ПОЭЗИЯ / Любовь САДАКОВА. ПОКА СТРЕЛА ЛЕТИТ… Стихи
Любовь САДАКОВА

Любовь САДАКОВА. ПОКА СТРЕЛА ЛЕТИТ… Стихи

 

Любовь САДАКОВА

ПОКА СТРЕЛА ЛЕТИТ…

 

ДЕРЕВЕНСКИЙ ВРАЧ

Вылетел вздох от старушки к врачу:

– Только б не нонче... в снег – не хочу...

Не о здоровье уже горевать –

промерзла земля. Надорвутся копать.

В окнах темно. He стихает метель,

и до весны еще много недель.

Умерло сердце почти на вершок.

Вынесла войны, безбожья ожог,

смерти любимых... последним был сын.

Фото всегда на виду, где часы.

На ночь посмотрит – ложится в кровать,

если не спать, то хотя б подремать.

 

Врач подустал и обмолвился вслух:

– Сколько на свете  болящих старух,

от смерти лечить – только Богу дано.

И глаз молодой чуть прищурил в окно.

Безумные хлопья летели на свет.

Не только старух – деревень больше нет.

Хиреет земля, не излечит никто.

Он снова вздохнул, надевая пальто.

И капала нудно из крана вода,

и пахла лекарством дешевым беда.

 

* * *

Почернели волосы берез,

пряди перепутались в ветрах,

от протяжных ливней, от колес

месиво лоснится в колеях.

 

К превращенью подготовлен лист

родиной отторгнутых ветвей,

вместе с ним сорвется то ли свист,

то ли плач по родине своей.

 

Лишний груз не взяв, идти, дышать,

огибая островки травы,

и  пытаться взглядом удержать

в сером дне комочек синевы,

 

розовую струночку сосны,

лоскуток зеленый в желтизне –

эти вещи сердцу не тесны,

потому что скроены по мне.

 

И куда свой взгляд ни положи,

всюду тихой радости урок.

На развалах мусора бомжи

откопали яблочный пирог.

 

* * *

Я из тех, кто спал в саду,

Подтянув к лицу колени.

С царством сонных не в ладу

На ветру метались тени,

И налитые свинцом

Еле открывались веки,

Если падал на лицо

Лист от яблоневой ветви.

И казалась, что трава

Двигалась волной кипенной,

И летели дерева

Кругом-кругом по Вселенной.

Ускоряя звездный пыл,

Сад летит через столетья

И космическая пыль

Оседает на соцветья.

Сад, влюбленный в каждый плод,

Дышит светом созиданья,

Я хочу проснуться от

Разливанного сиянья,

Чтобы жить, держась ветвей

И корней родного древа,

Просыпаться от напева

Птичьей памяти своей,

И в какой-то светлый год,

Как бы он прекрасен не был,

Вдруг упасть, как спелый плод,

В руки сада, в чрево неба.

 

ПЕСНЯ

Чай с вином вперемешку похлюпаем,

Разговоров запутаем нить,

Чтоб вконец все слова стали глупыми.

Слава Богу, пора уходить.

Уж хозяин встает и прощается,

Даму под руку к двери ведет,

С ней голубится, обнимается,

И другая – оделась и ждет.

Всем – дорога, хозяину – баюшки.

Только что-то тяжел на подъем

Самый пьяненький гость – Николаюшка,

Молвит он: «А давайте споем».

И заводит вдруг плачущим голосом:

«Эй, Ямщик, не гони лошадей...».

И упали на лоб ему волосы,

И глаза его стали темней.

Развернулися гости. Старательно

Подхватили слова и мотив.

Это вам не какое-то радио –

Это в глубь мирозданья заплыв!

Где-то в генах заложена музыкой

Вековая, сквозная тоска.

Вдруг спохватишься – что ж мы – не русские?

Разве ж волюшка нам не близка?

Разве ж тройка за пылью клубящейся

Не тебя все зовет и зовет,

И не ты ли, мечтою томящийся,

Все не выйдешь никак из ворот?

И не ты ли уснешь в ночь морозную,

Одинокий, как все на земле,

И цыганка с пунцовою розою

Вскинет шаль: ай-нэ-нэ, ай-нэ-нэ...

Словно русскую душу речистую

Разбудили, заставили петь,

Закоулки ее порасчистили,

Во всю ширь развернули плечистую

И не знают, куда ее деть.

А ей душно в хрущевке заставленной,

В потном круге гостей и родни.

Не мешайся теперь, уж оставь ее,

Пусть гульнет, как в последние дни!

И такая печаль беспредельная...

Может, правда, не стоило пить...

И несется сквозь полночь метельную:

«Эх, нам некого больше любить...».

 

* * *

Не дожить до любви, до спасенья.

До спасенной любви не дожить.

Пересохшее горло растенья, –

Кто бы вспомнил, как хочется пить.

Песне хочется быть сочиненной,

А душе – возвратиться назад,

И в ладонях, к губам поднесенных,

Влажным бликом мерещится яд.

Но без яда судьба уж готова

На лопатки котомку – и в путь.

Кто мне скажет веселое слово?

Кто рванется: «Меня не забудь»?

Унести бы все это с собою:

Свет, блуждающий сквозь облака,

То, заветное, место грибное

И туман, чуть светлей молока.

Нежный дождь, золотое мерцанье…

Ненасытной пойдешь от красы.

Хорошо на Земле гостеванье!

Зря, Хозяин, глядишь на часы.

 

ГЛИНЯНАЯ БАБКА

Села глиняная бабка, замесила глины ком,

Пальцы мягкие – из глины лепят печку, лепят дом,

Лепят радугу над речкой и коровку и быка,

И кудрявого мальчонку на коленках мужика.

Мимо бабки, мимо сказки нонче не пройти и мне,

Бабка слепит мне кокошник и примажет к голове.

Бабка ладит, бабка гладит – птицей пόрхает рука,

Фартук в глиняных оборках подпирает ей бока.

Породнились руки с глиной от перстов по локоток,

И бежит-гудёт по телу земляной живучий ток.

Как колдунья, вызывает жизнь из глины и воды

И игрушкой называет из заречной слободы.

Что за сказочку мурлычет, весь в морщинках, бабкин рот?

Я приладилась к ней ухом, чтоб услышать, что поёт.

И была для сердца песня и старинна и нова,

И невольно повторяла я за нею все слова:

 

Как летел-летел комарик издалёка-далека,

Занесло его ветрищем на тенёта паука.

И летела с неба птица с чёрной крапиной во лбу,

С чёрной крапиною птица, с белым пламенем во рту.

И мотала эта птица красным огненным хвостом,

И не пела эта птица, инда издавала стон.  

И гнезда не вить той птице, бо где сядет – там пожар,

И горят в садах деревья, а в избах стоит угар.

И летела вслед за птицей мировая пустота,

И спускалася на землю вековая тишина.

Собачонка не залает и гармонь не запоёт.

Где ты, Глиняная бабка? Выходи лепить народ!

То не ветер жизнелюбый завился у трёх дорог –

Это бабка-мастерица выходила на порог.

То не дуба зеленόго зашумела голова –

Это бабка засучила для работы рукава.

То не солнце из-под тучи свою радость миру шлёт –

Это глиняное царство под рукой её встаёт.

Скачут кони по дороге, с дамой любится гусар,

По мосточку на подводе едут девки на базар.

Не помрут, не оплошают, всё успеют, всё ладом,

Толокно в горшках мешают и ребёнков полон дом!

 

«Отдохни!» – кричу я бабке, а она мне: «Не могу!»

И над речкой выгибает чудо-радугу-дугу.

А по новому забору с балалаечкой без струн

Ходит, песни распевая, синеглазый кот Баюн.

И глаза я прикрываю… Ах, какая благодать…

Словно в зыбке с занавеской сладко-сладко буду спать.

Только тень от тучи-кучи на лицо моё легла

И летит-звенит комарик издалёка-далека.

Неужели горе-птица налетит и вымрет свет?

Неужели не исполним края древнего завет?

Но куда девалась бабка? На скамейке – глины ком.

Никого-то нет в окошке – лишь тенёта с пауком.

Ой, смогу ли? Я катаю тесто сладкое земли,

Загибаю, закругляю, в печь толкаю: «Зазвени,

Засвисти и перелейся в песню радости моей!

Будет песня моя петься – сколько мне отпустят дней».

Вот из сада-полисада бабкин кот ко мне идёт,

Буду я лепить, как знаю, славный глиняный народ.

А когда глаза и руки станут неподвластны мне, –

Детка, доченька, подруга, не сочти работу мукой,

Не прерви земного круга –

Царствуй в глиняной стране!

 

* * *

Я глину влажную сквозь пальцы пропускаю,

Замешиваю. Темная опара

Уже полна причудливых зверей.

Я их, не ведая того, искала.

Их лица дышат. Теплыми висками

Касаясь пальцев, говорят: «Скорей!».

Им скоро закаляться в долгом зное,

А после плыть в густых молочных реках,

Отбеливать бока, тугие ножки,

И выходить на разноцветье трав.

 

С усилием, сквозь корни вековые,

Родник пробьется и зверей пятнистых

На водопой

Мелодией хрустальной и голубой прохладой

Позовет.

Завосковеет глянцевый брусничник,

Пружинно мох согнется-разогнется

Под лапами веселого медведя,

Что выйдет мне навстречу, улыбаясь,

С сусальною заплаткою во лбу.

Засвищут птицы, крылья распуская.

Чтобы укрыть птенцов своих любезных,

Отворятся таинственные входы

И выпустят языческих богов.

 

Я так давно предчувствовала встречу!

Еще когда поленья прогорали

В печи, и бабушка, во тьме склоняясь

Над детскою душой, слагала сказки

О мире, где все звери – точно люди,

И говорила, как они красивы

И называла их по именам.

В ночи стучали острые копытца,

А утром с перламутрового неба

Спускало солнце лучики, и мастер

Их нарезал на ромбы золотые,

Чтоб всем хватило солнечных заплат.

 

Да будет красота всегда при деле,

Востребована, сердцу долгожданна,

Чтоб серый цвет, массивный и тяжелый,

Не наступил на городок старинный.

Гуляйте звери с детскими глазами,

Свистите птицы в глиняных деревьях,

Пока вас не подстрелит злой охотник –

Под кличкой ВРЕМЯ – ржавою стрелой.

 

ЯБЛОЧКО

Придет глупенькая с лукошечком,

С яблочком заговоренным, червивеньким,

Зачнет приставать: Откуси да откуси,

Не побрезговай.

Припадет к плечику.

Никуда не денусь – откушу. Не обижу глупенькую,

Пожалею нелюбимую, усмехнуся радостной.

 

Потемнеет в глазах, загудит голова,

Заболит голова, растеряю слова.

Ознобилось в груди – не сбежишь, не уйдешь,

Не обманывайся, что другую найдешь.

То ли гром не из тучи за ясным окном,

То ли черная птица махнула крылом,

У тесовых ворот оборвутся пути,

Всполыхают мосты, по которым уйти,

По которым бежать, дать свободу ногам,

Как ребенком бежал по бескрайним лугам,

И всполошные птицы взлетали, крича,

И кружились деревья в зеленых лучах,

И не знала душа суеты-маяты,

Не к свиданьям росли луговые цветы.

 

Грусть-кручину свою замешу на меду,

Чтобы слаще была, чем калина в саду.

Солнце белым лучом не заглянет  в мой дом,

С глупой речь заведу – распрощаюсь с умом.

Вишь, сидит, лапоточком качает,

Ковшик горя в корыте печали.

Я в сравнении с ней – о-го-го мужичок!

Только воля моя вся ушла в кулачок.

 

А всего-то было – яблочко надкусил.

Надкусил, червячка выплюнул –

И потянулась, потянулась душа

К рыжеватой, простоватой,

А сердцем уж давно там.

 

Ох, слепа любовь…

 

* * *

И любить – не дано, и забыть – не дано.

Ходит-бродит зазря в тесной бочке вино.

На язык – ледяно, на просвет – зелено,

И вина не моя, что пропало оно.

А коль нету вины, то и горя не знать,

Мимо Ваших окон безмятежно гулять

В сарафане до пят, с желтой розой в руке, –

Без вина весела и душа – налегке!

Выходите, мой друг, белый день оглядеть,

С молодою женой на крыльце посидеть.

У нее сарафан – бирюзовей, чем мой,

И в тяжелой косе – гребешок костяной.

А пред вами – ваш сад, неделим, нелюдим,

Как потерянный рай возвращенный двоим,

И поют соловьи, словно солнце дробят,

И осколки в ручьях колокольцем звенят.

Легкий ветер идет по блестящей траве,

По стеклянной росе, в подтравной синеве.

Белым строем над садом бегут облака

Высоту полонить, где лазурь глубока.

Пахнут медом луга и хрустальным дождем…

И так ясно уже, что не быть нам вдвоем.

И такая печаль, и такая любовь,

Что не ищет язык, равных этому слов.

Вместо слов – разливается нежностью свет.

Есть у сердца вопрос, а ответа – все нет.

Сто дорог предо мной, а одна – всех вольней,

Та, что выше других, холодней, голубей.

Звонко песню поют возле ив над рекой,

А в моем терему – полумрак и покой.

Заслонилась рукой, чтоб в окно не глядеть…

 

Ну, вот теперь можно и умереть.

 

* * *

Я стихи заверну в тишину и печаль,

Унесу их от шума и серого быта.

Так дитя, завернув в материнскую шаль,

Прижимая, несут по дорогам разбитым.

Впереди будет свет, а иначе зачем

Этот медленный шаг с драгоценною ношей.

Впереди будет свет: на исходе ночей

Тот же легкий озноб пробегает по коже.

Вдруг захочется жить, как еще не жила,

Видеть в синей дали облака голубые,

Там умеют леса под дождем оживать,

Забывая о засухе, зное и пыли.

Будет белый туман над травою дышать

И очнутся слова, первой птице внимая.

Разве могут стихи от чего-то спасать?

Это мы их несем, тишиной укрывая.

 

* * *

Закурил. Прищурился. Выдохнул: «Навсегда?».

И она обмерла от ужаса, но сказала: «Да».

Долго шла потом, скособочившись, сквозь туман.

Как красиво, как нервно кончился их роман.

В черном-черном овраге щурилась мутным глазом вода

И вела свою воглую речь с глухотой ночной не в ладах.

Разве умер кто? Нет. Бабий опыт пополнил свой счет.

Расплылись фонари или фары, или что там... из глаз течёт.

Дома – свитер в катышках, шлепанцы и диван.

Вся любовь – плагиат. Марево. Полоумный план.

Так подумав, взяла телефон на колени: а вдруг позвонит...

Торжествуй, наивное сердце. Разум спит.

 

ТЕАТР-АВАНГАРД

Раздвигает вечер занавес,

А на сцене – темнота.

Из фольги в клубочек свернута

И подвешена луна.

Сажа вместо декорации,

Ни окна, ни фонаря.

Откровенно нахалтурено,

Между нами говоря.

Кто-то там скулит и клацает,

Чей-то видится оскал,

Что особенно не нравится

Тем, кто в первый ряд попал.

Как всегда, в театре холодно,

Стулья старые скрипят,

У дверей надсадно кашляют

И простужено сипят.

Наконец из копошения

Черной тени  вышел чтец.

Гаркнул  с воодушевлением:

– Дрынца, брынца, блин, копец!

Только зритель без претензии –

То ли выпил, то ли глух,

То ли чем ему туманнее –

Тем приятнее на слух.

– Автора на сцену, автора!

Целовать его, любить!

(Впрочем, в темнотище эдакой

и не грех его побить.)

А потом толпой гогочущей,

Отдавив с полсотни ног,

Ринулся народ  на улицу,

Запинаясь о порог.

Режиссер от возбуждения

Долго плакал и курил,

На Шекспира в узкой рамочке

Свое фото налепил.

Два часа в каморке сторожа

Водку пил, читал стихи…

И пропал, как нечисть темная,

Лишь запели петухи.

 

БЕЗДЕНЕЖЬЕ

Жить в безденежье не просто,

Так и жди двойной удар:

К вечеру припрутся гости,

Те, что хуже всех татар.

В холодильник лезешь срочно

И замрешь в его тиши,

Гулко, как в пустую бочку,

Только плюнешь от души.

Быстро гости разойдутся,

Погруженные в печаль.

Сохнет пирожок на блюдце,

Остывает жидкий чай.

То вздыхаешь поминутно,

То глядишь, открывши рот,

Как в аквариуме мутном

Рыба водоросль жует.

То следишь с неясной мыслью,

Словно не в своем уме,

За сидящей на карнизе

Парой жирных голубей.

Лижет кот пакет молочный,

Съел газету хомячок,

Муха – лапы кренделечком –

Завалилась на бочок.

Даже день ушел поспешно,

Не стерпев мой волчий взгляд.

Пусть яичницею нежной

Угостит его закат.

 

ВЕСНА

Горбушки снега дожевав,

Зима ушла. О ней – ни духу.

Сегодня муха ожила,

И все пришли смотреть на муху.

 

Она ползла меж черных рам,

Еще себя не понимая,

Наверное, по тем следам,

Когда она была живая.

 

Мы полюбили ее так,

Как ненавязчивого гостя.

А папа, мух первейший враг,

Жалел ее за малый ростик.

 

И даже невзначай пролил

Свой сладкий чай на подоконник,

И крошку хлеба уронил,

Совсем случайно, из ладони.

 

А мама, слова не сказав,

Вдруг улыбнулась, потянулась.

Повеял запах первых трав,

И комната слегка качнулась.

 

И все, исполненные сил

Веселых, разбрелись по дому.

Лишь кот остался и следил

За мухой взглядом нездоровым.

 

* * *

Значит, нет марсиан? Им же хуже.

Их пустынные пляжи скрипят

Опечаленной галькой, и кружит

Без надежды – рассеянный взгляд

Долетевшего спутника. В небо –

Или как у них там – по ночам

Никакие глаза смотрят слепо

И не знают про нашу печаль,

Что нам некого ждать, печь ватрушки,

Со столешницы пыль вытирать,

Щурить глаз в телескопы и слушать

Шорох звезд и чутье напрягать.

Марсиане в плащах золоченых,

Меднокурые, нежные братья,

Потерялись в развалинах черных

Так безвременно, безвозвратно.

Мой рассудок обижен, унижен.

Значит, нет марсиан? Значит – все?

И страницы зачитанных книжек

Зря из памяти время несет.

«Ах, глаза ваши слепы, лишь сердце

Зорко видит», – пришелец сказал.

Жмутся, жмутся, пытаясь согреться,

Розы синие в трещинах скал.

Марсианского моря я слышу

В красной ракушке рокот и стон.

Чья там музыка ближе и ближе,

Чей корабль два крыла распростер?

Аэола Оэла – я слышу –

Мы спешим. Накрывайте на стол!

 

ПУСТЬ ЗАВИДУЮТ

Накоплю денежек –

Куплю сарафанчик в клеточку.

Бирюзовенький.

Пойду по улице.

Будут спрашивать:

– Девка рыжая, откуда сарафан такой?

Скажу:

– Тятенька подарил!

Пусть завидуют.

Накоплю денежек –

Куплю сапожки лаковые

Со шнуровочкой.

Пойду по улице.

Будут спрашивать:

– Девка курносая, откудова сапоги такие?

Скажу:

– Муж балует!

Пусть завидуют.

Срежу розу палевую –

На груди приколю.

Пойду по улице.

Будут спрашивать:

– Девка глупая, почто с цветком ходишь?

Скажу:

– Тайный друг проходил,

На окно положил!

Пусть завидуют!

Ох, не копятся денежки…

Не носить мне сарафанчика в клеточку,

Сапожек лаковых.

Зато розу шиповничью

Под ногой нашла,

Подняла, обдула,

Лепесточки оборвала,

В чай заварила.

Сижу, чай-от пошвыркиваю

Да постанываю:

– Хорошо-то как, Господи-и-и!

Пусть завидуют!

 

ЯЛТА

Сегодня явный штиль и море отдыхает,

Несвежую волну туда-сюда гоняет.

Куриный бог лежит на мокнущем окурке

Да чайка, осерчав, долбит сухую булку.

Потеют птицы-гриль и пиво чахнет в банках…

А вот и я иду с божественной осанкой,

Забывши про хондроз, хандру и хрипы в бронхах,

Про отчину свою в помойках и потемках.

За мною – белый шпиц, как облака кусочек,

И скомканный в руке – батистовый платочек,

И кто-то тайный взгляд за вырез платья мечет,

И море шелестит, как увертюра к встрече…

А впрочем, что я вру про белую собачку, –

Штормит моя судьба и подвергает качке.

Дитя мое с утра без умолку канючит

И тянет за подол своею липкой ручкой

К лоточкам и лоткам, к чернявым зазывалам,

И сколько ни корми мороженым – все мало!

Но все же пахнет мир романтикой красивой

И солью голубой и влажной парусиной…

И, чтобы уж вполне романтики хватало,

Мерещится в толпе то Чехов, то Баталов.

Что этот, что другой – с печальными глазами,

И шепот их плывет над всеми голосами:

«Ах, надо подождать – за этой жизнью скверной

Мы что-нибудь с тобой придумаем… наверно…».

 

СОН

Оттого-то мне не спалось в ночи:

Мне приснились две восковы свечи.

Жизни лёгкий бег, наконец, утих,

Прощены грехи – разве много их?

Просветлился взор, облегчилась грудь,

Вот мне скажут: «Что ж, собирайся в путь…».

И Невидимый мне скажет: «Руку дай».

И душа замрёт. Неужели в рай?

Там уж верно все, кто меня любил,

Кто страду прошёл, кого Бог простил.

Кто меня любил – у ворот стоят,

Не иду ли я? – с-под руки глядят.

Запоёт душа, перейдя порог,

Те слова любви, что копила впрок.

Но ни вол, ни лев, ни орёл с небес

Не спешат ко мне. Тишина окрест.

Только страж один новым песням рад,

Золотым ключом открывает град:

Виноград кругом и цветы цветут,

На руках дерев птицы гнёзда вьют,

По густой траве, по дорогам ли,

Ходят ангелы ликом строгие.

Но, как в клетке стриж, я среди дерев,

То ли страх растёт, то ли поздний гнев,

Что нигде их нет, кто меня любил,

Кто душе моей сотаинник был,

С кем бы сесть в траву с колоском в зубах,

Вспоминать светло о весёлых днях…

И сказал Господь: «Тяжелы грехи.

Как ни бился Я, да дела плохи.

Вы озлоблены. Вы невеселы.

Страсти чашу-то перевесили.

И твои, на днях, колотились в дверь,

И я плакал им, ибо Я – не зверь,

Ибо здесь и Я одинок порой,

И окалиной пахнет Космос Мой».

И вскричал мой дух, полетел, звеня:

«Ты найди мне тех, кто любил меня!».

Как из райских кущ я рванулась прочь,

Да проснулась вдруг… За окошком ночь.

На стене часы, не спеша, стучат,

Паутину вьёт по углам печаль.

В чёрный свет гляжу возле белых звёзд,

И стоит мой сон, как над бездной мост.

 

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Не согласно родилась, а вопреки,

Не для радости, для тайны на челе,

Не у моря у коричневой реки,

Не к рассвету, а как стало вечереть.

По углам взошли зелёные грибы

В чёрном тереме чуть выше лопухов,

И в большом сомненье – быть или не быть –

Ангел спрятался за грудой облаков.

Я не помню, как несла меня домой,

Но я знаю, что забыв свои дела,

Свет-Настасьюшка решительной рукой

На пелёнки платья старые рвала.

Отчего же ты не скажешь: Бог с тобой…

Не отбросишь скудный дар ценою в грош,

Отчего же ты не плачешь надо мной,

А хвалебную для Господа поёшь?

 

НИНА

Выходя из больничных дверей,

Я не справляюсь с щемящей тоскою,

И на жизнь оглянусь как Орфей:

Это правда – ты следом за мною?

Не споткнись о порог, не дыши

Сукровицею, хлоркой и гноем.

Здесь, на тощей постели лежит

Наша Нина, забывшись в покое.

Ей страшнее всего по ночам:

Смерть по левую руку садится,

А по правую руку – печаль –

Две бессонные горе-сестрицы.

Сколько было отмеряно – не

Умножается на два. Напрасно.

Зависает в больничном окне

Налитая луна словно праздник.

Боль под утро отступит на миг.

Нина, вспомнив любимое что-то,

Обернется всем телом на крик.

Как жена упасенного Лота.

 

* * *

Пока стрела летит,

В цель пущенная ловко,

Она увидит мир, как птица,

С высоты и,

Издавая свист

Железною головкой,

Вконец приобретет

Все птичии черты.

И ветер – ее брат,

И яркий свет небесный,

И острия вершин

Зовут ее своей.

А где-то соловей

Завел о счастье песню,

И всадник на коне

Задумался о ней.

Но вдруг трава поймет,

К сырой земле прижмется,

И вздрогнет верный конь

И сердце ездока,

Рот криком изойдет

И эхом отзовется

Сквозной, певучий лес

И быстрая река.

Как отдалить беду,

Как расцепить мгновенья,

Когда все сцеплено:

Мечта, стрела и страх?

Любовь и смерть вдвоем

Соединяют звенья,

И поровну у них

В натруженных руках.

Но как прекрасна жизнь

На острие покоя!

Цветок раскрыл глаза

И замер в синеве…

Пока стрела летит,

Здесь все, здесь все живое –

И птица, и зверье,

И всадник на коне.

 

 

 

Комментарии

Комментарий #23366 24.02.2020 в 13:25

Потрясающе! Действенная, целительная поэзия, слово от Бога, не вами написанное, но только записанное. Услышало ушко Ваше избранное!! Счастье, что Вы есть

Комментарий #23218 14.02.2020 в 15:56

Любовь, вы просто чудо! Книгу надо издать обязательно! Пока есть такое Чудо - Русь жива! Пишите, не оглядываясь, спрашивайте только себя и будете великим поэтом!

Комментарий #23213 14.02.2020 в 11:54

Поэт - Настоящий.
Вот она - народная поэзия!