Юрий СТЕКЛОВ. ДЕНЬГИ МАТЕРИ. Рассказ

 

Юрий СТЕКЛОВ

ДЕНЬГИ МАТЕРИ

Рассказ

 

 1

 Николай Петрович, долго коловший дрова, почувствовал сосущую боль за грудиной и, решив отдохнуть, прилёг прямо на постель в сарае. "Нельзя мне всё-таки так сильно напрягаться", – подумал он.

 В первый же день приезда сына мать хотела уступить ему широкую кровать в избе, а сама, семидесятисемилетняя старуха, намеревалась спать на полу.

 Не согласился Николай Петрович. В самом деле, не будет же он хладнокровно наблюдать, как мучается старая мать без кровати. В летнюю пору мужчине в расцвете сил хорошо спать и в огороде, на свежем воздухе.

 Он решил не теснить в маленьком доме мать с братом, поэтому в сарае, покрытом железом, приготовил для себя постель на старой деревянной кровати.

 А сейчас, лёжа на животе, продолжил чтение романа в толстом журнале, особенно интересные места подчёркивал карандашом: пригодятся на уроках литературы в школе.

 Из-за неудобного положения тела Николай Петрович почувствовал усталость в спине. Только что он поднялся и сел на кровати, как вдруг услышал какой-то подозрительный шорох возле сарая. А это оказалась мать.

 В руке у неё большой пакет из целлофана, местами в дырках, наверняка где-нибудь пролежал долгое время.

 Уже больше месяца живёт сын в родном доме, но ни разу ещё она не заглядывала сюда в сарай. Бывало, только проходя мимо по узкой тропинке, мать перебрасывалась с ним парой слов. Видать, не хочет мешать ему, то что-то пишущему, то что-то читающему.

 Вот она остановилась: что-то её волнует.

 Сын поднял голову.

 – Хочу попросить, чтобы ты сосчитал мне деньги, пока не уехал,– проговорила она и, войдя в сарай, робко села на порог.– Расходовала в последнее время... Вот и не знаю, сынок, сколько у меня осталось.

 – Больше восьми тысяч было у тебя,– сказал сын, вспомнив, как лет десять тому назад по просьбе матери ему уже приходилось заниматься таким делом.

 – Да?.. Неужели восемь тысяч?– удивлённо спросила мать.– Сейчас, наверное, осталось намного меньше. Когда приезжала в Москву, Гале оставила двести пятьдесят рублей, а для тебя двести. Передала она тебе?

 – Сколько говоришь? Двести?..– задержался с ответом сын, как будто пытаясь вспомнить.– Да, да, получил. Большое спасибо. Как раз я тогда находился в Москве, попутно, помню, заехал к Гале.

 – Постоянно работаете, нет у вас времени, чтоб приехать в родную деревню. Чуть не умерла тогда: открылось сильное кровотечение. Страшно перепугалась. Обессилела. Только в больнице еле-еле остановили кровь. Подумала, что смерть может подкараулить меня в любое время, поэтому плюнула на всё и собралась в Москву посмотреть на вас, пока ещё жива, но до тебя, сынок, не сумела доехать.

 Не забыл про этот день Николай Петрович, хорошо помнит. Галя, его младшая сестра, накормила его сначала горячим обедом, а потом для родного брата у неё нашлось и крепкое. Нечего и говорить, погостил тогда у неё хорошо. И материнские деньги получил, пятьдесят рублей. Не захотел было их взять, но подумал, что мать может обидеться. Да и сестра настаивала. Пришлось взять...

 Пелагея принялась за узелок.

 – И на дрова истратила много денег,– продолжала она незаконченную мысль.– Раньше, помню, платили только десять рублей за распиловку десяти кубометров, а теперь берут даже двадцать. А привезти из лесу?.. Колхоз не выделяет ни тракторов, ни машин, приходится обращаться к посторонним. Слава богу, из района приезжают большие колёсные трактора, вывозят навоз. Обещай только денег и выпивку этим трактористам, всё привезут, даже чёрта рогатого. За каждый рейс дерут двадцать пять рублей и две четверти самогонки. Раньше сколько-нибудь-то зарабатывала в колхозе, а теперь сижу на одной только пенсии в сорок рублей. А всё приходится делать самой.

 Мать глубоко вздохнула и начала вытаскивать из пакета связку за связкой.

 Николай Петрович встал с кровати и прикрыл широко открытую дверь, закрепив её на определённом расстоянии при помощи верёвки, которую он накинул на гвоздь. Теперь невозможно их заметить с улицы. Тёплыми ночами он спит здесь точно так же, приоткрыв дверь сарая на пол-аршина.

 А всё-таки боязно средь бела дня пересчитывать столько денег. Николай Петрович, взволнованный, открыл дверь и посмотрел налево, в сторону избы, а затем направо, откуда по тропинке через огород иногда поднимались знакомые люди. Никого не было.

 Мать тоже беспокоится, вот она трясущимися руками молча начала развязывать узлы на толстых нитках. Один за другим падают на землю большие, пожелтевшие куски газетной бумаги. Наконец показалась толстая пачка денег, крест-накрест перевязанная голубой ниткой. Костлявые руки матери начали дрожать сильнее: никак не удаётся ей развязать маленький узелок.

 – На-ка, развяжи сам, вблизи ничего не вижу,– с этими словами она протянула сыну пачку денег.

 Двойной узел поддался быстро. Только из-за дальнозоркости не удавалось матери обнаружить конец нитки на петле.

 Края многих пятирублёвых бумажек загнуты, поэтому считать их очень неудобно. Почти каждую бумажку приходится снимать осторожно. Рука человека давно не касалась их: от долгого хранения бумажки слиплись. Между пятирублёвками часто попадаются рублёвки, трёшки. Не про себя, а вслух считает сын, с целью, чтобы слышала мать. Считает вполголоса. За сараем, в соседнем огороде, могут быть люди: вчера там косили сено, а сегодня обязательно придут ворошить.

 Счёт перевалил уже за сто. Удастся ли всё это держать в голове? Едва ли. Может быть, послать мать в избу за карандашом и бумагой? Были в сарае и ручка, и бумага, но вчера вечером, когда стало темно, Николай Петрович взял их с собой в дом, чтобы написать письмо при электрическом свете.

 Нашёлся какой-то огрызок карандаша, нужна чистая бумага. Мать посылать нельзя, надо самому сбегать.

 – Перепутаю всё, здесь немало денег. Я сбегаю за бумагой, а ты посиди,– сказал он и быстро побежал домой.

 В сенях на полке лежат студенческие тетради ещё тех времён, когда он учился в университете. Посмотрел одну, другую – нет чистых страниц. Наконец нашлись. Оторвав последние чистые листы, зашёл в избу за ручкой.

 Во дворе взгляд его остановился на воротах. Он заметил, что дверь на улицу заперта на засов. Осторожная у него мать.

 Когда он вернулся в сарай, то увидел, что мать успела развязать все свёртки, осталось только снять нитки с тугих пачек.

 Справившись с пятирублёвками, Николай Петрович взялся за другую пачку. В этот раз ему попались двадцатипятирублёвые бумажки.

 Вот уже на постели выросли столбики: в одном – пятирублёвые, в другом – четвертные, в следующем – трёшки...

 Дело продвигалось медленно. Надо и записывать. Мать, будто угадав мысли сына, посоветовала ему облегчить работу:

 – В сенях висят счёты, может быть, на них посчитаешь?

 – Верно. Как же я не додумался? Я сейчас,– сказал сын и снова побежал домой.

 Ещё отец пользовался этими счётами. А вот и они. Висят в углу на гвозде. Почерневшие от времени, покрытые серой пылью. А костяшки все целы.

 Осторожность не помешает и ему. Николай Петрович обернул большие счёты старым фартуком, попавшим под руку. Подальше от любопытных глаз! К сараю надо пройти по узкой тропинке, а с неё видно всё: и телят на околице, и людей, проходящих по улице. А прохожие могут заметить и его самого. В поле далеко видно, в лесу хорошо слышно, а в деревне, особенно в маленькой, и слышно, и видно прекрасно. Всякий может подумать: "Куда же он тащит счёты? Зачем они ему?"

 Погода прекрасная: тепло, солнце светит ярко. Сын, сидящий на постели, почувствовал, однако, как свежий ветерок добирается снизу до его ног. Заметил он его намного раньше, но не придал этому особого значения, а сейчас, когда на пороге боком сидела мать, подумал, что она устала и, самое главное, может простудиться.

 – Мама, иди сюда, садись рядом, иначе внизу продует тебе спину.

 – Нет, нет. Считай дальше. Не беспокойся за меня. Я одета тепло и не ощущаю пока холода.

 Правильно говорит мать. Чем находиться у него за спиной, лучше, конечно, сидеть на пороге: и передавать приготовленные толстые пачки удобнее, и наблюдать неплохо. Надеется, наверное, на него мать и верит ему, но самое лучшее – это видеть своими глазами. Так подумал сын, и ему стало стыдно за себя, а на душе нехорошо.

 Прошло полчаса, не меньше. На постели уже выросли семь высоких столбиков: в одном – сотни, в другом – пятидесятирублёвые, в следующем – четвертные, а рядом – десятки, пятёрки, тут же –

трёшки и в последнем – рублёвки.

 Долго сидел сын, уставившись на счёты, как будто не веря своим глазам. Одиннадцать тысяч сто шестьдесят пять рублей!

 – Что? Не перепутал, не сбился? – спросила мать.

 – Да нет,– отвечал Николай Петрович, стараясь не выдать своего волнения,– не сбился. Ты переживала, что в последнее время израсходовала немало денег. У тебя здесь не меньше, а, наоборот, больше. Насчитал одиннадцать тысяч сто шестьдесят пять рублей.

 Сам того не замечая, сын произнёс эти слова шёпотом. Напугало его столько денег, разложенных на кровати, однако он постарался успокоить себя. Как бы мать не подумала о младшем сыне плохо.

 Не первый раз видит Николай Петрович такую сумму, держал он в своих руках и пятнадцать тысяч. Ему приходилось получать их для сотрудников школы в госбанке, когда он ещё работал директором школы.

 Да, большие деньги и радуют, и пугают человека. Николай Петрович имел когда-то сберкнижку. До сих пор помнит: вклад вырос у него, холостого человека, до одной тысячи пятисот девяноста пяти рублей, а потом пошёл на убыль. Что касается сегодняшнего дня, то у него теперь нет ни денег, ни книжки.

 Одиннадцать тысяч рублей! Как же не боится мать держать при себе столько денег? Может, и боится, кто её знает. «Семь раз отмерь, один раз отрежь»,– говорят в народе. Помня об этом, сын решил ещё раз пересчитать деньги. И мать была не против. Вот уже действительно, деньги счёт любят. В этот раз Николай Петрович быстро справился с рассортированными бумажками. Всё верно: опять на счётах одиннадцать тысяч сто шестьдесят пять рублей.

 – Держи, спрячь в надёжное место, – сказал сын матери, протягивая ей пачки денег.

 – Подожди, сынок, отложи круглую сумму, а остатки возьму с собой.

 – Возьми тогда сто шестьдесят пять рублей, а одиннадцать тысяч спрячешь подальше.

 – Сто шестьдесят пять, говоришь… А если и сто прибавлю к тем тысячам, сколько у меня останется на руках?

 Не может быть, чтобы мать, хотя и неграмотная, не смогла высчитать остаток. Не знаешь, что и подумать. Наверно, сама себя проверяет.

 Пелагея, аккуратно собрав и уложив деньги в новый пакет, вышла из сарая и вместе с сыном вскоре вошла в дом.

 Долго они вели беседу. Мать, оказывается, хранила деньги в хлеву, запрятав их глубоко в сено. И действительно жила в страхе: то пожары мерещились ей, то казалось, что в её отсутствие в хлев забрались воры.

 В первый же день приезда в деревню он услышал от матери рассказ об ограблении родного гнезда. В то время мать работала на колхозном поле, а другой её сын, старший брат Николая Петровича, неженатый, хотя ему уже стукнуло сорок два года, трудился в машинно-тракторном парке. Вечером они возвращаются с работы и видят: оконные рамы вырваны, в сенях в открытом сундуке всё переворошено, полные мешки с мукой во многих местах продырявлены насквозь. А в избе, можно подумать, вихрь прошёлся. Искали деньги эти подлецы, но не нашли. С пустыми руками, однако, им не хотелось уйти, вот и прихватили они с собой велосипед, который стоял на виду у всех возле коровника.

 Говорила мать и о новом доме, который необходимо построить: старый давно уже пережил своего хозяина. Но нет у неё никакой надежды. Откуда быть этой надежде? Она уже стара, скоро наступит время уйти на вечный покой. А сын Миша, единственный, кто остался с ней в родном доме, – горький пьяница. Осилит дорогу идущий, но не пьющий. Не думает старший о новой избе и денег не даёт матери ни одной копейки, а хранит их где-то дома, в укромном местечке. А они, деньги, по мнению матери, у него есть.

 Однажды старая женщина нашла жестяную банку, когда ходила за хлебом в соседнюю деревню, в магазин. Красивая и чистая, довольно объёмистая, с широкой крышкой, которая легко ввинчивалась и вывинчивалась. Мать хотела использовать эту банку вместо кубышки, но через несколько дней она пропала, как будто в землю провалилась. Миша притворился, словно ничего не знал. Некому и брать, кроме него. Так думает мать и предполагает, что в этой банке сын прячет свои деньги.

 Лет десять прошло уже с тех пор, когда мать впервые попросила Николая Петровича сосчитать деньги. Тогда она, ходившая ещё на работу в колхозе и чувствовавшая себя вполне здоровой, не согласилась хранить их в сберкассе, а сейчас сама заговорила об этом, захотела посоветоваться с сыном, но сомневается: пугает её и неумение расписываться, и большое расстояние до райцентра, где расположена сберегательная касса.

 А сын говорит о преимуществах хранения денег в сберкассе. Да, наверное, так будет лучше. Мать уже чувствует себя плохо, иногда жалуется на боли в сердце. В последний раз, когда ездила к старшей дочери в город, она чуть не умерла, еле-еле добралась до квартиры, но ей повезло: у соседа Юлии, тоже страдающего сердцем, нашёлся кардиамин, который он разрешил старухе даже взять с собой в деревню. Николай Петрович и сам с позволения матери попробовал это лекарство. Всего-навсего тридцать семь лет ему, но в последние годы сердце расшалилось, не даёт покоя.

 И так и сяк размышляла Пелагея, но в конце концов, несмотря на душевное беспокойство, решила, пока сын не уехал в Москву, завтра же рано утром выехать в райцентр и положить там деньги на книжку. Одной не справиться с такой задачей. Старший сын, закончивший лишь четыре класса, и считает, и пишет еле-еле. А своим дочерям, Юле и Гале, мать не очень-то доверяет.

 Вообще-то, Николай Петрович не против. Эта работа намного легче, чем заготовка дров в лесу, где он вместе с матерью недели две тому назад обливался потом, таская валежник.

 Миша действительно обленился: как ни звали, не согласился, не пошёл тогда в лес. Пришлось им отправиться вчетвером: соседка-старуха со своим сыном и Николай Петрович с матерью. Измучились они в лесу с этим валежником. Николай Петрович таскал на себе длинные и тяжёлые сучья, распиливал их, складывал в определённое место, а некоторые толстые стволы, двухметровки, пришлось расколоть пополам. Николай Петрович давно перестал было ощущать сердечные боли, но после того как поработал в лесу, боль вернулась снова.

 Наступил вечер. Скоро должен вернуться с работы Миша. Пелагея начала готовить ужин на летней кухне, оборудованной в просторном предбаннике. Она решила положить в щи мяса, привезённого сыном из Москвы. Николай Петрович тоже помогал матери: провернул четыре куска говядины через мясорубку, принёс два ведра воды, начистил картошки. А остальное доделает и мать.

 Вечером стало холоднее, поэтому Николай Петрович надел тёплую рубашку, лёг в сарае на свою кровать и снова взялся за начатый роман; с одного раза не поймёшь его, потом, в свободное время, надо будет прочитать эту вещь ещё раз.

 Послышалось, как захлопнули дверь на улицу. Это Миша вернулся с работы. Не хочется Николаю Петровичу разговаривать со старшим братом. Постоянно лезет он на рожон. Пьянь беспробудная! Скотина, а не человек! Испортил матери здоровье, скоро, наверное, и в гроб загонит. Сколько раз приходилось ей в трескучий мороз убегать из дому от пьяного сына! "Убью!" – кричал Миша, гоняясь за ней. В деревне, вероятно, не осталось дома, где бы не ночевала старая мать. Недавно, вспоминая выходки Миши и перечисляя, у кого ей приходилось искать ночлег, Пелагея даже сбилась со счёта и не смогла назвать всех. Дай бог здоровья людям, помогшим в трудные дни старой женщине. Живи она в городе, никто бы ей не помог, никто бы не пожалел, никто даже в зимнюю ночь не пустил бы к себе переночевать, и пришлось бы ей умереть, как бездомной собаке, прямо на улице.

 Миша не раз бил оконные стёкла, размахивал огромным ножом, которым обычно резали свиней. Недавно Пелагея показала младшему сыну корыто для стирки белья с узкой щелью на дне. Это он, старший брат, в пьяном угаре, пугая старую мать ножом, пробил такую дыру.

 Вот так и живёт мать в этом страшном доме. Ничего не поделаешь. Правда, дочери приглашают к себе, но жить ей в городе, безусловно, трудно. Душа не лежит к чужим местам, да и бросить хозяйство она ни за что не решится. А младший сын до сих пор не имеет своей квартиры.

 Хочет Николай Петрович сосредоточиться на чтении, но не получается: в голову лезут всякие мысли. Скоро уже и стемнеет.

 После ужина Миша вышел на улицу. Пелагея начала мыть посуду, а младший сын зашёл в избу, чтобы послушать по радио новости.

 В последнее время часто говорят о борьбе с нетрудовыми доходами, начатой уже во всей стране. Мать в этом разбирается плохо, однако её радует другое: пьяницы очутились без водки. В колхозе укрепилась трудовая дисциплина. "Низкий поклон Горбачёву и долгих лет жизни ему",– радуется старая женщина.

 Вот и она. Сын отодвинулся от слабо говорящего репродуктора: мать что-то хочет ему сказать.

 – Я вот о чём думаю,– начала она.– Положить мы с тобой положим деньги на сберкнижку... А если они мне понадобятся? Как же я одна возьму их? Меня, неграмотную старуху, по-всякому можно обмануть. Ты приедешь ещё раз или нет, даже не знаю.

 – Не переживай ты преждевременно. Можно, наверно, снимать то, что имеется на книжке. Говоришь, что через год молока будет вдоволь. Вот и приеду всей семьёй. Лучшего места для отдыха всё равно нигде не сыскать. А если тебе срочно потребуются деньги, можешь позвать на помощь Мишу или Юлю. Они помогут. И Галя часто приезжает.

 – Ты вот так говоришь, а мне даже не хочется им сообщить, сколько у меня в наличии. И о будущем вкладе не знали б они… Иначе начнут судачить: у матери, мол, денег много, а родным детям ни копейки. И умереть спокойно не дадут.

 Переживает мать, а ехать в райцентр необходимо. Сын вон тоже так думает, тем более обещает приехать в следующем году. Говорят, при хранении денег в сберкассе сумма нарастает в пользу вкладчика.

 Завтра Николаю Петровичу ехать в Москву. Поезд отходит лишь вечером в пять часов, до этого при желании можно съездить в райцентр несколько раз.

 А если мать умрёт, то кому же достанутся деньги? Наверняка она уже знает ответ на этот вопрос, но Николай Петрович всё-таки решил напомнить.

 Оказалось, что мать оставляет завещание Мише, но не желает, чтобы об этом знал старший сын.

 Николай Петрович не против. Своими деньгами пусть сама и распоряжается. Таково материнское желание.

 Стемнело. Миша вернулся с улицы. Зевота напоминает о сне. Пора спать. Николай Петрович направился в сарай. Перед тем как ложиться, поверх рубашки надел свитер, голову завязал тёплым платком, а ноги очутились в толстых шерстяных носках. Под одеялом теперь тепло, а дышится легко, всей грудью: ночной воздух холоден и чист, пахнет свежим сеном... 

 

 2

 Солнце уже поднялось из-за горизонта, когда Николай Петрович вышел из сарая. За околицей пасётся стадо. Миша ушёл на работу: нигде его не видно. С улицы слышится голос матери. Выгнав скотину к стаду, она теперь о чём-то разговаривает с соседкой.

 Николай Петрович умылся и начал собираться в дорогу. Быстро уложил свои вещи в большой дипломат. В первую очередь решил взять лекарства: вдруг сердце прихватит в пути. В дипломат поместились также две пары носков – подарок матери, несколько новых книг, два ножа, один из них изготовлен из пилы по металлу, а другой, для чистки картошки, из старой косы. Очень хорошие вещи, не то что заводские. Купишь такие в магазине, смотришь – они уже затупились, и точить их невозможно. Спасибо Мише, ведь это он смастерил по просьбе младшего брата. И шпингалеты нашёл он для него. Везде чуть ли не целый год искал их Николай Петрович, но не смог приобрести. Не для себя, а для школьного кабинета.

 Всё. Больше нечего класть. Постой! Чуть не забыл. Надо же взять сушёные грибы, липовый цвет и черёмуху. Ведь не зря же он ползал на коленях, собирая полевые опята, лазил на старую липу во время цветения, терпеливо часами срывал ягодки черёмухи.

 После завтрака мать с сыном заперли дом на замок и вышли на дорогу. Сегодня, несмотря на солнечную погоду, холодно. В небесах кое-где просматриваются небольшие облака.

 Пелагея взяла с собой сумку, в которой лежали лишь деньги и паспорт, наверное, поэтому захотела нести лёгкий мешок сына. Николай Петрович согласился.

 До шоссе пришлось идти почти два часа. Пелагея устала, особенно тогда, когда они преодолели овраг и начали подниматься в гору. Когда самый трудный участок пути остался позади, решили отдохнуть на пригорке. Хорошо сидеть на пожухлой траве! Солнышко застенчиво смотрит из-за белёсых облаков. Лёгкий прохладный ветерок с запахом лугового разнотравья ласкает, обнимает уставшее тело.

 Рядом пасётся деревенское стадо. Слышится нарастающий шум: это коровы и овцы медленно двигаются, усердно щипая траву. Вот к рослой овце подбежали другие, несколько поменьше. С обеих сторон набросились они на свою мать. Сосут причмокивая, задрав и крутя от удовольствия короткие хвосты. От сильных толчков ноги старой овцы время от времени отрываются от земли. Как только она выдерживает? Одна, видать, наелась, отошла в сторону. Другая, ненасытная, так и треплет кормилицу. От толчка в бок старая овца пошатнулась, наконец она не выдержала, оторвалась от цепких губ и, отбежав подальше, начала есть траву.

 На горизонте появились чёрные облака. Как бы дождя не было! Надо торопиться.

 Скоро мать с сыном вышли на шоссе. Ждали довольно долго, наконец-то подошёл автобус. Народу немного. Кондуктор на своём удобном сиденье клюёт носом. Когда Николай Петрович толкнул её согнутым пальцем, она проснулась, оторвала Пелагее два билета и опять опустила голову.

 За полчаса доехали до райцентра. Многое изменилось здесь. Через шоссейную дорогу построили подземный переход. Кругом новые здания.

 Пелагея шла молча, оглядываясь по сторонам. Не могла вспомнить, когда в последний раз она была здесь. И не знает, где находится сберегательная касса. Куда ни смотри, везде люди и все торопятся.

 Осторожность никогда не помешает, особенно когда боишься, не уверен в себе, поэтому Николай Петрович узнал, расспрашивая прохожих, о месте расположения почты, а не сберкассы. "Если сберкасса находится в здании почты, то больше ни к кому обращаться не буду, а если где-то в другом месте, то расскажут на почте",– так он подумал, неторопливо направляясь в ту сторону, куда указала навстречу идущая пожилая женщина.

 Пришлось идти до конца улицы. Почта была расположена в Доме связи, а сберкассы здесь не оказалось. Николай Петрович вернулся обратно, и они завернули на другую улицу. Справляться у прохожих не стал, через некоторое время он остановился перед зданием, которое узнал по описанию почтовых работников.

 Маленькое, но крепкое кирпичное строение, расположено оно подальше от дороги, под деревьями. Сразу и не заметишь.

 Старуха Пелагея, стараясь запомнить внешний вид здания и место его расположения, смотрит пристально, оглядывается вокруг.

 У входа на длинной скамейке сидят четверо здоровенных мужчин и о чём-то громко спорят. Проходя мимо них, Пелагея почувствовала, как они, замолкнув на минуту, уставились на её сумку. Ей стало жутко от такого взгляда.

 Внутри всего семь – восемь человек. Одни пишут за столом, другие стоят в очереди у окошек. Все озабочены своими делами. Можно бы посидеть: около двери несколько свободных стульев, но у матери на душе неспокойно, и она подошла к стене и прислонилась к ней.

 О чём-то разговаривает её сын с красивой блондинкой, только не слышно издалека.

 Уже и ноги устали. Пелагея решила наконец присесть на ближайший стул. Надо будет – сын позовёт её.

 Николай Петрович взял у оператора три бланка. В одном должны быть сведения о вкладчике, в другом указывается сумма вклада, а третий – для завещания. Он удобно расположился за столом и начал заполнять бумажки. Когда Николай Петрович подошёл к блондинке ещё раз, у окошка, похожего на полумесяц, уже стояли четыре человека. Вне очереди взяла у него красавица бланки, быстро прочитала их и подняла голову.

– Вы это сами написали?– спросила она приятным голосом.

– Я. А кто же ещё?– удивился Николай Петрович.

– А кем приходится Вам Павлова, матерью или просто знакомой женщиной?

– Мать она мне,– чуть не растерялся Николай Петрович. Не понял он, почему красавица задаёт такие вопросы.

– А почему она сама не написала?

– Потому что безграмотная, не умеет ни писать, ни читать, ни расписываться.

– Родным нельзя заполнять бланки вместо неё. Вам нужно будет подыскать теперь какого-нибудь человека с паспортом. Договоритесь с ним, и он Вам всё напишет, но пусть мне предъявит свой паспорт.– Девушка посмотрела на часы.– Мы сейчас уходим на обед, а Вам придётся подождать.

 Когда-то слышал Николай Петрович о таких порядках, но уже основательно позабыл. Откуда всё упомнишь! Обед уже наступил, а они с матерью не успели. Ну, ничего, до пяти ещё есть время. Торопиться незачем.

 

 3

 Все начали выходить на улицу, а молодые работники сберкассы, о чём-то оживлённо споря, ушли на обед. Не успели закрыть дверь, как вдруг Николай Петрович подумал: «А как оформить завещание без паспорта брата, ведь не взяли с собой?!»

 И тут же вбежал в помещение и столкнулся с красавицей. Узнал Николай Петрович, что паспорт не понадобится, и вздохнул облегчённо. Около выхода он заметил здоровенного мужчину, подозрительно наблюдавшего за ним.

 Не только мать, но и сын успел было заметить на улице мужчин, сидевших на длинной скамейке; и ему тогда не понравилось, как они, прервав разговор, уставились на несчастную сумку. А теперь он в здоровяке узнал одного из них. «Мама осталась одна на улице с этими мужиками. Что с ней? – промелькнула мысль. – Этот меня караулит, а те уже вырвали сумку из старушечьих рук…» Холодный пот выступил на спине…

 Беспрепятственно вышел он во двор к отдыхающей матери, а за ним вышла и красавица, через несколько минут показался широкоплечий мужчина. Вот он отвернулся, откуда-то достал внушительный замок и закрыл дверь. «Дневной сторож»,– догадался Николай Петрович.

 Мать и сын уселись на длинную скамью под деревьями. Идти им некуда, а обедать не хотелось. Сидели погруженные в свои мысли, не решаясь заговорить при посторонних.

 Вот как… Мать, значит, хочет, чтобы одиннадцать тысяч достались Мише. Конечно, её желание. А всё-таки, всё-таки… Мысль за мыслью мелькает в голове у Николая Петровича. Воспоминания карабкаются друг на друга, как весенние льды на горловине узкой реки. Вопросы, один противоречивее другого, не дают ему покоя.

 Одиннадцать тысяч!.. Почему одному только Мише? Почему бы не разделить на четыре части? А разве Николай Петрович не младший сын в семье? С какой стати всё старшему сыну? Ведь у него и семьи нет. «Постой. Не захотелось ли тебе просто-напросто материнских денег?» – спросил самого себя Павлов и почувствовал, как вспыхнули щёки.

 Ещё вчера начали беспокоить его подобные вопросы, но тогда он нашёл в себе столько сил, чтобы прогнать их, а сегодня… Да, сегодня его измучили мысли, которые кружились в голове, словно вороны над своей жертвой.

 Николай Петрович постарался понять и свою мать. Если подумать как следует, то выходит, что старая женщина рассчитала всё правильно. Ведь Миша, когда останется один, сможет построить новый дом, используя для этой цели и свои сбережения, и материнские. А если женится на какой-нибудь толковой вдовушке ( о девушке ему уже поздно мечтать ), то у Павловых сохранится дом, то есть место, где они родились, провели детство и вышли в люди. «Непутёвый, но свой»,– так, может быть, думает мать.

 А с кем же ей доживать последние годы? Конечно, с Мишей. Младшего сына и двух дочерей теперь и калачом не заманишь в деревню. Они уже давно оперились, обзавелись семьями.

 Одиннадцать тысяч с лишним получит его брат после смерти матери. Нет, никак не может смириться Павлов с этой мыслью, она не укладывается в уставшей голове. Почему Миша должен получить дармовые деньги? За какие заслуги? За постоянные издевательства над матерью?

 Друг за другом всплывают в памяти Мишины фокусы, увиденные самим Николаем Петровичем, а также те, о которых рассказывала мать…

 Несколько лет тому назад они с Мишей плотничали в соседней деревне. Работа завершилась, и они получили зарплату. Хозяин не пожалел и самогонки. Плотники опьянели быстро, однако им показалось мало, и они собрали с каждого по трояку. Николай Петрович, отведав рюмочку водки, удивленно смотрел на выходки опьяневших. Вскоре они начали ссориться. Вот Миша схватился с одним мужиком, с пеной у рта, разъяренный, кинул в него лопату, но не попал. А тот, уже озверевший, махнул острым топором. Не будь рядом Николая Петровича, случилась бы непоправимая беда, но он успел перехватить топор.

 Не смог тогда его брат добраться до родной деревни. Напился до потери сознания. Привезли его на тракторе, привезли и сбросили, словно кучу навоза. Душегуб! Сколько горя принёс он матери, сколько здоровья отнял у неё!

 А в другой раз, холодной зимой, так нализался, что не смог найти дорогу домой и зарылся головой в глубокий снег. К счастью, встретил его добрый человек и сообщил об этом старухе Пелагее. Мать пожалела тогда своего сына, еле-еле дотащила его на деревянных санках.

 Не насытившись, Миша готов буянить всю ночь: бьёт посуду, воет, как волк, сам не спит и матери не даёт покоя.

 Николай Петрович более месяца отдыхал в родном доме, но за это время его брат напивался несколько раз. Мать, боясь пьяницы, спала в эти дни с младшим сыном в сарае.

 И по хозяйству мать делает всё сама. Старой женщине приходится сажать картофель, выкапывать его, а также содержать скотину. Миша, словно посторонний, чужой, пальцем не пошевельнёт, чтобы помочь матери.

 Как же поступит он, получив материны деньги? За два – три года наверняка пропьёт их со своими дружками, а кое-какое добро у него растащат. Нет, не обойтись ему без матери, не прожить без советчика, без «няньки».

 Одиннадцать тысяч! Немало трудилась Пелагея, чтобы накопить столько. Начала собирать ещё до денежной реформы, оставалось и от покойного мужа. Постоянно работала в колхозе, иногда в лесхозе, выращивала и сдавала государству скот, давно уже получала пенсию. Только последние три – четыре года она уже не выходит на колхозную работу.

 

 4

 Кто-то слегка толкнул его в бок, прервав глубокие размышления. Мать хочет угостить конфетами, которые она прихватила с собой на дорогу. И сама вон сосёт беззубым ртом.

 Николай Петрович поискал глазами урну, чтобы бросить в нее фантик, но ничего не заметил, кроме дипломата и сумки за скамейкой. Не беда, можно засунуть и в карман.

 Но что за бумажки у него там? Три бланка, которые он только что заполнял. Ещё раз прочитал их Николай Петрович от нечего делать.

 Блондинка говорила, что необходимо их переписать, но не ему, а какому-нибудь человеку с паспортом. Надо договориться с кем-то.

 На краю скамейки сидит женщина одних лет с Павловым. Вежливо заговорил с ней Николай Петрович, но она сразу отказалась, не желая вникнуть в суть его просьбы. Не понравилось ему такое поведение женщины, поэтому он прервал начатый разговор и опять уткнулся в бумажки. Вот завещание. «Всю сумму завещаю сыну, Павлову Михаилу Петровичу»,– написано там. «Всю сумму… Михаилу Петровичу»,– еще раз прочитал про себя Николай Петрович.

 Михаил Петрович… Михаил Петрович… Михаил…

 

 5

 Вздрогнул от неожиданности Павлов. Кольнуло в сердце, участился пульс, спина покрылась холодной испариной, вмиг вспотели ладони. Испугался он внезапной мысли, пришедшей ему в голову. Изменился в лице.

 – Что ты побледнел?– спросила мать, почувствовав что-то недоброе.

 – Сердце болит,– сказал он и правду, и неправду.

 Что же теперь поделаешь? Старуха Пелагея во всем обвиняет себя. Ведь она попросила младшего сына поработать в лесу. Вот опять ему плохо, даже изменился в лице.

 Но не о сердце думал Павлов. Другая мысль пригвоздила его к скамейке. Страшная, но заманчивая мысль. Простая мысль, рожденная не когда-то, а именно сейчас, сию минуту, внезапно, с быстротой молнии. А что, если вместо «Михаил» написать «Николай»?.. Мать ему верит и надеется, что завещание будет оформлено на имя старшего сына.

 Она даже к столу не подходила полчаса назад, сидела молча в углу. И сейчас будет так же. А если подойдет к столу?.. Пусть подходит – все равно не умеет читать. Нет, нет, ничего не выйдет: тогда она может услышать, что именно диктует сын.

 «Эх, растяпа! – сам себя обругал Павлов. – Вначале же надо было написать «Николай». Как же он не сообразил сразу? А теперь оставалось бы только подсунуть оформленный бланк для переписывания человеку с паспортом. В этом случае мать, стой она рядом, ничего бы не поняла.

 Никак не может успокоиться Павлов. Тревожные мысли нависли над ним, словно черные тучи. Всё же он решится на это дело. Никто не заметит. И мать не догадается, а сберкнижку она не покажет старшему сыну. Кроме них двоих, ни одна живая душа не знает, куда уехали мать с сыном… Она говорила, что сберкнижку будет хранить в середине рулона домотканого полотна. А как посмотрит он потом матери в глаза?.. Скоро она помрёт: стара уж, проживёт от силы ещё три-четыре года… Стыдно, невыносимо стыдно!.. Стыд? Не дым, глаза не выест… За такое дело по голове не погладят, могут отправить на край света в казенный дом.

 Сердце бьется в груди так неровно, так сильно, что можно измерить пульс на слух: тук-тук, тук-тук; суд, суд; суда нет, суда нет; суд есть, суд есть! И в голове, и в сердце как будто кто-то таинственный злобно ругает его. Не сходит ли он с ума? Нет, голова у него как никогда работает ясно.

 Насчет суда… А кто его обвинит? В чем? Ведь узнают-то о завещании только после cмерти матери.

 Слов нет, брат взбесится, как только узнает, и сёстры, конечно, не обрадуются, но всё будет законно: такова, скажут, была воля матери. И свидетель есть, свидетель с паспортом.

 А одиннадцать тысяч Павлов найдет, где использовать. Скоро ему сорок лет, но до сих пор он не жил ещё по-человечески. Разве он не трудился в поте лица? Трудился. И сейчас трудится. Нелегко работать в школе. Часть сердца действительно отдал детям, а таким, как Павлов, нечего и мечтать о санаториях. Держи карман шире! А квартиру, может быть, получит на пенсии, перед смертью, если, конечно, доживет до старости.

 На одиннадцать тысяч можно приобрести кооперативную квартиру или отдельный дом… Не потемнеет ли потом для него белый свет? Как будет носить его тело грязную душу? С каким мылом отмыть нечистые руки? С какой совестью посмотрит он школьникам в глаза?.. Подумаешь, вместо одного слова написал другое! В конце концов он истратит эти деньги на пользу себе и людям, а брат выбросит их на ветер или сгноит где-нибудь под землей… 

 

 6

 Работники сберкассы начали возвращаться с обеда. Сторож открывает дверь и впускает их, а затем снова закрывает. Скоро уже два часа. И люди собрались. Вот и красавица показалась на дороге. Через три – четыре минуты прозвенел звонок, оповестив всех о том, что обед закончился. 

 Широкоплечий мужчина раскрыл двери настежь и, отойдя в сторону, разрешил деловым людям войти в помещение.

 Мать с сыном, прихватив свои вещи, вместе с другими тоже вошли в сберкассу. Твердо намереваясь осуществить задуманное, Павлов решил не торопиться. Теперь нельзя допускать ошибку. Каждый шаг необходимо рассчитывать, каждое слово взвешивать. В первую очередь сын постарался отвести мать подальше от стола. С этой целью он разместил дипломат и сумку в дальнем углу рядом со свободным стулом и обратился к матери:

 – Посиди тут пока. Смотри за вещами. Понадобишься – позову.

 – Хорошо, сынок.

 Павлов, приближаясь к кассе, внимательно посмотрел на людей. На ком остановить свой выбор? Вот стоят два молодых человека, о чем-то разговаривают. Один с острым взглядом, другой добродушный, подходящий для дела. В дверях показались молодой мужчина с беременной женщиной. Она села за стол, а он подошёл к кассе. «И эти подходят, – подумал Павлов, – сразу видно: муж под каблуком у жены. Как раз нужный человек».

 Красавица уже начала работать. Павлов напомнил ей о себе, а она не забыла о нем, тут же протянула чистые бланки.

 Сын Пелагеи поговорил с одним из двух молодых людей, но тот оказался без паспорта, а к другому обращаться опасно. «Ладно, возьмемся за пузатую, должна она клюнуть: согласится жена – согласится и муж», – подумал Павлов, направляясь к ней. Познакомились. Зовут её Наташа, а мужа Артем.

 Беременная женщина, выслушав, обещала помочь, но посоветовала договориться с мужем. С намерением закрепить достигнутый успех, Павлов пообещал Наташе заплатить за услугу. Муж несколько раз вопросительно посмотрел на жену; заметив одобрительный кивок, согласился с предложением.

 Артем подошел к столу…

 Пелагея, не шелохнувшись, опустив голову, сидит в углу на мягком стуле и крепко держит сумку на коленях. Устала старая женщина. Сын кому-то что-то диктует.

 Мужчина оказался не очень-то грамотный: писал он очень медленно и некрасиво. И в школе учился, вероятно, на одни тройки. А это как раз на руку Павлову: всё внимание пишущего будет направлено на правописание, а не на смысл предложений. Списывает он со старого бланка, а Павлов, словно в классе во время диктанта, некоторые места прочитывает вполголоса. Завещание Артем написал по образцу, лежавшему тут же под стеклом. Павлов диктовал нужные фразы. Вот и вместо «Михаил» на бумагу легло слово «Николай».

 Готово. Только теперь он почувствовал, как сильно устал. Откуда ни возьмись, всплыли в памяти стихотворные строчки: «Сотни шагов я отмерил. Если надо, шагну опять…» Павлов тоже отмерил свои шаги и надеется, что этот шаг будет удачным.

 Блондинка попросила паспорта его матери и Артёма. Проверила документы, переписала что-то, но не торопилась их возвращать. Артём должен своей рукой написать сумму в новой сберкнижке. Наконец и эта формальность позади. Паспорта в руках. Теперь и не грех отблагодарить молодых супругов. Павлов вытащил из кошелька рубль и всунул его в руку ошарашенной Наташе.

 Наступил долгожданный момент. Сберкнижку передали через внутреннее окошко кассиру.

 Сын кивком головы подозвал мать. Пелагея встрепенулась и как можно быстрее подошла к нему.

 – Приготовь деньги, – тихо предупредил ее Павлов.

 – Все? – настороженно спросила мать.

 – Вытаскивай по одной пачке. Закончит считать, еще передадим.

 Кассир взяла старухины деньги. Павлов зорко следил за движением проворных пальцев. Время шло, и люди, стоявшие в очереди, устали ждать.

 Наконец ловкие пальцы замерли. Сколько же сосчитали они?

 – Сошлось ли с нашей суммой? – спросила мать, не выдержав неизвестности.

 – Не беспокойтесь. Всё правильно, – ответила кассир.

 Вот она закончила последние записи и протянула Пелагее новенькую сберкнижку. Мать, уставшая от долгого ожидания, облегченно вздохнула. Оба вышли на улицу. Никто здесь теперь не помешает ему прочитать написанное в книжке. Всё правильно: одиннадцать тысяч сто рублей. Текста завещания нет, он остался в сберкассе. Отлично! Если даже кто-нибудь заглянет в книжку, о завещании ничего не узнает.

 – Спрячь как следует. Вернёшься домой, положи в рулон полотна, как мы с тобой договорились. Смотри, не проболтайся Мише. Пусть никто не узнает ни о существовании сберкнижки, ни о завещании. А если брат пронюхает, он может решиться на всё, стоит только ему напиться, – так говорил Павлов, возвращая матери сберкнижку и паспорт.

 – Догадываюсь, сынок. Знаю, как вести себя. Тебя одного попросила помочь, остальным не хочется верить… Ведь приедешь через год?

 – Конечно, приеду. С семьей. И молоко, говоришь, к тому времени будет.

 – Будет, будет. Корова отелится весной.

 Мать с сыном пошли к автобусной остановке. Попутно Пелагея захотела заглянуть в магазин. Задерживаться в столовой не хочет, торопится домой. Сын помог ей купить свежие пряники, немного конфет. На дороге, если захочется, пососет беззубым ртом.

 Они вышли из магазина и направились к шоссе. Оставалось еще метров семьдесят, когда к остановке подкатил автобус.

 – Беги, Коля, быстрей, задержи автобус! – забеспокоилась мать.

 – Сейчас! – отозвался сын и рванул вперед.

 Водитель заметил их. Павлов остановился перед кабиной и, показывая рукой на мать, что-то сказал ему. Водитель, хотя и не услышал, но понял всё. Вот и мать подоспела, еле дышит сама, лицо раскраснелось.

 Павлов помог ей войти в переднюю дверь.

 – Счастливого пути, мама! – крикнул он громко, чтобы пересилить шум мотора, и помахал рукой.

 – И тебе дай бог счастливо доехать. Не забудь приехать через год!

 – Что-о? Не понял!

 Стараясь понять, сын побежал рядом с тронувшимся автобусом и услышал:

 – Не забудь! Жду-у-у!.. 

 

 7

 «…Ку-ка-ре-ку-у-у!!!» – закричал петух. Николай Петрович от неожиданности вздрогнул, вскочил с постели и проснулся.

 Сердце бьется в груди, словно птица в клетке, сам весь в поту: наверное, под толстым одеялом ему было жарко.

 Чёрт побери! Свой же петух. Кричит во всё горло у приоткрытой двери, стараясь проявить храбрость перед молодыми курами.

 Николай Петрович резко махнул рукой, пугая храбреца, и петух отпрыгнул в сторону, за сарай. Красивые подруги, недовольные, ругая на своем языке человека, только что вскочившего с постели, толпой побежали за своим петухом.

 Солнце уже успело подняться над горизонтом. Нужно вставать, но волшебный сон не даёт покоя Николаю Петровичу. «Что бы это значило? Где разгадка?» – думал он. Хотя и несуеверный Николай Петрович, но знает, что иногда сон может быть вещим. Мать хорошо умеет растолковывать сновидения, но не рассказать же ей о том, что сегодня приснилось. Никак не может Николай Петрович выскользнуть из объятий этого сна. Даже ущипнул себя, подумав, что, быть может, он ещё спит. И вдруг вспомнил: сегодня он должен заехать с матерью в райцентр, чтобы положить ее деньги на книжку. Вспомнил и тут же почувствовал, как волосы поднялись дыбом, как сперва стало холодно, а потом бросило его в жар. Неужели этот сон сбудется сегодня?..

 Трудные вопросы путают мысли Николая Петровича. Думает он, думает. Вот уже и голова набухла и отяжелела, словно всю её набили свинцом.

 Кто-то хлопнул дверью, но во дворе никого не было. Брат, видимо, ушёл на работу. С улицы слышится голос матери.

 Николай Петрович умылся и зашёл в избу. На столе увидел сковороду с жареной картошкой. Мать уже успела приготовить горячий завтрак. Сын быстро стал собирать свои вещи. Сердечные лекарства лежали на верхней полке. «Мать просила, надо ей оставить», – подумал Николай Петрович.

 Несколько дней тому назад он заготовил полевые опята и липовый цвет. Достал их с чердака и разделил пополам. Старому человеку, тем более больному, они очень даже пригодятся. Положил также, завернув в чистую тряпку, шпингалеты и острые ножи.

 Мать вошла в избу уже переодетая. Не хотела она оставить себе грибов и липового цвета, но сын настоял на своем, и ей пришлось согласиться. Николай Петрович заметил: мать осталась довольна.

 По просьбе сына старуха Пелагея положила в сумку два паспорта, Мишин и свой. Захотела взять на непредвиденные расходы денег, но сын чуть не обиделся и, вытащив из своего кошелька несколько купюр, положил их между паспортами. Затем переоделся, и они сели завтракать…

 Скоро мать с сыном вышли во двор, заперли дом на замок и решили идти через огород задами. Пелагея предложила было помочь сыну нести его сумку, но Николай Петрович отказался. Разве он немощный старик?

 Утреннее солнце ласково улыбается с лазурного неба. Не видно ни одного облачка. День обещает быть прекрасным.

 Через полчаса они вышли на большую дорогу.

 1986 г.