Павел РЫКОВ. МОЙ ДВОР ПОСЛЕВОЕННЫЙ... 75-летию Победы посвящается

 

Павел РЫКОВ

МОЙ ДВОР ПОСЛЕВОЕННЫЙ...

75-летию Победы посвящается

 

ГРИГОРЬИВАНЫЧ

В фанерной будочке один,

Как римский бюст без пьедестала,

Григорьиваныч – господин

Всей драной обуви квартала.

 

Его под Вязьмой враг крошил,

Его под Брянском «тигр» утюжил,

А он махорочку курил,

Крыл матерком да тем и сдюжил.

 

Но распроклятые враги

Солдатское терзали тело,

И миной – напрочь две ноги

По самое… по это дело…

 

Но что повыше, то при нём.

Хирург пришил – и всё в порядке:

– А хрен вам, суки! Проживём,

Меха потянем на трёхрядке.

 

А жить – так жить, и – в мастера;

Толкая землю в две толкушки,

Он на каталочке с утра

Торопится в свою избушку.

 

Там «лапа», гвозди, молоток.

Там дратва, вар, там пахнет кожей.

Вот поколдует он чуток

И горю горькому поможет.

 

Набьет набойку на каблук,

Прихватит дратвою подмётку.

Гвоздочки в губы – тук да тук.

На этот стук несут работку.

 

– Григорий, слышь, невмоготу!

– Григорьиваныч, сделай латку!

И он спасает босоту –

Седую вдовую солдатку.

 

Ах, Русь! По снегу и в пыли…

А сколько грязи измесила!

Освободила полземли,

Да только ноженьки сносила!

 

А вечером, хватив винца,

Пред тем, как закрываться на ночь,

Американца-подлеца

Григорьиваныч кроет напрочь

 

Он говорит, что коли так,

Когда они такие гады,

Так он готов. Он хоть под танк!

За Родину – не за награду.

 

Когда бы Конев приказал,

Когда бы Сталин дал отмашку,

Он до Парижа б дошагал,

А может, даже до Ла-Манша!

 

Но тут за ним приходит мать

И тихонько зовет: – Гришаня,

Поехали, сыночек, спать.

– Давай, вези меня, маманя…

 

Пришли иные времена,

Фанерной будочки не стало.

В глазах начальственных она

Не украшала вид квартала.

 

Взамен повешен был плакат:

На нём поверх людей куда-то

Бессонный устремляет взгляд

Генералиссимус усатый.

2001

 

МОЙ ДВОР ПОСЛЕВОЕННЫЙ

Мой двор послевоенный –

Далёкий, незабвенный,

Скрещенье всех дорог.

В нём бедность не порок:

Стекольщик стёкла носит

И дорого не просит.

Точильщик точит нож.

Тут удивляться что ж!

Войны итог таков –

Побило мужиков

И во дворе не тесно:

Кравцов пропал безвестно,

Василич – тот убит,

Под Киевом зарыт.

От тёти Раи сына

Осталась половина.

А руку дядя Павел

В Германии оставил

И левый глаз – Рахим.

Смеётся: хрен бы с ним,

Не важно, что кривой,

А важно, что живой.

А Гоша уцелел –

У немца он сидел.

Сам в плен под Минском сдался

В рабы. Но жив остался.

Там бауэр баварский

Кормил его по-царски:

Что свиньи – то и он,

И потчевал кнутом.

Но Гоша сдюжил, выжил.

Он в плен сдавался рыжим.

Там выбелен он мелом

Немецким, чистым, белым.

Проверен и прощён

И маме возвращён.

 

Двор наш послевоенный –

И скорбный, и победный,

Небесный и земной!

Я жив – и он со мной.

 

ДЕДЫ

Как страшно вставать из окопа.

По грязи в атаку. – Вперёд!

Но взводный в атаку потопал

Всех прежде. А там – пулемёт

 

Строчит. И – смертельная рана,

Кровит, где две пули впились.

Эх, взводный! Эх, Ванечка-Ваня,

За нас в небесах помолись.

 

Коль встал, то бояться негоже.

Вперёд! Можно даже ползком…

А ветер свинцовый – до дрожи.

Здесь греют себя матерком.

 

Какие ребята побиты,

С кем кашу хлебал поутру…

Эй, взводный! Твои где молитвы?

Неужто я тоже умру?

 

За Родину нас убивают

Прицельным, шальным, навесным…

Но я доползу, дошагаю

До самой желанной весны,

 

Когда не бомбёжка, а громы

И яблони вновь зацветут.

И можно вернутся до дома,

Где скорбные песни поют.

 

Всё отдали Родине деды,

До капли последней. Сполна!

И в Вечность уходит Победа

О! Как величава Она!

2019

 

ДРОВА

Ходят немцы по дворам,

Ходят фрицы по дрова.

Ходят с пилами звенящими,

Разведёнными, блестящими.

Сподручными-двуручными,

А колуны,

У них тяжелы, как валуны

Ходят гансы настоящие –

Смиренные, работящие,

Только малость бледные

Сверхчеловеки пленные:

– Троффа колоть кому?

Das ist?.. Что спрашивают – не пойму,

Потому, как немецкому не обучены,

Что, может, и к лучшему…

 

А у соседки, у Марьпетровны

Сгинул муж в сорок первом под Ровно.

А у бабы Паны

Оба сына под Вязьмою пали.

А у морпеха Игнатыча

Нет половины лица

И рука правая – начисто.

А на левой – только два пальца-удальца,

Зато, по-мужицки, без приседа может поссать,

Распротудыт твою мать!

 

А к зиме, хошь – не хошь, потребны дрова.

Потому, что холода вступают в свои права.

Потому, что когда завьюжит да заметелит,

Холод хоть кого отметелит,

А при случае и отпоёт.

Вот!

Но теперь появляются шансы:

Пленные эти гансы

За деньги и какой-никакой приварок

Пилят брёвна и труд их жарок.

Впрочем, немцы себя берегут.

Sehr gut.

Работают не торопясь, но споро,

Без перекуров. И скоро.

Сразившись с дровами, но вполне

Бескровно

(Чать, не на войне),

В сарае у Марьпетровны

Ладком

Поленья уложат рядком.

И заблагоухает в сарае разделанною берёзой.

Wunderbar! Но, вдовьи горючие слёзы

Застят ей взор.

Немцы, получив расчёт, уже покинули двор.

А следом за ними неминуемо уходит и лето.

Стало быть, канут в Лету золотые деньки…

Минует время: и там, где были пеньки,

Задышит лес и окопы затянет землёй,

И остынет в печи зола,

И станут золою слова,

С ними, как с винтовками наперевес, шли на бой.

Так остывают после жатвы поля,

Так каменеет подмороженная колея,

Так ночные туманы становятся инеем…

А немцев скоро отпустят из плена домой

Строить в Германии рай земной,

Под красным знаменем и марксовым именем.

 

А Марьпетровна

И дворня,

Что смотрели на них, как в зверинце глядят на зверей,

Постараются немцев забыть поскорей.

И мои воспоминанья, как в год тысяча девятьсот сорок восьмой

Немцы, расположившись середь двора,

Пластали берёзовые дрова,

Канут в Лету вместе со мной.

Нам же только день проживаемый дорог.

И потому – alles ist in ordnung.

 

Лишь под Ровно

Василий – Марьпетровны

Безвестно пропавший супруг –

Вечный молчальник,

Вдавленный танковой гусеницей в раскисшую колею,

В смертном сне своём вскинется вдруг:

– А меня-то вы помните? Пропавшую жизнь молодую мою,

Христа ради, вспоминайте – я вас молю!

Вскинется… И возвратится назад к однополчанам

В их посмертный, так и недопересчитанный Родиной круг.

2016

 

ЖЕНА

Она не ходила к вокзалу,

Куда устремлялся народ.

Ей Настька-соседка сказала:

– Твой Санька с войны не придёт.

 

Ах, Настька! Ах, чтоб тебя в душу!

Как будто бы знает чего:

– Завёл он молодку-хохлушку!

Теперь ты никто для него.

 

Хохлушка борща наварила,

Пампушек к борщу напекла.

Как ведьмочка заворожила

И в койку, как в сеть, завлекла.

 

А Настьке и мужа не надо –

Пропал, да и хренушки с ним!

За уголь с дородным завскладом

Сошлась. А ещё – с дровяным.

 

Румянцем горит, крутобока,

Устроена в жизни вполне.

А Санька? А Санька далёко.

А Санька навек на войне.

 

Немецким фугасом контужен.

Ни рук и ни ног у него,

Лежит оковалком. Не нужен.

Кому он такой? Для кого?

 

Лежит в интернатной палате.

Оставленный замертво жить,

Не в силах ни сесть и ни встать он,

Ни рук на себя наложить.

 

И начисто память отшибло.

– Как звать? – Он ни слова в ответ.

Лишь выступят слезы... Знать, жив он…

Он есть. Но как будто бы нет…

 

Война по кровям отгуляла,

Насытилась горем сполна…

Вот счастье повновь отыскала

Того инвалида жена.

 

Квартира, хозяйство, детишки,

Привычный налаженный быт.

Спит крепко… Но заполночь слышит,

Как плачет по ней инвалид.

 

МОРПЕХ

Матвейстепаныча хоронят.

Его осколок доконал.

Холодный ветер тучи гонит

И морщит волнами Урал.

 

Хотя сказать: ну, что за волны…

Он нам рассказывал про Крым:

Там волны берег хлещут больно

И немец бьёт. Да, хрен бы с ним!

 

Боекомплект десантный полный…

Прицельно немец бьёт опять.

И ты пред ним, как будто голый;

Матрос, не время загорать!

 

За берег надо зацепиться,

Хотя б зубами за песок.

– Эй, друг! – решил оборотиться –

А друг навек в песок залёг.

 

Теперь он сам вослед за другом…

Лежит середь двора в гробу.

Соседи встали полукругом

И что-то шепчут про судьбу.

 

А перед гробом на подушке –

Там орден «Славы» и медаль.

Вдове зарёванной подружки

Помогут пережить печаль.

 

Соседка наварила бражку,

Чтоб чин по чину помянуть…

Надев заветную тельняшку,

Моряк уходит в дальний путь.

 

Ему вослед платком не машут

И с пирса не кричат: «Ура».

В молчании Победа наша

Уходит с нашего двора.

 

* * *

Нам Победы никак не простят –

Не по правилам мы победили.

Судят, как о незваных гостях,

Что без спроса и ели, и пили.

 

Сиволапые, быдло, русня,

Сыромятина, валенки, глина!..

Кто позволил восстать из огня?

Как посмели дойти до Берлина?

 

И купаясь в сигарном дыму,

Погрузившись в мягчайшие кресла,

Всё твердит: «Ну, никак не пойму

Эту Русь, что из пепла воскресла».

 

Вам, убогим, понять не дано

То, что знали участники битвы:

И отваги хмельное вино,

И слезу поминальной молитвы.

2015

 

СОЛДАТ

Вставай, Солдат! Пора на дембель!

За плечи «сидор» и айда.

Домой. Там боль, там быль и небыль,

В колодце сладкая вода.

 

Там дети плещутся в речонке,

Кукушка жизни счёт ведёт.

Там белобрысая девчонка

Давным-давно тебя не ждёт.

 

Но смерти ждёт. Она старуха.

Ей правнук подаёт клюку.

И внучка старой громко в ухо

Кричит. А мужу-старику

 

Уже годов пятнадцать тризну,

Отгоревавши, отвели.

Пока, Солдат, ты за Отчизну

Лежал во тьме чужой земли.

 

А ты, под польским Белостоком

Лежишь недвижно, неживой,

Сражённый там, в бою жестоком

Немецкой пулей разрывной.

 

А «благодарные» поляки –

Твой подвиг ныне не в чести –

На Память брешут, как собаки,

И памятник хотят снести.

 

Ужели смерть твоя напрасна,

Лишь повод для помпезных дат?

Но ночью тёмной, днём ли ясным

Молчит, молчит в ответ Солдат.

 

Он всё у маленькой речонки,

Где в перекате пескари.

Там с белобрысенькой девчонкой

Они любились до зари.

 

ТАНКИСТ

А у Кузьмы опять запой.

Об этом весь наш двор судачит;

Израненною головой

Трясёт, и пьяным плачем плачет.

 

Культями обгоревших рук

Он слёзы по щекам размажет.

– Кузьма! О чём рыдаешь, друг?

В ответ и полсловца не скажет.

 

Да и о чём тут говорить!

Кто эту правду одолеет;

Подбитый немцем танк горит.

В нём командир погибший тлеет.

 

А он каким-то чудом жив

И выбрался, огнём охвачен.

И на снегу пластом лежит,

У изголовья смерть маячит.

 

Но, видно, милостивый Бог

Узрел его среди метели

И от кончины уберёг,

И санитары подоспели.

……………………………

О чем тогда танкист рыдал?

О ком скорбел он, в голос воя?

Я, как малец, не понимал:

Да как же может плакать воин!

 

Сосед ему твердит: «Кузьма!

Да успокойся, бедолага!

Победа, брат! Прощай, война!

И ты – с медалью «За Отвагу»».

 

Где он сейчас? В каких краях?

Причислен ли к Святым за муки?

Знать, в райских тешится садах,

Святой водою лечит руки.

 

* * *

Учат забыть победивших отцов

Правнуки трусов и подлецов.

Тех, что бежали без чести и славы

Мимо Тагайки, Рогожской заставы.

Сумки, баулы, мешки и перины

Понапихали во чрево машины.

– Немец у Химок! Ужасный момент!

Все как один! На Ташкент, на Ташкент!

Ветер взвивал протоколов листы:

ВКП(б) – и не я, и не ты!

НКВД – и не ты, и не я.

Визг – будто чует железо свинья.

В поезд вломились, успевши едва…

Год Сорок Первый, октябрь, Москва.

 

Давнее время? Минувшее зло?

Зло это живо, оно не ушло.

Снова сидельцы глубоких тылов

Ткут паутину из пакостных слов.

Снова готовы, схватив барахло,

Мчаться туда, где светло и тепло.

Что им Россия и что им Москва!

Им ненавистны такие слова.

Давятся желчью, готовы предать.

Или задёшево оптом продать.

Тридцать монеток зажав в кулаке,

Поанекдотят о том дураке,

Что умирая под Истрой в снегу

Путь преградил своим телом врагу.

2016

 

ХЛЕБНЫЙ ДУХ

Как пахло от хлебозавода,

Какой нестерпимый соблазн

Идущему мимо народу

По разным народным делам.

 

Но наперво – в хлебную лавку.

И в очередь – вдруг подвезут.

– Буханочка! – скажешь – и сладко!

И к «Хлебному» ноги несут.

 

По карточкам хлеб и внарезку:

Внимательно очи глядят,

И рады горбушке-довеску,

И слюни во рту закипят.

 

Война отошла, отревела.

Не все, но вернулись домой

Солдаты. И требует тело

По норме паёк фронтовой.

 

Начпрод пусть приварок отмерит,

Но только где этот начпрод?

А карточки скоро отменят.

Готовьтесь, разинувши рот.     

 

По прописям слово признанья

Вождю заталдычит народ…

Пока же, с утра обонянье

И душу рвёт хлебозавод.

 

ЮЛЬКА

Ах, Юлька-крохотулька,

Бедова голова…

Лужёная кастрюлька,

Ядреные слова.

 

Соседки вслед: «Шалава»!

Но ты её не трожь.

За ней – дурная слава,

А взгляд, как вострый нож.

 

Ах, Юлька, что такого!

Безмужняя жена…

Растит себе малОго

Одна, совсем одна.

 

А где отец – не скажет.

Хоть смертным боем бей!

Лишь складочка заляжет,

Как шрам, между бровей.

 

Родить дитя – не диво,

Коль время настаёт.

Похожим на комдива

Растёт сынок её.

 

Растёт малец упёртым.

Ревёт – и то баском.

И, видно, станет гордым,

Упрямым мужиком.

 

Она его любила

Была короткой связь.

Да пуля погубила,

В висок ему вонзясь.

 

Как билась-убивалась,

Укрывшись в блиндаже,

Когда одна осталась

Товарищ ППЖ.*

 

Никто её не знает

В местечке тыловом,

Никто не попрекает,

Не вспомнит о былом.

 

Она рыдает ночью

Глаза рукой закрыв…

Является воочью

Ещё живой комдив.

Ревёт передовая –

Не время для любви.

А он твердит, лаская:

Живи, живи, живи!

--------------------------------------------------

*ППЖ – ирон. походно-полевая жена

 

УЖЕЛИ ДЛЯ ТОГО…

Ужели для того бойцы шагали цепью

Вперёд, на пулемёт и падали на снег.

А дома в этот миг их видели во сне

Живыми. Но фашист палил по ним прицельно.

А по-другому не бывает на войне.

 

Теперь страданья той войны полузабыты;

Их вспоминают пафосно, но раз в году.

Как мало тех людей, кто пережил беду, –

Повымерли... А Землю, что была полита

Их кровью, по кускам жирдяи раскрадут.

 

Ужели для того бойцы под пули шли

И в Землю Русскую легли?