Елена СУДАРЕВА. «С ЗВЕЗДАМИ НА ЧЕЛЕ…». Вселенная русских поэтов (Афанасий Фет, Александр Блок, Марина Цветаева, Николай Рубцов)

 

Елена СУДАРЕВА

«С ЗВЕЗДАМИ НА ЧЕЛЕ…»

Вселенная русских поэтов (Афанасий Фет, Александр Блок, Марина Цветаева, Николай Рубцов)

 

ТАЙНЫЕ СНЫ НАЯВУ

Афанасий Фет и Александр Блок

 

Новый смысл освещает земное бытие «в молчаньи ночи тайной» в поэзии Афанасия Фета:

Каждое чувство бывает понятней мне ночью,
                                                                              и каждый

Образ пугливо-немой дальше трепещет во мгле…
                                                                                              (1843)

Не безмятежный сон дарит поэту всесилие ночи, а обострение всех, глубоко сокрытых днём чувств, в ночной тиши вырывающихся на свободу из глубин человеческого самосознания.

Музыкальными перстами Александр Блок подхватывает лирический шлейф Афанасия Фета и в художественный круг замыкает свои поэтические «сумерки» и «вечернюю пору» Фета, делая его строки эпиграфом к своему стихотворению:

Дождешься ль вечерней порой

Опять и желанья, и лодки,

Весла и огня за рекой?
                                                      Фет

Сумерки, сумерки вешние,

Хладные волны у ног,

В сердце – надежды нездешние,

Волны бегут на песок.

…………………………

Тайна ль моя совершается,

Ты ли зовешь вдалеке?

 Лодка ныряет, качается,

Что-то бежит по реке.
                                                (16 августа 1901)

На всеобщее обозрение Блок выводит лирическую ладью Фета как отправную точку собственного плавания по волнам поэзии. Из короткого эпиграфа Фета он вычерпывает всё – до последней ноты: и вечернюю пору, и тайные желания, и водную ускользающую стихию реки, и блики огня, и завораживающее ожидание чего-то.

Фет глубинно близок молодому Блоку своим необоримым стремлением к мирам иным, своим безбоязненным освобождением от земных пут, своим бесстрашным приятием «двойного бытия»:

Царит весны таинственная сила

С звездами на челе. –

Ты нежная! Ты счастье мне сулила

На суетной земле.

А счастье где? Не здесь, в среде убогой,

А вон оно – как дым.

За ним! за ним! воздушною дорогой –

И в вечность улетим!
                                                          («Майская ночь», 1870)

Эти строки принадлежат перу Фета, но как созвучны они лире Блока!

И весенний полёт к звездам! У Фета полёт – всегда движение вверх, в бесконечность.

У Блока – это концентрические круги, в которых он то уносится в воздушную бездну, то вновь приближается к земле; это огненный, страстный полет к мечте, Богине, Прекрасной Даме:

Ты горишь над высокой горою,

Недоступна в Своем терему.

Я примчуся вечерней порою,

В упоеньи мечту обниму.

……………………………

И, когда среди мрака снопами

Искры станут кружиться в дыму, –

Я умчусь с огневыми кругами

И настигну Тебя в терему.

                                                   (18 августа 1901)

Уже в поэтическом мире Фета появляется «кроткая царица ясной ночи», «царица чувств, властительница дум» – предтеча Вечной Женственности в стихотворениях Блока.

Необоримая жажда совершенной любви, возможная только за пределами бренного мира, выбрасывает Фета в вечный космос. Он, страстно поклоняясь в своей лирике земной красоте, никогда не перестаёт стремиться туда, где «светит с небес девы изменчивый лик».

Кажется, лирика Фета – это сотканный из сияющих звёзд ковёр, а ночная небесная звезда – её главная героиня. И пока поэт остаётся на земле, спасительным для него будет уже сам взгляд, обращённый в звёздную вечность («Среди звезд», 22 ноября 1876).

Ожидание встречи с Ней, с Тайной – живёт в мире Фета и Блока.

В поэзии Фета – это и ожидание встречи с идеальной возлюбленной, покинувшей землю:

Ты отстрадала, я еще страдаю,

…………………………………

Скорей, скорей в твое небытие!

                                              (4 ноября 1878)

Это ожидание откровения Вечной Красоты, которую предчувствует душа здесь на земле:

Я жду… Соловьиное эхо

Несется с блестящей реки,

Трава при луне в бриллиантах,

На тмине горят светляки.

Я жду… Темно-синее небо

И в мелких и в крупных звездах,

Я слышу биение сердца

И трепет в руках и в ногах.

 

Я жду… Вот повеяло с юга;

Тепло мне стоять и идти;

Звезда покатилась на запад…

Прости, золотая, прости!

                                                (1842)

Лирический герой Фета смиренно ждёт откровения-встречи. Он не решается даже произнести: кого он ждёт, чего он ждёт, трепеща, с бьющимся сердцем.

Звезды, у которой он просит прощение за свою дерзость? И у неё ли просит?

Или Кого-то иного? Чего-то иного?

Ожиданию двадцатилетнего Фета вторит ожидание двадцатилетнего Блока. Как близки и одновременно далеки в своих
ожиданиях два поэта!

Я жду призыва, ищу ответа,

Немеет небо, земля в молчанье,

За желтой нивой – далеко где-то –

На миг проснулось мое воззванье.

Из отголосков далекой речи,

С ночного неба, с полей дремотных,

Все мнятся тайны грядущей встречи,

Свиданий ясных, но мимолетных.

Я жду – и трепет объемлет новый,

Все ярче небо, молчанье глуше…

                                                            (7 июля 1901)

Трепещет пред Вечной Тайной лирический герой Блока, но он требовательней, настойчивей в своем ожидании ответа-призыва.
Лирик Фет останавливается на пороге Тайны. Блок и дерзостно, и смиренно бросается Ей навстречу.

Александру Блоку было двенадцать лет, когда ушёл из жизни автор «Вечерних огней» Афанасий Фет. И кажется, что свою негасимую лирическую свечу Блок зажёг прямо от огня поэзии Фета.

 

ИМЯ ТВОЕ

Марина Цветаева об Александре Блоке

 

Марина Цветаева начала писать лирический цикл – «Стихи к Блоку» (1916-1921) – ещё при жизни поэта, а закончила – уже после его ухода. 

Ни одного слова Цветаева не сказала Александру Блоку в реальном времени. Ни одной попытки не сделала познакомиться с ним. Будто боялась расплескать в обыденность то, что могла доверить только стихам.

Имя твое – птица в руке,

Имя твое – льдинка на языке.

Одно-единственное движенье губ.

Имя твое – пять букв.

                                      (15 апреля 1916)

Так начинает Марина Цветаева свой монолог-признание «Имя Твое» – первое стихотворение цикла.

Александр Блок пришел к Цветаевой через слово, через звук, через мелодику стиха. «Пять букв» имени – Блокъ – таинственное воплощение для Цветаевой её лирического героя-поэта. Одним движением губ произнося заветное имя, она может ощутить несбыточную близость с ним.

Все природные стихии отзываются на имя Блока в поэзии Цветаевой, вернее, участвуют в нём, рождают его, превращаясь одна в другую.

Птица в руке – на миг укрощённая воздушная стихия. Льдинка на языке – круговорот стихий: растворится на языке, растает от жара плоти и ускользнёт – вновь изо льда превратится в воду. А потом исчезнет, как пойманная птица, мечтающая о полёте. Упорхнёт, как имя Блока, которое наполняет собою всё пространство, заставляет звучать его на разные голоса:

Мячик, пойманный на лету.

Серебряный бубенец во рту.

Мячик летит, как птица, – упругий, круглый. И его тоже надо поймать – в мгновенье прервать полёт.

Но обитатели стихии воздушной вдруг исчезают, уступая место другой стихии – музыкальной. Серебряный бубенец во рту вызывает к жизни мир звука, музыки.

Камень, кинутый в тихий пруд,

Всхлипнет так, как тебя зовут.

Летит в тихий пруд камень. И опять полёт, и опять встреча разных стихий. Одна – камень, окостенелая форма, твёрдость. Другая – вода, текучая бесформенность, гибкость. Окостенелой формы удар о бесформенность – камня о воду – рождает звук. И в нём, как всхлип в тишине, имя поэта звучит.

В легком щелканье ночных копыт

Громкое имя твое гремит.

И назовет его нам в висок

Звонко щелкающий курок.

Загадочные строки. Почти всё опять о звуке, но о каком?! Гром имени, которое несётся из-под лёгких копыт коня, скачущего в ночи, победоносен и славен.

Звонкий щелчок курка в висок мгновенно меняет тональность стиха, делает её отчаянной, беспросветной. А имя поэта, воспетое на все лады, начинает звучать убийственно, смертельно.

Но исчезает темный призрак, уносится в беспамятную ночь под натиском снежной стихии Блока с её спящим принцем, которого не разбудит самый горячий поцелуй:

Имя твое – ах, нельзя! –

Имя твое – поцелуй в глаза,

В нежную стужу недвижных век.

Имя твое – поцелуй в снег.

Ключевой, ледяной, голубой глоток.

С именем твоим – сон глубок. 

Что нежнее поцелуя в глаза? Но недвижны веки и студёны. Словно «снежная маска» сковала их навсегда. А горячие губы встречают холодный снег – так рождается заветное имя на свет. Впустят в себя ключевой глоток – ледяной, голубой, и станет сон так глубок.

Покорно, не противясь, отдаётся Марина Цветаева снежной стихии Александра Блока, погружаясь вслед за ним в глубокий, вечный сон, и уходит в его синюю снежную даль.
 

 

ПУСТЫНЯ НИКОЛАЯ РУБЦОВА

Россия, Русь! Храни себя, Храни!

Николай Рубцов

Давно не было этого чувства – не отпускает поэтическая строка, вновь и вновь звучит в тебе, будто нашла себе ещё один дом и поселилась в нём уже навсегда. И отзывается всё в тебе на один только первый звук её, на первую ноту:

Тихая моя родина!

Ивы, река, соловьи…

Мать моя здесь похоронена

В детские годы мои.

                                               (1964)

Николай Рубцов поэтически осознанно возвращает к жизни забытое русское слово. Воскрешает забытый, но незабвенный мир русского языка.

Говорит он об этом уверенно, ясно и прямо. И всей своей поэзией будет пытаться оправдать эти дерзновенные слова:

Чтоб книгу Тютчева и Фета

Продолжить книгою Рубцова!.. 

                                                        (1965?)

На какое внутреннее преображение должен был решиться этот человек, в самом раннем детстве испытавший жгучую боль и разлад современной жизни!

Заглянув в чёрные бездны бытия, он начинает ткать свою гармонию поэтических звуков. Будто склонившись над пропастью, пытается поймать конец разорванной лирической струны, брошенный ему с другого далёкого берега родной литературы.

А потом, сдирая кожу в кровь, связывает-связывает разорванные струны: подхватывает родной мотив русского стиха. Из отголосков слагает звуки, из звуков – песни. И так творит. На что хватает сил… на что хватает дара:

Взбегу на холм

                          и упаду в траву.

И древностью повеет вдруг из дола!

                                                     («Видения на холме»)

Этот бег вверх, это стремление в высоту, эта мать-сыра земля, её сочные травы напитают, нашепчут Николаю Рубцову те звуки, которыми прольётся в стихах его душа.

Горнее и дольнее – высота поднебесий и глубь бездонная земных времён – всё неразделимо в его поэзии. Именно с холма, с высоты услышит лирический герой подземный ход былых времён.

Но чтобы услышать этот глубинный зов прошлого, поэт безбоязненно должен встретить своё одиночество в бескрайней вселенной, выйти навстречу её пространствам:

Я буду скакать

                           по холмам задремавшей отчизны,

Неведомый сын

                            удивительных вольных племен!

                                                                                    (1963)

Скакать, падать, недвижно сидеть в тишине... И смотреть, запоминать, слушать бескрайние пространства родины…

Как в пустыню-пустынь уходит поэт в просторы России. Сам выбирает своё особое послушание – в надежде исцелиться – связать разорванные нити памяти.

И проносится его «таинственный всадник – неведомый отрок» над дивно спящей родною землёю, свободной от гнёта суетного дня. И сам он в этих пространствах превращается в её вольного сына.

Но нелегко даётся лирическому герою пребывание в этой пустыне. Две стихии, два пространства противоборствуют в его душе и мире: свет и покой сталкиваются с мраком и страхом. И острее всего, явственнее всего это происходит зимней ночью.

В стихотворении «Зимняя песня» (1965) поэт не верит в силу обступившей его со всех сторон тьмы и своей песней готов разогнать её чары:

Кто мне сказал, что во мгле заметеленной

Глохнет покинутый луг?

Кто мне сказал, что надежды потеряны?

Кто это выдумал, друг?

 

В этой деревне огни не погашены. 

Ты мне тоску не пророчь! 

Светлыми звездами нежно украшена

Тихая зимняя ночь…

 

И верится, и сердце знает, что мрак рассеется, исчезая, пред тихой нежностью небесных зимних глаз.

Но вскоре Рубцов напишет другое «зимнее» стихотворение – «Зимовье на хуторе» (1966), в котором свет и тьма схлестнутся уже в смертельной схватке.

В такую ночь человек будто зрит границу, отделяющую его от небытия, словно грани миров истончаются до последнего предела:

Короткий день.

                      А вечер долгий.

И непременно перед сном

Весь ужас ночи за окном

Встает. Кладбищенские елки

Скрипят. Окно покрыто льдом.

………………………………….

Зачем же, как сторожевые,

На эти грозные леса

В упор глядят глаза живые,

Мои полночные глаза?

 

Со взглядом каких пространств встречаются живые полночные глаза человека? Что на них смотрит из чёрной мглы? И есть ли спасение от чужого, мёртвого, выпивающего живые силы взгляда?

Для поэта это – бесстрашное принятие своего одиночества, поэтическое слово, неотделимое от музыки, согревающий огонь с его теплом и светом:

Зачем? Не знаю. Сердце стынет

В такую ночь. Но всё равно

Мне хорошо в моей пустыне,

Не страшно мне, когда темно.

Я не один во всей вселенной.

Со мною книги и гармонь,

И друг поэзии нетленной –

В печи березовый огонь…

 

Не боится огня истинная поэзия, она же даёт силы одолеть страх подступающего мрака и безлюдных пространств, бросает спасительную нить человеку в мире Николая Рубцова.