Нина ЯГОДИНЦЕВА. ПО ИМЕНАМ ПЕЧАЛИ НАЗЫВАТЬ… Стихи

 

Нина ЯГОДИНЦЕВА

ПО ИМЕНАМ ПЕЧАЛИ НАЗЫВАТЬ…

 

* * *

И вот уже когда молчанье прервано

И сердцу больше нечего скрывать,

Покажется, что ты приходишь первая

По именам печали называть…

 

Пересыхают губы, обезвожены,

Стремительным огнём обожжены…

За что тебе такое счастье, боже мой,

За что такая пагуба вины?

 

Тянулись дни, тяжёлой цепью скованы,

Но с грохотом легла на камни сталь –

По имени, по звуку родниковому

Печаль приходит к ласковым устам.

 

О, эти имена бытуют издавна,

Накапливая силу как вино…

И что ни будет названо – всё истина,

А что не будет – будет всё равно.

 

* * *

Ветер распрямившейся пружиной

В грудь толкнёт – и вдруг очнёшься: ах,

Сколько детской радости стрижиной

В дерзких поднебесных чертежах,

 

В синих ослепительных эскизах,

В солнечной кайме по облакам…

Каждый летний день бросает вызов

Каменно слежавшимся векам.

 

Из заботы утренней дежурной,

Из дневной привычной суеты

День восходит башенкой ажурной

До невероятной высоты,

 

Где живут уже другие ветры,

Царствуют иные облака,

Где летишь, пока хватает веры,

Любишь и блаженствуешь пока…

 

* * *

Время бесснежья, сумерки бездорожья…

Только и светит сердцу, что искра Божья –

Звёздочка, фонарик, сырая спичка,

К белому свету спасительная привычка.

 

Ладно бы безвременье – часовая

Мчится по кругу, за веком не успевая,

Числа сбивая и вырывая с корнем

То, о чём мы уже никогда не вспомним.

 

К сумеркам взгляд привыкает, но слишком близко

Вспыхивает и гаснет сырая искра,

Только на миг ослепляя и обжигая –

И навсегда убеждая: она живая!

 

Время бесснежья кончается снегопадом,

Большим снегопадом – не видно того, кто рядом…

Руку отпустишь – и всё, уже нет ответа.

Но свет никогда не теряется в море света.

 

* * *

Узкие реки ещё широки,

Влагой тяжёлой наполнены долы…

Это весна замедляет шаги

И выпускает на волю глаголы.

 

Ропот листвы, лепетание трав

Грелись за пазухой, крылышки смяв,

Молча теснились и пели беззвучно,

От ожиданья свободы устав.

 

Вот и протянута в небо рука –

Вот и свобода, горька и легка,

И над затопленною переправой

Солнце на север несут облака.

 

Жаром спалив молодые уста,

Полой воды отхлебнёт высота,

Острые струи свернут в тальники,

Ропот и лепет неся в тайники –

Всё это будет потом, а покуда

Узкие реки ещё широки.

 

* * *

Шёл циклон. Гудели самолёты.

Бился на ветру сырой картон.

Ночь свою неслышную работу

Молча отложила на потом.

 

Отложила молча, не гадая,

Будет ли когда ещё нужна…

И во сне лежала молодая

Северная гулкая страна.

 

В сердцевине марта, в седловине,

Над ложбинкой горного хребта

По незримой лунной половине

Пролегла туманная черта.

 

Под чертой темнели лес и поле,

За чертой светился грозный гул,

И делили мир на до и после

Те, кто спал, и те, кто не уснул…

 

* * *

И только свечка восковая,

Истаивая, восставая,

Переливаясь через мрак,

Не успокоится никак.

 

От розового к золотому

Неся горячую истому,

Свою обугленную тьму

Не отдавая никому…

 

А за стеною, где-то рядом,

Ночь наклоняется над садом

И ароматную листву

Подносит к смуглому лицу,

 

И ловит узкими зрачками

Едва мерцающее пламя…

И отстраняет мотылька

Полупрозрачная рука.

 

* * *

И я говорила: слушай, какого чёрта?

И ты отвечал наугад невнятное что-то.

И я говорила гневно: да как ты смеешь!

И вместе с платком из кармана летела мелочь.

 

И я умолкала – а ты начинал сначала,

А я всё равно не плакала и молчала.

Смотрела в глаза и думала: что ж такое!

И телефон вибрировал под рукою.

 

Такси у подъезда, и сердце вот-вот сорвётся,

Но даже если уеду – куда я денусь?

И в этот миг над нами стояло солнце,

Смотрело на нас и смеялось, словно младенец.

 

Смотрело на нас и смеялось, глаза прищуря,

Как будто наша ссора его слепила…

Свети, моё золотое, свети, прошу я,

Свети, моё единственное светило!

 

* * *

Долгожданный праздник вечерней лени:

Море обнимает мои колени,
Говорит ли шёпотом ни о чём –

Поднимает ночь за моим плечом.

В этом чёрном парусе – свет навылет:
Что ни загадай, ничего не выйдет,
Выйдет только ветер на волю – петь,
Волны заплетая в тугую плеть.

Но пока ещё хоть одно мгновенье –

Море обнимает мои колени,
В тёплой ласке, в плеске у самых губ –

Неужели так и взаправду лгут?

Поднимая чёрный дырявый парус,
Море, верно, думает: что, попалась?

А попались оба, в один капкан –

Что к его волнам, что к моим рукам…

 

Ветер забавляется тканью рваной,

Свет летит стрелою из каждой раны,

Медленно тускнея у кромки вод,

Словно обещая, что заживёт…

 

* * *

До августа, до Ильина

В душе такая тишина…

 

Все грозы – мимо да окольно,

А если и к лицу лицом –

Проходят, словно колокольный

Глубокий гулкий сон.

 

И никакой громовый выстрел,

Ни всполох яростный над ним –

Но август! Самой малой искрой,

Небрежным выдохом одним,

 

Штрихом случайного касанья

Как тонкой спичкой по стеклу –

И жизнь горит, не угасая,

И смотрит пристально во мглу.

 

И в куще тающего зноя,

В толпе желтеющих дерев

Становится, уже сгорев,

Неопалимой купиною.

 

* * *

Рана ране – рознь. Сквозь грохот боли

Ничего не слышно. Но за ней

Небо голубое-голубое,

Золотое – алого синей.

 

Взгляд пережидает эти всплески

Осторожно – веки не обжечь!

Из-за белоснежной занавески

Льётся как вода чужая речь,

 

Медленной прохладой в пламя плоти

Возвращая из небытия

Обрезать кровавые лохмотья,

Стягивать неровные края.

 

* * *

Прислонясь горячим лбом к заоконной стылой рани,

Вспомни зимний Лиссабон с невозможными ветрами:

Света яростный набег, храмов смуглые лампады,

Эту улочку наверх, замощённую горбато.

 

Слишком близко подойти, слишком пристально вглядеться…

Осторожнее! В груди снова вспыхивает сердце –

Я ему не госпожа, в крайнем случае служанка,

И ему за свой пожар никого уже не жалко!

 

По трамвайному пути мимо лавочек и спален,

Мимо здравствуй и прости, мимо честен и бесславен,

Мимо чуждый и родной, мимо кратко и навечно…

Что с тобою и со мной? Ничего. Любовь, наверно.

 

А верней – цветущий сад, где не сразу я узнала

Этот странный аромат апельсина и сандала,

Безусловный тайный знак, за который душу вынет

Атлантический сквозняк, пробивающий навылет.

 

В нашей северной стране, слава Богу, по-иному:

Засыпает щедрый снег по весне дорогу к дому,

Минус тридцать, рад – не рад, кровь мерцает зло и ало, –

И всё тот же аромат апельсина и сандала.

 

* * *

Начать бы эту зиму заново –

Зачем так ластится ко мне

Платочек шёлка чужеземного,

Цветы не наши по кайме…

 

Зачем душа себя нарушила

В угоду страсти и тоске,

Звеня как ледяное кружево

На индевелом волоске?

 

Блуждает свет за занавесками,

Легко искрит в наплывах льда –

Как пышно расцвели Крещенские

Спасительные холода!

 

И перед будущими грозами

Сырой и душной летней тьмы

Стоят нетронутыми розами

Большие белые дымы…

 

* * *

В грязных берцах, широких чёрных штанах,

Куртках с жёлтыми буквами на спине,

Пересыпая словечки от бэ до нах,

Они идут по своей войне:

Бинтуют раны, курят в кулак, стреляют из-за угла –

Такие дела.

 

Вокруг супермаркет, ткани, туфли и сумочки от кутюр,

Или, скажем, пешеходная улица, выходной,

Полно детей, старушек и всяких беспечных дур

На каблуках и в шляпках… И тут они со своей войной.

И в тёплый воздух врывается ледяной.

 

Как наложение в фотошопе, или технический сбой портала,

Или музыка, упавшая на три октавы

В прах и скрежет, в тиски смотровых щелей,

В алый кирпич и доски свежих развалин.

 

Мы слишком привыкли к миру. Жалей или не жалей –

Он нереален.

 

Так занавеску срывает взрывной волной –

И на грязные берцы, тлея, падают клочья.

Вот реальность. Она никогда не была иной,

И кто-то сейчас видит её воочью.

 

Мы не наивны. Мы честно предпочитаем ложь.

И нам пока ничего не мешает, ну разве кроме

Этих, в чёрном, идущих сквозь праздник жизни как нож

Сквозь тёплый хлеб, оставляя крошки и капли крови.

 

* * *

Времена исчислены, сроки названы.

Пустота горит, прорываясь язвами,

И её оплавленные края

Дышат гарью небытия.

 

Ад монтируют из пластика –

Это классика.

 

Он и нужен-то только на день, на час,

Лишь бы бездну выдохнул – и погас.

Остальное – в нас.

 

* * *

Заплети в этот шелест, слабеющий, тающий,
Невесомое слово своё – и тогда
Через время нагрянет мороз со товарищи
Из железного звона ковать города.

Как ударит в сердцах о полу рукавицею,
Как плеснёт синевы из-под грозных бровей –

Так и порскнет душа желтогрудой синицею
В невесомые сети заснеженных дней...   

Поплывёт перезвон над морозными кузнями,
Заискрится холодным пожаром простор,
Где живём без имён, умираем неузнаны –
Но поэтому ты и цела до сих пор.

Что под снег увела, что под зиму посеяла –
Всё взойдет по весне и потянется в рост
От студёного юга до жаркого севера,
От незрячих корней до сияющих звёзд.

А покуда стоит над твоими пустынями
Безъязыкою звонницей серая стынь,
Не простишь, я же знаю, – но всё же прости меня,
Ибо кто нас простит, если мы не простим?

 

* * *

Бог весть, спасает или губит…

При свете дня неразличим,

Вот-вот из яви сон проступит,

Как Атлантида из пучин.

 

Вот-вот коснётся края зренья

Зелёный луч из глубины –

И разорвёт тугие звенья

Печали, страсти и вины.

 

И, в зыбком воздухе прозрачны,

Иные вспыхнут чертежи,

Где прямо в небе обозначены

Пролёты, двери, этажи,

 

Где окна в облака распахнуты,

И пахнет спелою зимой,

Где сердце успевает ахнуть:

Как жизнь прекрасна, Боже мой…

 

* * *

Как странно я жила! Как медленно дышала

Небесною водой немыслимых глубин!

И тайный страх точил серебряное жало –

Но мир меня хранил, и ты меня любил.

 

Империя в дыму как белый храм на круче.

И тридцать лет прошло – а всё ещё в дыму.

И ты в чужом краю. Но так, наверно, лучше –

Мой странный дар теперь не нужен никому.

 

Мучительным глотком таинственной свободы

Насытилась душа, и обожглась, и к ней

Слетаются слова неведомой породы,

Светясь как снегири на тонких ветках дней.

 

Империя в дыму. Взгляд опуская долу,

Не высмотреть зари, не выдохнуть – беда!

Горе глаза, горе – где звёзды и глаголы,

Где ускоряет ток небесная вода.