Николай БЕСЕДИН. КУДА ТЕЧЁТ ВРЕМЯ? Рассказ

      

Николай БЕСЕДИН

КУДА ТЕЧЁТ ВРЕМЯ?

Рассказ

 

Мой друг, астролог-любитель с языческим уклоном Дыбко Олег Кириллович, или, как я называю его, Док, любит задавать дурацкие вопросы. Сегодня он спросил меня:

— Ник, куда, по-твоему, течет время: из настоящего в прошлое или из настоящего в будущее?

— Конечно, из настоящего в прошедшее, — с апломбом студента-выпускника ответил я, — ведь наша память использует банк данных прошлого, который мы пополняем каждый день.

— Ник, это разные вещи — банк данных и время. Хотя в матрице памяти есть информация и о том, что было, и о грядущем. Однако я спрашиваю о времени, как об одной из форм состояния материи. Ведь всякая сущность эволюционирует в направлении будущего. Почему же время течет в обратном направлении?

— Док, спроси о чём-нибудь полегче. Да и какое это имеет значение, куда катится время? Главное, что мы живём и наслаждаемся этим даром Господним в настоящем. Как поётся в одной популярной песне: «Есть только миг, за него и держись».

Мы сидим на веранде бревенчатого дома моей дачи, что в двухстах километрах от Москвы. Она залита рассеянным, пушистым светом облачного июньского дня. Слабый запах, источаемый цветущей сиренью, что растет возле дома, смешивается с дымком, исходящим от горячих сосисок и жареной картошки. Мне совершенно не хочется напрягаться по поводу всяческой зауми, а просто наслаждаться летним теплом, разноголосицей птиц, тихим шелестом листвы и дарами застолья. Я смотрю на привычные и такие неповторимые каждый раз окрестности, не стеснённые ни домами, ни дорогами, ни мельтешением людей и машин, а лишь обрамлённые на самом горизонте полукружием хвойного леса, и миролюбиво говорю:

— Давай выпьем, Док.

Я наполняю рюмки водкой, настоенной на веточках укропа, и раскладываю на тарелки жареную картошку и сосиски, украшая зелёным луком и редиской.

— Ну, будь здоров, звездочёт!

Но он не выпивает и не прикасается к еде.

— Я спрашиваю не ради праздной словесной жвачки, — продолжает Док. — Все пророчества основаны на способности почувствовать трансформацию времени в события будущего. Всякое движущееся тело, всё живущее на земле, от былинки до человека, эволюционирует из настоящего в будущее. Есть только два времени, как полагали древние славяне, — время Яви и время Нави, то есть время жизни и время после смерти. Смерть — граница времён.

Я взмолился:

— Док, не надо о смерти. Ты посмотри лучше на пиршество жизни вокруг. На цветущую сирень, на поющих птиц и весело жужжащих шмелей, посмотри, как во все свои разноцветные глазёнки смотрят на солнце и улыбаются цветы, как таинственно переговариваются листья берёз и ракит между собой, и ты поймёшь, что нет большей радости, чем видеть это и сидеть за столом с другом и пить водку, закусывая редиской и луком, только что сорванными с грядки.

Док улыбнулся, как улыбаются шаловливым детям, и глубокомысленно замолчал. Я снова наполнил свою рюмку, а ему добавил, чтобы освежить, как принято в застолье. На этот раз он немного пригубил, лениво пожевал пёрышко лука и снова завёл свою песню.

— А ты поэт, Ник. Но не оригинален в своём восхвалении созерцания.

— Можно подумать, что твоя идея движения времени из настоящего в будущее нова, — огрызнулся я весело.

— Ты прав: не нова. Можно вспомнить Платона и его концепцию воспоминаний. По его представлению каждый из людей живёт теми идеями, которые знала его душа до соединения с телом. Иначе говоря, наша судьба пришла из прошлого, определив жизненный путь в самом существенном — в нашем предназначении на земле. Вообще развитие человечества — это воспоминание своего прошлого. В конце концов круг замыкается, и тогда исчезает время. В религиозном смысле это называется концом света.

— Вряд ли, — вяло возразил я, продолжая закусывать сосисками, погружая их в кетчуп.

— Собственно, мир идёт к этому семимильными шагами, создавая массу проблем — от нарушения равновесия в земной среде до гибельного оружия. Но есть ещё одна смертельная опасность, о которой умалчивают, и о которой сказано в Ветхом завете, — это получение рецепта бессмертия. Вопреки распространённому мнению, что Адам и Ева были изгнаны из рая за вкушение плода с древа познания добра и зла, на самом деле в книге «Бытия» говорится, что Бог изгнал их за то, что они могли вкусить плод с древа жизни и стать бессмертными, как боги. Бессмертие — вот к чему запрещено прикасаться человеку. Бессмертие — это вечность, а вечность не знает времени. Смерть времени — это и есть конец истории мира.

Я отложил недоеденную сосиску, грустно посмотрел на возбуждённого друга и сказал:

— Пойдём, прогуляемся к реке. Надо бы окунуться.

После жаркой веранды открывшийся простор обласкал, охолодил разомлевшее тело приземным ветерком, увёл взгляд, утомлённый замкнутым пространством жилища, в неоглядные зеленя и небесные кущи. Душа как-то незаметно и радостно перенастроилась на созерцательный лад, внимая птичьей разноголосице, умиротворённому шелесту листвы и той едва внятной цветомузыке, исходящей от всякой былинки и от самого воздуха, пронизанного струящимися нитями поднебесья. Ароматы луговой руты, колокольцев, иван-да-марьи, репейника-лопуха и всякой цветущей поросли безоглядно соединялись в единую симфонию торжества жизни и, находя в этом соединении высший смысл своего бытия, жертвенно растворялись во всеохватной жажде выразить себя через могучую торжествующую музыку воспарения живого к вечному.

Я чувствовал, как во мне всё наполняется тихой радостью слышать эту симфонию, не выделяя в ней отдельного звука или запаха, а впитывая сразу все звуки и запахи, весь окоём пополуденного летнего дня, и на меньшее душа была не согласна.

Мы подошли к реке. Ещё издали я увидел знакомую фигуру соседа, мужика средних лет, с детства прикипевшего к этой, не очень-то щедрой на крестьянский хлеб, земле, но даже на малый срок не покидавшего её. По-разному складывалась его неудачливая судьба. И с первой женитьбой не повезло, и пил запоем, и с властями не ладил, но унаследованные от отца, прирождённого охотника, крепкий характер и независимое разумение всего происходящего помогли ему одолеть в себе питейную пагубу и, опохмелившись однажды, лет пять назад, он сказал себе: всё! Хватит землю блевотиной поганить!

Мать, с которой они жили вдвоём в старой, но ещё крепкой кряжистой избе, долго не могла поверить в твёрдую походку сына да ухватистые в работе руки. Медленно, с опаской выпрямлялась её жилистая, высокая фигура, зорко отслеживали посветлевшие глаза собутыльников сына, бродивших вокруг да около, как бы отгораживая их от него, а в поздние часы коротко, но истово молилась в своей светёлке перед образом Небесной Заступницы о ниспослании чудесного исцеления чаду своему.

Они прикупили ещё одну корову, потом каурую лошадь да всякие причиндалы к ней, и повеселела изба и вроде приподнялась на своих обшарпанных, в три кирпича столбцах. Года два тому назад сын привёл в дом неброскую внешне, работящую женщину своего возраста и начал возводить рядом пятистенку, кое-как выкраивая из скудных доходов деньги на материал да на мастеровые руки. Всё немногочисленное население деревеньки удивлялось переменам в жизни, как всем казалось, конченого алкаша. Общаясь с ним по разным бытовым нуждам да по общей страсти к рыбалке, я не чувствовал запаса прочности в его отрезвлении и боялся, как бы однажды он снова не сломался под неслабнущим хватом проблем и забот крестьянствования, когда не было даже малой подмоги от власти, гораздой на всякие каверзы да препоны. Он жил и работал как бы на автопилоте, на той родовой закваске, что досталась ему вместе с генами от всего русского деревенского рода, от отца с матерью, от земли, что вскормила и вспоила его душу. Его охраняла любовь к природе, к охоте и рыбалке и стойкая неприязнь к виртуальному миру, к телевизионному мороку и обольщению. И всё же слабое чувство подспудной тревоги за него не покидало меня.

— Володя! — окликнул я соседа издали. — Как рыбалка? Не рано ли на «кораблик»?

В это время он резко дёрнул вверх и вправо короткое, метра полтора, удилище с закреплённой на нем катушкой. На реке метров за пятнадцать от берега всплеснулась рыба, потом ещё и ещё всё ближе и ближе к берегу.

— Док, смотри, ведёт голавля. И похоже, хорошего.

Мы подошли ближе. Сосед уже выбирал поводок, на конце которого из воды виднелась рыбья голова. Голавль почти не сопротивлялся, ударив последний раз всем своим сильным телом у самой кромки берега.

— Иди сюда, иди сюда, — победно приговаривал Володя, вытаскивая на траву рыбину килограмма на полтора. Когда он стал извлекать из рыбьего рта тройник, голавль тихо застонал. Тонкий жалобный звук вырвался из его беззубой пасти раза два-три и затих. Рыбина смирилась со своей участью и не подавала признаков жизни. Я отвернулся. Володя снова снарядил «кораблик» на середину реки, насадив на поводок крупного овода.

Чтобы не мешать ему, мы с Доком пошли вниз по течению бархатным берегом под отчаянные писки пичужек, которые старались увести нас подальше от своих гнездовий. Мы растворились в шорохе прибрежных порослей толокнянки, вереска и ольхи, в слабом мерцании речного потока и рыбьих всплесках, в ароматах луговых цветов и всеохватной, светящейся мириадами мельчайших существ вечерней полумгле. Природа впитала в себя и многомудрого Дока, и меня с моими сосисками в кетчупе и уравняла с любой былинкой и любой живой тварью, не делая никакого различия между нами. Я почувствовал, что главное — это не разрушать таинственного лада, соединяющего всё окружающее нас в единый мир гармонии и красоты.

Возвращались мы уже в густых сумерках. Первые звёзды посеребрили северный окоём неба, замерцали над тёмной кромкой дальнего леса, и всё громче звенела неумолчная перекличка цикад.

Мы сели на крыльце, и Док снова вернулся к своему рассказу о времени.

— Блаженный Августин спрашивал себя: «Что такое время?». И говорил, что пока я не задумываюсь об этом, меня не затрудняет ответ, но стоит вдуматься, и я становлюсь совершенно в тупик. Действительно, прошлое статично и не имеет времени. Так же и будущее. Время — категория настоящего, происходящего сейчас, в это мгновение. Но ведь оно не родилось внезапно, а откуда-то пришло к нам. И совершенно очевидно, что из прошлого. И принесло с собой незримую материю, на которой вытканы наши судьбы и ближайшая участь мира.

— …Вот смотри, — он показал мне на едва различимое созвездие с одной яркой звездой, — это Телец. Древние славяне его называли Ладой и рассказывали легенду о перерождении злого дракона Ладана в богиню мира и любви Ладу. И если проследить судьбу древнего племени гипербореев, то увидим преемственную связь между ними и более поздними славянскими племенами...

Я прервал Дока и совершенно искренне попросил:

— Расскажи мне эту легенду.

Док сначала что-то недовольно пробурчал, но потом всё же начал рассказ, неспешно подбирая слова:

«В древности люди были не только ближе к природе. Они были её частью, её чадами, питающимися из её сосков, как младенец материнским молоком. Они были в ней, и она была в них. Своим небом, землёй, ветром, дождём и снегом, реками и лесами. Они — люди и природа — были неразделимы и освящены одними небесными силами, которые делились на добрых и злых. Одним из самых жестоких и всесильных был дракон Ладан, который жил во тьме и любил тьму. Поэтому, когда Бог создал звёзды и воспламенил самую большую звезду — Солнце, пробудившую жизнь на Земле, дракон бросился пожирать всё, что излучало хотя бы малый свет, поглощая в чрево своё одну звезду за другой. Земля медленно стала погружаться во мрак сначала ночью, но потом Ладан направился к Солнцу и откусил у него часть огненного диска. И день стал меркнуть, и холод омертвлял леса и реки, губил зверьё и птиц, и те скудные всходы злаков, что посеял человек.

И когда казалось, что гибель живого мира неизбежна, произошло странное превращение дракона. Звёзды и часть Солнца, которые он проглотил, стали светиться у него внутри, разрушая тьму вокруг Ладана и согревая его чрево. Дракон хотел изрыгнуть проглоченное, чтобы снова погрузиться во тьму, но не мог этого сделать. Он хотел по-прежнему сеять зло, но свет, идущий изнутри, растворял это зло в себе. Всё его громадное тело наполнялось незнакомыми ему ощущениями добра и любви к миру. И свет, исходящий из чрева его, зажёг новые звёзды в мирозданье и возвеличил огненное лико Солнца. Земля снова ожила, и люди восславили Ладу, перерождённую из дракона зла и войны в богиню любви и мира».

 

Я смотрел на звёздное небо и думал, что, наверное, каждое созвездие люди наделили легендой или мифом, соединяя бесконечные дали космоса с земными, чтобы почувствовать себя, как неделимую часть Вселенной. Но какая связь между нами и нашими предками, далёкими и близкими? Есть ли она вообще, или настоящее всякий раз строится из новых кирпичиков, на которых нет штампа прошлого? И я сказал Доку:

— Давай спустимся на грешную землю. И выпьем за перерождение дракона в охранительницу любви. И заодно ты объяснишь, что написала моя бабушка на свитке моей судьбы, и что мне ждать от её каракулей.

Я снова разложил снедь на столе, и яркий свет трёхпалой люстры аппетитно высветил кружочки колбасы, влажную редиску и ломтики сыра. На этот раз Док опорожнил рюмку до донышка и хрустко закусил редиской. Он откинул своё худобное тело на спинку стула, поправил очки на близоруких глазах и начал откуда-то издалека.

— Каждый народ на земле творил свою историю и создавал представление о своём прошлом в мифах, легендах и былинах, сказках и песнях, преданиях и традициях. Древнегреческие мифы и легенды, скандинавские саги, Библия, летописи... Да разве всё перечислишь? И заметь: всё это пронизано верой в победу добра и справедливости и превосходством своих героев над внешними врагами. В традициях было почитание своих предков и уважительное отношение к прошлому, каким бы оно ни было. Мудрые люди говорили: если ты выстрелишь в прошлое из ружья, будущее ответит тебе выстрелом из пушки. Святотатством считалось перемывать косточки мёртвых, ворошить их могилы, осквернять память о них. В Турции, например, и сейчас действует 301-й закон Конституции страны, запрещающий критиковать государство как общность народа, религию и говорить о военных поражениях.

Не принято было переименовывать города, площади, улицы, сносить памятники и разрушать древние строения. Всё это подрывало национальный дух и веру в своё государство. Наоборот, всячески воспитывалась психология победителей. Вспомни победы дружин Святослава, Александра Невского, Дмитрия Донского, армий Суворова и Румянцева, флота Ушакова, воспитанных на прославлении русского оружия и почитании предков. И, наконец, победу в Великой Отечественной. В литературе, кино, живописи была создана масса героических полотен, исторических и современных, и люди верили: они потомки великого непобедимого народа — и с этой верой шли и побеждали.

Но однажды прошлое нашего Отечества заклеймили с высокой трибуны. И началась цепная реакция кидания камней в отцов и дедов, в тех, кто строил великую страну на крови и поте, с ошибками и неудачами, но с надеждой и верой в лучшее завтра. Эпизоды заслонили сущность в умах даже самых талантливых и преданных России писателей, художников, учёных. И чем ярче, самобытнее было произведение, тем больший урон оно наносило русскому самосознанию, рождая в народе уныние и безволие. Вся деревенская проза — это плач по русской деревне и русскому человеку, лишённая созидательной энергетики. Я знаю немало людей, которые ушли в пьянство и апатию, не видя выхода из социального и идейного тупика после чтения Солженицына, Астафьева, Белова, Распутина, после фильмов Говорухина, картин Глазунова, выступлений Сахарова, статей диссидентов и прочих радетелей либеральных свобод, монархии или мифического Третьего Рима. Особенно я бы выделил Солженицына и Астафьева, как принесших наибольший вред русскому человеку своим очернением прошлого.

Я решил вступиться за историю и сказал, придав словам на всякий случай оттенок иронии:

— А что, в русской литературе не было «Медного всадника», «Станционного смотрителя», «Мёртвых душ», «Ревизора», «Бедных людей», наконец, лермонтовское «Смерть Поэта» и тургеневское «Муму»?

— Были, — подтвердил Док, — но вместе с этим были «Полтава» и «Послание в Сибирь», «Тарас Бульба» и «Сорочинская ярмарка», «Речь на открытии памятника Пушкину» и «Бородино», «Война и мир» и «Певцы»...

Литература и искусство последнего полувека разучились говорить о главенствующих ценностях — государственных и национальных скрепах, о том, что объединяет нас в единую общность, а если шире — цивилизацию, и поставили превыше всего правду маленького человека. Между государством и человеком разверзлась пропасть. Историк и философ Владимир Соловьёв говорил: «Христианское миропонимание должно исходить прежде всего из общественной справедливости, а не из личной святости».

Лишённая державного духа, объединительной национальной идеи и примеров жертвенности во имя созидания и защиты своей Отчины, русская литература умерла, а то, что есть, это талантливое размазывание соплей на страницах истории. О прямых очернителях России я не говорю, как не принято говорить о вонючих помойках.

Док встал и подошёл к ночному окну.

— Наше настоящее написано на скрижалях времени в шестидесятые и более поздние годы, хотя и не обошлось без подсказки времён незапамятных. «Идолы пещеры» по капле выдавливали из народа раба идеи, пробудив в нём раба колбасы и шмоток. Слово за словом упрёки и обвинения, уныние и безысходность стали заполнять матрицу будущего, чтобы сейчас вылезти развратом и жестокостью, трагедиями и нищетой. Народ перестал радоваться в праздник Великой Победы, плача и поминая погибших и поражения, толпами пошёл на кладбища в светлый день Пасхи, как будто нет других дней, чтобы вспомнить горе и потери. Я не знаю в русской истории периода, кроме последнего полувека, когда бы литература не рождала ни одного действительно народного героя, ни одного произведения, исполненного оптимизма и зова к идеалу и борьбе за него. Мертвецы хоронят мёртвых. И пишут эпитафии вроде «Архипелага ГУЛАГ», «Прокляты и убиты», «Дочь Ивана, мать Ивана»...

Страшно подумать, какое послание мы передадим будущему, если по-прежнему будем чернить и оплакивать прошлое и не создадим ни одного живого слова и образа, несущих энергетику света и любви.

Док замолчал, и только горящие глаза его долго обретали свой природный светло-серый цвет, утопая в тени нахмуренных бровей.

Мне расхотелось спрашивать его о каракулях бабушки, которыми она изобразила моё будущее, и вообще о времени прошлом или будущем, и я предложил сыграть в дурака на сон грядущий, чтобы успокоилось растревоженное сердце. Но Док, к сожалению, отказался.