ПРОЗА / Василий ВОРОНОВ. ПАНТЕОН. Роман
Василий ВОРОНОВ

Василий ВОРОНОВ. ПАНТЕОН. Роман

 

Василий ВОРОНОВ

ПАНТЕОН

Роман

                               

1.                            

На старости лет Дрюня остался бобылем в своей хате. С утра до ночи один как перст, и душа сомлела от мыслей о самозабвенной жизни с Клариссой. Теперь она спокойно лежит на погосте в Загряжске, а Дрюня кукует один на белом свете. С горя он стал рыть могилы людям. Отказывался от водки, принимал только еду. Похудел от тяжелой работы, укрепился в костях. Лицом стал правдивее и чище. Глаза посветлели, как у церковного человека. Однажды, роя яму в церковном пределе, Дрюня наткнулся на чугунную плиту с литыми старинными буквами. Тут же приехали наместник монастыря, директор музея и мэр Кукуй-Прискоков. Плиту поставили возле стенки, обмели веником и прочитали: "Лета 1646, месяца июня преставились рабы Божии, московские бояре братья Иван и Яким Загряжины. От них же пошел городок Загряжск, в память об убиенных".

– Надо поднять гроб, – сказал директор музея.

– Не тревожьте прах, – сказал наместник.

– Не трогать ничего, я позову губернатора, – сказал мэр Кукуй-Прискоков.

На следующий день приехал губернатор со свитой и, умно моргая глазками, обошел пешком вокруг церкви. Свита, монахи и чиновники отставали на уважительном расстоянии.

– Вот тут, – сказал губернатор, обводя государственным перстом церковную ограду, – откроем пантеон. Хоронить будем только по заслугам, как этих… Завражиных.

– Загряжиных…

– Да, бояр московских. Кстати, в Загряжск на постоянное проживание приехал из Москвы бывший министр Пучеглазов. Его тоже надо иметь ввиду. И я хочу тут…

Плиту положили на место, украсили цветочками.

Дрюню персонально позвали на совещание в мэрию. По устройству пантеона. Мэр выступил с докладом, от которого пришли в движение жизненные силы Дрюни и всего Загряжска.

Кукуй, как мы знаем, собирался с помощью кремлевского дяди руководить всем спортом в Москве. Дядя проворовался, и назначения не состоялось. Кукуй застрял в Загряжске и старался выслужиться самостоятельно. В случае с пантеоном он увидел перст Божий. Его речь на совещании напечатали в газетах. Мы приводим ее с некоторыми сокращениями.

«– Я позвал вас, чтобы начать полезную жизнь… Но прежде скажу о знаках свыше. Прошлой ночью мне явился апостол Петр. Не в церковном облачении, как на иконе, а в виде странника, паломника, каких мы видим в монастыре и его окрестностях. В виде бродяги с суковатой палкой. Настоятель монастыря отец Павел подтвердил, что это был не сон, а сущее явление апостола Петра. Петр обходит свою паству, как ему завещал Иисус Христос: паси овец моих. В нашем понятии это инспекция. И предупреждение. Апостол выбрал мэра Загряжска, чтобы предупредить. Оттуда, от мертвых, идет сигнал: кайтесь перед смертью, без покаяния нет никакого спаса от ада и мук. Хаврон перевозит через речку грешников и сваливает в чистилище. Там не отмолишься, не спрячешься. А тех, кто покаялся, размещают наверху в белых одеждах. Есть разница? Апостол сказал, что каждый из нас грешен, и у каждого до последнего вздоха сохраняется возможность покаяния. От имени всех загряжцев я поблагодарил святого Петра. Это вкратце о моей встрече с апостолом Петром. А теперь напрямик, по-свойски. Все вы говнюки, и говнюками помрете. Но хотя бы перед смертью сходите в церкву, расскажите о своих пакостях. Гребуете церквой – идите ко мне, облегчите душу по-товарищески. Хотя я про вас и так все знаю… тошнит даже. Если бы грехи ваши можно было зарыть в яму и оставить в Загряжске – черт с вами, грешите, пока не треснете! Вы друг дружку знаете, как облупленных, разбирайтесь и дальше.

 Но вы предстанете перед Господом и отвечать будете на Страшном суде, а не в Загряжске. И нам, живым, будут глаза колоть за ваши грехи. Апостол Петр самолично ведет учет, он не зря явился мне и предупредил… Если из десяти покойников девять умерли без покаяния, то как, спрашиваю вас, будем дальше жить? На кладбище мусорная свалка, на могилах кульки, бутылки пластмассовые. В норе, в склепе, говорят, человек живет. Собаки кладбищенские кусаются. А кладбище должно быть привлекательным. Мертвые не могут о себе позаботиться, давайте пойдем им навстречу. Губернатор захотел упокоиться на нашем кладбище. Еще несколько наших именитых земляков просили меня похоронить их в Загряжске. Как они будут лежать посереди мусора и пивных бутылок? Как я буду глядеть в глаза губернатору и апостолу Петру, если он наведается еще раз?

Почему, спрашиваете, губернатору? Да потому, что он дал нам большие деньги на обустройство пантеона в ограде кладбищенской церкви.

Мы позовем самых лучших архитекторов, чтобы Загряжский пантеон воссиял не хуже Александро-Невской лавры. Позовем самых лучших мастеров. Закупим самые лучшие материалы… Построим, и улучшим общекладбищенские условия. Тут у меня сомнений нет. Где кого закопать, мы определим, хотя и здесь будут вопросы и обиды. Каждому, понятно, захочется в пантеоне. И тут ошибаться никак нельзя.

 Создадим ритуальную комиссию, и она будет авторитетно распределять места. Конечно, есть сомнение, что члены комиссии в первую очередь похоронят в пантеоне самих себя, своих родичей и друзей с любовницами… Таких членов мы будем осаживать. Мало не покажется. Будем поправлять комиссию.

 А загвоздка в том, что грехов прибавляется. Потому что прибавляется соблазнов. Старики вместо того, чтобы показывать пример, стали грешить больше молодых. Как за всеми уследить? Сколько людей идет в церкву каяться добровольно? Даже сказать стыдно. Это касается присутствующих здесь, да и… меня тоже.

Мы наведем справки, как и по каким меркам хоронят на Новодевичьем кладбище в Москве и в Александро-Невской лавре в Питере. У них большой опыт по выявлению заслуженных людей и их дальнейшего земного местопребывания.

С сегодняшнего дня я назначаю смотрителем Загряжского кладбища Андрея Васильевича, нашего уважаемого Дрюню. Я знаю, что он безвозмездно роет ямы людям, и как бы вошел в курс дела. В его подчинение даем штатную единицу рабочего. Вдвоем они сумеют убрать кульки и бутылки, посыпать песочком дорожки. И следить за правильностью захоронений. Я же, как мэр, беру на себя ответственность за сооружение пантеона.

Речь Кукуя имела неожиданные последствия в жизни Загряжска и наших героев.

 

2.

Бывший министр Денис Трофимович Пучеглазов, уроженец Загряжска, на старости лет решил вернуться на родину. Построил большой усадебный дом для удобной жизни. Несколько гостевых флигелей. Открытый бассейн, спортзал. Наворотил сараев, гаражей, смотровых башен, собачьих будок. Окружил усадьбу глухим трехметровым забором, за которым круглосуточно дежурят охранники. Живи теперь свободно, вольно живи, министр, копти небо на всю катушку. Заслужил. Воздух родины – он щекочет до слез.

Май, теплынь. Цветут вишни, алыча, черемуха. Пчелы гудят, синички посвистывают. Министр сидит в кресле-качалке на втором этаже, на просторной веранде. Он в широких джинсовых шортах, в тонкой белой рубашке, лысый и босой. Отхлебывает ледяной лимонный швебс и лениво смотрит на купола Загряжского собора, на паром, который ползет, как майский жук, поперек Дона на другой берег. Министр, выражаясь языком Дрюни, в "ипатии". Дернуло же поселиться в Загряжске! Оставить обжитое Подмосковье и переехать к черту на кулички. На родину потянуло! От родины остались только Дрюня и еще с десяток стариков и старух, одногодков, для которых один интерес от министра – выклянчить что-нибудь, попросить взаймы или опохмелиться. Старый дурак! Сходил пару раз в магазин. И нарвался. В магазине подошла к нему одноклассница. Пьяненькая веселая бабка с сигаретой во рту.

– Не признал, женишок? – старуха засмеялась, закашлялась.– Дай на бутылку водки, выпью за нас обоих...

Пучеглазов отвернулся, как бы не узнавая и не слыша пьяную. Но он узнал, он долгие годы помнил белокурую длиннокосую красавицу. Он целовал ее, провожал каждый вечер, он клялся, что любит ее до самой смерти…

– Гребуешь, – старуха обиженно покачала головой. – Шишкой большой стал. Дворцы приехал строить… А мы люди простые. И не жадные. Хочешь пивка?

Люди в магазине смущенно хихикали, шептались и с любопытством глядели на Пучеглазова. Люди есть люди, как не порадоваться министру в интересном положении? Министр же еле доковылял домой, напился корвалола и бедный, несчастный впал в "ипатию". Боже, зачем люди превращаются в стариков и старух! После такой встречи впадешь не только в "ипатию", но завоешь, запьешь от огорчения. Нет, лучше умереть молодым. Любви к родине у Пучеглазова поубавилось.

Пребывая в "ипатии", министр решил позвать Дрюню, который доводился ему двоюродным братом. От него не могло быть никакой пакости. Во-первых, он не старик, а десятью годами моложе министра. Во-вторых, Пучеглазов был наслышан о героической и праведной жизни своего брата. Дрюня мог быть даже полезен министру в его нынешнем положении. Да и просто неприлично игнорировать близкого родственника.

 Дрюня явился к Пучеглазову в каком-то странном одеянии. В длинной, ниже колен, черной сатиновой блузе, подпоясанной узким ремешком. В хромовых офицерских сапогах. Грива седых волос перехвачена на лбу мягкой веревочкой.

– Батюшки! – хлопнул в ладоши Пучеглазов. – Граф Толстой пожаловал!

Братья обнялись, поцеловались.

– Сколько же лет мы не виделись? – спросил министр. – Лет тридцать?

– Сорок два.

– Да… Сразу после школы я уехал в Москву... О тебе много слышал. Что сейчас делаешь?

– Скорблю о жене моей возлюбленной. Живу на кладбище, людей на тот свет отправляю…

Брат предложил Дрюне водки, тот отказался, но выпил холодного швебса.

– Мне нужен твой совет. Скажи откровенно, что обо мне говорят в Загряжске?

Дрюня смотрел на брата чистыми глазами. Конечно, он будет говорить откровенно, зачем спрашивать.

– Ты чужой.

Пучеглазов обиделся, враждебно посмотрел на Дрюню.

– Я тут родился, и вся родня, как и твоя, на три колена в этой земле…

– От тебя Москвой пахнет. От тебя слова чужие идут. Не жди от местных никакого сочувствия.

– Ну спасибо, утешил. В сочувствии не нуждаюсь и милости просить не стану. Я вам, дуракам, хотел помочь, для Загряжска большие средства пожертвовать.

– Ты, Дениска, и в школе таким был… Зачем хвалиться благотворительностью? Делай молча, не жди благодарности. Бог видит.

Министр засмеялся, понимающе похлопал брата по коленке.

– Вон куда хватил! В рясу облачился! Нет, не подумай, я церковь уважаю. Много жертвовал, и нашему монастырю тоже. Я не жду благодарности за это, но зачем дохлую кошку через забор бросать? В доме переполох, без света боятся спать. Эх, люди-люди…

Денис Трофимович еще долго припоминал обиды. Распускают слухи, что он купил правительственную дачу "Шалаши" и устраивает там публичный дом с казино, рестораном и гостиницей. Разрешение получил у самого президента и плевать хотел на местную власть и протесты загряжцев. Опровергать эту чушь бесполезно, слухам здесь верят больше, чем властям. Еще не начавши жить на родине, бывший министр превратился в упыря, который спит и видит, как бы поинтереснее напакостить Загряжску и загряжцам.

Пучеглазо позвал Дрюню, чтобы тот повлиял на общественное мнение, чтобы люди воспринимали бывшего министра, как обычного пенсионера, рядового горожанина. Дрюня соглашался, поддакивал, но советовал "жить как все". То есть, ходить по городу в простых штанах, пить пиво с таранькой вместе с загряжцами, заходить в церковь, общаться с монахами. "Жить как все", значит, снести трехметровый забор и по утрам разговаривать с соседом через дорогу.

 Денис Трофимович мрачно покачал головой.

– Э-э, нет. Стекла побьют, обворуют… Знаем мы это дело.

– Тогда иди в монастырь, – сказал Дрюня и строго посмотрел на брата.

– Спасибо на добром слове, брат. Я как-нибудь без тебя разберусь…

На веранду быстро вошла молодая женщина.

 – Деня, вызови шофера, я Борис Борисычу обещала быть, а от него в салон заеду…

Женщина говорила и просительно, и властно, и вместе с тем игриво.

Денис Трофимович расцвел и не скрывал радости перед братом.

– Дрюня, познакомься, Софья Ильинична, жена.

Дрюня поклонился, исподлобья разглядывая красавицу.

– А это брат мой, Дрюня, Андрей Васильевич…

Соня в свою очередь с любопытством смотрела на диковинного гостя.

– Ты не говорил, что у тебя есть брат в Загряжске.

– Двоюродный брат… Дрюню тут каждая собака знает, он герой и местная достопримечательность.

Соня еще раз задержала взгляд на Дрюне, улыбнулась мужу.

– Буду рада познакомиться ближе. Приглашай брата на обед.

Красавица быстро и грациозно исчезла за шторами. Пучеглазов, пряча глаза, покашлял в кулак.

– Вот, на старости лет… бес в ребро.

Дрюня промолчал и, попрощавшись, с облегчением вышел из усадьбы на улицу. Машинально перекрестился:

– Господи Иисусе… Как в заточении, в склепе.

 

Смотрителя кладбища Андрея Васильевича и штатного рабочего Тихона Палыча определили жить в прицерковном флигеле. В старинном кирпичном доме девятнадцатого века. В разные времена по надобности здесь была церковно-приходская школа, потом размещался сельсовет, позже медпункт и госпиталь, еще позже киноклуб, спортзал, детский сад. Одно время здесь квартировал вместе с семьей председатель горисполкома. Тот самый, что распорядился сносить старинные мраморные надгробия и мостить ими тротуары на городских улицах.

Рабочий Тихон Палыч из местных, работал сторожем в городском универмаге. Обладал удивительной способностью носить в себе все городские новости. Кажется, он впитывал информацию ноздрями прямо из воздуха, из эфира.

– А вы слышали? – спрашивал он первого же встречного по утрам. – То-то и оно! Никто поверить не может…

А вечером, сидя на скамейке возле дома говорил соседям многозначительно:

– Дождик снился, и блохи кусали. К покойнику.

На следующий день из этого дома выносили покойника. Тихона не раз одергивали:

– Не каркай!

Предупреждали. Уговаривали, били втемную. Новости из Тихона нельзя было закрыть, остановить, как нельзя закрыть бьющий из-под земли родник. Он страдал от этого, был гоним на работе, жена отказалась от него. И прозвище впечатали ему загряжцы – Гонимый. Из универмага его поперли за то, что он неправильно предсказал смерть директора. Рано утром трагически пошептал кому-то из продавцов о внезапной кончине начальника. Пока новость разрасталась, как снежный ком, к открытию магазина подкатил на своих "жигулях" живой директор.

Гонимый прибился к Дрюне и хвалился всем:

– В Загряжске одно справедливое место – на кладбище.

Утро отшельников начиналось по ритуалу. Дрюня спрашивал, зевая спросонья:

– Кого сегодня?

– Валеру-китайца, – с готовностью отвечал Тихон. – Прорабом на реставрации работал. Бабушка у него натуральная китаянка, от нее у Валеры глаза косые. Сорок семь лет, женат, трое детей. На "форде" ездил, сбережения имел. Начальник порта у него кумом был. Не болел. Правда, аллергия на что-то была, почесывался. А умер добровольно.

– Как добровольно? – уточнял Дрюня, недопонимая.

– Ну, отказался от всего. Отвернулся от жены, от детей, от работы. Полежал молча неделю, и впал в летаргический сон.

– В ипатию, – уточнил Дрюня.

– Должно быть так. В итоге – покойник. Вон, яму пришли копать…

Прежде всего, Дрюня с Тихоном ревизовали свой объект, обошли кладбище с подробной описью необходимых работ и нужного количества разных стройматериалов. Только работа по расчистке от дикой поросли деревьев и кустарников, от завалов мусора могла занять не меньше года. Тихон остановился у старинного надгробия в виде мраморной пирамиды с ангелом наверху. На камне была надпись: "Одной звездой на небе стало больше, одной звездой тусклее на земле".

– Раньше люди чувствительнее были, – философски изрек Тихон.

 А Дрюня подумал, что такая надпись подошла бы к могилке Кларисы.

– Глянь-ка, Андрей Васильич, нора под памятником. Это не зверь, в нору, должно быть, человек лазит…

 Смотрители обошли оградку вокруг.

 – Под этим памятником должен быть склеп. В склепах в старину господ хоронили. Погляди поближе, какой год на камне.

Тихон встал на четвереньки, поскреб пальцем по замшелому мрамору.

– 1731 год. Полковница Меланья, – по складам прочитал Тихон. – Какие люди были. Полковница!

– Человека из норы выселить! – приказал Дрюня. – Не положено жить в могиле, нельзя беспокоить полковницу.

Тихон заверил начальника, что уладит это дело.

В церковном приделе начались работы по строительству пантеона. Подрядилась турецкая компания. Турки в оранжевой униформе первым делом поставили туалеты, душевые кабины. Вымостили дощатые дорожки. Сделали навес со столом и скамейками для перекуров и питья кофе. По периметру поставили жилые благоустроенные вагончики. И только потом стали завозить стройматериалы. Загряжцы сильно дивились.

– Наши делают все наоборот. Туалет ставят в последнюю очередь…

Каждый день у придела собиралась толпа загряжцев поглядеть, как работают турецкие подданные. Турки им нравились.

На стройку часто наведывался Кукуй-Прискоков. Всегда в спешке, бегом. Он немедленно призывал к себе Дрюню, настоятеля церкви отца Амвросия и давал указания:

– Вы тут не отсиживайтесь! Разъясняйте людям, что кладбище – культурный объект. Не позволяйте пить, курить и материться! Только молитвы и духовные размышления. Привлекайте в церкву на исповедь и причастие, на покаяние.

Мэр курил, матерился и бегом ехал дальше.

                                                                                                                                      

3.                                     

Жена министра Соня за пару лет сделала потрясающий кульбит. Она приехала в Москву из родного молдавского села Кучугуры вместе с бригадой гастарбайтеров, надеясь найти какую-нибудь работу. Работу не нашла, земляки вскладчину наняли ее поварихой.

Сонечка была спелой вишенкой, радовавшей глаз окружающих. Хлопцы-земляки хихикали и облизывались, женатые украдкой дарили шоколадки и пытались пошептать ей на ушко. Чтобы не случилось баловства, за Сонечкой стал приглядывать старшой Михай, прораб, женатый человек, отец троих детей. Он поселил Сонечку в отдельном вагончике и стал опекать ее, как родной отец. Через месяц он женился на ней, если и не женился, то стал жить в отдельном вагончике, как муж с женой. Наверно, это дело у молдован так же, как и у нас, как у всех. Бог знает как.

Сонечка стала смелее и даже нахальнее с земляками, кричала и топала ножками. Земляки замечали, как Михай опускал глаза, когда Сонечка что-нибудь требовала от него. Она взрослела прямо на глазах.

Однажды у вагончиков, где жили строители-молдаване, остановился черный джип. Из джипа вышел маленький рыжий толстячок и, оглядевшись, громко рассмеялся.

– Ты куда меня привез, идиёт!

Из кабины вылетел молодой человек и замахал руками:

– Ошибочка, шеф! Это объект М, а нам нужен объект Д. Там и тут молдаване, черт бы их побрал!

Толстячок в шелковом костюме тем не менее сделал отмашку помощнику и велел позвать старшего. Вышел Михай, и незнакомый шеф стал говорить с ним. Говорил шеф, Михай только изредка кивал головой и кланялся. Кивал и кланялся... Так они, беседуя, обошли вокруг вагончиков раз-другой, разговор затягивался. Из семейного вагончика вышла Сонечка с минеральной водой на подносе. Она поклонилась незнакомцу и опустила глаза. Шеф выпил водички, покашлял. Выпил еще и еще… Помолчал, почесывая подбородок.

– Ты вот что, – он поднял указательный палец. – О нашем разговоре пока никому… И еще вот какое дело. Срочное дело…

Толстячок крутнулся на каблуках и в упор смотрел на Соню.

– Я сегодня принимаю наших партнеров, немцев, на природе. У озера поляну накроем. Одолжи барышню помочь, дело магарычевое…

Он взял Сонечку под локоть и, видя, что Михай онемел от неожиданного оборота, сделал ручкой:

– Завтра верну барышню.

Он взял Сонечку под локоть… и она оказалась на Рублевке в доме веселого толстяка, владельца крупной строительной компании, советника министра Пучеглазова. Советника звали Мишей, он был известен всей Москве, как Миша Ейский. Влиятельный деловой человек. Миша не врал молдаванину насчет немцев. Действительно, повез Сонечку на встречу с немцами за город. Как друг. Соню представил коллегам, как подругу, помощницу. А наутро дал ей телефон и велел позвонить молдаванину. Соня позвонила и сказала не без кокетства своему сожителю или мужу:

– Михась, мне предложили хорошую работу… Да, я остаюсь.

Что мог сказать бедный молдаванин, он хорошо знал Москву.

Новый друг стал брать Сонечку не только на вечеринки, но и в офис на деловые встречи. Ездил с ней в гости к друзьям. Познакомил с министром. Миша учил Соню хорошим манерам.

– Ты, Сонька, умная девочка, слушай, что я говорю. Ты не молдаванка, ты цыганка, дочь цыганского барона. Так мне для имиджа нужно, для бизнеса… А одеваться будешь, как София Ротару. Весь гардероб тебе спецы подберут. И веди себя, как дочь барона, высокомерно. Говори мало.

 Соня понятливая девочка. Какая она молдаванка, она единственная и любимая дочь цыганского барона! Она кажется высокомерной? Да, высокомерие ее родовая черта. И мама, и бабушка, и прабабушка были красавицы и отличались высокомерием. Держи марку, цыганка Соня! Твое солнце взошло!

В детстве Соня не играла в куклы. В селе Кучугуры жили очень бедно. В девяностые годы молдаване стали отдельным государством. Колхозы закрыли, крестьяне выживали на огородах и в подсобных хозяйствах. Отец пас общественных коров и пропивал со своим напарником весь заработок. Днем целый день в степи, а ночью пьяный спал на сеновале до утра. Мать, бывшая колхозная доярка, в сорок лет заработала бруцеллез и стала инвалидом. Двое братьев-близнецов учились в начальной школе. Сонька подростком стала кормильцем семьи. В хозяйстве корова, два поросенка, гуси, куры. Встань чуть свет, подои корову, выгони в стадо. Дай корм остальной худобе, приготовь завтрак братьям и матери. Следи, чтобы одежка у них была чистой и выглаженной. И сама соберись в школу… Худая, в глазах недетская застарелая тоска. Шея тоненькая с голубыми жилками и выступающие косточки ключиц. Скоро стало ясно, что с учебой она не справится. Мать, глядя на дочку, громко причитала и грозила кому-то распухшими черными руками:

– Загубили дивчину! Ох, загубили!

Классная руководительница зашла поговорить с Сонькой. Учительница была дальней родственницей, знала семью и любила Соньку. Она все понимала, но не знала, как помочь.

– Соня... – сказала она и заплакала. – Соня, тебе надо бежать отсюда. Иначе пропадешь. Заканчивай восьмой класс и уезжай. В Кишинев или в Москву. А я тут присмотрю…

Через год Сонька отправилась в Москву с бригадой земляков.

 

…Миша Ейский дал Соньке волю. Она ездила на машине по Москве, ела мороженое, покупала братьям джинсы и кроссовки, выбирала французские духи и пила пепси. У нее кружилась голова от бижутерии, купальников, косметики, наборов, приборов, сумочек, кукол Барби, мобильников, сумочек и браслетов… Боже, половина человечества трудится на дамские аксессуары и украшения! Другая половина изобретает мужские аксессуары и украшения. Кажется, уже некому сеять и жать. Разве что молдаване в Кучугурах колупаются на своих огородах. Да на Украине и в Нечерноземье еще водятся хрюшки и есть еще сало с прорезью в русских и украинских селеньях.

Миша Ейский очень любил сало с прорезью и сам ездил на рынок выбирать деликатес. Он никогда ничего не сеял, не выращивал, но денег у него было столько, что он мог бы купить Кучугуры вместе с молдаванами, курами и хрюшками. Только зачем ему Кучугуры с молдаванами. Он взял Соньку, и ему не жалко для нее никаких денег.

Не учел Миша, что Сонька понравится и Пучеглазову. А может, и учел. Это случилось не сразу. Пучеглазов не обращал внимания на девушку. Наверное, год прошел, когда вдруг… Кто знает, когда выскакивает это "вдруг". Министр долго гнал эту мысль прочь, но она копошилась, свербела, кузюкала, пока однажды он не проснулся ночью и не прошептал, задыхаясь: "Это конец… я умру, если не…". Год назад у министра умерла жена, он уже свыкся с одиночеством. Отвлекала работа, мельтешенье людское, гостиницы, приемы, наезженная за годы колея большого начальника.

Однажды Пучеглазов допоздна задержался в доме у Миши. Долго сидели за столом, лениво обсуждали свежие новости, пили кофе. Соня сидела в кресле, по-детски подтянув к подбородку круглые коленки. В пол-уха слушала скучную канцелярию друзей. Когда Пучеглазов засобирался домой, Сонечка вышла и вернулась с парой мужских носков.

– Вам так нельзя, – она смущенно наклонилась и мизинцем показала дырку на носке министра. – Наденьте новые.

Пучеглазов и Миша засмеялись, захихикала и Соня. Все было как-то по родственному, по-простецки. Министр вдруг (вот оно "вдруг"!) покраснел и пробормотал:

– Э… я… Спасибо, я должник. Дырка, гм... откуда она взялась?

На следующий день Пучеглазов приехал к Мише мрачный и тихий, они заперлись в кабинете. Соня с ужасом смотрела на запертую дверь. Она чувствовала, она знала, что сейчас решается ее судьба. Она не волновалась, когда за спиной скрылись родные Кучугуры. Не смутилась, когда Миша оставил ее в своем доме. Не вспоминала бригадира Михася. Это казалось ей понарошку, игрой, настоящее было сегодня в кабинете, там заходила гроза, копились громы и молнии. Господи пронеси! Соня дрожала и шептала молитвы.

 Через час дверь отворилась. Пучеглазов с пунцовыми щеками прятал глаза, вытирал платком лоб. Миша нервно приглаживал расческой рыжую шевелюру и вызывающе ухмылялся.

– Сонька! – крикнул он весело. – Министр нам честь оказывает! Он просит у меня твоей руки! Он жениться на тебе хочет! И я, как посаженный отец, не против… Как ты на это смотришь, Соня, дочка…      

Сонечка едва стояла, крепко сцепив руки. Она смотрела прямо в глаза Мише, моля о пощаде. О милосердии. Она боялась пафоса и мелодрамы, боялась игривости. Пучеглазов спас ее. Он поднял глаза и спокойно, твердо и по-мужски сказал:

– Это серьезно, Соня. Я буду тебе хорошим мужем.            

 

4.

После затяжных июньских ливней свалилась жара, перекипало влажное душное пекло. Над садами, над огородами стояло дрожащее марево. Роскошное цветущее разнотравье волнами перекатывалось на пойме. Ветерок разносил по Загряжску запахи донника и медуницы. В пойменном лесу, в непроходимых зарослях терновника неумолчно выщелкивали, неистовствовали соловьи.

Отец Амвросий с Дрюней ходили в пойму собирать травы для сушки. Душицу, полынок, зверобой, чабрец. Травы смешивали и добавляли в чай. От аромата, от вкуса такой заварки человек становился сентиментальнее и, как свидетельствовал Дрюня, очищался от скверны в душе.

– Пользительно для организма, – поддакивал отец Амвросий.   

Собирая травы, друзья предавались разговорам на самые чувствительные и философские темы. Например, о загробной жизни.

– Есть ли твердые свидетельства, что там я встречу Клариссу… и маму, и отца? – спрашивал батюшку Дрюня.

Отец Амвросий отвечал скороговоркой, стараясь убедить не столько Дрюню, как самого себя. Ему, видно, часто приходилось отвечать на этот вопрос.

– Царство Божие внутри нас. Веришь, значит, есть. Не веришь, значит, нет.

– А ты сам видел там что-нибудь?

– Я тебе скажу, Дрюня, как другу скажу… Только боюсь одного. Можно ли всуе рассказывать об этом? Личный мой опыт сводится к сновидениям настолько явственным, что проснувшись, я перебираю в уме каждую характерность. Снится мне школьный товарищ, девушка снится, наша, загряжская… Сестра родная снится. Я знаю, что они покойники, и не удивляюсь, как они появляются среди живых, сегодня живущих. Они разговаривают со мной о том, что деется в Загряжске сейчас, что люди говорят о них, покойниках. Они пьют со мной чай, едят селедку с картошкой. И я ем вместе с ними, хотя одновременно леденею душой от мысли, что ем с покойниками. И признаюсь тебе, что не могу различить, где сон, а где явь… Ночь великое благо для человека, она же и великая тайна есть…

– Ну, это бывает, – Дрюня поддакивает понимающе. – Бывает. Я целые сюжеты с покойниками могу рассказывать. И Кукую нашему апостол Петр во сне явился. Отец Павел засвидетельствовал. Кстати, а как мог отец Павел засвидетельствовать? Они что, вдвоем один сон видели?

– Ну, положим, апостол Петр мог позже проинформировать отца Павла о своей встрече с Кукуем.

– Во сне?

– Во сне, наверно...

– Значит, я могу там встретиться с Кларой?

– Если ты мысленно хочешь этого, значит, встретишься. Мысль имеет свойство материи.

Дрюня был удовлетворен ответом и с чувством признательности обнял друга.

 

5.

Дома Дрюню ждал сюрприз. За столом рядом с Тихоном сидел лохматый мальчик в заношенном спортивном костюме. Мальчуган жадно ел вареную картошку с малосольными огурцами и неохотно отвечал на настойчивые вопросы Тихона.

– Документ, бумажка у тебя есть? Фамилия-имя-отчество есть?

Мальчик с полным ртом молча кивал головой и выразительно моргал выпученными глазами.

В комнату вошел Дрюня, поздоровался и присел к столу.

– Вот! – радостно возопил Тихон. – Подкидыш, можно сказать. В норе споймал, у полковницы!

– Подожди, Тихон, – остановил его Дрюня. – Дай хлопцу поесть…

История Славки Обормота, как его окрестил Тихон, была необычной, даже невероятной. История, им самим рассказанная.

 Славик поел как следует, выпил кружку холодного компота, уселся поудобнее в просторное кресло и начал рассказ.

"Я родился от незаконного папы. Мама работала артисткой в привокзальном ресторане в городе Воронеже, она пела в ночное время, а я сидел один в общежитии. Папа депутат, его знают не только в Воронеже, но и в Кремле. И ему нельзя светиться, как незаконному отцу. Но он обещал помогать и сделать из меня человека. Конечно, мамка немножко врала, чтобы мне легче жилось. Мамины родители, мои дедушка и бабушка, жили в городе Землянске и оттуда писали письма и передавали приветы. Но я их ни разу не видел.

 Мама меня любила, но ей не хватало денег. Я стал подрабатывать на вокзале, но не могу вам сказать про бизнес, я дал честное слово… Потом маму обманули, и она оказалась в Турции, а меня сдали в детдом. Папа приехал и взял меня в Москву. Я жил в большом доме и свободно ходил по улицам, даже в Кремль пускали. В столовой давали все, что захочу: котлеты, пирожные разные, пепси, жвачки любые… Я везде проходил бесплатно. В кино, на аттракционы, в метро, везде. Один раз ездил в метро целый день, и никто слова не сказал. Москва это тебе не Воронеж! Папа хотел, чтобы я выучился и стал большой шишкой. И жил в Москве, в его квартире. Москва мне очень понравилась…

– Подожди, Славик, – перебил его Дрюня. – Ты в школе учился? Сколько тебе лет?

– Не знаю. В школе… В шестом классе учился. Не перебивайте! Потом пришли люди с милиционером и забрали меня в детдом. Конечно, из детдома я убежал. В Воронеже поймали прямо на вокзале, и опять в детдом. Не нравится мне Воронеж! И я рванул из Воронежа подальше, в Загряжск. С паломниками. Человек шесть побирушек ехали в Загряжск, чтобы задарма прокормиться в монастыре. Я пристал к ним, потому что тоже был голодный. Монахи добрые дядьки, поесть всегда дают, и даже одежку кой-какую. Если вы меня ментам сдать хотите, то Бог вас накажет. А если к себе возьмете, то, ей-Богу, я вам пригожусь, я работать умею. Возьмите ради Христа!

В заключение Славик пустил слезу и размазал по щекам грязным кулаком. У смотрителей тоже навернулись слезы. Дрюня сказал растроганно:

– Дурак ты, Славка! Даже если ты наврал три короба, мы не можем претензии предъявлять. Наша задача помогать живому человеку. Вот в той комнате кровать, это будет твой угол. Иди поспи.

Славик прижился на кладбище, и как привязанный, всюду ходил за Дрюней. Смотритель купил ему новые кроссовки, пару маек и джинсовые шорты. Славик был хорошим порученцем. Сбегать туда-то, принести то-то, передать, попросить, узнать и т.д. Он шустро выполнял поручения своего благодетеля. Но Тихону не подчинялся, делал ему рожи и показывал дули из- за угла. На то были причины. Тихон не жаловал нового жильца и даже ревновал: Дрюня прямо помешался на этом подкидыше, в рот ему заглядывал. А надо бы построже. Малец врет без припору, дует в уши жалостливые истории, а тот, старый дурак, тает от удовольствия и покупает ему чипсы. Надо бы одернуть, за ухо взявши: не ври! Не сочиняй! Не бреши, как Тузик! Нет, разлюли-малина Славику во всем. Тихон не выдержал и сказал однажды с укором:

– Ты, Славка, маленький хам и узурпатор! Пользуешься добротой нашей… Мне бы из норы прямо в милицию тебя отвести, а не к Андрею Васильевичу. Вот там рассказывай сказки…

Славка сверкнул белками, насупился, убежал. Тихон потом винился перед мальчиком:

– Все от правды морду воротят… Ты не обижайся, про милицию я понарошку. И ты хорош… Будешь дули показывать – выпорю!

А Дрюне говорил, предупреждал по-товарищески:

– Славке документ нужен. Без этого отнимут пацана, как пить дать, отнимут.

Дрюня отчаянно хлопал себя по коленкам, злился и умолял Тихона:

– Помоги, Тишка! Ты человек бывалый… Кого просить? Что нужно? Скажи, посоветуй! День и ночь об этом думаю.

Тихон подумал, помолчал и сказал так важно, вроде он век торговал советами оптом и в розницу:

– Проси Кукуя, только ему под силу такое дело…

И Дрюня пошел к мэру. Доложил. На кладбище все спокойно. Не пьют, не курят, не матерятся. Отец Амвросий соборует и отпевает. Соборует и отпевает. Все чин по чину. Мы с Тихоном, штатным рабочим, чистим и вывозим. Чистим и вывозим. Все деется, как указывал в своем докладе на совещании мэр Загряжска. Это понравилось Кукую. Он улыбнулся старому другу и сказал:

– Теперь говори, зачем пришел.

Дрюня рассказал жалостливую историю со слов Славки Обормота. Кукуй молча шевелил толстыми пальцами, медленно перекатывал желваки, терпеливо слушал. Дрюня добавил кое-что от себя. Кукуй каменно молчал. Дрюня нервничал, начинал сначала. Кукуй перекатывал желваки, шевелил кувалдоподобной челюстью и молчал.

– Вот такая загогулина с пацаном. – Дрюня тяжело вздохнул и умоляюще уставился в кувалдоподобную, устрашающую челюсть бывшего боксера-чемпиона.

Кукуй был понятлив:

– Я тебе предлагаю законный способ, против которого не попрут и родственники, если таковые окажутся. Я слышал, что ты в молодости первый бля…н в Загряжске был? Ясное дело. В Воронеже в командировке был? Был. В привокзальном ресторане водку кушал? Кушал. С певичкой переспал, старый кобель? Переспал. Укатил восвояси и, как честный человек, не мог знать, что через положенное время в Воронеже появился твой отпрыск. И своего незаконнорожденного нахала, как говорят казаки, ты имеешь теперь полное право усыновить. Усек мотив? Тут я тебе помогу!

В Загряжской средней школе появился ученик Вячеслав, сын бывшего атамана, смотрителя Загряжского погоста и будущего Пантеона.

 

6.

В дом смотрителей заглянул церковный служка:

– Андрей Васильич, вас батюшка кличут.

Дрюня застал своего друга в глубоком унынии. Отец Амвросий кутался в большой клетчатый плед. В маленьких глазках таилась боль, обида.

– На дворе теплынь, тенета летят, а тебя лихоманка бьет. Что стряслось, друже?

Батюшка откинул плед, подставил плечо для поцелуя и горестно сказал:

– Двадцать лет служу в этой церкви, пора и честь знать. Собирай, отец Амвросий, свою котомку и посох в руки… Старый знакомый в епархии по секрету поведал, что высылают меня в Закордонный скит. Там спасается один послушник, и я к нему в товарищи. Проститься с тобой хочу. Я тебя люблю и дружбу нашу многолетнюю ценю, как драгоценный подарок…

Дрюня онемел и не мог подыскать подходящих слов.

– Как проститься? Ты не арестант, не преступник…

– Арестант, арестант… И преступник. Клятвопреступник.

– Что ты несешь, батюшка? Кого ты зарезал, из кого душу вытряс?

– Себя зарезал, Дрюня, собственными руками…

– Рассказывай!

Жизненная драма отца Амвросия чувствительна и полна страстями, язык же человеческий скуп и ограничен. Вместе с отцом Амвросием мы постараемся рассказать о крушении молодых надежд и обретении твердости духа простыми житейскими глаголами.

– Я нарушил обет безбрачия, – торжественно начал рассказ отец Амвросий. – Я давал его высоким иерархам при возведении в сан священника. А сейчас тайно живу с невенчанной женой. В епархии узнали об этом, и сегодня-завтра явится владыка судить меня. Не ропщу и приму смиренно суд его. Но тебе говорю, друг мой, и Господу моему: не раскаиваюсь и не сожалею! Я люблю мою женщину и на костре не откажусь от нее! Да, кощунствую! Тяжек грех. Но не запечатать уста мои! Люблю и не отрекусь!

Отец Амвросий разволновался и не мог продолжать. Дрюня дал ему воды, уложил на кровать и сел рядом. Батюшка долго лежал с открытыми глазами и задремал.

Женщину, которая жила в домике отца Амвросия, знали все. Григорий, так звали в миру отца Амвросия, вместе с ней играл в куклы и ходил в детсад, а потом в школу. Они сидели на одной парте, и лучших друзей не было в школе. Девочку звали Люся, и она верховодила в дружбе с Григорием. Он же охотно подчинялся, даже подыгрывал капризам командирши. Всюду они были неразлучны, всегда ходили вместе. В школу, в лес на Троицу, в кино, на Дон купаться, и просто от нечего делать болтали через забор.

Григорий был мал ростом, худ, но как бы в награду за тщедушное слабое тело природа подарила ему большие, тихие и выразительные глаза. С длинными, длиннее, чем у Люськи, густыми ресницами. Люська была выше ростом, крепче телом, гибче и проворнее своего друга. Разница, мало заметная в детстве, с годами бросалась в глаза. Люська выглядела старше, взрослее, степеннее.

 Он с ужасом замечал, как она стала смущаться, опускать глаза, сторониться его взгляда. Заметил новую привычку останавливаться посреди их разговора, замолкать и смотреть перед собой невидящими глазами. На шее и на висках, как у взрослой, колечками курчавились волосы, над пухлой капризной губой появился темный пушок. Однажды, играя в мяч, нечаянно, вскользь коснулся ее груди… Упругий дрожащий холмик под тонким сарафаном обжег руку! Боже, как сверкнули ее очи! Нет, это не Люська, не девчонка, это сошедший откуда-то с облака отрок-серафим с жутким, по-взрослому откровенным взглядом.

Дружба кончилась. Начался самый мучительный для Григория период его жизни. Внешне все продолжалось, как прежде. Вместе ходили в школу, по вечерам бродили по Загряжску, разговаривали ни о чем, томились, мечтали. Однажды Люся спросила осторожно:

– Ты что, в церковь ходишь?

– Хожу.

– И в Бога веришь?

– Верю.

– Давно?

– Недавно.

Люся надула губки, словно упрекая друга в скрытности.

– А я попов не люблю…

Григорий с горечью стал замечать, что Люся старалась во всем противоречить ему. Хочу – не хочу, люблю – не люблю, хорошо – плохо, стрижено – брито. Люся стала одеваться, как взрослые девчонки. Короткие юбочки, тугие майки, большие сережки, золотые цепочки. И чрезмерно употребляла косметику, прямо окуналась в нее с головой. Около Люси стали крутиться старшеклассники и вовсе взрослые парни. Григорий не раз слышал очень смелые разговоры с намеками, с матерком. Однажды не вытерпел, встрял… И, конечно, получил. Долго носил кровоподтек под глазом. Не успело зажить – встрял еще, посерьезнее. Он уже открыто шел против взрослых парней на глазах у Люси. Нарывался на крепких ребят. И они на глазах у Люси безжалостно били его по голове. Он смотрел вслед улетающей "Яве" с Люськой на заднем сиденье, с его Люськой, сцепившей замком руки на торсе Ваньки Кучерявого и щекой влипшей в его кожаную спину.

– Я и не догадывалась, что ты такой драчун, – удивленно говорила Люся, разглядывая на следующий день синяки на его лице. – Ты, Гриша, поаккуратнее..

Григорий закрывался на сеновале, плакал и молился. Стискивал зубы.

– Все равно ты будешь моей…

После школы Люська вышла замуж за футболиста Ваньку Кучерявого, а Григорий поступил учиться в духовную семинарию и уехал в Сергиев Посад.

Кто не любил, не испытал сердечных мук и томление влюбленного сердца в юности? Нет, в отрочестве! Еще незрелые, преувеличенно роковые и гибельные для возраста страсти заслоняют весь белый свет, застят солнце, отвергают правильное и разумное. Совсем нешуточное это дело любовь в отрочестве.

Слава Богу, жизнь и безжалостное время остужают страсти. Сердечные раны исцеляются, и кожа становится толще, и человек мудреет. Когда Григория рукоположили в священники, Люся родила третьего пацана. Он похоронил свои страсти и дал обет безбрачия. Новонареченный батюшка, отец Амвросий, вернулся служить в Загряжск, в открывшемся приходе прикладбищенской Александровской церкви…

Отец Амвросий крестил третьего малыша Люси, нареченного Григорием. Отец, Ванька Кучерявый, лихо подкатил на "Яве" в самом конце обряда, немножко хмельной, веселый, радостный. Он взял на руки Григория, кто-то несколько раз щелкнул фотоаппаратом. Счастливый отец высоко поднял сына над головой:

– Этот будет мне смена!

Вскоре отец Амвросий отпевал лучшего загряжского футболиста, лихого байкера Ваньку Кудрявого. Мотоциклист ночью влетел, впечатался в автоприцеп, брошенный без габаритных огней на обочине пустынной дороги.

Люся стала ходить в церковь, часто стояла на могиле мужа в темном платье, в черной косынке. В поминальные дни приходила с цветами на службу. Крестилась, шептала молитвы, зажигала свечки у иконы. Потом долго сидела в оградке у могилы.

Беда не ходит одна. Через год после смерти мужа внезапно умер младшенький, Гриша. Отец Амвросий отпевал младенца. Он не утешал вдову, он даже не подошел к ней. Он молился…

 

7.

Пучеглазов явился на кладбище неожиданно. Пришел пешком, один. Он медленно, по-стариковски топал по песчаной дорожке, останавливался, читал таблички. Дрюня наблюдал его из окна своей комнаты, но не спешил выйти. Пусть походит, это полезно. Подумает о ближних, о себе, о смерти подумает, на погосте всегда думают о смерти…

Министр долго ходил между мертвыми. Многих он помнил, многих забыл, и еще больше имен никогда не слышал. Мертвые смотрели с эмалей укором тайны, жутковатой бестелесностью давних улыбок. Он наткнулся на слова, поразившие простой и вечной истиной: "Я дома, а ты еще в гостях". Министр медленно топал в глубь погоста, где еще сохранились старые надгробия. Возле круглой чугунной колонны он остановился и с трудом разобрал ржавые буквы: «Генерал-маиор и кавалер многих орденов, герой Измаила Пучеглазов Илларион Захарович. Скончался на тридцать четвертом году»… Рядом: «Пучеглазова Глафира Порфирьевна, лет было восемьдесят шесть». Дальше в один ряд еще несколько Пучеглазовых: кавалеры, коллежские секретари, церковные старосты, мировые судьи, прасолы, купцы третьей гильдии… И их жены, дети. Гнездилище Пучеглазовых.

 Министр никогда не интересовался своей родословной. А тут что-то защекотало внутри, зачесались глаза. Кто в Москве вспомнит, что он министр и кавалер? Никто не вспомнит. А тут родичи, земляки, все свои, хорошая компания. Здесь помирать надо! Пучеглазов с чувством поклонился своим предкам и, довольный, направил стопы к домику смотрителя.

– Дрюня, брат! – сказал он с порога. – Пучеглазовы это не хухры-мухры! Пучеглазовы – держава, отечество! Я шел к тебе с грустными мыслями, а сейчас – прочь грустные мысли! Я хочу выпить с тобой, Дрюня, за наших славных предков.

Дрюня обнял брата.

– Так! На погосте душа работает. Выпьем, хотя я и не пью.

Тихон вышел из другой комнаты, поздоровался с министром и полез в холодильник.

Дрюня позвал Славика и с гордостью сказал Пучеглазову:

– Это Вячеслав Качура, твой племянник, а мой дорогой сынок.

Славик внимательно посмотрел на родственника и нырнул в свой угол.

Выпили по стопке водки, закусили маринованной килькой. Пучеглазов застонал от удовольствия.

– Божественная рыба!

Тихон засмеялся.

– Вы приходите в другой раз, я селедочки донской, рыбчика…

– Нет, кильки! Умоляю, только кильки!

Братья сидели долго, порядком захмелели. Пучеглазов расчувствовался и говорил без умолку. Дрюня поддакивал брату, чувствуя, что они стали душевно ближе.

– Тебе чаще на людях надо быть, – советовал он министру. – Потереться среди земляков.

– Знаешь, зачем я пришел к тебе? – перебил Пучеглазов. – Ты живешь бедно, в чужой хате, среди мертвецов… Иди ко мне жить, вместе с сыном. В отдельном флигеле, со всеми удобствами. Дарственную напишу.

– Спасибо, брат, не обижайся. Тут моя жизненная миссия до скончания дней. И жена моя возлюбленная тут лежит. Уклад менять не стану.

– Дело твое. Но помни о моем предложении, мало ли… А хочешь, машину подарю?

– Нет! – Дрюня рассмеялся. – В молодости накатался, у меня "Оппель" был.

– А что ты хочешь? Я все для тебя выполню! Говори!

Хмельной министр был в ударе, ему сильно хотелось сделать что-нибудь хорошее для брата. Прямо сейчас, здесь.

– Компьютер! – Славка стоял на пороге комнаты и восторженно смотрел на отца. – Скажи, пусть компьютер купит!

Дрюня покашлял извинительно и хотел сказать сыну, что негоже быть попрошайкой. Но министр горячо поддержал Славку:

– Компьютер!

Пучеглазов протянул Славке руку и крепко пожал ладонь мальчика.

– Завтра будет компьютер!

 На следующий день шофер привез коробку и помог Славке установить компьютер на столе.

– А правда, что твой брат министром был? – спросил Славка отца.

– Правда.

– В Кремле?

– В Кремле.

Славка вздохнул, повинился:

– Я тебе соврал, что у меня был отец, и что он в Кремле работал…

– Да ладно… Теперь можешь правду говорить: твой дядя министром был. Только этим не хвалятся.

– Да что я, не знаю! Про отца врал, потому что достали: кто у Славки отец? Папа Римский! Сейчас с какой стати мне врать?

Дрюня сгреб в охапку Славку и закружил по комнате.

 

8.

Турки закончили работу, убрали вагончики. Как на вышитую скатерть вышла старинная Александровская церковь! Вся огромная площадка пантеона ювелирно уложена из белоснежного мрамора. По периметру сшили ажурные золоченые решетки. Кинули прозрачный навес. Поставили сплошную стену с нишами из розового мрамора. Для погребальных урн. Вдоль стены резные скамейки из черного мрамора, с краю, из черного же мрамора, небольшая кафедра. В самом начале пантеона в мрамор вставлена найденная Дрюней надгробная плита братьев Ивана и Якима Загряжиных, печальных родоначальников Загряжска. С них начнет прирастать пантеон славными именами.

Первым в обновленной ограде перезахоронили загряжского казака, стовосьмилетнего деда Пахома.

 За всю долгую прожитую жизнь дедушка был знаменит тем, что будучи юнкером, отличился на высочайшем смотру. И на всю жизнь сохранил монарший подарок: пасхальное яйцо. Древнего старика пытались расспрашивать студенты, журналисты, краеведы. Любопытствовали, когда дед был моложе. Одаривали конфетами, вином, сигаретами…

– Каким вам запомнился император Николай Второй?

– Что вам сказал царь?

– Кто присутствовал, кроме царя?

Белый, как лунь, маленький худой старичок блаженно щурился, открывал рот и пробовал голыми деснами откусить шоколадный батончик. Охотно отвечал слабым баском:

– Миколай с супругой под ручку. Генералы в погонах, народу много… А говорили… нет, не помню…

– А о Распутине слышали? Может, видели Распутина?

Дед тихонько качал головой, улыбался:

– Нет, распутства тогда не было…

Библейского старика рисовали художники, фотографировали. Туристов водили к дому, где жил знаменитый казак Пахом. Во всех краеведческих книжках и буклетах непременно рассказывалось, как на высочайшем смотру отличился юнкер Пахом, земляк из Загряжска, и царь Николай Второй лично вручил ему пасхальное яйцо и поздравил с праздником. По косвенным свидетельствам краеведы выяснили: царь поздравил Пахома именно со светлым Христовым Воскресеньем, т.е. с Пасхой. Историки из местного музея навели справки в архивах. И точно: именно на Пасху проходил высочайший смотр юнкерских училищ. А юнкер Пахом еще маленьким мальчиком в Загряжске отличался… и т.д.

Дед Пахом был набожен, всю жизнь работал конюхом. Пел в церкви и читал псалтирь у покойников. Пережил четырех жен, восьмерых детей. В восемьдесят лет собрался помирать, сколотил себе гроб, вытесал крест из дуба. На кресте вырезал надпись "Любил царя Миколая и Господа Бога". А взаправду помер только сейчас, на сто девятом году. Гроб с прахом деда Пахома выкопали из могилы и поставили у места нового захоронения в пантеоне на помосте, накрытом государственным флагом.

Мэр Кукуй поставил задачу перед своими заместителями.

Первое. Пригласить в Загряжск на открытие пантеона и похороны деда Пахома Президента России.

 Второе. Организовать всенародные похороны деда Пахома (венки, цветы от организаций, учреждений. Выступающие на траурном митинге – 10 чел. по 3 мин. Почетный караул – от кадетского корпуса. Духовой оркестр. Троекратный залп у могилы и т.д.).

Третье. Пригласить на похороны Патриарха Всея Руси, губернаторов, митрополитов и архиепископов соседних областей. А также глав районов и городов.

Четвертое. Широко осветить похороны деда Пахома в средствах массовой информации. Провести смотр кадетского корпуса. Организовать скачки на приз имени деда Пахома.

Пятое. Организовать поминки деда Пахома. Для почетных гостей – на правительственной даче "Шалаши". Для остальных – в кафе "Эльдорадо".

Устраивая похороны в новом пантеоне, Кукуй думал о своей харизме и имидже выдающегося градоначальника России. Вечная память деду Пахому, многая лета мэру Кукую!

 Административное кубло Загряжска вздрогнуло, зашевелилось, понеслось. Курьеры, нарочные, почта, телеграф, интернет. Имя деда Пахома заполнило околоземное пространство. Через сутки подводили предварительные итоги.

Кукуй сидел в кабинете, слушал по очереди доклады своих заместителей.

– Президент России не может изменить свой график. Он соболезнует загряжцам по случаю кончины деда Пахома…

– Кадетский корпус распущен на каникулы. Начальник корпуса находится в командировке…

– Руководитель духового оркестра скоропостижно умер во время исполнения траурного марша на похоронах собственной жены…

– В связи с проверкой из Москвы, работа войсковой части, где находится церемониальная рота, приостановлена. Давать залп некому...

– Патриарх Всея Руси прислал соболезнования. Он находится с патриаршим визитом в Румынии…

– Митрополиты и архиепископы сопровождают патриарха Всея Руси в его пастырской миссии в Румынии…

– Губернаторы, главы городов и районов третий день празднуют юбилей Большого человека… Они ждут и вас, еще не поздно…

– Об освещении траурных мероприятий в СМИ. Освещать будут по факту, т. е. по степени общественного интереса…

– На поминки ожидается половина жителей Загряжска…

Мэр физически очень крепкий человек. Больше того, ни разу не был в нокауте. Еще больше того: он ни разу в жизни не плакал! Однако слушая своих заместителей об организации траурной церемонии, мэр Загряжска, чемпион по боксу Кукуй-Прискоков прилюдно, официально заплакал. Навзрыд. Безутешно. Заплакал, как плачут женщины у отверстой могилы. Рыдания буквально сотрясали сильного мужественного человека. Он не мог говорить, он икал…

Ясное дело, о траурной церемонии с участием Президента, Патриарха Всея Руси и других крупных лиц не могло быть и речи. На кладбище пришли только молодые старики и старухи. Юнкера и сверстники, понятно, не могли прийти. Отец Амвросий, Дрюня, Тихон и Славка бросили в яму по горсти глины и смотрели, как дед Пахом на веки вечные накрывался чугунной плитой.

– Царство небесное Божьему человеку.

Рядом с Дрюней стояла Софья Ильинична Пучеглазова. Он вздрогнул от неожиданного мягкого голоса. Соня поздоровалась со всеми и просительно посмотрела в глаза Дрюне:

– Я давно хотела прийти. Посмотреть пантеон, старое кладбище… Муж рассказывал о могилах родичей. Это потрясающе!

Дрюня безучастно поддакнул:

– Приходи…

 

9.

Митрополит Антоний был дряхл, сонлив и почти недвижим. Он чуял, почти осязал ускользающую нить последних дней. Он давно приготовлялся и кротко ждал своего часа. Для старика радостна и светла была предстоящая встреча с Господом, которому он служил и молился всю жизнь. Долгими ночами он обдумывал свою жизнь, и не много было в этой жизни ненужного, малодушного, суетливого. Конечно, слабости человеческие не миновали и его строгую молитвенную, жертвенную стезю. Исповедуясь, он старался не упустить самой малости отступления от заповедей Христовых, и горячо молился, каялся, просил прощения.

 Грехи были в детстве, отрочестве и, конечно, воспринимались тогда преувеличенно роковыми и непоправимыми. Шести лет он пробовал курить, и когда мать с ремнем в руке спрашивала, почему изо рта пахнет табаком – у него не хватило смелости сказать правду. И он врал про какой-то костер. Как врал потом учителям, не выдавая провинившихся товарищей. Были ошибки молодости, совершались проступки в старости, о которых он сожалел и искренне каялся.

Слаб человек. Только молитва укрепляет дух. Только вера делает человека сильным. Старец Антоний в девяносто лет был крепок духом и силен верой. В Московской патриархии, и сам Патриарх, почитали митрополита за правдолюбие и человеколюбие.

Среди неотложных дел владыки была поездка в Загряжск. Наместник монастыря отец Павел и настоятель Александровской церкви отец Амвросий опечалили сердце старого митрополита. Отец Павел написал жалобу на отца Амвросия. И хотя в обиходе епархии жалобы священников были редкостью, поступок отца Павла не осуждали, т.к. суть жалобы не подвергалась сомнению. Сердце же говорило владыке, что самый способ разрешения спора между священнослужителями не может уподобляться тяжбе. Упование на начальника, на суд иерархии подает пастве плохие примеры, и дай волю – в приходах начнется такая канцелярия, что епархия погрязнет в жалобах.

И еще одно дело надо было разобрать владыке. Давний конфликт между монастырем и историческим музеем. Борьба-тяжба мирян с монахами за недвижимость зашла так далеко, что люди перессорились, озлобились, и вражда только усилилась. И не было уверенности у митрополита в правоте монахов, напротив, их нетерпимость огорчала.

– Слыхали? Владыка едет! – Гонимый объявлял новость всем встречным, возвращаясь домой с "брехаловки". – Отца Амвросия судить за блуд и разврат в собственной хате.

Эту новость возбужденный Тихон сообщил Дрюне прямо с порога:

– Гневен преосвященство, ох гневен! Быть беде.

Дрюня вскипел мгновенно. Он схватил щуплого Тихона за грудки и поднял в воздух. Голос его срывался на фальцет.

– Разносчик энцефалитов! Убью! Раздавлю!

В такую ярость Дрюня впадал только в молодости. Он быстро остыл, поставил испуганного Тихона на ноги и сказал примирительно.

– Кто отца Амвросия тронет – он мой лютый враг, будь он даже высокое преосвященство!

У пантеона, у открытых церковных врат собирались люди, в основном старые женщины, многие с детьми. Старики и молодые женатые мужики кучковались в сторонке, курили. Ждали митрополита, лениво обсуждали историю отца Амвросия. Старики не одобряли поступок священника.

– Раз зарекся от баб – терпи, не рыпайся! Нельзя служить в церкви и одновременно обманывать. Влип наш Амвросий!

Но в этой же компании строгих дедов жалели пастыря и собирались просить митрополита о снисхождении.

– С другой стороны посмотреть – трудно мужику одному. Ложишься спать – один, утром проснешься – опять один, и целый день – один, и ужинаешь опять же в одиночестве. Нельзя устоять на развилке: или Бог, или баба.

– Батюшка золотой. Он всех больных, многодетных, бедствующих поименно навещает. Кому еду, кому денежек, кому совет – такие попы на дороге не валяются.

Молодые мужики были полностью на стороне отца Амвросия.

– Батюшка семью завел, двух детей взял, все путем. А теперь, если раскаяться, надо Люську с детьми обратно вытурить?

Женщины, которых собралось не меньше сотни, были более решительны. Они по косточкам перебрали ситуацию вокруг клятвопреступления отца Амвросия. Мнение было одно: батюшка покается, а владыка простит его.

Лимузин подкатил ближе к церкви, к толпе женщин с ребятишками. Двое молодых послушников помогли владыке выйти из машины и под руки подвели под навес пантеона. Старец опустился в деревянное кресло с высокими подлокотниками. Сбоку на столик поставили стакан с водой. Владыка жестом указал отцу Амвросию место возле себя. Дрюня, Тихон и Славка стали за спиной отца Амвросия. К ним из толпы подошла Соня Пучеглазова. Митрополит перекрестил прихожан, покрестился сам и тихо, но отчетливо обратился к людям:

– Приход ваш известен епархии своим благочестием, усердием в молитвах и почитанием заповедей Христовых. Благодать Божия на храме вашем, на вас, молящихся о спасении. Отец Амвросий служит в этом приходе много лет, и служба его чиста, как чисты помыслы и молитвы. Дела отца Амвросия любезны моему сердцу, и слово его любезно мне правдой и любовью. И я не хочу омрачить свои последние дни на земле осуждением брата. Я благословляю его на венчание с вдовой и дальнейшую благочестивую службу в этом храме. Его грех принимаю на себя и буду просить Господа о прощении. Аминь!

Владыка обессилел и замолчал. Толпа завопила от восторга и умиления.

– Алилуйя! Алилуйя! – кричали люди митрополиту и падали на колени.

– Слава владыке Антонию!

– Слава! Слава!

Со дня рукоположения, за всю долгую службу Святой церкви и Спасителю старец Антоний не слышал такого бурного выражения чувств прихожан. И он с благодарностью слышал поддержку своего решения. Но как высокий иерарх понимал, что решение это сомнительно. Нарушение обета безбрачия каралось церковью строго и неотвратимо. Но кто, кроме Господа, мог оспорить или отменить решение уважаемого старца, дни которого были сочтены…

Дрюня поманил пальцем Гонимого и сказал назидательно прямо в лоб:

– Слышал, дурак! Вот как можно рассудить о человеке!

Гонимый поежился, живо согласившись с Дрюней:

– Кто ж против? Живи теперь, Амвросий, с бабой открыто, на всю катушку! Причитается с Амвросия, а, Дрюня?

– Причитается!

В монастыре владыка попил чайку с сухариками и прилег отдохнуть в специальной, только ему отведенной келье. Он подремал не более получаса и вышел на монастырский двор, сплошь покрытый густым ковром подстриженного спорыша. Послушники вынесли кресло и помогли старцу удобнее сесть. Перед ним большим полукругом стояли монахи, прихожане, работники музея и просто желающие посмотреть на митрополита.

Из толпы выходил человек и, покрестившись, излагал просьбу или свое мнение владыке. Старец слушал и кивал головой. Человек говорил, старец слушал и кивал. Так продолжалось несколько часов, человек тридцать, наверное, удостоились внимания владыки. Говорили мэр Кукуй, наместник монастыря отец Павел, директор музея по фамилии Горобец, жена министра Софья Ильинична Пучеглазова, начальник полиции, начальник горпотребсоюза, директор школы и другие уважаемые граждане Загряжска. Владыка поднял маленькую ладошку, попросил внимания.

– Пять веков наши предки жили и молились на этой земле, в этих храмах, в этом благословенном уголке нашего отечества. Место намоленное, крепкое и нерушимое. Так было, так будет. Сюда едут паломники со всей Росиии, из стран далеких и близких. Разных наций и верований. И каждому в душе найдется место для радости и умиления. Будь то паломник-христианин, мусульманин, иудей или иной веры человек. Храм Божий и музей открыты для верующих и для любомудров, как они открыты в Сергиевом Посаде, патриаршем гнезде и святом месте для всех православных. Музей и обитель живут по Христовым заповедям, в трудах и молитвах украшают дела Божии. Я опечален, когда человеческая выгода ставится выше заповедей Христовых. И я не судья в мирских спорах и разногласиях. Уповаю на христолюбие наместника монастыря отца Павла и директора музея гражданина Горобца. Уповаю на милость Божию. Аминь!

Владыка перекрестил всех и больше не проронил ни слова, послушники увели его в покои.

И отец Павел, и Горобец были недовольны решением владыки, но не подавали виду, а престарелый митрополит видел их почтительные улыбки и не поверил, не удивился текучести человеческой натуры…

                                                 

10.

В школе Славке задали сочинение на тему: кто твои родители? Обычное дело, каждый год ребятишки пишут о своих предках самыми яркими красками и находят героические качества в самых обычных профессиях. Например, чей-то папа может одним мизинцем повалить слона, а другой папа может съесть, не сходя с места, сто штук мороженого. Одна мама пекла пироги величиной с маленькую тележку, а другая с тележку большую.

В классе один Славка не выполнил домашнее задание. Пожилая учительница осторожно спрашивала:

– В чем дело, Славик? Ты не можешь рассказать о своем отношении к родителям, об их работе?

– Могу.

– Почему не написал сочинение?

– Не хочу.

Славик опустил голову и отрицательно отвечал на все вопросы учительницы. Учительница внимательно посмотрела на опущенную голову и не стала настаивать на выполнении задания.

Дома Славка стал как-то болезненно реагировать на замечания отца, беспричинно грубил и молча отсиживался в одиночестве. Однажды Дрюня нашел мальчика в дальнем углу кладбища, в кустах черемухи. Славка плакал и тихонько скулил. Дрюня сел рядом и обнял его голову.

– Что ты, сынок? Кто обидел?

Славка оттолкнул отцовские руки и заревел во весь голос:

– Никто не любит мою маму! Никто ни разу не спросил про маму! И ты не хочешь слышать о моей маме! Она любит меня! Я хочу найти маму!

Дрюня не на шутку испугался и стал суетиться и уговаривать Славку, как малыша.

– Найдем мамку, найдем Славкину мамку… Обязательно найдем, как пить дать, найдем!

Этот незначительный эпизод оставил у Дрюни неприятный осадок. Про мать Славик никогда не вспоминал, а отец заботился о нем так, что, кажется, заменял собой не только мать, но и память о ней. Но чем призрачнее становился образ матери, тем пронзительнее отзывалось чувство сиротства и одиночества в людском море. Мать виделась ему бестелесным ангельским существом, которое любит Славку больше всех на свете. От этой любви Славка взлетает под облака, прыгает, как кузнечик, поет, как соловей. Он силен, смекалист, щедр и великодушен! Мама… пока она с ним, Славкой, он непобедим. Он все сможет, переплывет Дон, прыгнет с парашютом, построит дворец, он женится на самой красивой девушке Загряжска. Он найдет маму, она будет рядом, всегда, до самой смерти…

Славка дерзил, огрызался и хамил в школе и дома. Он никого не хотел видеть, он любил только одного человека во всем мире. Он любил маму. И еще Воронеж. И Землянск, где ни разу не был. И дедушку с бабушкой, которых ни разу не видел. И желание удрать с этого кладбища от слишком заботливого отца, от школы, от всего Загряжска становилось все желаннее и острее. Мама звала его во сне и наяву, днем и ночью…

– Славка!

Мальчик вздрогнул и проснулся. Над ним стоял отец, он удивленно и извинительно тряс сына за плечо:

– Ты что, Славка?

Мальчик тер глаза кулаками и виновато улыбался.

– Что такое?

– Кричал во сне, как резаный. Отца Амвросия грозился убить…

Мальчик отошел ото сна и насупился.

– Мамка приснилась. В белом гробу. Амвросий молитвы читал над ней…

Дрюня понимал, что мальчик взрослеет, растет. Его одолевают новые мысли, новые ощущения. Он задумывается о себе, о своих близких. О девочках думает. О тайном. Ничего не ново под луной, а каждый открывает для себя мир Божий по- своему и впервые.

Славка погрузился в компьютер. Он научился формулировать вопросы о самых сложных явлениях жизни. И получал доступные ответы. Однажды задал компьютеру поиск: город Землянск, Воронежской области. И целый день читал, открывал для себя пятисотлетнюю историю русского городка, где родилась его мама, где жили его дедушка с бабушкой. Он впитывал малейшие подробности: лес, речка, церковь, фамилии, имена, известные события, люди. Перечень современных учреждений, организаций, адреса, телефоны.

В великой тайне от всех Славка стал писать письма в Землянск. Он спрашивал о маме и о дедушке с бабушкой. И стал получать короткие наводящие ответы: к сожалению, данными не располагаем, но советуем обратиться по такому-то адресу… И Славка писал, писал. Наконец, получил желанный, драгоценный ответ. Из паспортного стола Землянского райотдела полиции.

"На ваш запрос сообщаю, что Колупаевы Иван Миронович и Евдокия Семеновна проживают по адресу… По этому же адресу прописана их дочь Колупаева Екатерина Ивановна…".

Дрюня выходил из церкви после обедни и увидел почтальоншу, которая поджидала хозяина у калитки. Она поздоровалась и протянула конверт.

– Это вашему сыну.

Дрюня посмотрел конверт и возразил.

– Может, по ошибке? Адрес незнакомый.

– Да я приносила уже штук шесть, точно таких…

В доме Дрюню охватила тревога, и он колебался, вскрыть конверт или положить на стол Славке. "Вячеславу Андреевичу Качуре". "Землянский райотдел полиции". В конверте запечатана какая-нибудь давняя история, и Славка скрывает ее от меня. Дрюня вскрыл конверт.

"Дорогой внучек Слава! Получили твое письмо и долго плакали от радости. Теперь, слава Богу, все нашлись живые и здоровые. Катю вызволили из Турции добрые люди, она немножко тронулась, а так все хорошо. И ты, самое главное, нашелся. Мать обрадуется, это ей на пользу. Она тебя по ночам зовет, разговаривает. Ты теперь на другой фамилии, но это ничего, спасибо доброму человеку. Все равно ты наш, родной, из Колупаевых. И мы надеемся на твое возвращение. Кланяемся и остаемся: твои мама, бабушка и дедушка".

Дрюня прочитал письмо без особого волнения. Он знал, рано или поздно такое случится. И тут ничего не поделаешь. Как бы ни прикипел к мальчику Дрюня, а мать роднее… Что ж, он покорится судьбе. Но Славка и его сын, и для него всегда открыто сердце отца… Теперь все решает он, Славка. Дрюня тяжело вздохнул, положил конверт в карман и отправился к своему другу отцу Амвросию поделиться новостью.

Славка не пришел домой ночевать. И на следующий день не пришел… Зашло солнце, пригнали коров с поймы. Зажглись фонари в пантеоне. Бабы в белых платочках шли к вечерней службе. Дрюня с Тихоном сидели на лавочке у калитки.

– Волчонок, – беззлобно рассуждал Тихон. – Как ни корми, а он к своим убег.

– Не об этом душа болит. Ни слова не сказал, говнюк! Вот что обидно. Хотя бы два слова черкнул. И без документов…

– Раз так – скоро объявится, найдут, как миленького.

– Найдут, – тупо согласился Дрюня.

 

11.

Соня Пучеглазова зашла в Александровскую церковь, как простая прихожанка. В простеньком платьице в горошек, в туфлях без каблуков. На голове прозрачный шарф с закинутыми на спину концами. В руках букет полевых цветов и легкая сумочка. Она поставила свечки у иконы Божьей матери и стала слушать заутреннюю службу, которую вел отец Амвросий. Впереди выделялась мощная фигура Дрюни в длинной черной блузе и хромовых офицерских сапогах. Соня невольно улыбнулась, глядя, как Дрюня по-медвежьи греб рукой, осеняя себя крестным знамением.

Из церкви они вышли вместе.

– Я пришла посмотреть кладбище, – напомнила Соня.

– Пошли, – пригласил Дрюня. – Как раз сегодня родительская суббота.

Дрюня нравился Соне. От него шли простые слова, уверенные жесты. Голос басист и по-детски выразителен. В глазах наивность и сила, как у дикого жеребца, доверившегося человеку. Такого трудно приручить, погладить…

Дрюня охотно показывал свое хозяйство и подробно, с щегольством комментировал историю. Как когда-то, будучи работником музея, лет тридцать назад… Недаром он слыл лучшим краеведом Загряжска и знатоком старины.

 

– Первые захоронения наших предков были сделаны пятьсот лет назад. Именно жителей нашего городка. Еще раньше тут был коловорот кочевников. Степные нации шли с кибитками, женами и детьми в несметных количествах. Многие миллионы скота и лошадей пожирали растительность до голой земли, и кочевники шли дальше, на Европу. Местные жители убегали на север и прятались в пещерах и в норах под землей. Русская нация тем и спаслась, что кочевники боялись холода, и на север они не сунулись.

Соня внимательно слушала, стараясь понять геоэтнические откровения кладбищенского смотрителя.

– А казаки? – спрашивала она. – Откуда здесь взялись казаки?

Дрюня охотно развивал свои мысли.

– Конечно, казаки не с Луны свалились. Есть соображение, что они вышли из степных наций. Часть кочевников не пошла со своими родичами на Европу, а осталась здесь, на этой местности. Полностью осели, прижились, приняли православную веру и утвердили полную свободу и равенство. Самая справедливая и вольная нация из всех наций на земле.

– А язык? Ведь мы говорим на русском языке?

– Тут смешение наций! Конечно, кацапов и хохлов больше, а они рядом жили. Произошло смешение. Поэтому кацапы, хохлы и казаки говорят на одном языке и считают себя русскими. Я читал на эту тему научные изыскания ученых людей из нашего университета.

– Значит, казаки – это русские?

Дрюня замялся, подыскивая подходящие аргументы. Сомнения одолевали, и он сам не был уверен в своих выводах.

– Казаки замешаны в нациях так, что чистого казака в природе сегодня не отыщешь. А пятьсот лет назад они водились, и чистокровных казаков хоронили на этом кладбище. Сейчас покажу одну могилу…

Дрюня провел гостью по узкой тропе между ржавыми оградками к старому вязу. Прямо под толстым стволом столетнего дерева лежал наполовину вросший в землю угловатый валун. Местные называют его диким камнем, по прочности он превосходит гранит, базальт и даже кремний. Острым сколом дикого камня вместо алмаза резали оконное стекло. На камне сохранилась выдолбленная корявая надпись на церковно-славянском языке. "Казак Вертий, зять турецкого Султана. Умер 33-х лет от горилки. Год 1480, месяц май, дня 10-го".

Соня засмеялась и захлопала в ладоши.

– Какая веселая эпитафия! Прямо вижу этого отчаянного зятя!

Сведений о нем не осталось никаких, но правда, что он в Стамбуле украл у султана одну из дочерей и привез ее на Дон. Венчался и имел детей.

– Как интересно!

– Ничего особенного, – снисходительно пояснял Дрюня. – Это обычное дело у казаков. Вот тут, где сейчас порт, собирались сотни две-три казаков, садились в каюки и на веслах шли вниз по Дону, через Азовское море, пересекали Черное море и прямехонько в пролив Босфор. В проливе Босфор казаки давали трепку турецкому флоту и высаживались в Стамбуле. Брали у турков злато-серебро, парчу, шелк, масла пахучие, вина, закуски. И обязательно турчанок брали. Кто неженатый – женился, кто женатый – продавал дома за большие деньги. Вот тебе и смешение наций! Гришка Мелехов от турчанки пошел, поэт Жуковский от турчанки Сальхи пошел, и у нас многие казаки с турецкой кровью в большие люди вышли …

Домой, значит, возвращались тем же путем, через Черное море, через Азовское море и вверх по Дону до Загряжска. Имей в виду, против течения гребли! И горилку жрали, наверно, как жеребцы! Само собой, песни орали! Турчанки в обмороке лежали. Где они видели еще таких орлов! Ну, кто такой янычар супротив казака? Непьющий румын какой-нибудь.

 Сейчас, конечно, не те казаки. Поди заставь кого-нибудь из загряжцев сесть на весла и через Черное море – в Босфор! Да он, слабак, до хутора Рогожкина не догребет! Нету таких, как казак Вертий, зять турецкого султана. Нет и, думаю, не будет во веки веков. Может, поэтому я перешел жить на кладбище, что мертвых уважаю больше, чем живых…

– Однако, ты о румынах невысокого мнения, – заметила Соня.

– Сентиментальная нация. На дудочках играют и мамалыгу кукурузную кушают, а женщины рожают детей прямо на полях и огородах во время уборки урожая.

– Рожают обычно в любое время года.

– А румыны рожают именно во время уборки урожая, свойство нации. Зимой, когда делать нечего беременеют, а в уборку рожают. Зимой зачинают, летом рожают. Пойдем дальше, к нашим родичам Пучеглазовым…

Пока Соня читала надгробия, Дрюня ошметком веника обметал от листьев едва приметный холмик без всяких знаков отличия.

– Вот тут, – он выразительно показал на холмик, – цареубивец закопан, секретно, ночью. Студент Артем Пучеглазов. Он с брательником Ленина собирался бомбу кинуть в царя Александра Второго. Жандармы их накрыли, всех. Пятнадцать студентов, вместе с бомбами. Ульянова, значит, командира террористов и еще четверых повесили в Питере, остальных на каторгу в Сибирь. Пучеглазов умер в дороге от побоев. Его привезли тайно в цинковом гробу и ночью похоронили…

– А вот тут, – Дрюня перешагнул соседнюю оградку, – тут покоится отец Власий, родитель американского банкира Торфа. Торф этот с немцами еще пацаном утек из Загряжска. А в прошлом году приезжал на родину. Отец Павел водил его по кладбищу. Банкир заказал надгробие из белого мрамора, ограду чугунную. Долларов отвалил монастырю, чтобы Власия поминали и за могилой ухаживали…

– Подожди, – попросила Соня и достала из сумочки блокнот с ручкой. – А много ли иностранцев приезжают в Загряжск на могилы родственников?

– Много. Раньше им хода не было, а теперь разрешили. Родственникам памятники дорогие ставят. Монастырю дары богатые дают. И нашей церкви в реставрации помогали. И на пантеон жертвовали.

– А адреса, имена есть?

– У отца Амвросия все есть.

– Давай присядем где-нибудь,–  попросила Соня, – что-то голова кружится.

Дрюня подвел гостью к скамейке со столиком возле одинокой могилы. Соня села за столик, подперев голову руками. На жестяной пирамидке, на эмали был портрет молодого человека с растянутой на все меха гармонью. Он смеялся счастливым смехом, блестя красивыми, литыми зубами. И этот смех, и белые зубы, и гармонь было странно видеть здесь в мертвой тишине погоста.

– А с этим что случилось?

Такие долго не живут…

– Расскажи! – живо повернулась к нему Соня.

– Печальная история. Это мой школьный друг Костя Моцарт. Он родился для радости и удовольствий вокруг себя. Родился прямо вместе с гармонью, потому что начал играть еще мальцом в детском садике. Он играл на разных инструментах. На пианине, на гитаре, на басах и флейтах, на всех струнах, какие попадались под руку. В Загряжске его знали все жители. Костя играл на свадьбах и праздниках, на юбилеях, на дискотеке в Доме культуры, на банкетах и просто так на скамейке возле своего дома. Ему давали деньги, конфеты, пепси-колу, пиво и даже водку тайком. Костя все попробовал смальству, подростком. Костю стали возить по городам на концерты, на фольклорные праздники. Он играл в консерватории перед профессорами. Ученые люди сделали такое заключение: мальчик без нот, без специальной грамоты воспроизводит на слух любую музыку. В консерватории ему сыграли на баяне "Танец с саблями", он тут же повторил его на гармошке нота в ноту…

Из Москвы Костя привез диск с записью его музыкального исполнения русских песен и романсов. Он у меня на полке стоит, можно послушать. По душе гладит музыка. Гармонь кричит человечьим голосом. Бабки еще тогда говорили, что такие люди долго не живут.

 Костя бросил школу и пошел в люди. Два специалиста возили его по разным городам, и как настоящему артисту организовывали концерты, платили большие деньги. На гонорары сына родители Кости построили хороший дом и купили машину "Волга". Костя стал знаменит, как Надежда Бабкина, и богат, как Иосиф Кобзон. Но как он жил в Москве, с кем он жил и в каких компаниях вращался, никто в Загряжске не знал. Питались исключительно слухами из желтой прессы. Там писали, что он жил гражданским браком с композитором Пахмутовой, но ее законный супруг Добронравов опровергнул эту чепуху. Потом вроде бы сбежал в Америку с фольклорной певицей Кадышевой. Певица Кадышева вернулась в Москву, а Костя остался в Америке. Опять же толком никто ничего не знает. В газетах печатали фотографии. Костя Моцарт с Лучано Паваротти. Костя Моцарт с Адриано Челентано. Костя Моцарт и Элизабет Тейлор. Костя Моцарт и толстая негритянка. Очень высоко взлетел Костя. Полетал по белому свету…

Приехал в Загряжск совсем другой Костя. Отдали мы его писаным красавцем с золотыми кудрями, а вернули нам облезлого кота в лаковых туфлях с черным ридикюлем на запястье. И в черных очках. Вместо кудрей рыжие нечесаные волосья. На шее, на руках цветная татуировка. Сопровождал Костю такой же рыжий хмырь в татуировках. Он же возил его на японской машине "тойота". И не отходил от Кости ни на шаг. Костя Моцарт, как лунатик, ходил по Загряжску и не узнавал земляков. Я поздоровался и хотел обнять, он выставил руки вперед и повернул голову к своему товарищу:

– Додик, умоляю, дай в рыло этому крестьянину!

Я увидел смерть в глазах инопланетянина.

Так и случилось. Он умер ночью в своей хате на руках этого самого Додика. А отец пришел утром просить меня вырыть могилу.

– Слава Богу, умер! – сказал старик, перекрестился и заплакал.

– От наркотиков?

Дрюня вздохнул.

– Пора обедать.

 

После обеда Соня достала блокнот и стала задавать конкретные вопросы. Они сидели за столом в прохладной темной комнате. Соня предупредила, извиняясь:

– Я буду говорить о деле, ты потом поймешь мой интерес.

Соню интересовало, сколько людей хоронят ежегодно. Кто копает могилы. Где делают гробы, и какого качества гробы. Где покупают венки и цветы. Каким транспортом обслуживают похороны. Где поминают покойников. Есть ли дирекция кладбища, или кто выполняет обязанности дирекции. Кто принимает решение, где копать могилы, и т.д.

Соня достала из сумочки старую потрепанную книжку о Загряжске.

– Я вот тут нашла сведения о кладбищенском роднике. Вода из родника имела целительную силу. Сюда приезжало много людей. Известны также случаи исцеления от нервных болезней, от проказы, от ревматизма, ишемии и других…

– Одно воспоминание осталось, – разочарованно вздохнул Дрюня. – Был родник сто лет назад, попы лечили людей, это точно. Сейчас это место завалено мусором.

– Можно посмотреть, прямо сейчас?

– Можно. Пойдем.

Соня внимательно осмотрела место бывшего родника. Это была основательно заросшая ивняком впадина в самом конце кладбища. Сюда годами сваливали мусор, старые венки, бурьян, ветки. Впадинка заполнялась водой и не высыхала даже летом, превратившись в болотце с лягушками и жуками.

Соня еще долго расспрашивала смотрителя об устройстве кладбища и заведенных здесь порядках. И все записывала в блокнот. Поблагодарила Дрюню и загадочно заключила:

– Нас ждет большая интересная работа. Ты мне нужен, я надеюсь на тебя, Андрей Васильевич!

 

12.

– Вы слыхали? Кукуй тронулся! – торжественно сообщил Тихон Дрюне и отцу Амвросию, возвратившись с "брехаловки". – Разгромил свой кабинет в мэрии, разгромил ресторан на площади, разогнал монахов с подворья, сейчас громит музейные экспозиции…

Скупая новость быстро обросла подробностями. Кукуй не мог пережить унизительных для него похорон деда Пахома. Он уволил четырех заместителей, и не просто уволил, а двоим выбил зубы, одному сломал ребра, а четвертый с расстройством желудка слег в больницу. Два чиновника из области, прибывшие выяснить обстоятельства неадекватного поведения мэра, еле унесли ноги из Загряжска.

Кукуй был страшен в гневе. Подобно смерчу, он носился по улицам и переулкам, разбивая витрины, опрокидывая торговые павильоны и киоски. Налитое кровью лицо, вздувшиеся мышцы на циклопических руках вселяли ужас, жители в панике разбегались по дворам и подворотням. Кукуй с легкостью голливудского персонажа гнул и ломал опоры уличного освещения, опрокидывал легковушки и, задрав голову, издавал гориллоподобное устрашающее рычание.

Взвод омона, вызванный на усмирение взбунтовавшегося мэра, не мог справиться с тяжеловесом. Полицейские применили усыпительные заряды. Богатырь бесчувственно рухнул посреди улицы. Восемь полицейских с трудом засунули тушу мэра в грузовичок и отвезли в психушку. На следующий день он умер, не приходя в сознание. От обширного инфаркта, как сказано в медицинском заключении. От передозировки снотворного, говорили загряжцы.

Как бы то ни было, Кукуй умер действующим мэром, и мы простимся с ним, соответственно, как с государственным мужем и бывшим чемпионом-тяжеловесом по боксу.

Прощай, Кукуй! Ты был спортсменом, боксером по призванию, по горячему юношескому желанию, по своему хотению. Ты добился успеха и стал чемпионом. Потом против своего желания ты стал мэром славного Загряжска и очень выразительно выполнял свои обязанности. Ты наделал много глупостей, но делал их бескорыстно. В главном ты был человеколюбив и вызывающе правдив. Ты не любил мэрию и чиновников, но, как и в боксе, уважал достойного противника. В общем, ты был неважным мэром, но не самым худшим из них. А если учесть, что ты не брал взяток – то и вовсе был далеко не самым худшим градоначальником. Загряжцы будут поминать тебя незлым тихим словом.

Хоронили Кукуя с воинскими почестями. Именная чугунная плита была девятой в открывшемся пантеоне. Рядом с надгробными плитами космонавта, писателя, академика, генерала, председателя колхоза, учительницы, хирурга, художника.

На другой день после похорон могила градоначальника исчезла. На ее месте зияла свежая яма, точнее, воронка правильной конусообразной формы. Не было никакой стихии, громов и молний, колебаний земной коры, наводнения или испытаний нового оружия. Земля молча разверзлась и поглотила мрамор и чугунную именную плиту свежепохороненного мэра Загряжска, сошедшего с ума Кукуй-Прискокова.

Люди стояли в очередь, чтобы посмотреть на чрезвычайное явление. Милиция оцепила объект и поддерживала порядок осмотра в пантеоне. Зрелище было угнетающим. Люди в оцепенении молчали, кое-кто всхлипывал.

Появились первые версии. Кто-то предположил, что исчезновение могилы связано с предупреждением апостола Петра. За грехи и безбожие такая же кара может постигнуть и пантеон, и все кладбище. Больше того – ухнет в тартарары и сам Загряжск со всеми жителями!

В город приехал ученый человек из университета, профессор. Он должен был установить причину исчезновения места захоронения мэра Загряжска и дать ученые рекомендации руководителям города. У профессора была желтая, как тыква голова, и череп такой же, как тыква, продолговатый и глянцевый. На черепе удобно сидели толстые очки с толстыми стеклами. Профессор любил пошутить и говорил простонародным языком. К гостю был приставлен человек из администрации.

– Коллега, – обратился к человеку профессор. – Для начала было бы неплохо перекусить.

В ресторане профессор съел курицу, выпил бутылку красного вина и выкурил тонкую сигаретку. Человек выпил стакан нарзана.

– Ну-с, приступим к делу, – сказал сытый профессор и крепко потер ладошки.

На месте происшествия толпились десятка два жителей с вездесущим Тихоном. Из церкви вышел навстречу ученому человеку отец Амвросий, поздоровался с поклоном. Начался осмотр провала. Профессор обошел яму вокруг, как бы измеряя окружность, захватил в кулачок глины из ямы, понюхал и швырнул обратно. Присвистнул залихватски:

– Ясно, как Божий день!

Видя, как жадно вперились в него десятки глаз, профессор подошел поближе к людям, выразительно поднял палец выше головы, каркнул непонятное слово:

– Карст!

Толпа напряженно застыла, недоумевая.

– Что такое?

– Карстовый провал!

Профессор показал пальцем вниз, под ноги.

– А покойник где?

– Там!

– Глубоко?

– Глубоко!

– Значит, не достать?

– Не достать!

– А в другом месте может быть карст? – уважительно спросил вездесущий Тихон.

– Может! – трагически заключил профессор. – И другую могилу, и целое кладбище… смотря какой карст. Но вы не бойтесь, это редкое явление природы. В Загряжске наблюдались карстовые провалы в девятнадцатом веке, в восемнадцатом… А первые описанные случаи зафиксированы в пятнадцатом столетии. Размеры небольшие, как эта воронка.

– Может, это кара Божья Кукую и всем нам? – осторожно спросил кто-то из толпы.

– Это типичное заблуждение! – сказал профессор, повернувшись к отцу Амвросию. – Вот батюшка подтвердит, что карстовые явления не имеют никакого отношения к вероисповеданию. Это обычное смещение песчаных отложений, и в результате образование пустот. А природа, как известно, не терпит пустот, отсюда провалы грунта на поверхности. Я вам расскажу не совсем типичный, но уморительный случай. В городе Забалуеве два кума поехали на ярмарку продавать виноградное вино. На обычной крестьянской повозке с лошадью. В повозке два бочонка вина, пара окороков, пироги, огурцы, лук, помидоры, одним словом, добрая крестьянская закуска. Конечно, они добре выпили, закусили и ехали в прекрасном настроении. И в дороге, как гром среди ясного неба, случился карст! Лошадь с повозкой и кумовьями, с бочонками вина и с окороками в одну секунду провалились в яму и засыпались землей, как в могиле. Сверху почва выровнялась, и никто не заметил, что тут исчезли живые люди с лошадью и с повозкой. Но случилось очень счастливое смещение песчаных отложений! Под землей образовался устойчивый пузырь, то есть пустота. И крестьяне оказались в воздушной оболочке, где вполне можно было выпить, закусить и какое-то время функционировать. Так просидели они в пузыре ровно трое суток, пока не кончилось вино и закуска. А на четвертые сутки их откопал пьяный экскаваторщик, который перепутал объект и начал рыть яму посереди дороги. Таким образом, кумовья вместе с лошадью и повозкой, но без вина и закуски оказались на свободе… Кстати, а вы случайно не изготавливаете вино в домашних условиях?

В толпе как-то облегченно улыбнулись, захихикали.

– Для такого человека отчего же не изготовить, счас угостим. Ты посиди пока возле церкви…

Только через трое суток вернулся ученый человек из Загряжска.

А что же с могилой Кукуя? А ничего, пустое место. Засыпали воронку, положили мрамор. И никакого знака отличия. Отец Амвросий объяснял прихожанам, как мог:

– Нельзя на пустое место ставить надгробие.

– Как же пустое? Ведь хоронили на виду у всех, был гроб с телом…

– Гроба нет и покойника нет. В церкви поминать будем, как без вести пропавшего…

– Отколол номер Кукуй! Спрятался!

 

13.

Соня зарегистрировала фирму "Загряжский пантеон" с самыми разными сферами деятельности. От ритуальных услуг до паломничества по святым местам России. Она пришла к Дрюне как руководительница и старалась как можно мягче и осторожнее объяснить положение дел. Понятливый Дрюня оценил ее деликатность и сказал без лишних слов:

– Теперь на кладбище, значит, за деньги?

– Платные услуги.

– Почем теперь покойник будет?

– Ирония неуместна, Андрей Васильевич. Для простых горожан останется все, как было. А дополнительные услуги дело добровольное. Например, повапленные гробы из красного дерева и венки из серебра. Позолоченные урны для пантеона. Камерный оркестр при погребении и так далее. С завтрашнего дня начнется строительство ритуального зала, мастерских по изготовлению гробов, венков и памятников. Гаражей для ритуальных авто. Лабораторий для операторов фото- и видеосъемки. Гардеробных для ритуальной команды. Разве не заслужили загряжцы самых высоких стандартов? Скоро убедишься сам, как будут благодарны люди. Кстати, тебя я назначаю директором кладбища…

Дрюня решительным жестом остановил ее красноречие.

– Оставь меня в смотрителях.

Соня запнулась, замялась на секунду, не стала настаивать.

– Хорошо, у тебя будет другая миссия… Директором будет Тихон Палыч.

– Вот-вот! Только купи ему костюм и шляпу. И портфель.

Тихон Гонимый торжественно вступил в должность. Он врезал замок в дверь своей комнаты, привинтил табличку "Директор" с расписанием приема граждан и поставил у двери два стула для посетителей. Дрюне он сказал вежливо:

– Ты, Дрюня, теперь у меня в подчинении. Держи себя в рамках.

Дрюня поманил пальцем, призывая Тихона подойти поближе. Тот приблизился с опаской на несколько шагов.

– Чем отличается ужака от орла?

Тихон молчал, боясь подвоха. Покашлял в кулачок.

– Ты брось свои замашки…

– Чем отличается ужака от орла?!

Тихон вжал голову в плечи.

– То-то, говнюк! Рожденный ползать не может летать!

И пошел прочь вольной походкой. Тихон робко плюнул ему вслед.

Возле старого церковного дома, где жили смотрители, развернулась грандиозная стройка. Стены, перегородки, потолки, крыши росли прямо на глазах. Применялись современные технологии и материалы. Соня управляла маленьким пальчиком всеми работами, как опытный дирижер. Она читала чертежи, по ходу дела переделывала план, уточняла, дополняла. Прораб с двадцатилетним стажем, строитель с высшим образованием армянин Карп эмоционально всплескивал руками:

– Эта маленькая красавица имеет корпоративную голову! Она может руководить городом, я бы поставил ее мэром Загряжска.

Армянин был недалек от истины. Только Соня обдумывала проект грандиознее поста градоначальника…

С весны до осени, за три-четыре месяца стройка была завершена. Фирма "Загряжский пантеон" обрела европейский облик, дышала уютом и чистотой.

Завершилась и расчистка родника. В старых книгах его именовали Егорьевым Ключом, Соня сохранила это имя. На спуске перед впадиной из бревен сделали широкую арку, и по верху, по дуге деревянными буквами выложили: ЕГОРЬЕВ КЛЮЧ. От арки вниз шли каменные ступени. Перед родником был деревянный навес с тесовой крышей и позолоченной главой-луковкой наверху. Под навесом большой круглый стол и сплошные широкие скамьи. Все сооружение имело вид часовенки. Родник был выложен отделочным камнем. Из стены торчала керамическая труба, по которой струей текла в корыто родниковая вода. Дальше она водопадом струилась по валунам в широкую чашу-купальню. Купальню выложили голубой керамической плиткой, здесь могли помещаться одновременно до пяти человек. Температура воды не превышала десяти градусов.

У купальни поставили кабинки для переодевания.

Во время работ по расчистке родника нашли небольшое бронзовое распятие и десяток медных монет времен Ивана Грозного. Соня передала находки директору музея.

Егорьев Ключ возродился через несколько столетий в самом благородном цивилизованном обличье. Отец Амвросий торжественно освятил источник, и он был открыт для широкого доступа.

 

14.

Соня заглянула к смотрителю в обеденный час и спросила:

– Андрей Васильевич, можно у тебя кофе выпить?

Дрюня был рад видеть Соню. Ему нравилась ее простота и самостоятельность. Она всегда знала, что ей нужно, и говорила об этом прямо и без лишних слов. Дрюня давно понял, что не министр, а его жена главная в семье, в доме. Дрюня ценил самостоятельных людей.

– Бутерброд будешь? С колбасным сыром.

– Буду.

Пока Дрюня варил кофе и резал сыр, Соня рассказала о болезни Пучеглазова.

– С ногами плохо. Пять минут походит с палочкой и садится, устал. Ступни опухать стали. Привезла хорошего врача-терапевта. Он, конечно, насоветовал процедуры, уколы, таблетки. В Москве то же самое рекомендовали. Сосуды кальцием забиты… Я кое-что почитала, хочу попробовать. Нашей водой полечить. Поможешь мне? Он не хочет видеть чужих людей.

Пучеглазова привезли к роднику, надели на него длинную белую рубаху и завели в купальню. Он окунулся с головой пару раз и заорал:

– Ххо-ло-дно! Оо-о-е! Хорошо!

Медсестра долго растирала белую тушу министра сухими полотенцами, потом массировала ступни и лодыжки. Министр оделся и крякнул от удовольствия:

– Тело горит!

Процедуры повторялись ежедневно. Через месяц Пучеглазов осторожно сказал Соне:

– Я сегодня ходил к Дону и до обеда гулял по пойме… Я, кажется, здоров, Соня…

Соня крепко поцеловала мужа, засмеялась и заплакала.

– Я знала! Знала! Знала! – Соня громко кричала и хлопала в ладоши. – Это родник! Родник! Родник!

 

15.

С утра у Егорьева Ключа собирались сотни паломников. Они сидели в тени под вербами, ожидая хозяйку. Многие были из дальних мест и ночевали тут же на траве под деревьями. Дети играли в чехарду, женщины раскладывали на рушниках нехитрую снедь, тихо переговаривались. Хозяйка запаздывала. Дрюня в монашеском одеянии сидел в домике у самого родника возле купальни, слушая точеные пересвисты соловьев и человечьи клики кукушки. На днях отец Амвросий благословил своего друга носить монашеское облаченье и именоваться старцем Андреем, как его давно уже называли паломники. Они же с почтением называли матушкой Софью Ильиничну. Старец и матушка уже прославились исцелением. В купальне на глазах у толпы паломников вылечили мальчика от заикания. Много лет страдавший от судороги местный учитель прямо у родника отбросил костыли и стал делать приседания, как молодой. Но самым впечатляющим было выздоровление молодой женщины с нервным расстройством. Ее накрывала падучая по нескольку раз в день. И вот после двухнедельного купания в ледяной родниковой воде и растирания сухими полотенцами женщина объявила всем, что выходит замуж и до скончания дней своих будет молиться за старца Андрея и матушку Софью. Царица небесная, все во власти твоей! Сколько умников остались в дураках, не вкусив блаженства испытать чудо. А может, им не дано видеть то, что видят страждущие и алкающие благодати. Хвала вам, вкушающие исцеление и утешение в Егорьевом Ключе от старца Андрея и матушки Софьи. Ищите и обрящете!

Хозяйка появилась, как ясно солнышко, светлая, целомудренная. В белой приталенной кофточке, в белом шелковом платочке, с веткой жасмина в руке. Паломники почтительно встали, кланяясь. Низко поклонилась и матушка Софья.

– Здравствуйте!

Она спустилась к купальне, поздоровалась со старцем Андреем и уселась в плетеное кресло. Служки стояли у входа, у открытой железной калитки, пропуская по двое паломников. Две медсестры у купальни принимали пациентов, проделывали водные процедуры, растирали сухими полотенцами, напутствовали советами и обращались к другим страждущим исцеления. Процесс сопровождался жалобами, стонами, мольбами. Участие старца Андрея заключалось в накладывании рук на головы стоящих в купальне и обращением к каждому:

– Во имя Отца и Сына, окунайся!

Процедуры длились каждый день с утра до вечера, и паломников прибавлялось. Гостиница была переполнена, люди устраивались на ночлег по соседним дворам, а то и вовсе на траве под деревьями. Хозяйка начала строительство еще одной гостиницы. Прикладбищенский бизнес процветал. Отец Амвросий, благословивший Егорьев Ключ, теперь укоризненно качал головой и говорил своему другу Дрюне:

– Негоже подогревать людские страсти. Негоже брать деньги за дармовую водицу…

 Дрюня вздыхал, мрачнел и отмалчивался.

Тихон, директор кладбища, всегда под хмельком, умилялся и хвалился загряжцам:

– Это не женщина, а совет министров! Софья Ильинична даст фору любому Ротшильду. Молюсь и буду молиться за нее до скончания века.

В этот день Соня выглядела не совсем обычно. Многозначительная улыбка дрожала на губах, рука беспокойно теребила ветку жасмина. Белая полупрозрачная кофточка с глубоким вырезом на груди выглядела не совсем скромно на этом почти церковном обряде.

 Она недолго побыла у родника, царственно встала с кресла, позвала старца Андрея и повелела:

– Андрей Васильевич, пожалуйста, зайди ко мне в обеденный перерыв…

Голос Сони был по-девичьи чист, воркующ. Веточка жасмина медленно щекотала кончик носа. Прямой немигающий взгляд был настолько откровенен, что Дрюня почесал поясницу и отвел глаза.

Соня ждала в комнате отдыха, вход в которую был прямо из кабинета. В комнате было прохладно и темно, работала охладительная установка. Небольшой столик был накрыт просто и со вкусом. Отварное мясо, овощи, балык из осетрины, черная икра. Коньяк, соки. Огромная ваза с розами. Пока Дрюня осваивался с темнотой и разглядывал закуски, из глубины комнаты вышла Соня в розовом прозрачном халате. Она улыбнулась многозначительно, вскинула голые руки к затылку, пришпиливая длинные волосы. Сквозь прозрачную ткань близко виделись темные подмышки и темный мысок под животом.

– Дрюня, милый, – сказала она буднично, по-родственному. – У меня сегодня именины. Ты мой родственник и друг, самый близкий в Загряжске. Поздравь меня.

Дрюня облизнул губы и твердо сказал:

– Поздравляю!

– Поцелуй меня.

Дрюня взял в ладони ее голову и медленно тщательно поцеловал в губы.

– Иди ко мне…

Она медленно отступала в темноту, роняя на пол халатик.

 – Иди… Тут хорошо, мягко…

Дрюня пожевал пересохшие губы и косолапо потянулся к ней.

Через полчаса они сидели за столом, пили коньяк, ели мясо с кинзой и огурцами. Дрюня наивно спрашивал:

– Ты зачем… это?

Соня строго посмотрела ему в глаза.

– Дурачок ты, Дрюня. Ребенка хочу.

– А муж? Денис?

– Он знает.

– Это… это как-то по-московски…

– Дрюня, ты же понятливый, Денис не может, что же мне, на дискотеку ходить? Ты из Пучеглазовых, порода хорошая – вот весь мой расчет. Мне наследник нужен, сыночек. Давай выпьем, ты поймешь меня.

За свою грешную жизнь Дрюня познал немало женщин, и на старости лет они мало чем могли его удивить. Соня его удивила. Он стучал по темени кулаком и восхищенно изрекал:

– Царица!

 После этого он как-то попытался обнять ее, Соня наотмашь ткнула его локтем и зло отрезала:

– Слышишь! Никогда больше не прикасайся ко мне!

Дрюню точно кипятком ошпарили. Он с ожесточением скреб затылок и мотал головой:

– Царица!

Она милосердно погладила его по голове, приказала:

– Тогда служи мне!

И пропал казак! Никогда уже мы не увидим прежнего Дрюню, вольного и гордого сына Загряжска. Не совершить ему больше рыцарских подвигов и поступков, не пировать с друзьями в "Шалашах", не петь, не плясать на свадьбах и гульбищах. Уготовано тебе, атаман, жалкое прозябание возле бабьей юбки! Не жены, не любовницы, не подруги даже, а так, пришей-пристебай, заезжей цыганки-молдаванки. Будь жива Антонина, получил бы от нее горячую оплеуху, а гордая Кларисса навсегда бы отворотилась от своего рыцаря. А уж Кукуй-Прискоков дал бы тебе в морду такой хук, которого сроду не видели в Загряжске. Впрочем, что же мы заживо хороним человека! Много раз спотыкался, падал Дрюня. Но вставал! Поднимался! И совершал! Удивлял и загряжцев, и президента даже. Осталась еще вера у земляков, что восстанет Дрюня, просияет его имя на скрижалях Загряжска! Поживем – увидим.

Видно суждено Дрюне на своем веку попадать в переплеты…

В последние годы в пантеоне стали хоронить все больше чужих людей. Ничем не прославивших Загряжск. Больше того, позорящих славный город. Хоронили за большие деньги с почестями, достойными разве что государственных мужей и просиявших в вере Христовой. Ропот пошел по Загряжску: богатеют на святом деле чиновники из мэрии, Сонька Пучеглазова, отец Амвросий…

Очередные похороны в Пантеоне обернулись всероссийским скандалом. В Загряжск нагрянула бригада бритых яйцеголовых качков на четырех джипах. Они зашли в мэрию, заручились поддержкой и отправились на кладбище. Отыскали директора кладбища Тихона и приказали рыть яму в пантеоне. Тихон, глядя на ядреных немногословных ребят, струхнул и, заикаясь, стал задавать законные, вроде, вопросы:

– А где разрешение? А Софья Ильнична? А отец Амвросий? А кого хороните?

Старший с тремя складками на затылке с трудом разлепил губы:

– Старичок, через час выкопаешь яму там, где укажут. Задачу понял?

– П-понял…

Некстати появился Дрюня с метлой и совком в руках.

– В чем нужда?

Старший даже не повернулся, жестом показал – уйди, исчезни. Один из хлопцев больно ткнул пальцами в грудь:

– Вали отсюда!

Дрюня споткнулся, устоял однако, расставил ноги пошире и взял метлу наперевес. Обидчик мгновенно выхватил пистолет и, не целясь, стал палить по ногам. Дрюня упал, корчился и выл от боли. Из лодыжки через штанину хлынула кровь. Из раскрытых церковных дверей полоснул женский крик:

– Убивают!

Мгновенно собралась толпа. Быстрыми шагами, почти бегом, спешил отец Амвросий. Он осмотрел рану, крикнул Тихону:

 – Вызывай "скорую"! Несите полотенца из церкви! Накладывайте жгут! И – милицию, вызывайте милицию!

И гневно, задыхаясь, бандитам:

– Стрелять в человека у храма Божьего? Кто вы такие?

Старший, не меняя интонации, пояснил священнику:

– Мы попросили выкопать яму для уважаемого человека. Через час привезут покойника, приедут люди. Нас не услышали. Теперь говорю тебе, старичок: через пятьдесят минут ты выкопаешь яму. Задача понятна?

Приехала "скорая", приехал начальник милиции с омоном. Оттеснили людей, бандитов увели в офис Софьи Ильиничны. А через несколько минут кладбищенская похоронная бригада стала рыть могилу в пантеоне. Бандиты сидели в холодке, пили холодный сок, наблюдая за работой бригады. Омон стоял в оцеплении и не пускал отца Амвросия в церковь. Он что-то кричал начальнику милиции, махал кулаками, но полковник повернулся к нему тучной спиной и не хотел слышать глупости.

Через час все прикладбищенское пространство заполнили богатые лимузины. Столько дорогих машин Загряжск видел впервые. И впервые, наверно, видел таких людей. В золоте, в бриллиантах на часах, на телефонах, на браслетах и перстнях, на колье и брошках, на сумочках и на тростях. Кажется, и в карманах у них были бриллианты россыпью. Как семечки, как арахис, как кириешки… Чинно, по сценарию хоронили уважаемого человека. Море речей, море цветов, море вдов, братьев, сестер, дядей, тетей, сотни племянников и племянниц… Все были здесь родичи, семья, династия, подданные. Уже перегрелся интернет от срочных сообщений: в Загряжске хоронят короля, убитого снайпером другого короля в Москве, среди бела дня. Имя короля известно всей стране: дед Басан. Один ядовитый московский политкомментатор предложил народу по случаю кончины деда Басана избирать в России не президента, а смотрящего по России.

Впрочем, прочь политику! Все горазды в политике! И речисты, и умны, и влиятельны, решительно все нынешние политики – дети самых чиновных людей России. Там нет загряжцев, нет забалуевцев, нет из Нахаловки, Горелова, Неелова, Неурожайки тож. Там питерцы и москвичи. По мне – так век не слушать политики! Заткнуть уши и вовсе жить без политики. Увы, она, как серозный менингит, и нет от нее спасения. Вернемся лучше к любезному нашему сердцу Дрюне.

 

16.

Атаман сидел с перебинтованной ногой на скамейке у своего дома под столетней липой. Рядом – его верный друг отец Амвросий. Они говорили ни о чем, хотя на душе у обоих было более чем скверно.

– Скажи, батюшка, откуда тля поганая взялась? Все сады, огороды, каждая былинка в поле – все облеплено тлей. Под липой сидим, и с липы сыпется зеленая мука. Все тело свербит.

Отец Амвросий задумчиво чертил палочкой по песку.

– Тля ест траву, ржа ест железо, а лжа душу… И души человеческие ест тля поганая. Откуда она взялась? На днях ко мне фермер приходил, наш, загряжский. Спрашивал совета. Напротив Загряжска хутор Дачный, ты знаешь. И особняк, замок рыцарский прямо на берегу, он как на ладони. И владельца его, наверно видел. На двух джипах ездит, с охраной. Где он работает, где служит, никто не знает. Вырыл бухту этот рыцарь от Дона к самому крыльцу, там яхты стоят. Купальни с мостками прямо к спальне вывел. Много чего настроил в бухте. Но рыцарь проход и проезд по берегу Дона перекрыл своей бухтой. Скот прогнать нельзя, груз провести соседям нельзя, и пеши пройти по берегу нельзя через рыцарские владения. Сосед фермер написал письмо губернатору, еще человек пять хуторян подписались. Как же, товарищ губернатор, спрашивали хуторяне, получается? Нас штрафуют за ведро песка с берега: водоохранная зона, закон. А тут бухта и забор поперек Дона. Заступись, губернатор, спаси и сохрани от лихого человека. Не по почте послали письмо, сами поехали в правительство, сдали письмо в канцелярию, получили квиток с печатью. Через неделю-другую заходят во двор к фермеру трое охранников рыцаря, показывают фермерское письмо:

– Ты писал губернатору?

– Писал.

И молча взялись охаживать его резиновыми дубинками. Кровь из ушей шла.

– Сунешься еще раз с кляузами – дом вместе с семьей спалим!

И так со всеми подписантами.

Фермер и говорит мне, как об деле обдуманном:

– У меня карабин есть, десятизарядный. Ночами во сне вижу, как целюсь в переносицу. Семья, батюшка, семья держит… Посоветуй, что делать?

Отец Амвросий встал со скамейки и в волнении ходил взад-вперед.

– Теперь скажи, друже, что я могу ответить, посоветовать фермеру?

Дрюня решительно рубанул рукой:

– Я бы с удовольствием застрелил рыцаря!

– Та-та-та! – передразнил друга отец Амвросий. – Герой какой храбрый! У тебя детей нет! И жены нет! Тебе можно в партизаны идти.

Дрюня помрачнел и ничего не ответил.

– Вот так и я, отмолчался. Есть вопросы, на которые нет ответа. Разумного ответа… Мое дело молитва, и я молюсь за фермера и его товарищей.

– А как же губернатор? Он не раз бывал в твоей церкви, и ты благословляешь его.

– Я давно не благословляю губернатора…

 

17.

– Я, наверно, уже никого благословлять не буду… Грех на мне великий, и не могу я служить Господу с чистым сердцем.

– Что ты несешь, друг мой сердечный! Какой грех на тебе, душа голубиная?

– А то, любезный Дрюня, что в Пантеоне похоронили недостойного человека. И я в том повинен. Среди прихожан ропот: осквернили Пантеон, и нет мне прощения. Поеду к владыке просить отставки.

Дрюня перекрестился и сказал, потупясь.

– Значит и на мне грех, батюшка. Вместе будем его замаливать. Только не горячись, не беги поперед батька. Дай мне подумать…

На следующий день Дрюня с утра пришел к отцу Амвросию и попросил разрешения поправить водосток в Пантеоне: дождевая вода из трубы как-то неправильно уходила под мраморные плиты…

Смотритель основательно взялся за ремонт водостока. Возвел леса возле последнего захоронения, снял несколько мраморных плит ближе к церковной стене и стал копать вглубь. Со стороны не было видно, что делается за лесами, разумелось, как обычно, текущий ремонт. Какая, читатель, новостройка обходится у нас без текущего ремонта?

Дрюня колупал возле стены долго, лениво и, казалось, ремонт водостока затянется до зимних холодов, до морозов. Случилось еще хуже. Дрюня закончил колупать, уложил плиты на место, убрал леса, умылся с яичным мылом, перекрестился на купола и с блаженной улыбкой, с просветленными глазами произнес несколько раз:

– Прости, Господи, грехи моя грешныя…

Недели через две, после осенних затяжных дождей в пантеоне случился карст. Могила деда Басана ухнула в тартарары! На ее месте зияла желтизной круглая воронка. Ни гроба, ни надгробия. Господи, помилуй, не дай и не приведи!

Загряжск гудел. Молва сводилась к тому, что над древним погостом нависло проклятие. Проклятие мертвым во устрашение живых. Напрасно ученые люди и наш знакомый профессор из университета разъясняли загряжцам карстовую природу провала. Ученых людей благодарили, угощали их крепкими напитками, но всё их красноречие называли бабушкиными сказками, а провал в Пантеоне карой Божьей.

И никто из загряжцев не обратил внимания на небольшую заметку в одной из московских газет.

"Гроб без покойника.

На днях турецкий пограничный катер выловил в Черном море необычный предмет. Со стороны России ветер пригнал пустой гроб с красной шелковой обивкой. Изделие было из красного дерева, поваплено и украшено драгоценными камнями. Кому принадлежал гроб и где покойник не установлено. По мнению специалистов, гроб принадлежал богатому и влиятельному человеку. Находка находится в Турции на морской таможне и может быть выдана российской стороне на основании подтверждающих документов".

Заметку эту все же прочитал в Загряжске один человек, это был отец Амвросий. Он встретил Дрюню долгим укоризненным взглядом и молча покачал головой. Дрюня также молча поклонился и, глядя на блестящие носки своих офицерских сапог, пробормотал чуть слышно:

– Я, батюшка, давно не исповедовался… Завтра натощак под причастие… Исповедоваться хочу.

– Приходи, – сурово ответил старый друг.

 

18.

Быстро летит время в Загряжске. Уже два мэра сменились в городе, не оставив заметного следа в памяти жителей. Умер бывший ельцинский министр Денис Трофимович Пучеглазов. Его с почестями похоронили в Пантеоне. А Софью Ильиничну всюду сопровождал теперь маленький Вася Пучеглазов, лобастый розовощекий мальчик с толстой шеей и крепкими кулаками. Все замечали, что мальчик больше походил на двоюродного брата Дениса Трофимовича, чем на самого отца.  Впрочем сомнений не было – одна порода, Пучеглазовы. Все рослые, лобастые, с крупными кулаками.

Дрюня отошел от Сони и наотрез отказался исцелять паломников. Умная Соня с пониманием отнеслась к взбрыкнувшему смотрителю кладбища. Вместо него она поставила сплетника Тихона, и не ошиблась. Тихон с одинаковым интересом и азартом командовал стариками и детьми, имел подход к богатым, цыкал на молодых. На Егорьевом Ключе воцарился почти армейский порядок.

Паломники ночевали в гостинице, ходили на процедуры, сплетничали и грызлись между собой, старательно пили ключевую воду, называли теперь Тихона отцом и старцем, батюшкой и беспрекословно подчинялись ему. Соня мало вмешивалась в работу своего предприятия. Все делали ее молодые помощники, которых она умело и тщательно подбирала. Отлаженная машина управления работала без сбоев, без проблем, без суеты, принося стабильный доход хозяйке, укрепляя ее авторитет покровительницы сирых и больных, защитницы падших и заблудших. Изредка она устраивала приемы, нравоучила и наставляла.

Дрюня однажды появился в усадьбе Софьи Ильиничны, приурочив свой визит в день рождения Васи Пучеглазова. Родственник явился с подарком, ведя за собой низкорослую лошадку под седлом, с заплетенной в косички гривой и аккуратно подрезанным хвостом. Дрюня поздоровался с Софьей Ильиничной и передал повод Васе.

– Это Фрося, Фро. Она смирная и послушная. – сказал Дрюня. – Казаки садились в седло с пяти лет, а ты казак, и тебе уже шесть лет.

Соня улыбнулась и не стала возражать, а мальчик прыгал от радости. Дрюня показал, как послушна Фрося. Он взял ее под уздцы, похлопал по шее, лошадка опустилась на колени.

– Садись в седло, – приказал он Васе.

Мальчик осторожно сел верхом. Фрося встала на ноги, Соня захлопала в ладоши. Вася шагом проехал по усадьбе и признался:

– Дрюня, ты самый лучший друг!

Дрюня перехватил быстрый взгляд Сони, в нем были благодарность и смущение.

 Тихо и безмятежно проходили дни и годы, кажется определилась и затвердела стезя благочестивой и христолюбивой министерской вдовы Сони Пучеглазовой. Но видно не совсем остыли мирские страсти, в глубине, на самом донышке тлела, шевелилась взрывоопасная магма. Так безобидный холм, за тысячи лет обросший кустарником и лесом, густо заселенный зверьем и птицей вдруг задрожит среди ночи, треснет на макушке, как спелый арбуз, и изрыгнет из чрева огонь и каменья. В человеке тоже копится до поры до времени гремучая смесь…

К Соне пришла делегация загряжцев, человек двадцать. Уважаемых людей, законопослушных граждан. Когда все расселись в офисе, хозяйка кивнула: говорите. Встала женщина, сотрудница музея, речистая и принципиальная.

– Мы не можем ждать милостыни в Загряжске. Ждать, пока из губернии пришлют очередного мэра-придурка, вроде Кукуя. Объявлены выборы, и мы должны проголосовать за достойного человека. Вы, Софья Ильинична, собирайтесь и идите на выборы. Вы наш мэр. Загряжцы проголосуют за вас. Не выкобенивайтесь, нам вместе жить.

Гости пошумели, почаевничали и ушли, а Соня крепко задумалась. Впервые, наверно, после ухода из отчего дома, из родных Кучугур Соня почувствовала твердую почву под ногами. Она была богата, влиятельна. Настал ее час. Взошла ее звезда, она дается немногим и только один раз. Впервые в жизни Соня принимает самостоятельное решение: она согласна, она пойдет на выборы, она станет мэром Загряжска.

– Дура баба! – Дрюня выругался и сказал прямо в лицо. – Черт тебе нагадал в мэры! В кубло! В грязь! Вовек не отмоешься!

Все уговоры, все красноречие Дрюни были напрасны. Соня топнула ножкой.

– Не лезь не в свое дело, это мое решение!

Машина заработала. Мало сказать, что Соня с головой ушла в выборные хитросплетения и интриги, она купалась в интригах, цвела и пахла на встречах с загряжцами, на дебатах с соперниками. Она переплюнула всех. В последний момент появился, словно черт из табакерки, невесть откуда взявшийся, последний из зарегистрированных кандидатов, приемный сын Дрюни, Славик.

Славик объявился не тем хитроватым и угодливым хлопчиком, который привязался к Дрюне и был послушен ему. Это был немногословный рослый молодой человек с мягкими темными усиками, с юношеским басом, с неморгающим внимательным и холодным взглядом. За Мстиславом, как стал именоваться Славик, всюду следовала его полоумная мать Екатерина Ивановна и человек шесть молодых людей в камуфляже, в черных беретах, с одинаковыми дипломатами с агитационной литературой и выборными листовками. В первый же день эта небольшая компания заполнила весь Загряжск. Молодые люди выступали на перекрестках и площадях, перед муниципальными учреждениями и магазинами, перед пивными и закусочными, на причалах и пароме, в левадах и на стадионе. На листовках, расклеенных в огромных количествах по всему Загряжску, сообщалось:

«Новую партию России возглавляет самый молодой политик России Мстислав Колупаев. За ним стоят сотни тысяч молодых людей, уверенно вступающих в жизнь, идущих в политику, в государственные структуры.

Загряжск накануне великих перемен. Молодая команда Колупаева сменит старую беззубую и беспомощную мэрию. Каждому загряжцу – современную квартиру или коттедж, мясо и масло на столе, машину в гараже, счет в банке и путешествия по всему миру. Достойная работа и зарплата обеспечат такие возможности каждому загряжцу. Мстислав Колупаев и его партия гарантируют вам это!».

Молодые люди раздавали загряжцам книгу Мстислава Колупаева "Я и Загряжск". Понятное дело, что книга "Я и Загряжск" особенно заинтересовала загряжцев. Практически каждый житель прочитал труд Мстислава Колупаева.

На заранее объявленную встречу с автором и кандидатом в мэры Мстиславом Колупаевым на городском стадионе пришли все дееспособные жители Загряжска. Воскресный сентябрьский день выдался по-летнему теплым, солнечным и запомнился в благодарной памяти. Продавали пиво, мороженое, жевательные резинки и кириешки. В задних рядах стали скандировать:

 – Ко-лу-па-ев! Ко-лу-па-ев!

Мстислав, сорвал берет, хлопнул его оземь и хрипло пробасил:

– Слава Загряжску! Слава загряжцам!

Стадион заревел:

– Слава! Слава!

И началась встреча. Конечно, мы приведем только малое количество вопросов и ответов, а эмоции и восторги передать не в наших силах. Тут нужна ода, Державин! «Глагол времен! металла звон!»…

– Товарищ Колупаев, тебя приютил на кладбище и усыновил Андрей Васильевич, наш уважаемый Дрюня. Почему ты сбежал от него?

– От добра добра не ищут. Я жил на кладбище в качестве раба. Не получая за непосильные труды ни копейки. А деньги мне были нужны на лечение матери, она стоит рядом со мной. Я просил исцелить маму в Егорьевом Ключе. Но Андрей Васильевич и Софья Ильинична отказали мне, сироте. Поэтому я сбежал от этих алчных и жестоких людей…

– Софья Ильинична твой конкурент на выборах, как ты оцениваешь ее шансы?

– У нее нет никаких шансов. Она обманщица, воровка, а Дрюня ее сообщник, холоп. Егорьев Ключ – это мошенничество, обман. Там обирают простых доверчивых людей, в том числе и загряжцев. Когда я стану мэром, Соня и Дрюня пойдут под суд, и отец Амвросий с ними. Он благословил и поддержал мошенников.

– Почему ты выбрал Загряжск, а не Воронеж?

– У меня были мысли баллотироваться в Воронеже, и мои товарищи по партии советовали… Но когда я узнал, что в Загряжске баллотируется Соня Пучеглазова, я не мог этого допустить. Я не могу допустить, чтобы замечательный город Загряжск мошенники превратили в Егорьев Ключ, и на виду всей России охмуряли бы честных людей. Жирели бы и богатели под крышей законодательной и исполнительной властей.

– Ты вот сказал о гараже и машине, а как это, значит, практически?

– Очень просто. Моя команда откроет народный банк в Загряжске и дешевую кредитную линию. Дадим тебе работу по специальности и откроем кредит. Машину выберешь сам.

– Ловко! А не брешешь?

– Я в Загряжск работать приехал, сбегать не собираюсь.

Часов шесть парил Колупаев горожан на предвыборной встрече. И уже никто потом не мог убедить их, что Соня Пучеглазова будет лучшим мэром. Новая партия и ее лидер Мстислав Колупаев победили на выборах в Загряжске.

Дрюня пришел в мэрию на прием одним из первых. Мэр без задержки и запросто принял его.

– Ты что же это позоришь меня, Соню, отца Амвросия? – тихо спросил Дрюня дрожащим голосом. – Брешешь, как сивый мерин! Бог накажет, язык отвалится…

 Бедный Дрюня не находил слов, задыхался. Мэр вышел из-за стола, энергично помахал ладошкой, призывая успокоиться.

– Что вы, Андрей Васильевич! К вам у меня претензий нет, и обид тоже. Вы не сделали мне ни одной пакости. Что же касается обидных слов с моей стороны… да, я приврал. Насчет раба и непосильной работы. Это предвыборная риторика. Так все делают. Это же борьба! За мной партия, понимаешь? А добро я помню. Проси, что хочешь! Квартиру, машину… Для тебя все сделаю.

Дрюня смотрел на маленькую стриженую голову юноши в светлом шелковом костюме, в красном галстуке, в кожаных остроносых штиблетах и не узнавал Славика. Перед ним был вежливый чужой человек, и голос, и слова его были чужие.

Дрюня растерялся и пробормотал:

– Извини.

Новый мэр кивнул понимающе и погрозил длинным пальцем:

– А вот Соньке не прощу!

Прошел год.

Что может сделать мэр за один год? Кроме разве что устройства личных дел и дел своих близких, друзей, людей из своей команды. А для Загряжска, для тети Моти и дяди Феди? Мало чего, или совсем ничего. Как и в Урюпинске, как в Горелове, Неелове, как и по всей России тож… А ведь есть благородные порывы. Поставить на ноги заводик, порт, больничку. Тротуары вымостить, детский садик построить, школу отремонтировать… Допустим, вымостит, построит, отремонтирует. Тем и закончится его выборный срок. Кто ему и сотням других мэров спасибо скажет, вспомнит хотя бы через год незлым тихим словом? Кто теперь в Загряжске помянет Жеребцова или Кукуй-Прискокова? Ни одна собака не помянет! А ведь жили. Работали. Руководили. Так и молодому честолюбивому Колупаеву отмерен свой срок и бесславный уход со своей новой партией. Но Славик Колупаев не зря вернулся в Загряжск…

Мэр приехал на кладбище сам, без шофера и помощников. Он нашел Дрюню в дальнем углу погоста возле свежевырытой могилы. Смотритель обметал веником края могилы и что-то бормотал под нос. По старчески согбенной спине и подсохшему седому затылку Славик остро почувствовал, как сдал Андрей Васильевич, славный загряжский рыцарь и атаман.

– Кому место готовишь, отец?

Смотритель бросил веник под скамейку, сел, показывая гостю место возле себя.

– Учительнице своей, Евдокии Ивановне, царство небесное… Чего тебе надобно?

– Мне рассказывали, как одно время в Загряжске отлавливали котов из-за переизбытка и бытового вредительства. И шили полушубки из кошачьих шкурок. Помнишь это дело?

– Как не помнить, сам по дурости участвовал…

Славик оживился.

– Вспомни, расскажи, пожалуйста, какие коты обитают в Загряжске? В смысле цвета, роста, веса, бойцовских качеств?

– Да обыкновенные коты… Рыжие, рябые, серые, черные. Большие и маленькие. Зачем тебе коты?

Славик замялся, подыскивая слова.

– Э… Я и сам пока не знаю. Иностранцы интересуются. Нужны десятка три-четыре самых ловких экземпляров. Драчунов, как хорошие боксеры…

Дрюня, вспомнив что-то, засмеялся.

– Таких драчунов свет не видывал! Мы с отцом Амвросием сидели у меня в саду, выпивали и беседовали. Из-за спины моего друга вынырнул рыжий кот, схватил со стола кольцо копченой колбасы и ходу! Отец с палкой за ним. У самого забора кот бросил колбасу и кинулся на священную особу. Порвал рясу, покарябал руку, шею и лицо, подобрал колбасу и скрылся в кустах!

– Вот-вот! – радостно вскрикнул мэр. – Именно таких разбойников мне нужно, и побольше!

По Загряжску поползли слухи, что в мэрии готовят какую-то акцию с котами. Отлавливают десятками и свозят на скотный двор за городом. Там их держат в больших вольерах и кормят мясом. Готовят то ли на продажу, то ли на меховую фабрику.

По приглашению Колупаева в Загряжск приехал на своих "жигулях" профессор Южного университета, член Международной Кинологической Ассоциации, известный в России селекционер и фелинолог породистых кошек Тимофей Разуваев. Мэр принял его в своем кабинете, и вот какой состоялся разговор между ними.

– Профессор, сколько обитает в природе известных пород кошек?

Профессор был в широченной фланелевой клетчатой рубашке навыпуск с застегнутыми рукавами. Пухлые запястья были немилосердно исцарапаны. В царапинах, судя по всему, кошачьих, были также толстая шея, щека и даже затылок. Гость залпом выпил предложенный Колупаевым стакан минералки, облизал губы.

– Э..э, около двухсот признанных пород кошек.

– А какие из них бойцовские?

– Среди породистых агрессивные качества не культивируются.

– А среди диких?

– Среди диких сколько угодно. В любой подворотне вы встретите вора и разбойника.

– А самые сильные? Бойцы?

– Для каких надобностей?

– Для драки.

– Крысоловы, коты с тигровой окраской. Абиссинские древние кошки. Сиамские, конечно. Сибирские. Норвежские лесные. Американские жесткошерстные. Американские бобтейлы. Турецкие ангоры… Много, много замечательных особей. Дерутся немилосердно. Есть много свидетельств, когда коты насмерть задирали собак, крупный рогатый скот, даже медведей…

– Даже медведей?

– Даже медведей.

– А где устраиваются кошачьи бои?

– Официально нигде.

– А неофициально?

– В марте месяце, в каждой подворотне. Видите ли, молодой человек, в цивилизованном мире не принято проводить кошачьи бои. Насколько я знаю, прецедентов в Европе и даже в мире не было. Вы, полагаю, хотите организовать в Загряжске кошачьи бои?

– Именно так.

– Тогда это будут первые в мире кошачьи бои.

– Очень хорошо.

 – Нет, это очень нехорошо, молодой человек. Вы не представляете, с какими проблемами вы столкнетесь.

– С какими?

– Будут большие препятствия со стороны международных организаций любителей кошек. Они мастера устраивать скандалы в прессе, на телевидении, в интернете. Вы не боитесь скандалов и разоблачений?

– Я хочу, я жажду скандалов и разоблачений!

Профессор выпил еще пару стаканов минералки.

– Кгм… я, кажется, начинаю понимать. Вы честолюбивый молодой человек, вы хотите подразнить общественное мнение.

– Именно так! И вы мне поможете, профессор! Не бескорыстно, конечно. Мы заключим договор.

Селекционера поселили в гостинице с видом на Дон. В просторном кондиционированном номере было все для комфортной работы: ноутбук, принтер, домашний кинотеатр. Холодильник, забитый деликатесами и разноцветными флаконами дорогих напитков. Профессор много работал и много отдыхал.

Через месяц мэр Колупаев принимал проект первых в мире кошачьих боев. Действо было секретное и проходило на загородной животноводческой ферме в одном из пустующих корпусов. Присутствовали ближайшие помощники мэра, Дрюня и профессор Разуваев.

Посередине корпуса поставили большую вольеру, обтянутую сеткой-рабицей. С торцов выступали карманы с задвижками. В карманы перед боем помещали котов. По сигналу задвижки открывались, и бойцы выскакивали на арену.

Первыми вышли два замечательных экземпляра. Рыжий пятилетний кот Рататуй со шрамами на крупной костистой морде и старый черно-белый Разгуляй с квадратной грудью и толстыми, как у собаки, лапами. Оба были коренными загряжцами, родоначальниками многих семейств. Коты знали друг друга и не раз дрались за кошек до полусмерти.

 Все действо помощники мэра снимали на видеокамеры.

Коты, как бы не замечая друг друга, медленно сближались, нервно хлопая по бокам хвостами. Рататуй подпрыгнул на месте и прижался брюхом к земле, уши его прилипли к затылку. Разгуляй выгнулся дугой, низко наклонил голову, оскалился, показывая прямые клыки, и взял высокую, как оперный певец, ноту. Рататуй подхватил тенором, дуэт, набирая силу, рванул вверх, в поднебесье. Коты сшиблись, крепко обнимая друг друга, сучили лапами, комками выдирая шерсть, остервенело катались по земле, кусаясь, царапаясь, вопя, захлебываясь…

Котов разняли, сберегая их силы и форму до главного события. Котовед и профессор сказал:

– Уважаемый мэр! И Рататуй, и Разгуляй – выдающиеся экземпляры. Если сценическая сторона международного мероприятия приблизится к представленному показательному бою, то, уверяю вас, эффект будет оглушительный. Первые в мире кошачьи бои в Загряжске оправдают самые головокружительные надежды. В добрый час! Моя миссия завершена, меня ждут в университете. И… личная просьба: прошу выплатить гонорар, так как в данный момент испытываю… э-э… материальные затруднения.

Мэр дал указание своему помощнику, а профессору сказал:

– Наш уважаемый Андрей Васильевич также консультировал нас, но совершенно бесплатно…

Дрюня встал и, потупясь, перебил мэра:

– Только прошу учесть мою заявку… Дозвольте выставить на соревнования своего кота.

Колупаев улыбнулся скромности смотрителя кладбища.

– Это пожалуйста, оформите заявку официально. Кстати, призы победителям будут… нет, не могу пока назвать суммы…

У Дрюни не было никакого кота. А желание поучаствовать в кошачьих боях появилось в процессе отлова загряжских котов и совместной работе с известным котоведом и профессором Разуваевым. Мысль появилась раньше кота…

 

19.

Мэр Колупаев запустил дезу в интернет. Якобы, американская Международная ассоциация любителей кошек TICA официально обратилась к нему с просьбой провести первые в истории кошачьи бои в Загряжске. Выбор объяснили исключительно благоприятной средой обитания кошек и добросердечным отношениям к этим животным местных жителей. По плотности обитания котов и кошек Загряжск входит в первую десятку городов мира. И так далее…

Опровержение последовало немедленно. В официальном заявлении Ассоциации говорилось:

"Мы никогда не вступали в сношения с мэрией Загурйяжска в России, тем более с такими отвратительными богомерзкими предложениями, как кошачьи бои. Мы дорожим своей высокой репутацией среди фелинологических организаций во всем мире и официально заявляем о своей непричастности к попыткам организовать и устроить где бы то ни было кошачьи бои. Устав нашей Ассоциации прямо запрещает что-либо подобное в этом роде."

И пошло, и поехало. Интернет был переполнен и гневными, и одобрительными откликами. Более двухсот международных кошачьих организаций выступили с протестами против кошачьих боев, около двухсот таких же организаций приветствовали проведение первых в мире кошачьих боев. И просили мэра российского города Загурйяжска организовать такое состязание. Посыпались письма, заявки, телеграммы. VIP-персоны обращались в посольства, консульства, в МИД России. Число желающих приехать на кошачьи бои в Загряжск увеличивалось с каждым днем.

Мэра Колупаева вызвал губернатор.

– Ты что натворил, сукин сын! Какие коты! Какие бои! С твоим рылом в международные дела! Где ты собираешься принимать Европу? В леваде?

Много наговорил губернатор. Колупаев спокойно слушал и даже кивал, соглашаясь. Но когда губернатор сказал утомленно:

– Я, наверно, оторву тебе голову.

Мэр решительно возразил:

– Только после мероприятия! Лед тронулся.

В Загряжск наведался представитель президента. На двух джипах, с четырьмя охранниками.

– Ты что натворил, сукин сын! – закричал представитель прямо с порога. – Какие коты! Какие бои! С твоим рылом в международные дела! Где ты собираешься принимать Европу? В леваде? Я, наверно, оторву тебе голову.

Славик упрямо наклонил голову:

– Только после мероприятия! Лед тронулся.

Мстислав Колупаев только на вид был молод и простоват. Нет, недаром он был босяком и беспризорником.

 Слухи дошли до Кремля. Поздно вечером уставший президент как бы между делом спросил помощника:

– Слушайте, что происходит в Загряжске?

Помощник помялся, почесал нос.

– Молодой амбициозный мэр решил провести первые в мире кошачьи бои. Ну и пошла волна…

– Загряжск для меня очень дорог… Закон запрещает кошачьи бои?

– Нет, закон не запрещает кошачьи бои.

– Так в чем дело? Может, надо помочь мэру?

– Европейские организации по защите животных возмущаются и грозят международным судом…

– Можно подумать, они когда-нибудь одобряли наши инициативы. Нужно помочь молодому мэру!

Губернатор немедленно позвонил Колупаеву.

– Слушай, президент на нашей стороне! Он за кошачьи соревнования. Готовь смету, мы подумаем, чем тебе помочь.

Позвонил и представитель президента.

– Не вздумай экономить! Делай по высшему разряду!

Дело развернулось нешуточное. Только иностранных гостей ожидалось не менее двух тысяч. По ускоренной технологии заложили пять отелей. Десять плавучих гостиниц-теплоходов пришвартовались у причала. От палаток-закусочных рябило в глазах по всей пойме. На стадионе построили трибуны с новыми пластиковыми стульями. Для прессы поставили огромный шатер с космической связью, с интернет-техникой. Для котов устроили специальную гостиницу с вольерами.

Загряжцы испытывали необыкновенный прилив патриотизма. Возле каждого дома, каждой хаты подмели, присыпали желтым песочком. Ни одного окурка не валялось на дороге. А на стадионе ярко зеленела подстриженная густая трава. Не синтетическая, не крашеная в пожарном порядке трава, а настоящая газонная, стадионная, из раскатанных накануне специальных рулонов.

 Двадцать шесть держав сделали заявки на участие в первых в мире кошачьих боях. И двадцать шесть стран заявили протесты. Буквально накануне Покрова стали съезжаться гости и участники кошачьего форума. Загряжск хорошо подготовился и размещал гостей в гостиницах и на теплоходах. Приезжих соотечественников направляли на частные квартиры. Были и такие экстремалы, которые разбивали палатки и сидели в плавках у костров и мангалов. Пели под гитары и пили пиво прямо из бутылок.

 В леваде раскохалось бабье лето. Золотом горели ясени, липы, ивы и тополя. Серебрились длинные нити паутины. Пронзительно кричали чайки. Загряжцы толпами валили на стадион. Распорядители состязаний делали последние приготовления.

Посередине стадиона стояла огромная вольера. Арена, понятное дело, была закрытой, чтобы бойцы не дали деру куда попало. При входе на стадион продавали программки и буклеты с персональными данными участников боев. Всего было около ста котов. Кошек не заявляли из-за многочисленных протестов международных организаций любителей кошек. Только коты, осмотренные медиками и кинологами. Чтобы не было самодеятельности и неприятных сюрпризов. И наконец, самое главное. Победитель получал миллион долларов. Не кот, понятно, а хозяин или организация, представляющая кота. Загряжцы поголовно рванулись заявлять своих питомцев, но нарвались на вежливое европейское: "нет". Требовались коты чистых пород. С родословной, с прививками, состоящие на учете в одной из кошачьих организаций. Не знали люди, что в Загряжске задним числом создали и зарегистрировали такую организацию. И там уже выдали документы на сорок котов. Одним из последних поставил на учет своего кота Варфоломея смотритель кладбища Андрей Васильевич.

И грянул бой!

По количеству страстей на одно человеко-место кошачьи бои в Загряжске могли сравняться разве что с боями гладиаторов в известном Колизее. Мы не прибегаем к эмоциям, не подогреваем интерес, – только статистика, читатель, только документ!

 За две недели состязаний на стадионе скончались от сердечных приступов 3 чел., госпитализированы с нервным расстройством от перевозбуждения 12 чел., имели место преждевременные роды: 2 случая, семейные ссоры и конфликты по протоколам полицейского участка: 64 случая, потерпевшие на азартных играх (ставках): 400 чел.

Бои проходили по системе отборочных матчей чемпионата мира по футболу. Зрелищность мероприятия, повторимся, была потрясающая. Кровавые победы и поражения, рев стадиона и устрашающие вопли бойцов! Журналисты отметили, что по высоте и чистоте голоса некоторые коты превзошли голоса Пласидо Доминго и Лучано Паваротти!

Выделились, отличились фавориты: норвежский лесной кот Густав, абиссинец Тутанхамон, сибирский кот Куржавый, персидский Дарий, бенгальский Радж Капур, американский жесткошерстный Билл, ангор турецкий Бузулук и загряжский кот Варфоломей… Тот, кто сделал ставки на этих бойцов, сказочно разбогатели и, напротив, кто сделал ставки на других, – в одночасье, если не разорились, то изрядно поиздержались.

Кот Варфоломей, как вы, наверно, догадались, принадлежал Дрюне. И это был сюрприз, настоящий кот в мешке. Кота Дрюня долго выслеживал в пойменной чаще, в камышах. И поймал его с помощью капроновой рыбацкой сети. Это был выдающийся экземпляр матерого камышового кота, больше похожего на рысь, чем на своих сородичей.

В полуфинале Варфоломей одолел норвежца Густава. Одолел с трудом, так как Густав был сильно лохмат, и Варфоломей наглотался шерсти, кашлял и срыгивал ее комками. Густава санитары унесли на носилках, а разгоряченного Варфоломея с трудом поймали сетками и заключили в вольеру. Он успел укусить одного санитара за ногу, а второму сильно расцарапал голову. Дрюня усмехался и ладонью прятал нахальную улыбку.

Выдающиеся коты Рататуй и Разгуляй, на которых большинство загряжцев сделали ставки, не дотянули до четверть финала. Их вышибли соответственно сибиряк Куржавый и перс Дарий. А последних соответственно вышибли бенгалец Радж Капур и турок Бузулук. Все прогнозы пошли кувырком.

…В финале Варфоломей дрался с американцем Биллом. Американец был велик и страшен, наверное около пуда весом и очень высок в ногах. Он употреблял виски и постоянно жевал резинку. Билл проявлял полное презрение к Загряжску и его жителям, а также к своему противнику Варфоломею. До сегодняшнего дня он не имел ни одного поражения на родине в штате Тенесси. Без меры жрал говядину и индеек. Голова американца была круглой и твердой, как кормовая тыква, глаза закисли от алкоголя, он кашлял и пердел, как настоящий ковбой.

Варфоломей в отличие от американца жил природной жизнью, охотился на перепелок, уток, куропаток, ловил рыбу на перекатах, коротко знал всех камышовых кошек и не щадил соперников. Он был на корпус длиннее своих сородичей, гибче и мускулистее, желтые тигровые глаза мерцали тысячелетней неутоленностью. Варфоломей был умен, хитер и не боялся никого на свете.

Ставки на Билла и Варфоломея разделились поровну, а Дрюня не мог сдержать ехидной улыбки. Трансляция со стадиона велась по Евроньюс и еще на двадцать восемь стран мира. А двадцать шесть стран клеймили позором организаторов и хозяев кошачьих боев и уже подавали иски в международные суды. Загряжск заполнил интернет и звучал на всех языках мира. Мэр Колупаев за день давал по двадцать интервью. Фото Варфоломея и Билла красовались на обложках популярных журналов и газет. Майки со знаменитыми котами продавались в Европе на каждом перекрестке, а также в Америке, Австралии, в Африке, Индии и Китае. Бренд "Загряжск" гулял по всему миру, как пепси, грипп и жевательные резинки.

В последний день состязаний на финальный бой по слухам должен был прилететь президент России и главы стран Таможенного союза. Мэр Колупаев как-то загадочно опровергал эти слухи. А редактор "Загряжских ведомостей" Певзнюк радостно потирал руки:

– Прилетит, как миленький! Коты ему до лампочки, у него тут любовница и сынок растет. Он каждый год тайно прилетает.

 

20.

Ударил колокол, скрипнули задвижки, коты с поднятыми хвостами выскочили на середину вольеры. Варфоломей сделал два прыжка, стремительно взмыл ввысь и в пике упал на спину Билла. Он клещом влип, врос в американца и зубами терзал, рвал его жесткошерстный затылок. Билл реванул голосом Поля Робсона, выплюнул жвачку, встал на задние лапы во весь чудовищный рост и грянул оземь, сбрасывая противника. Сцепившись в объятиях, коты перекатывались по стадиону, истошно вопя, полосуя когтями друг друга, кусаясь, кровавя аквамариновую зелень стадионной травы. Американец тяжело дышал, бока раздувались, как кузнечные меха и дрожали, опадая. Он все чаще принимал стойку боксера и бестолково отмахивался лапами-кулаками. Загряжец молниеносно менял угол атаки и рвал когтями раскабаневшую тушу американца, оставаясь неуязвимым. Он прыгал с места вверх, как взлетают орлы, и камнем падал на противника, сшибая его с ног, полосуя клыками кожу и плоть.

Так продолжалось, наверное, с полчаса. Билл ушел в глухую оборону, вжавшись брюхом в траву, примкнув уши к затылку, его круглая голова выделялась на стадионе, как тыква в огороде. Варфоломей с изяществом гимнаста делал круги, целясь, как снайпер, собирал мускулы в один удар. Прыгнул, взмыл ввысь, упал кометой. Клыки сомкнулись на горле, американец замер от боли и страха. Варфоломей медленно давил, сжимая челюсти…

Разливали бойцов двое пожарных из брандспойта. Американца унесли санитары на носилках. Варфоломей покусал и исцарапал двух волонтеров-кинологов, вырвался из их рук, в три прыжка перемахнул стадион и рванул к Дону, в камыши.

Стадион ревел, вопил, топал. Интернет перегрелся и давал сбои. Трибуны скандировали:

– Ко-лу-па-ев! Ко-лу-па-ев!

Мэр вышел на середину стадиона и преклонил голову перед лучами славы. Не коты, не Варфоломей, а мэр Загряжска был победителем на этом празднике!

Перед тем, как объявить и вручить награду владельцу Варфоломея, в совещательную комнату ворвалась разъяренная американская делегация. Они требовали немедленно предъявить публике победителя. Так было предписано правилами игры.

– Вы не можете объявить виртуального победителя! Кот-призрак не может быть легитимным! Вы должны показать процедуру награждения онлайн!

Мэр Колупаев и все члены жюри согласились с требованиями американской стороны: победитель должен воочию стоять на пьедестале.

– А как же награда? Миллион? – потерянно спросил Дрюня членов жюри.

– Только по предъявлению! – был неумолимый вердикт членов жюри.

Дрюня остался при своих интересах. Поймать Варфоломея на необъятной территории в джунглях камыша и кустарника было дохлым делом. Но члены жюри были тоже люди, и они имели сочувствие к Дрюне, как таковому.

– Наградить владельца сбежавшего кота Варфоломея именными наручными часами.

Таково было решение членов жюри.

Загряжск остался без кота-победителя, а Дрюня без миллиона.

 

21.

Первые в мире кошачьи бои в Загряжске ушли в историю и имели некоторые последствия для наших героев. Популярность мэра Колупаева была столь велика, что было бы грех ею не воспользоваться. Молодая команда выдвинула своего лидера кандидатом на пост губернатора.

Камышовому коту Варфоломею поставили медный памятник. Прямо напротив медного памятника атаману Платову. Герои строго смотрят друг на друга, как бы примериваясь перед поединком. Так смотрят друг на друга боксеры перед решающей схваткой. Понятное дело, в реальности никто бы не допустил драки кота с атаманом, но в искусстве все возможно, фантазия скульптора воплотилась в замысле. Теперь это самое популярное место в Загряжске. Сюда приходят молодожены и кладут цветы, у памятников назначают свидания. Здесь обсуждают самые свежие новости в городе. Молодые пьют пиво прямо из горлышка, старые пьют водку из пластиковых стаканов, а барышни и бабы – из чего бог послал. У памятников дерутся, мирятся, заключают и обмывают сделки по купле-продаже. Здесь знакомятся, читают стихи, поют песни под гитару и просто так, без музыки. У памятников постоянно работают фотохудожники, они делают не фотоснимки, а художественные портреты, пейзажи и натюрморты самой экзотической окраски. Здесь снимают эпизоды для своих триллеров известные кинематографисты. Здесь запросто гуляют звезды из шоу и кино. Как в Голливуде или на Мосфильме у Шахназарова. После кошачьих боев Загряжск раздулся от важности.

У памятника коту Варфоломею познакомились Екатерина Ивановна Колупаева и смотритель кладбища Андрей Васильевич. Женщина первая подошла к Дрюне и робко сказала:

– Я мать Славика Колупаева, а вы его приемный отец. Будем знакомы.

Дрюня с интересом рассматривал свою родственницу. Она была хорошо одета, миниатюрна и сравнительно молода. Длинные ресницы, робость во взгляде, в опущенных глазах, и некоторый признак неадекватности.

– Вы, наверно, слышали, что я сумасшедшая? Это было в прошлом, после Турции. Сейчас я здорова.

Дрюня наивно пожал плечами.

– Слышал. Меня тоже считают ненормальным. Рад знакомству. Славик, наверно, нарисовал мой портрет?

– Нарисовал. Но оригинал интереснее.

С первых минут Дрюня почувствовал легкость разговора.

– Я видела вас на кладбище, у Егорьева Ключа. И в церкви, у отца Амвросия. И слышала о вас много от загряжцев.

Екатерина Ивановна говорила просто и умно, как со старым знакомым, и Дрюню подкупала ее непосредственность.

– Не повезло с Варфоломеем, а могли бы стать богатым человеком?

– Господь отвел от искушения. Зачем мне богатство?

– Богатство – это независимость.

– Богатство – это большая зависимость, и наш Славик пошел по этому пути…

– Кстати, что вы сейчас думаете о Славике?

Дрюня строго глянул на Катерину Ивановну.

– Не жду от него ничего хорошего.

Катерина Ивановна надула губы.

– Напрасно, он делает добро людям. У него было трудное детство. Почему вы не верите в добро.

– В добро верю. Зачем он баллотируется в губернаторы?

– Что же в этом плохого?

– Молоко на губах не обсохло. Его сто раз съедят, и косточки выплюнут.

Екатерина Ивановна была огорчена разговором, и не скрывала этого. Впрочем, при следующей встрече она не помнила об огорчениях. Она пришла на кладбище, заглянула в церковь, поставила свечку и долго молилась. Потом Дрюня напоил ее чаем. Она раскраснелась и смело расспрашивала смотрителя.

– А правда, что вы были атаманом и встречались с президентом?

Дрюня недовольно пожимал плечами и отвечал, как отвечают маленьким.

– Обо мне больше брехни сочиняют. Если что и было, то… так, по пьянке.

– Интересно. А жена действительно пела в Большом театре?

– Жена Кларисса действительно пела в Большом театре.

Екатерина Ивановна помолчала и вздохнула.

– Я всю жизнь мечтала петь. У меня хороший голос. Да, я пела… Хотите, сейчас спою, для вас?

Она встала, наклонила голову, выгнула спину и покашляла в кулачок.

Белым снегом, белым снегом

ночь метельная ту стежку замела…

Дрюня внимательно слушал женщину, с жалостью и участием. Конечно, она тронутая, думал он, как и Кларисса, как и все певицы, наверно. А поет хорошо, замечательно поет, почти как Клара…

По которой, по которой

я с тобой, любимый, рядышком прошла…

– Ну как? – спросила Екатерина Ивановна с гордостью, глядя на удивленно притихшего смотрителя.

– Душевно! – восхищенно откликнулся Дрюня. – Пробирает! За что Господь посылает ко мне замечательных женщин, поврежденных на голову, красивых и с талантами? Чем я заслужил такую милость?

– Что вы! Что вы говорите! – Екатерина Ивановна возразила решительно и энергично. – Вы заслуживаете гораздо большего! Вы настоящий мужчина! Добрый и душевный! Я полюбила вас с первого взгляда! Я буду вам другом и сделаю вас счастливым. Вы много страдали, как и я, и заслужили счастье.

Катерина Ивановна жила одна в небольшой квартире, которую купил для нее Славик. Она настойчиво предлагала Дрюне переселиться к ней с "ужасного кладбища". Дрюня вежливо, но настойчиво отказывался.

– Тогда я буду жить у вас. Мы не должны расставаться.

Она смотрела на Дрюню влажными, тающими от счастья глазами, в них были жертвенность и порыв, мольба и надежда. Дрюня растерялся от женской искренности, вздохнул и перекрестился.

Катерина Ивановна надышаться не могла на своего возлюбленного, ни на шаг не отходила от него и сопровождала всюду.

Дрюня стал замечать, что отец Амвросий при встрече отводил глаза в сторону и торопился по своим делам. Софья Ильинична выразилась откровенно:

– Бес в ребро! Найди здоровую нормальную девку из загряжских, и никто тебя не осудит. А эта сумасшедшая ночью ножиком пырнет.

Дрюня везде чувствовал молчаливое осуждение и однажды не выдержал и сказал отцу Амвросию со злостью:

– Я тебя, друг мой любезный, не осуждал в свое время… Я не могу отвернуться от этой женщины, она больная и несчастная.

– Упаси Господь! – испугался настоятель. – Очень хорошо тебя понимаю. Только… узаконить надо ваш союз.

– Не твое собачье дело! – огрызнулся Дрюня и обиженно зашагал домой.

А с матерью объяснялся Славик. Он не церемонился и не стеснялся в выражениях.

– Зачем ты пристаешь к смотрителю кладбища? Позоришь меня в глазах загряжцев? Ходишь за ним, как собачка. В глаза заглядываешь?

Екатерина Ивановна плакала, как девочка, размазывала слезы по щекам.

– Я люблю его…

– Дура! Он тебя считает дурой!

– Неправда, он любит меня!

– Это невыносимо! Это, наконец, невозможно накануне губернаторских выборов! Я вынужден принять меры, мама! Для моей и твоей пользы. Нам нужно пройти курс лечения, я устрою тебя в хорошую больницу. Там есть лекарство от любви.

Услышав слово "больница", Екатерина Ивановна вскрикнула, забилась в угол, закрыла лицо руками.

– Нет! – кричала она. – Не хочу в психушку! Я здорова, сынок, не надо меня лечить! Я хочу на кладбище, я хочу умереть на руках возлюбленного… Я не люблю тебя, я боюсь. Позовите Андрея, приведите милого Дрюню!

С ней случился нервный припадок. Всю ночь она бредила, вскрикивала, звала на помощь. Славик вызвал скорую, врач сделал укол, она уснула. Утром Славик сопровождал ее в больницу, поговорил с главным врачом и уехал, не простившись с матерью.

 

22.

Больница, в которой проснулась Екатерина Ивановна была известным психиатрическим заведением в хуторе Мишкине, в пригороде Новочеркасска. Небольшой хуторок растянулся на километры в пойменной чаше Дона, у подножья лысых крутых бугров, бывших в доисторические времена берегами великой реки. За годы и тысячелетия бугры покрылись промоинами-буераками, заросли терновником и лохом и являли живописные пейзажи в низовьях Дона.

Хутор Мишкин был вотчиной казаков Платовых, один из которых прославился в войне с французами в 1812 году. Матвей Иванович Платов, атаман, удалая голова, победитель и герой.

 В старинной усадьбе Платовых, в белом доме с колоннами, в глубине парка располагался теперь главный корпус психиатрической больницы. По всему периметру усадьба обнесена трехметровым железным забором, у входа и въезда круглосуточный пост охраны, как на военном объекте. Редко, но все же бывали случаи побегов, среди пациентов числились в разные годы чемпионы по прыжкам, по бегу и скалолазанию. В общем, народ, как и везде в городах и весях нашей необъятной родины, всех национальностей и всех профессий. Проходил курс лечения и излечился полностью академик РАН, пациентами числились рабочие и крестьяне, солдаты и матросы, композиторы и госслужащие, полярники и домохозяйки, ветеринары и зоотехники.

Екатерина Ивановна Колупаева была одним из самых тихих и нетребовательных пациентов. Она глубоко погрузилась в себя и механически выполняла все, что ей говорили окружающие и врачи: встать-сесть, выпить таблетки, идти на обед, на прогулку, лечь под капельницу.

Екатерина Ивановна находилась, благодаря сыну, в привилегированном положении. В палате среди вполне нормальных и вежливых людей. Конечно, со своими привычками, как и у здоровых. Например, капитан дальнего плавания, красавец с атлетическим торсом ровно в двенадцать часов становился на кровать, открывал форточку, свистом передавал сигналы точного времени и голосом диктора Балашова сообщал в открытую форточку последние известия. Закрывал форточку, поправлял кровать и уходил восвояси. Никто не удивлялся, все с интересом слушали, что происходит в стране и мире. Информация капитана в точности соответствовала официальным сообщениям.

Шефство над новенькой взял английский подданный сэр Ролтон, рыжий и густо конопатый джентльмен, курносый, с разными глазами: один серо-зеленый, другой карий. Он с достоинством поклонился:

– Сэр Ролтон. Не удивляйтесь, я потерял паспорт и забыл английский язык. Меня принимают за сумасшедшего. Но как только я добьюсь встречи с английским послом, все недоразумения рассеются. Свое временное пребывание в этом нечужом для меня доме я скрашиваю чтением исторической литературы и общением с интересными людьми.

Сэр Ролтон оказался галантным и высококультурным человеком. С манерами джентльмена и аристократа. Это прививается от рождения при соответствующем образе жизни. Сэр Ролтон рассказывал Екатерине Ивановне удивительные истории. На прогулках он уводил новую знакомую в дальний угол парка под старую шелковицу. Они усаживались на скамейку и сэр Ролтон увлеченно нашептывал:

– Этот дом, любезная Катрин, – он перстом показывал на главный корпус больницы, – принадлежал моему предку, атаману донских казаков графу Платову…

Екатерина Ивановна слушала англичанина с некоторым испугом и восхищением. Ему это нравилось, и он продолжал рассказ:

– Впрочем, все по порядку. Граф Платов после кампании 1812 года, после триумфа в Париже и Лондоне… Особенно в Лондоне, где его путь устилали розами и носили на руках. Его приветствовал сэр Вальтер Скотт, а королева Елизавета наградила его рыцарским званием и преподнесла меч с драгоценностями… Впрочем, это отдельная тема. Граф Платов вернулся на Дон, в хутор Мишкин не один, а с моей пра-пра-прабабкой леди Элизабет Ролтон. Она влюбилась в атамана и следовала за ним самозабвенно и неразлучно. Графу было шестьдесят два года, он недавно овдовел, Элизабет исполнилось двадцать пять, и она была девицей.

На лице Екатерины Ивановны появился интерес и удивление.

– Они поженились, и вы их сын?

Сэр Ролтон поморщился и терпеливо объяснял:

– Они не поженились, к сожалению. Жили гражданским браком до самой смерти атамана в 1818 году. После его похорон Элизабет вернулась в Лондон и там родила моего пра-пра-прадедушку Матвея Ролтона. Внебрачный сын не мог унаследовать фамилию графа Платова. Но в моих жилах течет кровь донского казака Платова. Я написал книгу о своем предке, рукопись храню под матрацем… Книга написана по-английски, но я забыл язык и не могу вспомнить содержание целиком. Это омрачает мое существование. А сделать перевод рукописи и издать на русском языке никак невозможно, нет средств. В обширной исторической литературе об атамане Платове, с которой я ознакомился в больничной библиотеке, нет даже упоминания о Элизабет Ролтон. Это несправедливо, и я хочу восстановить справедливость. Любезная Катрин, вы настоящая казачка и вы мне порекомендуете, к кому из известных людей на Дону можно обратиться за помощью.

– Да! – горячо отозвалась Екатерина Ивановна. – Я познакомлю вас с известным человеком, атаманом Дрюней! Андреем Васильевичем! Он умница, он замечательный. И он тоже потомок атамана Платова! Он ваш брат, и он непременно поможет вам!

Сэр Ролтон горячо благодарил свою собеседницу за участие и жаждал скорее познакомиться со своим русским братом.

 

23.

Знакомство состоялось. Родичи к обоюдному удовольствию, с одинаковым интересом относились к истории казачества, к судьбам предков, и особенно к семейным подробностям незабвенного графа Матвея Ивановича Платова. Дрюня обещал сэру Ролтону похлопотать насчет перевода его книги на русский язык и об издании ее в редакции "Загряжских ведомостей". Кроме того, он торжественно объявил, что передаст англичанину для его книги бесценный исторический документ. Записки друга и соратника донского атамана, знаменитого поэта-партизана Дениса Давыдова, а именно "Воспоминания о моем посещении графа Платова в его родовом имении Мишкине".

– Записки Дениса Давыдова хранились в нашей семье, – рассказывал Дрюня сэру Ролтону и Екатерине Ивановне во время свидания в больничном парке. – Рукопись передала мне на хранение моя мать Евдокия Кузьминична, а ей она досталась от ее матери Марии Сидоровны, а ее матери от ее матери… имен уже не помню. Матвею Ивановичу еще при жизни рукопись собственноручно передал его друг генерал Денис Васильевич Давыдов. Он не включал ее в свои сочинения и никогда не публиковал. Из-за интимного содержания. Я тоже, как наследник, не давал в печать записки Давыдова и не давал в Загряжский музей. Опять же, чтобы не бросить тень на светлый образ героя-атамана. Тебе же, потомку англичанки Элизабет, отдаю. От своего имени ты можешь обнародовать последнюю любовь атамана, ты незаконный отпрыск его.

Конечно, Дрюня вначале сомневался в подлинности сэра Ролтона. Трудно было объяснить пребывание в психиатрической больнице в хуторе Мишкине английского аристократа из-за потери паспорта и полного забвения родной речи. Но также трудно объяснить его познания редких подробностей биографии Платова и англичанки Элизабет. Подробностей, которых не знали биографы атамана, его современники, и нынешние историки. А можно ли объяснить появление англичанина в бывшей родовой усадьбе Матвея Ивановича случайностью? Может ли случайный человек плакать и целовать рукопись Дениса Давыдова, где говорится о любви атамана и англичанки? Могла ли быть, наконец, случайной встреча двух потомков в родовом имении Платовых? Нет, размышлял Дрюня, это божий промысел, и это правда. В жилах сэра Ролтона течет кровь атамана Платова, как она течет и у Дрюни. Они потомки, и они братья.

Чувство родства с сэром Ролтоном не омрачило даже поведение подруги Дрюни, Екатерины Ивановны. Она воспылала любовью к сэру Ролтону, и стеснялась Дрюни. Щеки ее вспыхивали при встрече глазами с недавно обожаемым ею Дрюней. Она робела, как школьница, и пряталась за спину англичанина. Впрочем, стеснение было недолгим. Екатерина Ивановна собралась с духом и решительно заявила:

– Андрей Васильевич, я хочу объявить вам очень важное решение! Поклянитесь, что не обидитесь и не станете преследовать меня. И еще поклянитесь, что не скажете моей тайны Славику.

Дрюня с мрачным выражением лица поклялся не преследовать и не выдавать. Екатерина Ивановна с облегчением вздохнула и с радостью сообщила:

– Мы с сэром Ролтоном любим друг друга и просим вашего благословения.

Англичанин потупил глаза, уставясь на свои ботинки. Влюбленные взялись за руки и упали перед Дрюней на колени. Что мог возразить на это потомок атамана? Ровным счетом ничего, даже то, что он не священник и не монах, а большой грешник.

– Благословляю, если вы просите!

Екатерина Ивановна заплакала и призналась, что любит Дрюню почти так же, как сэра Ролтона. А сэр Ролтон назвал Дрюню великим после атамана Платова казаком и обещал вставить его в свою книжку.

Дрюня выполнил свое обещание и в очередной свой приезд в хутор Мишкин привез копию рукописи о своем предке атамане Платове. Сцена была долгая, трогательная, со слезами и клятвами. Дрюня испытал грусть в своем сердце и скоро удалился восвояси.

 

24.

Сэр Ролтон и Катерина погрузились в чтение записок Дениса Давыдова "Мое посещение графа Платова в его родовом имении Мишкине". Присоединимся и мы, читатель, к чтению исторического документа.

"Визит мой на Дон к графу Платову замышлялся со времени триумфальной поездки его с Государем (имеется ввиду Александр I. – В.В.) в Лондон. Я готовил издание моих военных записок и хотел уточнить некоторые подробности участия казаков атамана Платова в кампании 1812 года.

 Моя дружба с графом Матвеем Ивановичем началась еще в бытность мою адъютантом главнокомандующего 2-й Западной армией князя Петра Ивановича Багратиона. Я был молод, честолюбив, любил гусарские пирушки, любил слушать воспоминания ветеранов об Очакове, Суворове, о славных победах русского оружия в Европе.

 После Тильзита батальные действия против турок прекратились, и некоторое время армия отдыхала. Офицеры пили кислое валашское вино, стреляли уток и волочились за местными красавицами. В штаб-квартиру главнокомандующего явился Атаман Области Войска Донского генерал Матвей Иванович Платов. Князь Петр Иванович Багратион представил меня, атаман крепко пожал мою руку. Атаман был высок, строен, темноволос. В серо-голубых глазах огонь и отвага. "Орел! – сказал он мне. – Пойдешь служить ко мне?". Впоследствии атаман не раз звал меня начальствовать казачьим авангардом в его войске.

Мы вместе участвовали в трех кампаниях, коротали время на бивуаках, подолгу вели душевные беседы и сошлись так близко, что нас называли "братушками". Это неизменное чувство я пронес через всю жизнь и сейчас горячо благодарю Бога, что судьба одарила меня дружбой этого великого человека.

Впрочем, к делу. Через пять или шесть дней утомительной дороги я оказался близ Черкасска у паромной переправы через Дон. Помолившись на старинный Воскресенский собор, я с грустью бродил по улицам старинного городка. Увы, многих славных казаков-черкасцев, с которыми я воевал с турками на Дунае, с французами при Аустерлице и с Наполеоном в родном отечестве, уже не было в живых. В Черкасске жил сын Матвея Ивановича, полковник Иван Матвеевич Платов, но я не стал разыскивать его, не предупредив о своем визите. Душа моя стремилась к любезному моему сердцу графу Матвею Ивановичу.

Изрядно поколесив по буграм от Аксая до Новочеркасска, и едва не свалившись вместе с бричкой и лошадьми в овраг на крутом спуске в хутор Мишкин, я предстал перед графом с радостным криком и объятиями. С горечью заметил перемены. Граф располнел, на лице глубокие морщины, на темени желтая проплешина, усы обвисли, как у старого запорожца. Но живость и темперамент по-прежнему горели в его молодых глазах, в жилах играла казацкая сила. За спиной старого атамана стояла огненно-рыжая красавица в длинном голубом платье.

– Это подруга моя из Лондона, мисс Элизабет Ролтон.

Я представился и спросил, не скучно ли ей после Лондона в деревенской глуши среди казаков. Платов рассмеялся и сказал, что мисс по-русски не понимает ни бельмеса.

– Как же ты объясняешься, ведь по-английски и ты ни бельмеса?

– А-а! – отмахнулся граф. – Тут дело не в физике, а в нравственном ашпекте. Мы довольно понимаем друг друга. Она дворянка, хорошего воспитания. А на лицо – рязанская баба, дебелая и белолицая.

– Йес! Йес! – Элизабет смеялась и хлопала в ладоши.

Я спросил графа, как ему удалось закомпаньонить такую красавицу. Он несколько смутился и сказал, что все произошло как-то само собой, без особых усилий с его стороны.

– Привязалась, как собачонка. – Он отвернулся, чтобы не встретиться глазами с девушкой. – Ну и я, старый пенек, поддался…

– Йес! Йес!

Мне показалось, что умная девушка понимает по интонациям, по физиогномии. Она понравилась мне необыкновенной живостью, понятливостью и искренностью. "Ай да граф! ай да казак!"– думал я с завистью и грустью. Во мне еще кровоточила рана измены моей невесты, полячки Лизы Злотницкой, накануне нашей свадьбы сбежавшей к столичному бонвиану, картежнику и кутиле князю Петру Голицыну.

Мы прошли через густой роскошный парк по дорожкам из цветного гравия, поднялись на высокую террасу, где нас ждал накрытый белой скатертью богатый обеденный стол. Мы уселись надолго, наслаждаясь разговорами и сладкими воспоминаниями. Боже, сколько волнений, страстей и приключений мы пережили! Мы свидетели и участники роковых и блистательных событий в нашем отечестве. Мы говорили без умолку. Бедная Элизабет, слушавшая нас очень внимательно, в конце концов стала клевать носом и граф отправил ее с горничной в свою комнату.

– А не взяться ли тебе за перо? – предложил я Матвею Ивановичу. – Твои воспоминания были бы бесценны для потомства.

– Нет, любезный Денис, бумагомаранье не по моей части, да и охоты нет. Мне бы с Новочеркасском управиться. Строительство много огорчает меня. Воруют! Движение леса, камня, железа и иного материала большое, денежный капитал велик, отсюда и соблазны. Наказания не помогают, скорее способствуют казнокрадству. Да и то сказать, рубль проходит через тысячи рук… Вспоминаю незабвенного Александра Васильича Суворова. Как-то приволокли к нему несчастного интенданта: большая недостача провианта на складах. Требуют повесить виновного. Суворов давно знал бедного интенданта и не сомневался в его честности. Но словами трудно урезонить возмущение. Тогда генералиссимус приказал выстроить взвод в шеренгу, велел дать фланговому горсть муки и передавать по цепи. До конца шеренги муки не хватило.

– Вот! – сказал Суворов. – К каждой руке прилипает!

 А у меня рук на строительстве много больше, чем в шеренге, и к каждой руке прилипает. Знаю, в Петербурге недовольны мной. Знаю, что администратор из меня никудышний. Моя стезя на поле брани. В двенадцатом году легче было, ей-Богу! Если бы не Лиза, не знаю, что бы я делал. Она свет в окошке и радует меня на старости лет.

Со стороны конюшни послышалась возня, крики, на террасу поднялся с одышкой красномордый управляющий. Он запросто обратился к графу.

– Конюхи, ваше сиятельство, сперли в кухне окорок и пьянствовали на пруду. Поймали и привели их на конюшню. Как с ними быть?

– Выпороть!

В эту минуту появилась Элизабет. Она внимательно прислушивалась к рапорту управляющего и по голосу Матвея Ивановича поняла, в чем дело.

– Ноу, ноу!

Девушка умоляюще сложила руки на груди и смотрела на меня, ища поддержки.

– Ладно! – сказал граф управляющему. – Отпусти злоумышленников. Пусть благодарят Лизу. Она у нас противница телесных наказаний.

Я увидел налицо смягчение помещичьих нравов. Доселе, как мне говорили, граф Платов был сторонник розог и плетей для провинившихся. Элизабет любила вся дворня и соседи. Не зная языка, она свободно общалась со всеми. Люди называли ее Миса, т.е. мисс, и ей это очень нравилось.

У графа была превосходная конюшня и отличные лошади донской породы. Каждый день втроем мы выезжали на прогулку верхом вдоль по пойме, по берегу небольшой речки Аксайки. Столетние вербы и вязы, по местному караичи, редко и живописно красовались широкими кронами среди зеленой муравы. Из-под каменистых бугров сочились, текли ручьями чистые и холодные родники. Мы останавливались и пили ключевую воду прямо из пригоршней. Степные орлы кружили в вышине, а внизу на вербах гнездились колонии грачей. Довольно часто прямо из-под конских копыт выскакивали зайцы, пугая лошадей. Элизабет смеялась, как дитя, а у меня щемило сердце при виде счастливой женщины. Мне хотелось любви…

Донские пейзажи напомнили мне детство в нашей подмосковной усадьбе в селе Бородино. Там было такое же высокое небо, огромные старые вербы и широкие зеленые луга. На лугах паслись кони, целые табуны, и конское ржанье стояло в ушах. Мир казался огромным и бесконечно счастливым. Вокруг было только солнце и счастье… Все сгорело в Бородинском сражении: и усадьба, и счастье, и мечты.

Для своих военных записок я давно хотел расспросить графа о его встрече с Наполеоном. Я много слышал об этом от князя Багратиона и от других достоверных свидетелей. Встреча обросла анекдотами. Правду для моих записок мог сказать только сам Платов. Я воспользовался возможностью поговорить напрямую и попросил графа вспомнить о Наполеоне, признавшись, что не могу почитать его за великого человека. Элизабет, присутствовавшая здесь, просила меня переводить ей рассказ Платова.

Граф рассмеялся и охотно стал рассказывать.

Я опускаю из рассказа состояние духа нашей армии. В главной квартире плелись интриги, сплетни. Открыто осуждались поведение Государя и его уступки Наполеону. Французы, еще вчера стоявшие на Рейне, сегодня выдвинулись к самой нашей границе, к Неману. Ни у кого не было сомнений, что Тильзитский мир не остановит Наполеона, и вслед за Европой он пойдет на Россию. Высокомерное поведение маршалов возмущало наших офицеров. И Государь Александр, кажется, изменил свое отношение к Тильзитской встрече, не обманывался дружбой французского императора. На обеде Государь равнодушно слушал тонкую лесть Наполеона, союз против англичан умер, оставшись на бумаге.

Вернемся, впрочем, к рассказу графа.

 

– Дело было в июне 1807 года, в Тильзите, где ожидалось подписание мирного договора с Наполеоном. В этот день солдатам выдали водку, офицеры с утра пили шампанское, все были возбуждены и ждали главного действа – явление императора французов. Он должен был заехать за нашим Государем, чтобы вместе быть на обеде, устроенном французами. Свита Наполеона составляла до 300 человек. Адъютанты, придворные чины, офицеры генерального штаба, маршалы. Свиту сопровождал эскорт егерей. Знакомя Наполеона со своими придворными, среди коих были великий князь Константин, Беннингсен, граф Ливен, князь Лобанов-Ростовский, генерал Уваров, министр иностранных дел Будберг, Александр представил меня. Французам было известно о донских казаках и мое имя. Наполеон стал расспрашивать о нравах и обычаях казаков, об оружии, которое мы применяли против французских драгун, обратили в бегство конницу Груши. Я напомнил, что казаков называли степными купидонами, что с древности они превосходно владели стрельбой из лука. Император внимательно слушал мой рассказ и попросил показать оружие в деле. Принесли турецкий лук и колчан со стрелами. Я послал подряд три стрелы в соломенную мишень, и все три попали в цель. Раздались аплодисменты. Император достал из кармана золотую табакерку со своим изображением и подарил мне. Я в ответ подарил ему турецкий лук и колчан со стрелами. Наполеон спросил, желаю ли я служить у него. Я ответил, что я служу своему Государю. Вокруг этого короткого общения с Наполеоном сочинили много сплетен, не верь им. А в залог того, что я сообщил, дарю тебе Наполеонову табакерку. Лестно будет, что ты, как изрядный сочинитель, вставишь ее в свою книжку.

Я поблагодарил графа и храню табакерку в шкатулке, как память нашей дружбы.

Однажды граф взял меня с собой в Новочеркасск. Город раскинулся на высоких буграх, он еще был в лесах, мостовые проложили булыжником только по центру и вокруг Вознесенского собора, громада стен которого едва доходила до середины. Тысячи людей копошились вокруг стен и на лесах, тысячи лошадей и повозок тянулись из-под холмов, подвозя камень и лес к возводимым домам и усадьбам. Уже просматривались красивейшие улицы и бульвары, театр и военные казармы, гимназия и Войсковое правление, казначейство, почта, торговая площадь, двухэтажные дома богатых казаков, генералов и старшин. В уменьшенном виде город напоминал Петербург.

Вокруг атамана тотчас образовалась свита до сотни человек. Граф как-то ухитрялся разговаривать одновременно со всеми. Он отдавал распоряжения то по-военному коротко, то балагурил, употребляя весьма крепкие выражения, то по-отечески увещевал группу толстопузых купцов, то немилосердно орал на чиновников из городской управы. Я совершенно потерялся в этом бестолковом общении и отстал от свиты, осматривая особенности архитектуры.

На углу одной из улиц, возле открытых дверей трактира просил милостыню безногий инвалид. На груди нищего блестела знакомая медаль участника Бородинской битвы. Я не мог пройти мимо и положил в шапку ветерана рубль. Он с достоинством поклонился и поблагодарил. Я спросил, в каком полку он служил.

– В отдельной роте Донской артиллерии, ваше благородие, при атамане Платове! – ответствовал казак.

– Получаешь ли вспомоществование от казны?

– Никак нет, ваше благородие. Таких обрубков, как я много в Войске побираются. На всех казны не хватает. Спасибо, добрых людей много, не дают пропасть. На хлеб и водку, слава богу, хватает.

– Скажи свое имя, я прошение атаману подам.

– Э-э, нет, барин! Были у нас грамотеи, подавали прошения. Только вместо вспомоществования их за шкирку и за город подальше, чтоб глаза начальству не мозолили.

Вечером я рассказал об этом Платову. Старик вздохнул и сказал сурово:

– Наши чиновники страшнее французов. И не Государь в том повинен!

– А кто же!

– Мы с тобой виноваты, вояки. В мирное время не можем защитить своих инвалидов и раненых. Я не могу в Новочеркасске построить дом инвалидов, простую богадельню. Чиновники из Петербурга следят за каждой копейкой, а сами аферы устраивают, каких свет не видывал. И все шито-крыто, никакой сенат не дознается. Я, сам знаешь, всю жизнь провел в баталиях и одолевал неприятеля в невозможных условиях. А на административном поприще терплю поражения, как новобранец. Тошно мне, друг любезный, и безногому ветерану я, как и ты, могу подать только милостыню. Мне стыдно, что я граф и генерал. Давай-ка выпьем горилки с перцем, иначе можно вольнодумцем стать.

На политические темы мы больше не разговаривали, граф дал понять, что политика ему не по нутру. Он больше был погружен в дела многочисленного семейства. Усадьбу свою в хуторе Мишкине отдал в приданное дочери Марфе. Своего дома в Новочеркасске не имел и не хотел улучшать благосостояние в новом городе. Былые связи с Петербургом сошли на нет, новые люди при дворе не интересовали его. А други игрищ и забав молодости ушли в мир иной. Остались Новочеркасск и Лиза. Устройству нового города он отдавал последние силы, несмотря на нелюбовь к административной работе. А уж об Лизе и говорить нечего, он души не чаял в ней.

Есть женщины, поступки коих объяснить невозможно, их можно только понять сердцем, почувствовать. Элизабет была из этой редкой породы. Невозможно словами объяснить привязанность молодой девушки хорошего воспитания к нашему герою, старику, обремененному многочисленным семейством. Привязанность столь уважительную, что девушка оставила свою семью, оставила отечество безоглядно устремилась за кумиром в неведомую Россию, не зная нравов ее и языка. Поистине, это награда неба нашему герою, коей только может удостоиться смертный человек. За свою жизнь я не видел столь любящей женщины, подобной Элизабет.

Время в хуторе пролетело быстро, настал день моего отъезда. Мы посидели на дорожку, по обычаю. Элизабет была весела и непосредственна, как дитя, граф пошучивал, но грустью отдавали шутки. Я вдруг почувствовал, что может это последняя наша встреча… Коляска тронулась, и скоро хутор скрылся за поворотом".

P.S.

Я не включил эти страницы в мои военные записки. Рукопись же переслал графу Платову по почте и получил от него короткое письмецо. "Любезный Денис Васильич! Сочинение твое об хуторе Мишкине прелесть невозможная. Я совершенно с тобой согласен, на меня сошла милость Божия. За что до скончания дней буду благодарить Господа моего Иисуса Христа и добрейшую подругу мою Лизу".

 

25.

Дрюня сдержал свое слово, передал переведенную, благодаря его хлопотам, на русский язык рукопись сэра Ролтона в типографию "Загряжских ведомостей". Он поехал в хутор Мишкин, чтобы сообщить об этом сэру Ролтону.

На проходной охранник сказал ему, что не может вызвать на свидание названных пациентов. Дрюня пояснил, что до сих пор не было никаких препятствий для свиданий.

– Невозможно! – сказал охранник.

– Почему?

– Из-за выбытия пациентов.

– Не может быть!

– У нас может! – строго объявил охранник и захлопнул дверь.

Дрюня пытался через дверь докричаться кому-нибудь, узнать, что произошло с его друзьями. Потом стал стучать в дверь кулаками и ногами. Дверь открылась, выглянул человек в белом халате, выразительно посмотрел на Дрюню и обратился к охраннику:

– Охрименко, взять его, и ко мне в процедурную!

Через полгода посредством хлопот и немалых денег Софья Ильинична вызволила Дрюню из лечебницы и привезла в Загряжск нашего героя. Он был равнодушен ко всему и не отвечал на вопросы. Сначала не обеспокоились, человек после больницы: отдохнет, отоспится и все придет в норму. Дрюня отоспался, отдохнул, но по-прежнему смотрел перед собой тупо осовелыми глазами и не реагировал на обращения. Пробовали разговаривать с ним Софья Ильинична, отец Амвросий, мэр Колупаев, но все понапрасну: Дрюня молчал и равнодушно смотрел на собеседников.

Мстислав Колупаев съездил в хутор Мишкин узнать о судьбе матери. Главный врач объяснил ему, что Екатерина Ивановна Колупаева после курса лечения выписана из больницы в удовлетворительном состоянии. О дальнейшем ее передвижении он не имеет никакой информации.

Дрюню посадили возле церкви на паперти. Люди бросали мелочь в медную кружку, крестились и сожалели о печальной участи уважаемого и достойного человека. Дрюня застыл, затвердел в своем положении. Он сидел целыми днями у входа в церковь, бессмысленно глядя на прихожан, не реагируя на обращения. Софья Ильинична приставила к нему служку, сторожа складского хозяйства. Сторож водил его на обед и гулял с ним вокруг кладбища. Остальное время Дрюня смирно сидел на паперти.

Жизнь в Загряжске шла своим чередом. Мэрия отняла у Сони Егорьев Ключ, доступ к источнику открыли для всех круглосуточно, и народ повалил, как в пивную. Гостиницы пустовали, но кладбищенский бизнес процветал. Покойников стало больше, и похороны становились богаче. Прибавилось молодых, стремительно уходящих на иномарках по дорогам и проселкам, где дорожники не успевали делать ямочный ремонт. Впрочем, хватало покойников и на федеральных трассах с европейским комфортом. Чем лучше дорога, тем выше скорость и, значит, больше покойников. О, дороги, о, изменчивые, как женщины, иномарки! Вы добавили ускорение молодому веку и раздвинули погосты вокруг городов и поселков, а вдоль дорог прибавилось жестяных пирамидок и пластмассовых цветов. Молодой народ уходит без покаяния, а суровый апостол Петр скорбит о скоротечности человеческих желаний и потреб, о нераскаянности грешных душ.

Жив Дрюня, сидит возле церкви и глядит на свет Божий, но какая это жизнь? Не потянется утром с хрустом в костях. Не улыбнется нахально соседке через плетень. Не спляшет на свадьбе у товарища гопака и не выпьет, запрокинувши голову, стакан горилки. Не споет, не расскажет искрометной байки. Не померится силой в кулачном бою. Сидеть ему, болезному, безмолвно до скончания дней, и никто не утешит старого казака, не вдохнет в него искру Божью.

 Славик Колупаев близко к сердцу принял историю выбытия матери из больницы и возвращения из той же больницы несчастного Дрюни. Он не мог поверить, что мать выбыла бесследно, как не мог поверить, что Дрюня беспричинно стал безмолвным истуканом. Местные доктора советовали мэру свозить Дрюню в Москву, к известным светилам психиатрии. И мэр возил Дрюню к светилам. Известные психиатры созывали консилиумы и сделали заключение: больному вводили неизвестный науке депрессант. Применение обычных, даже сильных депрессантов (для буйных) не имеют последствий для здоровья пациентов.

 Дрюню отдали Славику и сказали, что в лечении он не нуждается и не представляет для окружающих никакой опасности. Дрюню вернули на паперть с медной кружкой, где он приносил церкви немалую пользу.

 Славик не стал участвовать в выборах губернатора и всецело отдался загряжским будням. Как-то ему доложили, что на прием просится директор кладбища. Мэр велел позвать просителя. Вошел наш старый знакомый Тихон Павлович. Как служащий, он осторожно сел перед начальником и осторожно произнес:

– Имею сообщить некоторые наблюдения над батюшкой вашим Андреем Васильичем…

Мэр кивнул, и директор продолжал:

– К Дрюне, то есть к батюшке вашему, большой интерес не только загряжцев, но и пришлых туристов. Очень много разговоров.

– О чем говорят?

– Сочиняют сплетни о вашей персоне.

Славик встал и нервно заходил по комнате.

– Я так и знал! Я предвидел грязь, и вовремя отказался от выборов в губернаторы… Но в Загряжске не потерплю! Кто сочиняет сплетни?

Директор струхнул и, заикаясь, пояснил:

– Умысла, может, и нет, а так…

– Говори, говори…

Тихон Павлович продолжал уже смелее.

– Говорят, в психушку, мол, отца и мать ни за что. И Софью Ильиничну обидели…

– Это она тебя ко мне прислала?

– Тю-тю-тю! – возмутился Тихон Павлович. – Как вам в голову пришло такое!

– Так ты же первый сплетник в Загряжске! Обо мне и об отце всегда гадости сочинял! Говори короче, не могу тебя зрить!

– Товарищ Колупаев, не вели казнить, Дрюня на паперти влияет против твоего авторитета.

– Каким образом?

– Юродивые всегда раздражают людей против власти, Дрюню нужно убрать с паперти. Это отец Амвросий устроил наперекор вам…

– Говори яснее! – Мэр не мог уловить скользкую мысль Тихона.

Тихон же, видя затруднение мэра, осмелел и стал довольно развязно разъяснять, разжевывать смысл.

– Когда отец сидит с кружкой на паперти, то люди на кого пальцем показывают? На сына! Когда за больным отцом присматривает недоумок, кого люди осуждают? Сына! Люди несут Дрюне, извиняюсь, отцу, пропитание – колбаски там, пивка, печеньице. Кому укор? Сыну. А сын кто? Мэр. Законное возмущение против власти! Вот куда метит отец Амвросий, сажая на паперть известного и уважаемого человека в Загряжске. К тому же, я извиняюсь, отца вашего...

Славик Колупаев был далеко не глуп, он признал правоту сплетника Тихона и стал думать, как употребить положение Дрюни в свою пользу, и как можно приличнее устроить его в глазах общественности. В это самое время мэр инспектировал историко-культурные, краеведческие и туристические учреждения. И размышлял о пользе этих учреждений для юношества, для пробуждения патриотических чувств.

В краеведческом музее мэр остановился у одного стенда и обратил внимание на ссохшуюся и выцветшую женскую сумочку. "Кисет Меланьи".

– Какое значение имеет этот предмет в назидание потомству? – спросил мэр директора музея по фамилии Горобец.

– Совершенно никакого! – бодро ответил директор. – Значение имеет сама Меланья, как таковая.

– Чем она знаменита?

– Меланья теща знаменитого атамана. Хлебосольная хозяйка. Песельница. Красавица.

– Ну так сделайте ее героиней Загряжска!

– Э-э… – сказал директор растерянно.

– Гм-м! – ответил мэр и молча направился к выходу.

Посещение музея подвигло мэра Колупаева найти героев в назидание современным потомкам.

 

26.

В "Загряжских ведомостях" было короткое сообщение, что директор музея по фамилии Горобец освобожден от должности "в связи с утратой доверия" мэра Колупаева. Мэр приказал помощнику:

 – Позови ко мне самого молодого сотрудника музея.

Маша Васина, недавняя выпускница исторического факультета, нынешняя сотрудница Загряжского музея робко предстала перед мэром, не зная, что от нее хотят.

– Я назначаю тебя директором музея.

Маша опустила глаза, не смея взглянуть на большого начальника. А он чеканил, диктовал, как полководец:

– Загряжск должен чтить своих героев. Я назову вам в назидание потомству имена, которые для музея будут священными. Отныне смыслом вашей работы станет жизнеописание и проповедничество деяний и подвигов знаменитых загряжцев…

Мэр наговорил столько, сколько бедная Маша не слышала на лекциях в университете. Она была ошеломлена доверием начальника. Список героев, который составила Маша Васина по рекомендации Мстислава Колупаева, был невелик, но весьма выразителен. Первым значился мэр Загряжска Кукуй-Прискоков. Он причислен к героям "за яркие и смелые инициативы в руководстве городом, а также за сооружение Пантеона". За ним значился Костя Моцарт, как музыкант с мировой известностью. Далее – казак Гринька Вертий, житель Загряжска, укравший у турецкого султана дочь Зюлейку и женившийся на ней. В музейной программе было записано решение: 1 мая (годовщина смерти Гриньки Вертия) отмечать в Загряжске, как День молодой семьи. В герои записали и студента-каторжника Артема Пучеглазова за покушение на государя императора Александра Третьего. Но каторжник не прижился среди героев, и Маша Васина совершенно справедливо вычеркнула его из истории. Свое место в списке занял дед Пахом, отличившийся примерной законопослушной жизнью.

Одним из объектов музейной программы стал Дрюня. Ему была отведена роль новейшего героя современного Загряжска. В короткой исторической характеристике Дрюни значилось: "популярный тип из народных глубин. Попадает в разные истории, обрастающие юмором, доходящие до трагических поступков. Любит товарищество. Встречался в Кремле с президентом России. Был женат на психически больной оперной певице из Большого театра, похороненной в Загряжске. В кулачном бою одолел турецкого чемпиона Хамлета и сжег ночной клуб олигарха Курлюка. Дружит с отцом Амвросием и сидит на паперти кладбищенской церкви. Пользуется огромной популярностью. Его приемный сын мэр Загряжска Мстислав Колупаев любит своего отца и собирается поставить ему памятник на городской площади".

Музейную программу стали наполнять содержанием. Издавались жизнеописания, фотоальбомы, каталоги, готовились новые экспозиции и выставки. Художники рисовали сюжеты по заказу. Например, государь император Николай Второй вручает пасхальное яйцо юнкеру Пахому. Или – Гринька Вертий выкрадывает у турецкого султана его любимую дочь Зюлейку. Или же – президент России принимает за праздничным столом в Кремле Дрюню. Или тот же Дрюня в кулачном бою побивает турецкого чемпиона Хамлета.

Экскурсии иностранных туристов по кладбищу и Пантеону проводила лично директор музея Маша Васина. Она начинала экскурсию у паперти, где сидел Дрюня. Ее комментарии на английском языке звучали примерно так:

– Это русский рыцарь Андрей. Он родился и вырос в Загряжске. Здесь он совершал свои подвиги. Он покровитель бедных и страждущих. Он излечивал в Егорьевом Ключе калек и прокаженных. Его любят женщины и дети. Его не кусают собаки. Он знает всех загряжцев, и все загряжцы знают его. Вместе с котом Варфоломеем участвовал в первых в мире кошачьих боях и выиграл миллион долларов. Но по причине находящегося в бегах кота Варфоломея до сих пор не получил денежного приза. Недавно у него отнялась речь, но он слышит нас и все понимает… Идемте дальше, господа.

Дрюня первый при жизни удостоился памятника. Вылепил загряжского рыцаря известный московский скульптор. Он изобразил героя широко раскинувшего руки для объятия. Буйный чуб, радостное лицо, готовность обнять всех, весь Загряжск в богатырском порыве. Скульптуру поставили в некотором отдалении от атамана Платова и кота Варфоломея, чтобы соблюсти пропорции и перспективу. И оставить место для других героев.

Открытие памятника стало большим культурным событием. Мэр Колупаев лично составлял сценарий и список гостей. Мэрия выделила немалые средства для всенародного праздника.

Маленький Загряжск не мог вместить потоки автомобилей. Полицейские отвели стоянки на въезде в город. Люди с цветами шли пешком по узким улочкам к центру, к памятнику. Здесь уже стояла трибуна с микрофонами. Журналисты с камерами устраивались поближе. Гостей рассаживали под огромным навесом. Загряжск давно не видел столько народу.

Мэр под аплодисменты дернул веревку, покрывало упало, и бронзовый Дрюня распахнул объятия живому Дрюне, который невозмутимо сидел в коляске и смотрел в небо неморгающими глазами. Грянула медь оркестра, толпа завопила, цветы посыпались к памятнику. Дрюне вложили в руки охапку роз, они немилосердно кололи ладони. Дрюня отпихивал цветы обеими руками и натягивал на голову пиджак. Люди кричали:

– Дрю-ня! Дрю-ня!

– Слава герою!

– Браво!

Мэр Колупаев предоставил микрофон участникам праздника. Мы приведем здесь в сокращении некоторые выступления.

Мэр Загряжска Мстислав Колупаев:

– Открытие памятника герою знаменательно. Это символ демократии и народовластия. Мы чтим нашего земляка за его вклад в развитие духовности и человеколюбия среди наших граждан. Люди стали заметно меньше скандалить, драться, пить крепкие спиртные напитки и выражаться матерными словами. И заметно больше стали пить прохладительные напитки, посещать музей и церковь.

Директор музея Маша Васина:

– Товарищи! Сегодняшний праздник выше всех других праздников. Выше Нового года, выше Первого мая, Восьмого марта, первого сентября и Дня танкиста… Это памятник всем нам. Мы будем праздновать его в каждом доме, в каждой семье, на улице и на площади. Ура!

Директор кладбища Тихон Павлович:

– За время нашей совместной работы на кладбище Дрюня, извиняюсь, Андрей Васильевич, вырос профессионально и творчески. Он научился провожать покойников так заботливо и по-отечески, что жалобы прекратились, ритуалы стали краше и наряднее. Этот памятник – дань уважения и от покойников.

Представитель государственной Думы, г. Москва:

– Кланяюсь кормильцу нашему, так сказать, сеятелю и хранителю. Природа-мать, когда б таких людей ты иногда не посылала миру, заглохла б нива жизни. Вечная память тебе, Иван! Спи спокойно.

Из толпы засвистели, засмеялись, заулюлюкали.

– Жив, жив Дрюня!

Московского гостя стащили с трибуны. Какая-то старушка подошла к памятнику, постучала палкой по бронзовой голове и произнесла слова, которые озвучили на всю страну:

– Надсмехаетесь над хорошим человеком! Поставили чугунок на площади, и цветов навалили. А живой человек на паперти с кружкой сидит. Сынок, председатель Загряжска Колупай, на спине отца в председатели вылез. Глаза бессовестные водкой залил и не видит, что отец на кладбище, как собака живет. И отец Амвросий хорош! Морду воротит от несправедливости. Стыдно, батюшка, когда над твоим другом надсмехаются! Проклятые! Чтоб у вас очи повылазили! Прости меня, Господи…

К трибуне рвался старый человек с растрепанной бородкой в цветастом вельветовом пиджаке, с медалькой на лацкане.

– Прошу! – истошно кричал человек. – Слова прошу! Я поэт Дона тихого, член ревизионной комиссии…

Мэр поморщился, тихо спросил Машу Васину:

– Это из ваших?

– Нет! – испуганно сказала Маша. – Это бродячий самодеятельный поэт Петрищев. Он выступает на всех юбилеях и похоронах. И печатает всякие гадости о Загряжске в своей газетке.

– Гоните его отсюда! – крикнул в микрофон Колупаев.

Несмотря на некоторые издержки, праздник удался. До позднего вечера продолжались народные гулянья. Песни доносились из левады, от пристани, с другого берега и, казалось, из самой гущи камышей. Песельники были всюду. А Дрюня тихо посапывал на лежанке в своем кладбищенском домике.

 

27.

Софья Ильинична пришла к отцу Амвросию со своим горем: заболел сынок Вася. Она рассказала ему все по порядку.

– С тех пор, как появилась эта лошадь, я потеряла покой. Боялась, что она лягнет копытом. Или укусит, или выкинет из седла. Ведь мальчик с первых дней самостоятельно садился в седло и выезжал на пойму. Я просила людей, чтобы они сопровождали его, Вася смеялся над моими страхами и отказывался от всякой помощи. Он не расставался с Фросей и держался в седле, как заправский казак. Даже излишняя полнота исчезла. Я радовалась, конечно. И боялась, как мать. Ведь мальчику всего семь лет, и его сверстники играют в песочнице. Фрося все больше нравилась мне. Такая понятливая интеллигентная лошадка. Она полюбила Васю и понимала его с полуслова. Она лизала ему руки, целовала в щеку. Всюду следовала за ним. Это была настоящая дружба. Я даже не подозревала, что у животного могут быть такие чувства. И вот Фрося пропала. Она всегда паслась на лужайке за воротами. Фросю искали по всей пойме, за городом, в парке. Спрашивали людей. На Васю было больно смотреть. В первую ночь он не сомкнул глаз, сидел у окна, подперев голову руками.

Почти ничего не ел. Если и засыпал, то не больше часа-двух. Во сне вскрикивал и звал Фросю. Потом появился жар, он начал бредить. Вызвали доктора, он дал снотворное и велел соблюдать полный покой. Доктора вызывали несколько раз, ничто не помогало. Вася ничего не ест и худеет на глазах. Что делать, батюшка?

Отец Амвросий пришел к мальчику вместе с Дрюней. Софья Ильинична посадила гостей у кровати и сказала:

– Вася, к тебе пришли твои друзья. Они найдут Фросю.

Мальчик твердо повторил:

– Я знаю, они найдут Фросю.

– Мы найдем Фросю. – сказал отец Амвросий.

У Дрюни дрогнули губы.

Через день пропал Дрюня. Славик Колупаев поднял на ноги милицию. Искали несколько дней, искали везде. Обращались к людям по радио, объявляли в газете. Расклеили листовки с просьбой опознать и найти человека.

 Дрюня явился сам вместе с Фросей. Он нашел лошадь в соседнем районе на ярмарке у цыган. Лошадь рванулась к Дрюне и уткнула голову в грудь. Цыгане не стали даже спорить, только махнули рукой, мол, промашка вышла.

Вася выздоровел, его дружба с Фросей стала еще крепче. У мальчика вдруг проявилось нешуточное желание. Он однажды объявил матери:

– Мой папа был министром. А я буду президентом.

Мальчик заигрался и стал весьма требователен к своим полномочиям. Подбирал людей в свою команду придирчиво и характеризовал без снисхождения. Вася утром подъезжал на Фросе к кладбищенской церкви, здоровался с Дрюней за руку и садился с ним рядом на паперти.

– Дядя Андрей, когда я стану президентом, то почту за честь назначить тебя советником.

У Дрюни после возвращения Фроси появилось некоторое оживление мимики. Он внимательно смотрел в глаза собеседнику и понимающе кивал головой. Дрюня обнял мальчика.

– Я нисколько не сомневаюсь, что ты будешь верен президенту, – с чувством сказал мальчик. – Если бы у меня были помощники, как ты, я бы мог принести пользу России. Ты только не смейся, у меня много проектов, как сделать людей счастливыми. Не веришь?

Подошел отец Амвросий и молча стал сзади. Вася сказал ему:

– Вы нисколько не помешаете нам. Я даже буду благодарен вам за внимание. К тому же, я верю вам, и доверяю. Все, что я скажу, пришло ко мне во сне, и пришло от отца. Он часто снится и рассказывает о проектах государственного устройства. Его никто не слушал и не понимал. Он ушел в отставку и рано умер. Своим друзьям он сказал, что сын продолжит дело. Я действительно готовлюсь к государственному поприщу.

И Вася в присутствии близких ему людей поделился некоторыми мыслями.

– Все ошибки правителей России сводились к двум причинам. Хорошее начало и плохой конец. Надежды нового царствования и разочарование уставшей власти. Молодость и старость условны. Мальчик в своих поступках может быть зрелым мужем, а зрелый муж неразумным мальчиком. Если государь живет среди подданных открытой полноценной жизнью и первенствует, благодаря уму и природным талантам, – счастливы подданные и государство. Это редкая гармония. У каждого народа есть выдающиеся представители. И благодаря таким правителям человечество сохраняет свое разумное существование. Еще пока сохраняет.

Так, или примерно так говорил юный Вася Пучеглазов, готовясь к государственному поприщу самым серьезным образом.

Отец Амвросий имел беседу с Софьей Ильиничной о необыкновенном увлечении мальчика. Софья Ильинична не без гордости рассказывала:

– В этом году Вася пойдет в первый класс, и я не знаю, что он там будет делать. Он свободно читает и пишет с четырехлетнего возраста. У него феноменальная память. Вася самостоятельно изучает древнегреческих и древнеримских авторов, русских историков. Он удивляет моих знакомых из профессорской среды. Иногда мне становится боязно от его навязчивого желания стать президентом. Понимаю, что это игра, фантазия...

– Это не игра, и не фантазия, – перебил ее отец Амвросий. – Это дар Божий. Мальчику нужен руководитель, образованный и деликатный. Он будет учителем и воспитателем. Вы, думаю, сумеете найти такого. Лет за пять-шесть Вася вполне усвоит школьную программу и подготовится в университет. Значит, такова стезя одаренного отрока, такова его планида. Его ждет большое будущее.

Отец Амвросий перекрестился трижды и торжественно провозгласил:

– Час добрый! Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, Аминь!

Над Васей подтрунивали в Загряжске, снисходительно посмеивались. Здоровались шутейно:

– Привет, всенародный!

Вася верхом на Фросе проезжал мимо, не моргнув глазом. А на обычные просьбы помочь деньгами отвечал серьезно:

– Можно.

Соскакивал с седла и подходил к бездельникам, лениво цедившим пиво на лужайке у шашлычной.

– Охотно дам вам денег, – говорил Вася, – Но вы должны их заработать. Приходите завтра с утра, я дам вам работу.

– Нашел дураков! – отвечали бездельники. – Ты просто так дай, из благородства.

– Нет, – твердо отвечал Вася. – Вы придете ко мне завтра, и я дам вам работу.

 Однажды его избили самым немилосердным образом. Взрослые пацаны, старшеклассники, заманили Васю на леваду, окружили и стали скалить зубы.

– Мы тут президентов ловим. Ты случайно не президент?

– Почему без охраны?

– Выпиши нам кредит на мильон!

Вася улыбался и отвечал с достоинством:

– Я с удовольствием выслушаю вас, только без глупых шуток.

Пацаны заулюлюкали, засвистели.

– Без шуток? Ну, получай!

Сначала только толкали, потом пошли кулаками. Норовили в лицо, в голову. Разбили губы, нос. Вася вытирал рукавом кровь и говорил обидчикам:

– Я не боюсь вас. Завтра вам будет стыдно…

Вася терпел обиды. Терпел соленые шутки взрослых. Даже девчонки старались побольнее "укусить" мальчика. Он успокаивал обидчиков:

– Вы себя унижаете, это пройдет.

Софья Ильинична достала как-то из почтового ящика конверт с надписью "Лично в руки Василию Пучеглазову". Вскрыла конверт и прочитала:

"Вот решила написать. Мне обидно, что тебя дразнят президентом, а Ленька Косолапый из второго "б" обещал надавать тебе. Не боись, я сама ему надаю. Ты мне нравишься, и я первая признаюсь. Если ты не против, то приходи вечером к памятнику Дрюне. Незнакомка".

Софья Ильинична улыбнулась: вот и у сына началась личная жизнь. Отдала конверт Васе:

– Извини, я вскрыла конверт.

Вася прочитал записку.

– Ничего, это Настя Конопатая.

– Незнакомка?

– Настя, из второго класса.

– Ты с ней дружишь?

– Нет еще…

Скоро каждая собака в Загряжске знала, что Вася Пучеглазов хочет стать президентом. Общественное мнение стало меняться. Родители ставили Васю в пример своим отпрыскам:

– Не бандитом стать хочет – президентом! Не курит, не матерится, как некоторые…

– Дите, а задача, как у взрослого.

– Все лучше, чем воровать…

Вася как-то зашел в магазин, поздоровался. Люди повернулись одновременно и дружно ответили:

– Здравствуйте!

Где бы ни появлялся мальчик, теперь уже не было глупых шуток, или почти не было. С ним обращались, как с уважаемым человеком. Если мальчик появлялся верхом на Фросе, его фотографировали туристы. Всегда находился знающий человек, который охотно рассказывал:

– Это местная достопримечательность. Мальчик хочет стать президентом.

Разговоры, конечно, оставались разговорами, и все рассказы про будущего президента были бы местной достопримечательностью, пока в "Загряжских ведомостях" не появилась заметка "Мальчик помог с пенсией". Случай необычный для наших дней, и мы приводим здесь заметку полностью.

"При начислении трудового стажа мне не учли военные годы, когда я подростком работала в колхозе. Куда ни обращалась, везде отказывали, нет документа, справки. Много лет я получала маленькую пенсию. Соседка посоветовала обратиться к человеку, у которого рука в Кремле. Я пошла к человеку по фамилии Пучеглазов и пожалилась на маленькую пенсию. Он написал письмо мэру Колупаеву и еще позвонил куда надо. Нашлись свидетели, подтвердили, что я работала в тылу. Добавили стаж, добавили пенсию. Спасибо мальчику Пучеглазову. Говорят, он будет президентом, я высказываюсь за него. Бабушка Нюра, пенсионерка".

Заметку из "Загряжских ведомостей" перепечатала одна центральная газета. Приезжала телевизионная группа, сняли очень выразительный репортаж. О необыкновенном мальчике узнали в Москве. Васю пригласили на новогоднюю елку в Кремле. Он сфотографировался с президентом и получил от него в подарок телефон с интернетом и личным номером главы государства. При этом глава государства сказал:

– От президента нынешнего – президенту будущему. Звони мне в любое время.

Встречу в Кремле широко транслировали по телевидению. Всем запомнился крепкий высоколобый мальчик с крупными кулаками и твердыми недетскими глазами.

 В Загряжске заметили, что мальчик похож на Дрюню больше, чем на отца, покойного министра Дениса Пучеглазова. Пошли разговоры.

– Они двоюродные братья, не удивительно.

– Сын обычно бывает похож на отца, а не на его брата.

– Ты хочешь сказать, что сын Дениса Пучеглазова не его сын.

– Я не говорил этого.

– Ты хочешь сказать, что малец – сынок Дрюни?

– Я не говорил этого.

– Ты хочешь сказать, что это сплетни?

– Брешут люди.

– Ох, брешут!

– Мальца на оглядины в Кремль возили?

– Возили. С президентом под ручку стоял.

– Ну, значит, правду брешут, новый президент из загряжских будет.

– Говорят, они тоже похожи.

– Кто?

– Наш президент и Васька Пучеглазов.

– Кгм..

Впрочем, в Загряжске и не такие брехни распускают. Если все собрать, то не поместятся в "Загряжских ведомостях".

 

28.

Вася Пучеглазов привязался к Дрюне. Мальчик целые дни проводил на кладбище, вдвоем с Дрюней они ходили по чистым дорожкам между могил, и Дрюня молча слушал рассуждения своего умного племянника.

– Я нигде не могу прочитать, куда деваются человеческие мысли? – спрашивал мальчик, заглядывая Дрюне в глаза и продолжая рассуждать.– У моего отца, согласись, за целую жизнь накопилось много опыта. И ничего не осталось. Тело истлевает, а мысли? Если они вместе с душой там. – Мальчик хворостиной показал на небо. – То почему не доходят до нас? Сигналы из космоса доходят, а от бессмертной души нет? Почему мысли умирают вместе с человеком?

Дрюня показал на церковь, изобразил человека в рясе: иди к отцу Амвросию.

– В силу юных лет ты не можешь постичь сию тайну, – отвечал мальчику батюшка. – Мудрость открывается человеку, когда он приближается к Богу. Смысл самой жизни открывается перед Богом. А мысли человеческие никуда не деваются, они витают вокруг нас, аки ангелы небесные. В книгах, в общении, в науках, в интернете, во сне, в фантазиях, в природе, в тварях бессловесных. Человеку доступны мысли давно умерших людей. Дондеже есмь, покуда жив человек, не одичал, не выродился…

Мальчику льстило, что священник разговаривает с ним, как с ровней. Его всегда тянуло к взрослым, к старикам. Отец Амвросий был человеком знающим и авторитетным. От него Вася перенял много из житейской философии и законов человеческого общежития. Отец Амвросий понятно и просто толковал Евангелие, жития почитаемых святых. Его слова были чисты и правдивы.

– Тебя, мой друг, ждут большие испытания. У тебя нет отца, нет руководителя, а в житейском море трудно без навигации. Ты сам будешь принимать решения. Великие разочарования ждут тебя, но и радости земные познаешь полной мерой. Познаешь человека в очаровании, а тако же в подлости и унижении. Велик человек и слаб человек, испытание сие стоит перед каждым. Крепкая опора от рождения дадена человеку – вера в Господа нашего, Спасителя и заступника. В вере будь тверд и радостен. А я помолюсь за тебя.

После разговора отец Амвросий приглашал мальчика к себе в дом, угощал чаем. Вернее, угощала попадья, матушка Людмила, красивая полная женщина. Вася нравился ей, и она старалась угодить. Подавала варенье из крыжовника и земляники, подкладывала домашнее печенье и пампушки, которых он сроду не пробовал.

– Ешь, ешь, маленький, умненький… Приходи к нам почаще.

Матушка Людмила нежно целовала Васю полными теплыми губами в затылок и совала ему в карман кулечек с печеньем. Вася возвращался на паперть к Дрюне и вручал ему кулечек.

– Это от матушки Людмилы, она тебя любит.

 Между тем, тучи сгущались над самим отцом Амвросием. Давняя неприязнь и притеснения отцу Амвросию со стороны настоятеля монастыря отца Павла обрели новые искушения. Умер владыка Антоний, на его место прислали молодого архиепископа. Новый владыка был строг и непререкаем. По старому месту службы он прославился нетерпимостью к житейским слабостям священнослужителей, даже малым нарушениям церковных канонов и внутрииерархической дисциплины.

Отец Павел написал очередную жалобу в епархию. К старым обвинениям в нарушении обета безбрачия отца Амвросия прибавились новые. Похороны в Загряжском пантеоне человека с криминальной репутацией. Карстовые провалы. Владыка не стал вникать в подробности, принял решение сослать отца Амвросия в дальний скит.

Директор кладбища Тихон быстрым шагом подошел к Дрюне и возбужденно сообщил:

– Слыхал? Новый владыка твоего дружка раскулачивать будет!

Сидевший в полудреме на паперти смотритель схватил своего начальника за шкирку и изо всей силы дал ему пинка.

– Скоро и твоя власть кончится! – завопил Тихон, почесывая задницу. – Герой загряжский, тьфу!

Софья Ильинична, наблюдавшая сцену из своего офиса, позвала Тихона.

– Зачем ты обижаешь несчастного? – спросила она строго.

– Он сам кого хочешь обидит!

– Какую новость ты ему сообщил?

– Новый владыка попа Амвросия из Загряжска выселяет!

– Не может быть!

– Может! – дерзко ответил Тихон. – Туда ему и дорога вместе с вашим возлюбленным Дрюней!

Софья Ильинична онемела от хамства со стороны своего подчиненного и не нашлась, что ответить.

Отец Амвросий собрал своих друзей на последнюю службу. Он читал акафисты с особым вдохновением. Голос звучал торжественно, проникновенно, лицо светилось радостью и умилением. Оно светилось от любви к Господу, к своей церкви. К своим друзьям, к своим прихожанам, к Загряжску, к родному пепелищу…

Он стоял на клиросе в праздничном облачении, крестился, читал высоким, почти девичьим голосом. Маленький, вдохновенный, непокорный.

– Верую!

Верую в единого Бога Отца, который все держит в своей власти, сотворил небо и землю, все видимое и невидимое.

Верую!

И в единого Господа Иисуса Христа Сына Божия, рожденного от Отца прежде всякого времени, истинного Бога, света от света, – а не сотворенного, Который одного существа с Богом Отцом и через которого все произошло.

Верую!

Сошедшего с неба для нас, людей, и для нашего спасения, принявшего тело от Духа Святого и Марии Девы и сделавшегося человеком.

Верую!

Распятого за нас при Понтии Пилате и страдавшего и погребенного и воскресшего в третий день, как было предсказано в Писании, и вознесшегося на небо и сидящего по правую руку Отца, и Который опять придет во славе, чтобы судить живых и мертвых, и Его царству не будет конца.

Верую!

И в Духа Святого, Господа, дающего жизнь, Который исходит от Отца, которому мы поклоняемся и Которого славим одинаково с Отцом и Сыном, Который говорил через пророков.

Верую!

В единую Святую, Соборную и Апостольскую церковь.

Верую!

Я верую в одно крещение для очищения от грехов.

Верую!

Я ожидаю воскресения мертвых и жизни будущего века.

Верую!

Аминь.

 

Попадья наотрез отказалась отпустить мужа одного. Сборы были коротки. Взяли из одежды самое необходимое. Сыновья-школьники отдельно собрали свой чемодан. Матушка Людмила упаковала в коробки постельное белье, кое-какой кухонный скарб. Погрузили все в микроавтобус и вышли проститься с людьми. Собралась большая толпа, в ее числе были чиновники мэрии и сам мэр Мстислав Колупаев. Заметно было отсутствие настоятеля монастыря отца Павла, в адрес которого звучали нелестные слова и даже проклятия.

Отец Амвросий земно поклонился всем и сказал слово.

– Смиренно и радостно принимаю послушание. Буду служить и молиться Господу моему, где укажут начальствующие иерархи, и где я могу приносить пользу церкви и епархии. Загряжск же, и вы, любезные моему сердцу братья и сестры, пребудете со мной до скончания дней моих. И утреннея молитва моя будет начинаться о здравии вашем и благоденствии. Загряжск дал мне крепость душевную и бесценную дружбу замечательных людей. Здесь я познал любовь и счастье земное. Ближе стал к Господу моему, и слова мои стали чище и благодарнее. За все благодарю и умиляюсь. Да будет воля Твоя! Аминь!

– Аминь! – выдохнула толпа.

У многих стояли слезы в глазах. Дрюня сутулился и насупленно смотрел в сторону, на левады, на Дон. Софья Ильинична старательно вытирала платочком глаза. Вася крепко держал ее за руку и чесал кулаком нос. Мэр Колупаев, задрав голову, смотрел на колокольню, на стаю ворон. Директор кладбища Тихон стоял в сторонке, упершись лбом в старую акацию. Женщины и мужчины перешептывались. Были слышны отдельные слова, реплики. "Господь не оставит", "Везде люди живут", "Поищи-ка такого батюшку", "Кто теперь людей слушает".

Семья отца Амвросия сидела уже в автобусе, когда Дрюня сорвался с места и буквально ворвался в салон. Никто не проронил слова. Отец Амвросий понимающе кивнул головой. Автобус тронулся, медленно обогнул Пантеон, церковь, посигналил пронзительно и скрылся за оградой.

 

Эпилог

 

Загряжск пребывал в новом качестве жизни. Все старое отступало и уже отступило на задворки. Быстро забылись привычки и обычаи еще вчерашние, еще свежие. Новое стучалось во все окна, звучало на улицах, на площади, в леваде и в супермаркетах.

Куда подевались вокруг Загряжска общественные стада коров, лошадей, гурты овец, козы, индюки, гуси, утки. Захирел знаменитый рынок, и нет уже сладких лечебных помидоров, янтарных слив, краснобоких яблок, пудовых арбузов и медовых дынь. Не купишь на рынке крупных, как омары, донских раков, не узришь истекающих жиром рыбцов и шемаек, не закажешь в местном кафе божественного шулюма из молодых грачей… Жизнь, куда ты спешишь! Зачем мелькают дни за окном!

Зачем растут, как грибы коттеджи и виллы в пойме Дона? Зачем столько иностранных, да и своих уже, авто в маленьком Загряжске? Гудит небо и пространство от шума, стука и грохота машин и автоматов, шелестит и шевелится исполинский интернет, и нет от него спасения. Господи, дай еще подышать под старой тютиной во дворе. Дай посмотреть и послушать синичку под окном. Помолиться в тиши и уединении.

Софья Ильинична стала болеть и почти совсем оставила свой бизнес. В офисе на кладбище сидел теперь ее управляющий Тихон. Он разбогател, женился, ездит с шофером на "мерседесе". В Егорьевом Ключе опять лечат калек и душевнобольных. Гостиница забита паломниками. В церкви служит новый батюшка, отец Сергий. Он стар, худ, вежлив, плохо слышит и часто протирает очки платочком.

 В пантеоне теперь хоронят за большие деньги. И перезахоронение богатых иммигрантов, уроженцев Загряжска, стало обычным делом. Среди старых дедовских могил появились бронзовые надгробия и скульптурные памятники, на которые за деньги ходят смотреть туристы. Местным вход бесплатный. Разрешение на похороны дает лично мэр Колупаев, и порядок здесь строже, чем на Новодевичьем кладбище и в Александро-Невской лавре.

Маша Васина начинает экскурсию у памятника:

– Это русский рыцарь Дрюня. Он родился и вырос в Загряжске. Здесь он совершал свои подвиги. Он покровитель бедных и страждущих. Популярный тип из народных глубин. Попадает в разные истории, обрастающие юмором, доходящие до трагических поступков. Любит товарищество. Встречался в Кремле с президентом России. Был женат на психически больной оперной певице из Большого театра, похороненной в Загряжске. В кулачном бою одолел турецкого чемпиона Хамлета и сжег ночной клуб олигарха Курлюка. Дружил с отцом Амвросием и сидел до недавнего времени на паперти кладбищенской церкви. Сбежал вместе с отцом Амвросием в отдаленный монашеский скит, где оба спасаются в трудах и молитвах…

Туристы спрашивали Машу Васину:

– Есть ли мобильная или иная связь с рыцарем?

– У него никогда не было мобильного телефона.

– Но почтовый-то адрес должен быть?

– У меня лично нет почтового адреса.

– Не может известный человек бесследно затеряться на просторах России!

В толпе обязательно находился человек, который встревал:

– Очень даже может! Вот расскажу вам случай…

И разговор переходил на другую тему.

Мэр Мстислав Колупаев стал очень смелым и открыто показывает свою власть. Муниципальную землю для частного строительства выделяет лично, без его подписи не совершается ни одна сделка купли-продажи. В городе открыто говорят, что мэр берет взятки. Ему прочат скоро или тюрьму, или повышение. Директор кладбища Тихон, как самый информированный человек в Загряжске и сам не пренебрегающий мздой, терялся в догадках:

– Он берет больше Самого, больше прокурора, больше начальника таможни – и никто из них даже рта не открыл. Значит, у нашего мэра рука там, – Тихон выразительно показывал пальцем вверх. – Там ему готовят теплое местечко. Как пить дать, готовят.

 Вася Пучеглазов делает успехи. Он разработал программу общественного устройства, выиграл президентский грант для одаренных детей и едет учиться в Лондон. Он по-прежнему выезжает на прогулку на своей лошадке, и загряжцы первые здороваются с ним. Без насмешек. Здороваются и туристы, отмечая необычную внешность подростка. Глубокие внимательные глаза, взрослая осанка, большая породистая голова, крупные руки. И вместе с тем что-то от отца, от Дрюни, доверчивое, телячье.

А что же Дрюня?

Загряжский герой вместе с семейством своего друга отца Амвросия устроился в монастырском доме старинного казачьего хутора в четырехстах километрах от родного Загряжска. От хутора остались десятка два полуразрушенных домов, и только в двух из них жили-доживали глубокие старики. Вокруг хутора на версты вокруг едва заметно выделялись квадраты остатков фундаментов, густо заросшие сиренью и шиповником. В бывших усадьбах – остатки богатых садов, выродившиеся в дички яблони и груши. Сотни лет здесь кипела жизнь, вольно и богато царствовали казаки на своей земле, и не было на свете лучшей доли, чем родиться казаком. И не было на свете отважнее и вольнее рыцаря, чем донской казак.

В первые дни Дрюня молча бродил по остаткам старинного хутора, расказаченного, раскулаченного, сожженного и вычеркнутого из всех карт и справочников. Слезы текли из глаз старого казака. Много человеческого горя он повидал на своем веку, много пережил и перестрадал сам. Но это мертвое безмолвие бывшего хутора дышало прямо в лицо, стояло близко.

Трудовая повинность друзей заключалась в уходе за пасекой и изготовлении кагора для нужд епархии. Главная ягода – вишня. Ее требовалось много, ради нее устроили здесь скит. В каждом дворе был вишневый сад, и от вишен ломались ветки. Каждый год приносил обильные урожаи, "рясные", как говорят хохлы. Из вишни делали настоящий кагор, отец Амвросий был знатоком старинной технологии. И лучшего кагора не было в епархии. Отдельно делали вино из красного винограда, из терна. Этих ягод также было в изобилии в одичавших садах.

Друзья просыпались с рассветом, умывались и натощак шли пешком в ближнюю станицу за шесть километров. В местной церкви стояли заутреннюю службу и возвращались домой. Весь день они собирали ягоды и в корзинах сносили в большой флигель. Здесь в бочках бродило вино. Здесь его цедили, разливали в другие пропаренные бочки, добавляли сахар, вставляли водяные затворы и оставляли бродить при определенной температуре.

Попадья с сыновьями Петей и Федей работали наравне с мужчинами. Петюк и Федюк, как их именовали домашние, ходили пешком в станичную школу и наотрез отказались поселиться в интернате. Они смотрели на жизнь по-взрослому, и ходить пешком в школу за шесть километров не считали трудностью или особой заслугой.

Все вместе прямо за двором собирали травы, грибы. Здесь было много зверобоя, душицы, шалфея, бессмертника. Чуть дальше, в сосновой лесополосе в изобилии росли маслята. А зайцев, куропаток и фазанов встречалось, наверное, больше, чем маслят. Но в нашем семействе, слава Богу, не было охотников.

В скиту жили без телевизора, без телефона. По вечерам слушали старый, еще советский, транзистор. По радио в первую очередь сообщали только плохие новости, и слушать их у домочадцев не было никакого желания. Хорошими новостями радовала только природа. Петюк и Федюк наловчились ловить карасей в стоячей, заросшей ряской речке Кундрючьей. Каждый день они приносили десятка по два медно-красных почти квадратных полукилограммовых красавцев. Попадья жарила их с луком и сметаной, подавала на стол в огромном подносе вместе с огурцами и помидорами. Сообщала:

– Сегодня собрала три ведра огурцов и ведро помидоров!

 

Раз в месяц приезжал грузовичок из Загряжска. Привозил из монастыря муку, сахар, масло, консервы. Забирал готовое вино, сушеные фрукты, грибы, травы. Шофер рассказывал новости, записывал заказы и увозил приветы загряжцам. Других гостей в скиту не бывало. И без гостей здесь не скучали. Неторопливая жизнь среди первобытной тишины была наградой этим людям. Только с годами человек начинает ценить и замечать малую птаху на ветке, свежесть поздних цветов, жаркую гроздь калины, роящийся белыми султанами песка родник под столетними вербами. И вековую тишину. Люди не только не роптали за отдаление от привычной городской жизни, но благодарили Бога за дарованную милость. Они молились каждое утро и славили Бога за каждый прожитый день.

В последние дни перед Новым годом в глухой деревеньке на Тамбовщине местные жители обнаружили в чистом поле двух обессилевших людей, мужчину и женщину. Они едва могли говорить от холода и плохо соображали, что с ними происходит. В доме престарелых, куда бедолаг определили с помощью муниципальных властей, странники отогрелись, отоспались, наелись досыта и могли, наконец, отвечать на вопросы. Мужчина назвал себя английским подданным, сэром Ролтоном. Женщина представилась Катериной Ивановной, возлюбленной сэра Ролтона. Никаких документов у странников не было. Англичанин все несчастья объяснял внезапной утратой родной речи и уверял, что как только встретится с английским послом, все недоразумения рассеются, подобно лондонскому туману. Сэр Ролтон дворянин, живет в графстве Сэндвич, в сотне миль от Лондона, в собственном доме Ролтон-холле. В его усадьбе лужайка для гольфа, большой парк, пруд, редкая коллекция орхидей. Он потомок графа Платова по материнской линии. Пра-прабабка Элизабет Ролтон родила от графа незаконного отпрыска, предка нынешнего сэра Ролтона. Потомок атамана приехал на родину своего знаменитого предка, чтобы закончить книгу о своей пра-прабабушке и ее любви к атаману. В России, на родине Платова сэр Ролтон нашел русскую девушку Катерину. Он полюбил ее, как Ромео юную Джульетту. Как только он встретится с английским послом и восстановит свое общественное положение, сэр непременно женится на Катерине и увезет ее на свою родину. История влюбленных нашла горячее сочувствие в обществе дома престарелых. Пожилые люди вспоминали свою безвозвратную молодость, со слезами на глазах слушали рассказы сэра Ролтона и горячо одобряли возвышенные намерения английского аристократа.

– Совет да любовь! – говорили старички, неподдельно радуясь чужому счастью.

Вздохни с облегчением, читатель! Редко в наше время житейские истории заканчиваются по-человечески.

 Аминь!

                                                  Станица Старочеркаччкая,декабрь 2013 г. 

Комментарии

Комментарий #24613 23.05.2020 в 08:17

Прочитайте!