Александр БОБРОВ. ДОЧКИ ПОБЕДЫ И МРАКА. Заметки о поэзии в московском карантине

 

Александр БОБРОВ

ДОЧКИ ПОБЕДЫ И МРАКА

Заметки о поэзии в московском карантине

 

«Фронт работ – где лицом к Творцу…»

…И разгоняли мрак, который ныне

Зараза, гостья наша, насылает

На самые блестящие умы.

 Александр Пушкин. Пир во время чумы

Чумной мрак, усиленный четырьмя стенами карантина, неумолимо сгущался в марте над Россией и, казалось, не было остроумцев, упомянутых в первых строках трагедии Пушкина, которые могли бы его разогнать. Взбунтовалась несгибаемая киевлянка Юнна Мориц, которая опубликовала в «Комсомольской правде» стихотворение «Письмо с фронта», надеясь, что в России не будет такого, как в Италии, где «врачи жутко переживают, сочувствуют пациентам, потому что их – врачей – заставляют больных и бедных отправлять домой умирать». Но тут же посыпались отклики в таком духе: «В России все точно также, как везде – если придётся делать выбор, он будет не в пользу пожилых». Выпускница Литинститута Евгения Коробкова, которая занималась в поэтическом семинаре гуманистки Инны Ростовцевой, а теперь и сама ведёт какую-то школу поэзии за 30 000 рублей с носа, до карантина писала так:

А я не собиралась умирать

А я не собиралась умирать

Я в лес за земляникой собиралась

Но потом вдруг, сотрудничая с той же «Комсомолкой», Коробкова в погоне за лайками и проклятиями опубликовала в фейсбуке не о себе, земляничной, но о других, пожилых и уязвимых: «А я давно считаю, что людей слишком много. И живут они слишком много, причем, многие сами страдают от того, что долго живут. Вот раньше люди жили тяжело и коротко. Заскучать не успевали. А сейчас – живут пусто и длинно. Им противно, они ничего не хотят, но им говорят, надо, надо. Не хочется, а надо. Съешь таблетку за папу, за маму, за двоюродного дедушку. Вопрос 1: кому нужна эта депрессивная орда?». А сама-то она какую орду вместе с неведомым Эдельштейном на курсах готовит? Следующие её вопросы и читать было не интересно. Не то что ответ неувядаемой поэтки Мориц:

Но мы, старички, – оттуда,

Где вирусы всех сортов

И всех сортов людоедство

Нашу пытали плоть

С детства,

Но дал Господь

Нам такое секретное средство,

Что во имя святого долга

Живём на Земле так долго!

Фронт – в переводе – лоб,

Это значит – лицом к лицу,

Фронт работ – где лицом к Творцу

Я работаю, жили чтоб

Во имя святого долга –

Очень и очень долго!

Вот и фельдшер Вера Кузьмина, которая враз стала знаменитой – «самородок из Каменска-Уральского», «народный поэт», «невозможное чудо», как отзываются о ней критики, – пишет с точки зрения не сострадательно-женской, медицинской, а – божеской, многим сегодня недоступной:

Половина из нас – по залёту

Заполняет родную страну...

Мне – охрипшей прокуренной нотой

По верхам – по векам – в глубину –

В ласку тёплой чужой рукавицы,

В стариковский потёртый вельвет...

Дотянуть. Долететь. Раствориться.

Смерти нет. Понимаете? Нет.

Кое-кто даже из молодых – начинает понимать. Недаром в «Новой Юности» в поэтическом обзоре Константин Комаров написал: «Хорошо, что есть Вера Кузьмина. Позволю себе скаламбурить: ее внятная и гулкая поэзия представляет зримый противовес бессодержательной псевдопоэтической жвачке, множимой ее небезызвестным однофамильцем Дмитрием. Это не может не радовать». Но Кузьмина с его верлибрами можно критиковать, а вот Бродского – ни в коем разе! И юный критик одёргивает: «Не хотелось бы, чтобы она уходила в зарифмованную газетчину, которая явно слышится, например, в ожесточенной «отповеди» Бродскому:

Что ты баешь: по-скотски?

Мол, холопская кровь?

Как презрительно Бродский

Вскинул рыжую бровь!

«К равнодушной Отчизне…»

Слышь, во все времена

Нам Россия – для жизни,

Вам – для смерти дана.

Я все-таки стою за лирику (которая не отменяет гражданского высказывания, но не выпячивает его)».

Но я считаю это не просто гражданским высказыванием Кузьминой, а женским здоровым восстанием против мертвечины, против принудительного загона в один концлагерь, где даже вывеску сбили: «Каждому – своё», но начертали огнями в небесах: «Только Иосиф!».

Критик Александр Архангельский в своей приватизированной телепрограмме на «Культуре» обронил накануне 24 мая – дня рождения Шолохова и Бродского – дикую фразу, демонстрируя «широту» и толерантность: мол, кому-то нравится «Тихий Дон», а кому-то «Рождественский романс»… Ничего себе сравнил! – поставить на одну доску великую эпопею и заурядное стихотворение «для своих» – худшее о Замоскворечье и самое бредовое из всех мною читанных. У нас в Замоскворечье говорили: «Кому нравятся апельсины, а кому – ящики из-под апельсинов». Вчитайтесь только в эти строки, посвящённые Евгению Рейну:

Плывет в тоске необъяснимой

пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.

В ночной столице фотоснимок

печально сделал иностранец,

и выезжает на Ордынку

такси с больными седоками,

и мертвецы стоят в обнимку

с особняками…

О каком городе и пейзаже этот сомнамбулический бред, дышащий мертвечиной?! И не от такого ли стихотворства расползался вирус, убивая чувственность, культуру, образование?

 

Коронавирус протрезвил

Не сумма знаний, а правильный образ мышления

и нравственное воспитание – вот цель обучения.

Михаил Ломоносов

В конце прошлого года, в предпраздничные и предгрозовые дни прошёл VI Международный конгресс «Производство, наука и образование в эпоху трансформаций: Россия в [де]глобализирующемся мире». Приставочка де – показывала предчувствие крушения этого искусственно слепленного мира. На секции «Образование и воспитание в (де)глобализирующемся мире: проблемы и решения» обсуждались неутешительные итоги реформирования отечественного образования. В частности, с тем же предвосхищением указывалось: «В настоящее время также остро стоит вопрос о принудительном переводе очного профессионального образования на дистанционное. В 2017 году Министерством образования и науки Российской Федерации был издан приказ, по которому образовательные организации обязывают часть очных курсов переводить на дистанционную форму, то есть заменять контактные аудиторные лекционные и практические занятия со студентами онлайн-занятиями».

Карантин показал, что ни студенты, ни преподаватели не были готовы к этому организационно и технологически, но главное – содержательно! Ведь образование в России, его лучшие традиции, правильный образ мышления, по Ломоносову, хранят не выскочки вроде русофоба и матерщинника из Высшей школы экономики Гасана Гусейнова, а доценты и профессора, стоящие на плечах великой культуры. Дело не просто в механистической замене живых лекций какими-то «образцовыми», но и в том, чем заменять. Так называемые ведущие вузы – куда они ведут? Та же упомянутая ВШЭ? Я не желаю своим подопечным лекций от этой кузницы либерализма и пустозвонства, пусть финансово и политикански этот вуз и процветает!

Ещё до карантина Вышку начали сотрясать политиканские скандалы, но в них скучно влезать. Я просто открыл профессорский состав отделения деловой и политической журналистики. Ба, знакомые всё лица из одного идейно-информационного круга: упомянутый телеведущий А.Архангельский – профессор кафедры информационной политики и информационных исследований; критик А.Немзер – профессор кафедры словесности; прозаик М.Кучерская – доцент кафедры словесности; неведомая А.Левинзон – старший преподаватель кафедры словесности, а по совместительству – дама на все руки; О.Романова – профессор кафедры деловой и политической журналистики. Понимающему человеку эта однобокость видна невооруженным взглядом: все перечисленный идейные бойцы состоят в рядах тех, кто постоянно оппонирует власти, порицает «не тот народ», навязывает ценности, за которые этот самый народ не голосует. Они олицетворяют страшный парадокс России рубежа тысячелетий: информационно-культурной политикой рулят представители ментального и политического меньшинства. И этот губительный вирус, похоже, – непобедим.

Нащупывая свои методы дистанционного обучения, мы на кафедре журналистики МГИК обратились и к доступным материалам своих коллег. В сентябре 2019 года на сайте Санкт-Петербургского государственного университета был опубликован архив аудио-лекций (люди как готовились!). Всего в библиотеке 35 курсов по лингвистике, журналистике, литературоведению, истории искусства и другим предметам. Лекции кафедры журналистики открывать не стал, поскольку был озабочен выстраиванием курса «Литературное творчество. Поэзия». Сам опубликовал в электронном виде свой учебник поэзии «Наряд для Венеры Милосской», но решил послушать и лекции профессора Л.В. Зубовой: «Язык современной поэзии и постмодернистское сознание».

Лекция начинается с ясного утверждения, что современная поэзия очень разнообразна. Есть, мол, «очень хорошие поэты, продолжающие классическую традицию, наследники школы гармонической точности». Какие же имена на рубеже веков? Вот произнесённый список: А.Кушнер, Б.Ахмадулина, О.Седакова, С.Кекова, Т.Бек, М.Яснов, Е.Дунаевская. Последняя мне вовсе не была знакома, я ещё процитирую эту представительницу «школы гармонической точности».

Но не странно ли, что среди наследников традиций классической лирики нет самого издаваемого поэта современности Николая Рубцова, дебютировавшего в Ленинграде? Ну, то, что нет Станислава Куняева или Анатолия Передрева, как и других родниковых поэтов целого течения – так называемой тихой лирики, понятно. Но нет и Владимира Соколова, который прямо заявлял: «Со мной опять Некрасов и Афанасий Фет». Тоже не устраивает?

Профессорша, непременная участница всех международных конференций продолжает: «Есть авторы, которые используют возможности языка на границе допустимого. Самый известный из них Иосиф Бродский». Ну, а дальше такой странный ряд – от В.Сосноры до Е.Шварц, – что поражаешься этой питерской местечковости и крайней субъективности. Имеет Зубова право на свой взгляд и круг явлений? – да сколько угодно. Открывает ли такой зауженный взгляд широкую картину поэзии на рубеже веков, даже в лингвистическом плане? – ни в коей мере. Я бы её лекцию использовал на своём семинаре, чтобы показать студентам однобокость и губительность такого подхода. А вслушиваться без комментариев – не порекомендовал бы!

Ну а когда я начал по рекомендации Зубовой читать в альманахе «Паровозъ» стихи неведомой прежде Елены Дунаевской (почти моей ровесницы, кстати), то поразился их какой-то недоброй злободневности:

У нас безнадёжно, ребята,

Уютно родное болото,

Пронзительны краски заката,

И это – такая свобода,

И вновь ты – комок протоплазмы

На брошенной в бездну планете,

Спасать никого нет соблазна,

И ты за других не в ответе...

Я читал эти строки в разгар пандемии и неравной борьбы с коронавирусом, а мне казалось, что это – про Италию или США, например:

У нас безнадёга, ребята.

И это – такая дорога. 

А когда эта безнадёжная дорога для неё самой началась? Она так открывает слово о себе: «Я, Дунаевская Елена Семёновна, родилась очень давно и зря я это сделала»... Оказывается, Елена посещала литературный клуб «Дерзание» при Дворце пионеров Ленинграда, а первые публикации её состоялись в 1966-67годах в газете «Смена», журнале «Костер» и молодежном альманахе «Тропинка на Парнас». Но потом она ушла в андеграунд, в истопники, в самиздат. Оригинальные стихи появились уже не в комсомольской, а в эмигрантской периодике в конце 80-х – "Континент", газета "Новое русское слово. Знакомо. На родине печаталась в разгар перестройки и крушения державы, а после победы капитализма в конце 1994 года переводчица с английского выпустила книжку оригинальных стихов «Письмо в пустоту». Вот характерное стихотворение – одно из писем в пустоту:

Румяную и розовую харю

С кустодиевско-сталинской ухмылкой

Приятно видеть русскому еврею,

Затем я и приехала в Москву…

Которая вот-вот проглотит солнце,

Румяное, с морозною ухмылкой,

В овчине и в кирзе. Конец цитаты.

Ну что же, улыбайся, мертвый дом.

Да, Дунаевская и это предвосхитила (хотя глагол от корня восхищение – не подходит), Москва – этот неразумно раздутый мегаполис, ничего не имеющий общего с кустодиевско-сталинской столицей, и впрямь всё больше походит на мёртвый дом со снующими азиатами и нерадивыми студентами, но ведь профессор лингвистики приводит стихи Дунаевской не как типичное явление слома эпох и поэтического сознания, а как образец… верности традициям. Это ведь тоже без комментариев нельзя оставлять, но при бестолковом дистанционном образовании – такое прояснение молодого взгляда невозможно. Так что навязываемые методики ректора ВШЭ Я.Кузьминова и других «продвинутых в дистанционке» – терпят крах. Хоть в этом коронавирус помог и протрезвил.

 

Дочки Победы

Женский инстинкт стоит прозорливости великих людей.

Оноре де Бальзак

Майские праздники 1987 года я встретил под Минском, в Доме творчества писателей «Ислочь». На отлогом берегу реки, где остались следы разлива, увидел в прогретом мелководье клубок темных жаб – отвратительное зрелище и символическое: перестройка была в разгаре, и наше литературное сообщество расслаивалось, двигалось к образованию подобных клубков – например, к объединению «Апрель»… Но ещё была советская литература, выходили книги по критике, а я на берегу Ислочи писал диссертацию о лирическом герое поэзии 80-х. Условия там были замечательные, Дом писателей только появился в 1986 году под Раковом в живописном месте. Строился он целенаправленно и на средства белорусского отделения Литературного фонда Союза писателей СССР. Главное здание возводилось по необычному проекту, для облицовки фасада специально из Армении был выписан туф. Потом – всё это ветшало и рушилось, братский туф отваливался… В 2009 году у Дома творчества писателей «Ислочь» появился постоянный хозяин. О себе владельцы распространяться не захотели, но рассказали о том, как изменится некогда легендарное место: «Все нам досталось в плачевном состоянии, особенно главный корпус». Обновленный комплекс называется «Оздоровительный загородный клуб «Ислочь-Парк»». Первых посетителей, совсем не писателей, конечно, он принял три года назад. Это ведь тоже символ пережитого времени на коммунально-бытовом уровне. Но я вспоминаю – о поэзии.

Накануне моего приезда в «Советском писателе» вышла книга Евгении Янищиц «Спроси у чебреца», которую целиком (!) перевела с белорусского популярная тогда по эстрадным стихам и песням Римма Казакова:

И я ночей не сплю.

Вызванивают реки

Рассветное:

                    – Люблю!

Венчальное:

                   – Навеки!..

Там Припять вдаль плывет,

И травы нежно-колки,

И грешный небосвод

Раздроблен на осколки.

Вот и её собственный небосвод, как и бренное тело, чуть позже раздробится на осколки… А тогда, на крутом берегу Ислочи, среди молодых послевоенных сосен, у какого-то чёрного кострища я читал её поэму «Звёздный час». Журнал «Неман» (№1-1987) мне подарила в Минске сама Женя. Мы встречали с ней в редакции журнала «Младосць», где она заведовала отделом поэзии, и там же с грустной усмешкой произнесла запомнившуюся фразу: «Сейчас, видно, время такое, что нельзя всем нравиться». И я её хорошо понял: мы ведь как самые молодые участники всяких Дней советской литературы, фестивалей поэзии видели, как относились к поэтессам, особенно национальным, более старшего поколения – армянка Сильва Капутикян, грузинка Анна Каландадзе, узбечка Зульфия, даже дагестанка Фазу Алиева являлись гордостью национальных республик, носили звание народных поэтесс и чуть ли не по указанию ЦК должны были нравиться всем – и в республиках, и в общем содружестве литератур, а уж русская Юлия Друнина – всем безусловно, включая зарубежье.

Помню, Римма Казакова рассказывала ревниво: «Прилетели с Друниной в Германию – ну, просто центр вселенной: фрау Друнина, фрау Юлия!.. Я не выдержала, напомнила: «Она ж по вам, немцам, стреляла!» – Глаза округляют: «И за это тоже уважаем фрау Друнину»… Всем нравилась, а потом, как перестала именно всем – от ушедшего режиссёра Алексея Каплера до миллионного читателя, – сломалась, ушла из жизни.

Имя Евгении Янищиц, которая не могла уже понравиться всем, успело стать одним из символов тогдашней белорусской поэзии. Она родилась трудной осенью 1948 года в деревне Рудка Пинского района Брестской области. Окончила филологический факультет Белорусского государ­ственного университета. Первые стихи опубликовала ещё школьницей, стремительно набрала высоту, и не собиралась снижать полёт. Вот как она писала в «Размышлении над недосягаемым словом»:

Ещё светают и витают

Созвездья верности в полях…

И пусть грома перетрясают,

Переворачивают шлях.

Но и любовь в крылатом звоне

Счастливо славит даже гнёт…

О, жизнь моя, и там, на склоне,

Ты вся – загадочный полёт!

                             (Перевод Изяслава Котлярова)

Но чуть ли не в день рождения Жени, на её сорокалетие, – полёт прервался: 27 ноября 1988 года газета «Звязда» сообщила об уходе из жизни члена КПСС, лауреата Государственной премии БССР и премии Ленкома Беларуси, члена Белорусского республиканского комитета защиты мира, члена правления Белорусского Общества дружбы и культурной связи с зарубежными странами, депутата Советского района Минска, поэтессы Евгении Иосифовны Янищиц. «А лучших – время не бережёт», – так однажды написала сама Евгения. Да, времена перестройки не пощадили и ее, трудно сказать: что бы выбрала Янищиц в условиях тогдашнего стремительного крушения советских идеалов – ринулась бы в национализм под флагом литовского знака «Погони», как многие, начиная с моего однокашника по семинару Льва Ошанина – Владимира Некляева, который жил той весной в шикарных апартаментах «Ислочи» как широко признанный поэт, лауреат премии Ленинского комсомола, или осталась бы верна идеалам прошлого. Ясно одно: такие, как Евгения Янищиц, всегда остаются на краю бездны, на разломе эпох и сердец.

А тогда, весенним днём на берегу Ислочи я читал в журнале «Неман» поэму Янищец «Звёздный час» в переводе Татьяны Ребровой и дивился взаимопониманию поэтесс-ровесниц, хранительниц национального духа. Героиня поэмы везёт сына в родное село, чтобы мальчишка, как дед его, чёрной почвы попробовал, телом окреп, на жизнь без розовых очков глянул. А в реальности – раздумья охватывают, боль донимает:

Сядем-ка рядом, крестьянки и дамы,

И потолкуем сердечно про жизнь,

Не потому ль, что годами-рядами

Люди Хозяина позаждались!

Но даже сильнее рифмованных строк подействовала ворвавшаяся в стихи сермяжная правда:

Цивилизации звёздной явленье

С ритмами века идёт невпопад.

Вот оно, общей нужды объявленье –

Место за местом пустует подряд:

1. Председателя (убыточного колхоза)
2. Сторожа животноводческой фермы (хоть на время отёла коров)
3. Клубного работника (который разбирался бы не только в зарубежном репертуаре)
4. Продавца (который не обманывал больше, чем на 1-2 копейки)
5. Конюха (который бережёт животных не меньше, чем собственный автомобиль)
6. Механизаторов (6 человек)
7. Доярок (8 человек)
8. Телятниц (4 человек)
9. ………………………………………………………………

А здесь, дескать, продолжи перечень сам читатель, если ты не глух и не слеп. Кстати, может требовался и честный поэт-летописец вот с таким придирчивым, но любящим взглядом. Читаешь как фантастику какие-то строки поэтесс, хранивших глубинные традиции и заветы не декларативно, а от сердца. Ведь и переводчица Реброва написала незадолго до работы над поэмой свою хрестоматийную концовку стихотворения о Куликовской битве:

Выращу березу –

                         как затеплю

Перед ликом родины свечу.

И соседского мальца

                         за нашу землю

С недругами драться научу.

Вообще именно тут я и хочу сказать о провидческой роли русской женщины в истории России, ныне во многом утраченной: ведь это Она проносила сквозь лихолетье и забвение саму душу нации, сердцевину Русского мира. Да, настоящие политики его укрепляли, самоотверженные воины защищали от врагов, великие учёные объясняли, а гениальные поэты выражали глубинную суть, но заветы, песни, молитвы, сказки, обряды – хранили женщины. Ведь и православие они сберегли: обращались к Богородице – заступнице России, крестили внуков втайне от партийных родителей, усмиряли страсти, несли вдовье бремя, но всё делали для укрепления семьи, для будущих непутёвых отпрысков. Именно эта сокрытая, животворящая сила и дышала с молодых лет в стихах лучших поэтесс нашего поколения. Они стали, может быть, последними её выразительницами. Литературовед Сергей Чупринин в книге «Крупным планом» (Советские писатель – 1983) писал о нас, поэтах, дебютировавших в 70-х: «Кто знает, может, именно этому поколению выпала грустная участь быть «пропущенным», «неуслышанным»?

Потом мой друг – критик Владимир Бондаренко назовёт книгу о нашем поколении: «Поколение одиночек». В какой-то мере это так – могучей плеяды не сложилось, но я всё чаще применяю к поэтам-ровесникам накануне 75-летия Победы другое определение. Критик – моя однокашница по Литинституту Ирина Шевелёва писала, что определение «поэты – ровесники Победы» пришло из стихов Станислава Золотцева, а вот «поколение детей Победы» утвердилось после того, как Николай Старшинов открыл антологию «Лицом к Победе», вышедшую в «Молодой гвардии» тиражом 500 000 (!) экземпляров, четырьмя стихотворениями, набранными курсивом – Алексея Недогонова, Александра Твардовского, Николая Тихонова и… Александра Боброва. Говорю это без всякого тщеславия, понимая, что Николаю Константиновичу надо было просто обозначить этапы и разделы книги – начало войны, благодарность павшим, торжество победителей и память тех, кто стал детьми Победы, – потому он и взял мою песню со строками припева: «Мы – дети Победы, мы – вызов войне».

Вот и дочки Победы – поэтессы нашего поколения несли в себе не только эту победительную сущность, но и тревогу: достойны ли дети памяти тех, кто спас Россию, выдюжат ли они сами? И тревога их была обоснована. Поколение детей Победы, по сути, сдало державу, ведь в начале 90-х они подошли к полувековому рубежу, деятельные ровесники Победы (как и оставшиеся на постах фронтовики, как Юрий Бондарев – председатель Союза писателей России) занимали все командные высоты или составляли самый работоспособный костяк коллективов и партии. Не справились, обманулись, пошли на поводу…

А вот что будет теперь, после крушения идей глобализации, устоев общего ЕС и поправшей заповеди христианства Европы? И куда впишется Россия со своими недорастоптанными святоотеческими заветами, со своими традициями открытости и добротолюбия?

Помню, как мы с другом и подругами нагрянули той же весной к знакомой мне только по переписке Людмиле Прозоровой – преподавательнице Калининского университета. Она жила в маленькой квартирке, которая враз стала поэтически клубом. Я попросил её прочитать для просвещения не знающих истории спутниц стихи о Твери, которая рвалась стать столицей зарождавшегося Русского государства:

Ты, Тверь, чего-то не сумела,

Чего-то недопоняла…

А ведь по всей Руси звенела

Тебя ласкавшая хвала!

Не стала вольною царицей –

Тебе в лучах Москвы сиять,

Гореть и светлую столицу

От лютых недругов спасать…

А ведь многие москвичи живут припеваючи, не осознавая, что делали для Москвы другие города и веси, порой прозябающие в её тени, обеспечивая благосостояние безумного мегаполиса и сегодня. А от другого стихотворения спутницы просто заплакали: «Понимаешь: я старая сука, // Я свободна, ничья и одна»:

Ничего, что ни кожи, ни рожи,

И на запах придут кобели…

Ну, а если Всевышний поможет,

Справим свадьбу в дорожной пыли.

Полетит вся округа собачья,

По лесам и полям полетит!

И случится: мордашка щенячья

У соска моего заскулит…

Тут Людмила позвонила незнакомой мне тогда Марии Аввакумовой, и та примчалась на тверском трамвае, включилась в наши поэтические посиделки, добила своим стихотворением, ставшим теперь хрестоматийным – «Секрет белоснежных простынок» – о маме, хранительнице чистоты:

Говорят, что красивой была.

                                    Может быть.

Красота деревенская проще.

Только мне
                  некрасивой её не забыть.

Вот стирает...
                    Вот простынь полощет...

От нагибки багровым лицо налилось.

Руки бедные не разгибались.

Так их вздуло и так от воды разнесло,

что руками утопших казались

(по весне, в ледоход, проносило лихих

по разбитой Двине. Навидались).

Но летают они над водой, распалясь.

Прорубь паром исходит недаром.

А потом на салазках

                         с простынками таз

в гору тащат, окутаны паром...

И зачем нам, голодным,

                              была чистота,

холод простыни этой хрустальной?

Видно, та чистота

                                и была ВЫСОТА

нашей северной мамы печальной…

Мария Николаевна родилась в 1943 году в деревне Кондратовской Верхнетоемского района Архангельской области, землячка и наследница Огненного протопопа обрела завещанную высоту, написала много горячих стихов. Одно из них – просто программное, которое я всегда просил читать её и в залах, и на телевизионную камеру. Сегодня такое в эфире – не прозвучит!

Не бойся быть русским – не трусь, паренек,

не бойся быть русским сегодня.

За этим не заговор и не намек,

за этим – желанье Господне.

Он нас породил.
                             Он один и убьет.

А прочие все – самозванцы.

Да их ли бояться! не трусь, паренек,

на русский призыв отзываться.

Прекрасное, ясное имя Иван.

Чудесное имя Мария.

Светите друг другу сквозь черный туман,

в который попала Россия.

Из этого тумана уехала в лондонский смог Лидия Григорьева – уроженка станции Ясиноватая, воспитанница Казанского университета, одна из тех, кто покорила Москву, выступала тогда и по телевидению, и во многих престижных залах. Она и поныне проводит в Лондоне поэтические вечера, участвует во многих международных литературных встречах, конференциях и Всемирных конгрессах поэзии. Венгерская «Литературная газета» посвятила её поэме «Круг общения» большую статью, озаглавив так – «Онегин в юбке». Казалось бы, благополучная судьба, но боль сквозит в сокровенных стихах – в триптихе «Плач по империи»:

Разворошив воспоминаний ворох,

казну времен напрасно не растрачу:

я, выросшая на ее просторах,

ее оплачу.

Родившись под звездой её падучей,

в степных донецких суховейных далях,

я выдюжила жизнь на всякий случай –

и вся в медалях!

Перебирая времени приметы,

припомню обретенья и утраты,

ее заветы и ее наветы,

её запреты и её догматы…

Самих себя мы поднимали на смех,

глумились, подвергали переделу.

Великую страну делили наспех –

ножом по телу.

Как сухари, пространство искрошили,

три недоумка в Беловежской Пуще.

Не зря они свой страх питьем глушили

в лесной той гуще.

Прокручиваю время вхолостую,

уже случилось так, а не иначе…

Смотрю на карте на одну шестую,

завидуя самой себе, и плача.

Читаю, вспоминаю слова Льва Толстого, любившего и презиравшего женщин: «Женщины восприимчивее мужчин и в целомудренные годы были лучше, чем мы; но теперь в этом развратном и порочном возрасте они хуже нас». Не соглашаюсь с великим старцем, прислушиваюсь к своим ровесницам до сих пор, поражаюсь их прозорливости и целомудренности:

Знаю я мужчин и их повадки,

Знаю, кто-с и чем сильней кого-с...

Вся душа моя находится в упадке,

Как большой убыточный колхоз.

Нет «надоев» здесь и «урожаев»,

Сорняки – с деревья ростом, во!

Много у моей души хозяев,

Истинного нет ни одного.

Лезет в душу всяк, хвостом виляя,

Даже тот, кого никто не звал,

А потом уходит, оставляя

На две пятилетки в ней развал.

Всяк несёт с собой свою икону –

Чёрта в виде Бога – и свечу,

Действует по подлому закону:

Что желаю, то и ворочу.

О, худых прорех и дыр зияйство

Разной ширины и ужины!..

Чтоб поднять души моей хозяйство,

Руки очень сильные нужны.

Это стихотворение Нины Красновой, написанное в том самом, вспоминаемом здесь 1987 году, и напечатанное в книге «Плач по рекам» (давно рухнувшее издательство "Современник", 1989). Она родилась и состоялась как поэт в Рязани, окончила семинар Евгения Долматовского, в 1979 году, чуть ли не раньше нас всех выпустила первую книгу стихов "Разбег" в тогдашнем могучем "Советском писателе" и была принята с ней в Союз писателей СССР на год позже меня. С какой мастерской рифмы она начинает бесхитростное, вроде, стихотворение:

Я в Рязань недавно ездила.

У меня в Рязани есть дела:

Повидать свою дражайшую родню

(Я всегда такому рада дню),

Детский мир ушедший посетить –

И ему потешку посвятить…

Её потешки были понятны и деревенским бабам в красном уголке, и изысканным ценительницам поэзии в салонах:

Вон семёновская Матрёшка. –

Смотрит, смотрит, такая смотрёшка.

У Матрёшки – глазки лучистые,

Ярко-синие, светлые, чистые,

Губки крашены розовой краской

И подходят к внешности к русской.

У Матрешки такая комплекция...

Ее смешна о худении лекция.

Сама Краснова – сплошная антилекция, но может написать прямо трибунное стихотворение на личном горьком опыте:

Брось шуметь о России, Нинка,

Это всё пустые труды.

Ну какая ты гражданинка,

Растуды-то тебя туды?

Ты же баба в прыску и в силе,

Можешь делать любые дела.

Что же ты для своей России

Ни сына, ни дочери не родила?..

Но разве только себе этот вопрос задаётся: что же ты? Написал о её честной книге женской судьбы, упомянул в литгазетовской статье и получил из Рязани письмо: «В новом году Белой Лоша­ди самую первую литературную радость опять принес, устроил мне ты – своей статьей о лирике 80-х годов "На ветру перемен", в которой ты пишешь и обо мне, хвалишь мой "Плач по рекам" и меня на всю страну, и называешь в числе самых лучших поэтесс, и не в длинной обойме из двадцати "штук" /хотя и в такую обойму лучших из сотен и ты­сяч попасть – немалая честь/, а в очень коротком списке, и даже в этом коротком списке ты меня выделяешь и даешь меня на закуску. Спасибо тебе, друг золотой! Обо мне по существу еще никто из поэтов – ни из старых, ни из молодых – не писал в печати так, как ты, как об одной из среди немногих».

Нина такой и остаётся – одной из среди немногих, но мы теперь хоть живём по соседству в Перове, видимся куда реже – почти нет вечеров и праздников звонкой русской поэзии. А вот недавно Краснова блеснула в сети своими «Палиндромами» и опять доказала, как чувствует Слово, как свободно обращается с ним: МИРУ МИР. РИМУ РИМ, например.

Но нет сегодня ни мира для мира, а уж тем более для Рима… Так что вопрос Татьяны Ребровой: настала ли эпоха Водолея? – получает отрицательный ответ. Название новой книги Ребровой – и образно, и многозначно, с продолжением надписи от обложки до красивой фотографии: «Из зеркала выйду… И с фото сойду». Я недавно писал в «Дне литературы и о творчестве Ребровой, и о её новой книге. Первый же раздел книги «И скифскими подвесками алея» открывается стихотворением-ожиданием:

И эра Рыб, как рыбка золотая

Хвостом плеснув и чешуёй блистая,

Нырнула в Космос.

                                 Время на мели.

Ещё пусты кувшины Водолея,

Но будь умна. Припомни Галилея

И Соломона.

                      Мочки проколи,

Чтоб скифскими подвесками алея,

Встать на востоке Неба и Земли.

Астрологи спорят, наступила ли эра Водолея в 2000 году или ждать её в 2030-м, когда исполнятся многие надежды, потому что знак олицетворяет гуманность и братство. Миф эпохи Водолея гласит, что в это время мы достигнем мира во всем мире, привилегии знати и богачей окажутся в прошлом, а элитой будут считаться наиболее просвещенные и деятельные люди. Ох, если бы! «Ещё пусты кувшины Водолея…», но поэту – ждать под звёздным небом некогда, он творит сам эту гармоничную эпоху. Или идёт на поводу у безвременья.

 

Разгадать все грехи

Не любящих тебя – спокойно отдай другим

  Ах Астахова

Давным-давно классик лирической поэзии Владимир Соколов написал часто цитируемые строки:

Мне нравятся поэтессы,

Их пристальные стихи,

Их сложные интересы,

Загадочные грехи.

Пользовательница из Могилёва разместила в интернете картину швейцарского художника Фрица Цубер-Бюлера, который учился в Париже и написал ближе к концу ХIХ века характерную картину «Поэтесса». На ней изображена мечтательная особа, подпирающую рукой голову с высокой причёской, а рядом пытается привлечь внимание улетевшей в грёзы мамы неряшливо одетая девочка и грустно смотрящий на это муж с грудным ребёнком на руках. Эта картина никогда не всплывала в моём воображении, если я читал стихи ровесниц, а сегодня – всё чаще, особенно при чтении сетевых поэтесс. Они сделали себе имя и обрели интернетовский успех на одном – на упрощении сложных интересов и на развенчании загадочных грехов, на выставлении их напоказ, низведения на бытовой, понятный уровень. Ведь глянец – загадок и пристальных стихов не терпит. Классический пример – Ах Астахова. И хотя её новая дорогущая книга называется лукаво «Без грима», в ней полно гламурных, напомаженных стихов. Ирину Астахову, известную поклонникам по кличке «Ах», сразу прославило этакое бабское стихотворение с рефреном «Тебя там хоть любят»:

Чтоб больше не выглядеть слабой и скучной.

Но помни: родных не бросают, не губят!

Ну что же молчишь ты? Скажи мне, не мучай:

Тебя хоть там любят?

                                Тебя хоть там любят?..

Как раз родных-то и бросают и губят, Ах Астахова, особенно в нынешней России – включи «Пусть говорят». Всё рассудочно, эгоистично, в духе времени:

Сколько ни было б лет – душою будь молодым,

И не думай, когда и где будет твой финал.

Не любящих тебя – спокойно отдай другим.

Отраженье ищи в душе, а не у зеркал.

Чего колотиться, ревновать и страдать: «Не любящих тебя – спокойно отдай другим», как говорится, на фиг он нужен… Пусть у женщин так сплошь и рядом не получается, но они хотят верить Ах Астаховой: ведь можно же так! А мой старший друг и учитель поэт-фронтовик Николай Старшинов писал в стихотворении, посвящённом своей жене – Юлии Друниной, улетающей к режиссёру Алексею Каплеру на юг, на съёмки фильма «Опасные гастроли»:

Убоясь реактивного грома,

Врассыпную пошли ястреба…

Ты опять улетаешь к другому.

Да хранит тебя в небе судьба!

Это же пушкинская высота: «Как дай вам Бог любимой быть другим». Но сегодня надо рациональней и прикольней одновременно. Как призналась сама поэтесса: «Я научилась говорить, шутя, О самых грустных мыслях в голове».

Разве это можно поставить, например, хоть близко с живыми стихами моей однокашницы по Литинституту Татьяны Веселовой, задорными, полными святого ожидания:

Диплом – в кармане.

Муж – в Краснодаре.

Какую кофту он мне подарит!

И помидоры хотел достать.

Я для него разобью копилку,

Надену туфли. Куплю бутылку.

Напудрю щеки. И буду ждать.

Таня работала редактором в знаменитом тогда издательстве «Художественная литература», любила зачем-то править чужие стихи, мне какие-то строчки в антологии «Молодые голоса» испортила. Издала две дебютные звонкие книжки, потом яркий сборник «Этот мир» в серии «Восхождение» издательства «Молодая гвардия», которое опекало и вело к признанию своих авторов. Потом замолчала, работала учительницей в своём Звёздном городке. Говорят, издала после тридцатилетней паузы двухтомник стихов и переводов, но где сегодня что найдёшь…

Зато сетевые поэтессы заполняют необъятное пространство. Писать о них, критиковать-развенчивать – не цель данной статьи. Они меня интересуют, говоря интернетовским языком, как тренд и бренд. Моя студентка отделения литтворчества МГИК Александра Кузнецова написала большую курсовую работу по творчеству навязчивых поэтесс. «Сола Монова. Юлия Валерьевна Соломонова – поэтесса, кинорежиссёр, театральный режиссёр, по количеству подписчиков считается одной из самых читаемых поэтесс интернета. Победитель нескольких российских поэтических конкурсов. Самое популярное стихотворение «Чужая женщина»:

Чужая женщина всегда

Красивее твоей.

Её не портят ни еда,

Ни зеркало в фойе.

Её стремишься обаять, 

Любить и украшать.

Чужая дама – не твоя,

А значит – хороша.

Твоя – совсем уже не то

И в жизни, и в сети.

Ты покупаешь ей пальто,

Оно не так сидит…

Это можно длить до бесконечности – мило, узнаваемо и потому – доступно широкому пользователю. Нынешним женщинам близка и понятна такая сентенция о жизни в условиях рынка и конкуренции: «Жёсткая «Дольче Вита» – кушать себе подобных. Если ты ядовита, значит и несъедобна!». А сами стихи – вполне себе шоколадные и съедобные

А вот Саша пишет с придыханием про Веру Полозкову: «Вера Полозкова – феномен нового поколения. Она заставила молодежь, застрявшую в блогах и социальных сетях, полюбить поэзию, читать и писать стихи, обмениваться "единицами смысла", зарифмованными в ярких образах. Полозкова возвела поэзию в тренд, стала флагманом новой литературной волны – волны интернет-поэтов. Её сочинение, начинающееся словами «Надо жить у моря, мама» – одновременно личное умозаключение и подсказка людям, мечущимся в поисках решения – как жить. По слухам, это произведение уже читают на вступительных экзаменах абитуриенты театральных вузов».

Да, Полозкова – в тренде, имеет своего коммерческого директора, собирает большие залы, даже в Киеве, проклинающем всё русское. Загадка, но публике нравится эта высокая и решительная женщина, изрекающая банальности. О творчестве: «Я хочу быть немного Бродским – ни единого слова зря». Ну уж – просто километры слов зря, сознательное плетение необязательных словес и метафор. О жизни: «Жизнь – это творческий задачник: условья пишутся тобой. Подумаешь, что неудачник – и тут же проиграешь бой…». На этом все мастер-классы американских проповедников успеха построены. О счастье: «Если хочется быть счастливой – пора бы стать». О любви: «Отрада – в каждом втором мальчишке, спасенье – только в тебе самой». Самое отрадное в судьбе поэтессы: в 2014 году Полозкова вышла замуж за музыканта, и в их семье на свет появились двое мальчишек: Федор и Савва. Вера стала писать весёлые детские стихи – и дай Бог, как говорится. Но и тут поэтесса нашего поколения Лидия Григорьева заткнёт нынешних сетевых – одной миниатюрой:

Сына спрятать под крылом –

Затаиться!

Что ж я лезу напролом –

Кобылица!

 

Параллели сами собой вспыхивают, переклички усугубляются пустынными и гулкими улицами в условиях карантина. Но и закончить хочу строчками песни Мери из той же трагедии «Пир во время чумы»:

Было время, процветала

В мире наша сторона:

В воскресение бывала

Церковь божия полна…

Ныне церковь опустела;

Школа глухо заперта;

Нива праздно перезрела;

Роща темная пуста…

Храмы закрылись в условиях карантина, но порой чудится, что при обилии рифмованных строк и миллионов стихоплётов опустел храм поэзии, и роща золотая отговорила «берёзовым веселым языком», и нива опустела. Но и над этой унылой картиной, во мраке бездушья – продолжает светиться дальнее зарево души.