Сергей БУДАРИН. СТОЙЛО ПЕГАСА. Юмореска

 

Сергей БУДАРИН

СТОЙЛО ПЕГАСА

Юмореска

 

– Следующий! – раздаётся в кабинете, и в дверь входит молодой человек. На нём – замшевый пиджак и модное французское кепи, в руках – какая-то книга. Объясняет, что привело его сюда.

– А кто вы по профессии? – взглянув поверх очков, осведомляется доктор. 

– Я – поэт, – отвечает пациент. – Аркадий Душечкин.

Доктор поднимается из-за стола, наливает себе воды. Пластиковый стаканчик в руке его трясётся, и на кафельный пол падают капля за каплей. 

– Я знаком с историей, так сказать, вашего творчества, – ставя на стол стаканчик, объявляет доктор.  

Душечкин – сидит молчком, как рыба. Ведёт глазами по кафельному полу, белому подоконнику, останавливается на раскрытом окне. Господи, какие там скачут тучи!

– Позвольте прочесть из своего, – ослабив галстук и звучно сглотнув, выдавливает из себя доктор.

Душечкин смотрит в окно, когда раздаются на улице раскаты грома, а в кабинете – стихи. Жестикулируя, доктор декламирует с дьявольской силой. Поднимает левую руку, над головой его гаснет лампочка, правую – за спиной его, в раскрытом окне, потухает солнце. Минута – гром и стихотворные строки нарастают, другая – лицо Душечкина принимает трагический вид, третья – по левой щеке его пробегают слеза, за ней ещё одна, и так на кафельный пол падают капля за каплей…

– Как вам, Аркадий Орестович? – окончив читку и оправив галстук, просит оценки доктор. 

–– Превосходно! – бросает поэт. – Пишете, как скопец в гареме!

«Как это понимать? – думает доктор. – Ей-богу, он смеётся надо мной, сидит тут, ёшкин кот, Державина из себя строит. Прошу, дескать, выслушать воспоминание в Царском селе… Тьфу, как это недостойно тебя, тебе пятый десяток, ты доцент, тебя Франция знает. Ну как так можно было, а кепи-то французское, красуется тут, ёшкин кот, позёрствует, рыдает… Постой, постой, он и впрямь слезу пустил, камень мне в почку, да он...».

– Вы! – выпаливает доктор. – Вы! – и вплотную – к Душечкину. – Вы! – и пальцем – в грудь ему. – Вы завидуете! – и тут же раскаты грома.

«Перчатка брошена! Крови! Крови! – мелькает в голове поэта. – Я объясню тебе, кто здесь кто!».

Он размахивается и... жестикулируя, декламирует. Поднимает левую руку, над головой его загорается лампочка, правую – за спиной его, в раскрытом окне, пролетает молния. Минута, две, три, пять, и лицо доктора, точно икона – слезоточит.

«Господи! – думает доктор. – Какой талант, какой поэт, как врёт правдоподобно, и как это так, ёшкин кот, выходит: человек как человек, две ноги, две руки, два глаза, в конце концов, – под глазами, правда, синяки и лицо бескровное, бледное, и на людей кидается, и мнит себя, ёшкин кот, чуть ли не Бонапартом… Постой, постой, да он и вправду…». 

– Сестра! – вскрикивает он. – Сестра! – и подпрыгивает на стуле. – Сестра! –  и в дверях появляется томная особа. – Пациента – в палату № 6! К душевнобольным! 

На медсестру в дверях бросает взгляд пациент.

«Врёшь! – мелькает в голове его. – Не возьмёшь!».

Он подбегает к раскрытому окну, вспрыгивает на подоконник, на миг замирает в оконной раме, крестится и – сигает в небо. Секунда, и у раскрытого окна – доктор. Он шарит по улице глазами: вот кусты под окном, вот фонарь при дороге, вот высотка напротив, вот небо, тёмное, тёмное.

«И куда он, ёшкин кот, подевался?! – думает доктор. – Был поэт, и нет поэта!».

Он наглухо закрывает окно, садится за стол.

Минута, и в кабинете раздаётся:

– Следующий!..