведь запретила тебе покидать город.

– Запрет пришлось снять. Деньги неплохие зарабатываю. Сейчас с юмором вспоминаю все свои идеи. Но ведь интересно было. А сам ты как, Николай Николаевич?

– Службу в мэрии оставил. Преподаю в университете. Статьи вот пишу.

– Зачем же покинул руководящие посты? Или подвинули?

– Никто меня не подвигал. В любой структуре нужны люди, которые просто делают своё дело. Так вот, дело это исполнять на ключевых постах, без оглядки, уже невозможно. Ты или в системе, или вне её. А система городского и областного управления – часто с душком личной выгоды первых лиц. Более мелкие чиновники от основного ручья маленькие ручейки в свой огородик тоже пытаются организовать.

– И что, честных людей в таких структурах уже нет?

– Конечно, есть. Большинство людей – по сути своей – порядочные. Иногда просто выбора у них нет. Точнее, выбор таков: или работаешь, как требует руководство, или свободен. Предвидеть сложно, но думаю, в ближайшем будущем чистки и посадки среди чиновников не только показательные, а просто вынужденные и необходимые начнутся. Ладно, расскажи лучше о своей работе в северных широтах.

– Работа как работа. Климат, правда, действительно – не сахар. Но люди – другие. Приезжают ведь со всей России, и из этого винегрета людского настоящие сплоченные коллективы образуются. Там тебя в сложной ситуации никто не оставит и не бросит, по-любому. Я впервые чувствую, что не надо хитрить, ловчить, что-то придумывать. Надо просто хорошо работать. Ты не представляешь, как я психологически соскучился по такой обстановке. А ведь физически работа тяжелая. Одним словом – это моё. А сам Сургут за последние годы преобразился. Дома строят огромные, вместо первых этажей – парковочные места для автомашин. В супермаркетах для удобства посетителей по торговым залам электро-автобусы курсируют, я такого даже в Москве не видел. Живу там не в общаге, как первое время, а в нормальной квартире, которую мне предоставили на время контракта.

– Рад за тебя. А мне через пару лет пенсию оформлять. Работать конечно, буду, но мне психологически, выражаясь твоими словами, непросто это пережить. Представляешь, как быстро всё пролетело. Жизнь, считай, позади.

– Николай Николаевич, да ты ещё – молодчик. Даже не парься, в форме ты. Вот только отчего не пьешь?

– Я, брат, свою цистерну уже выпил. Эту тему закрыли. Спасибо, что позвонил. Я рад, что мы, как раньше, встретились.

– Николай Николаевич, я тоже рад. Ты для меня в этой жизни – величина постоянная. Считай, четверть века как мы знакомы.

Два или три года после этой встречи они виделись редко и просто останавливались для приветствия и обычных дежурных фраз:

– Как дела?

Но однажды на эту дежурную фразу Сергей ответил не так, как всегда:

– Неважно. Сургут пришлось оставить. Врачи допуска не дают.

– Что случилось?

– Толком пока не знаю. Но давление – высокое и кости ломит. Вот в поликлинику снова собрался.

– Лечись, думаю, всё обойдется. Ты еще молодой. Медицина сейчас на уровне. Другое дело – придется потратиться. Если нужна помощь – не вопрос, ты знаешь.

Но лучше Сергею не стало. Несмотря на мотания по больницам и клиникам, он уже через год стал малоподвижным и ходил осторожно, опираясь на трость. Единственное место, где его можно было увидеть, – скамья у подъезда. Появлялся он там в хорошую погоду с утра, когда соседи шли на работу, и с Сергеем всегда кто-нибудь успевал поговорить. Николай тоже иногда садился рядом с Сергеем и старался разговаривать с ним на разные темы, пытаясь отвлечь друга от тяжелых мыслей. Если Сергею нужно было ехать на очередное обследование в клинику, то его старший сын заботливо усаживал на заднее сиденье иномарки, рядом садилась жена с папкой результатов предыдущих обследований, и они – всё еще надеясь на чудо – в очередной раз ехали к медицинским светилам местного значения. Но медицина могла лишь избавить от сильных болей разными препаратами, но вылечить Сергея не могла.

Николай и сам пытался разговаривать с докторами, что, может, есть где-то центры, где лечат подобные заболевания, но те разводили руками:

– Это не тот случай.

Наступившая осень принесла с собой неподобающую этому времени теплую ясную погоду, и Николай всерьез был обеспокоен отсутствием приятеля на лавочке столь долгое время. Конечно, он мог просто зайти в квартиру, где жил Сергей, в соседний подъезд, но его что-то останавливало. Так прошло еще несколько дней.

В этот день Николай, с утра загруженный грустными мыслями, как обычно вышел из подъезда и направился к стоящей во дворе машине. Повернул голову к соседнему подъезду (так, по привычке, на всякий случай) и увидел Сергея. Тот, как и раньше, сидел на скамье. Одна нога его была выдвинута вперед, голова немного откинута назад, в руках трость, на которую Сергей опирался даже сидя. Николай развернулся и с какой-то глупой, радостной улыбкой подошел к другу.

– Привет, Сергей!

– Привет!

– Как дела? Тебя долго не было. Уезжал что ли куда?

– Как дела? Ты о чем, Коля? Ты ведь сам видишь.

– Серега, ты не представляешь, как я рад тебя видеть! – Он сел рядом и обнял Сергея. И вдруг заплакал. Слезы лились из его глаз, и он достал из кармана платок. Сергей тоже заплакал, но громко, навзрыд.

Из подъезда вышла соседка и, увидев их слезы, с удивлением спросила:

– Мужики, что случилось? Умер кто?

– Нет, всё хорошо. Это мы от радости. Долго не виделись, – ответил Николай, только сейчас осознав, что Сергей впервые в жизни назвал его просто по имени, без отчества. Соседка пошла дальше, но тут же оглянулась – не каждый день можно видеть плачущих от радости мужчин.

Двое немолодых людей сидели на скамейке и вытирали слезы. Это были и в самом деле слезы радости, окроплённые явной тенью жуткой безысходности и осознанием, что судьба всё же подарила им ещё одну встречу. Может быть, последнюю.