Эллина САВЧЕНКО. ПИСЬМА С МАЯКА. Рассказ

 

Эллина САВЧЕНКО

ПИСЬМА С МАЯКА

Рассказ

 

Я была там однажды. Через влажные заросли пижмы просматриваются, словно разинутая пасть кита, ворота в Охотское море. На берегу и в воде проеденные ржавью брошенные буксиры доживают свой век. На белёсых корягах, выкинутых морским дьяволом на суровые валуны, блестит мокрая ламинария. В ней отражается грузное колымское небо, дышащее ровно и спокойно. Старый маяк неизменно глядит на бухту Нагаево.  Справа и слева тянется прогнивший забор, стоящий на деревянных ножках в сухой траве. Трава шепчет что-то уже много десятков лет на своём языке… Я не понимала её речей, но смотритель маяка переводил мне каждое слово. Потом он научил меня слышать море, ветер, камни…

Раньше я думала, что с камнями и травой могут разговаривать только сумасшедшие, но потом догадалась, что это – верное средство от одиночества и непонимания. Таких, как я, немало. Просто люди стесняются своего «страшного» секрета. Но ведь быть одиноким не стыдно, а просто горько. Может быть, разговаривая с травой и камнями, они были бы услышаны другими, незримыми, сердцами.

Когда-то, много лет назад, меня привёз туда отец. У него были дела в торговом порту, а мне так хотелось побывать на «краю света»… Я впервые увидела море. Оно было совсем неласковое, но в этом холодном сердце Колымы чувствовалось пульсирующее тепло. Пенистые вихры клокотали в огромном котле. Я стояла и улыбалась! Это было очень яркое детское впечатление…

– Самым главным в бухте считается маяк. Он мудр и стар! – неожиданно раздался чей-то голос.

Незнакомец подошёл ко мне неслышно. Я слегка вздрогнула, но скрыла волнение. Это был крепкий добродушный старик. На левой его руке отсутствовали указательный и средний пальцы.

– Ты почему тут одна? – спросил он. – И ты не местная…

– Я с отцом. Он вон там, разговаривает с какими-то людьми, – махнула я рукой в сторону барж. И уверенно добавила: – Папа сейчас подойдёт. С минуты на минуту. 

– Ладно… – улыбнулся незнакомец, – я понял. Держись подальше от воды. Хорошо? Ветер здесь переменчив… Да и укутаться бы тебе потеплее надо.

Старик направился к рыбакам. Шагая по скользким прибрежным камням, он заметно припадал на правую ногу. Рыбаки суетились возле берега, чертыхаясь и сетуя на ледяной туман, гонимый ветром через город из одной бухты в другую. Но мне этот гиблый перешеек казался самым красивым местом на земле.

Мы с отцом задержались в бухте на три дня. Каждый день, после обеда, я спускалась к маяку. Там, кроме меня, были дети из ближайшей рыбацкой артели. На возвышенности было гораздо теплее, чем в порту, и нам не приходилось мёрзнуть, как это ни странно звучит, в конце июня. Первый раз я пошла на маяк в сопровождении взрослой хозяйской девчонки, в семье которой мы остановились. Рослая длиннокосая Даша наказала местной детворе присматривать за мной, в обиду не давать, из виду не упускать… Так на эти три дня я получила ласковое прозвище «маленький хвостик».

Каково же было моё удивление, когда я, играя у маяка с новыми друзьями, вновь встретилась с уже знакомым мне стариком!

– Ой, смотрите, – прошептала я, остановив игру. – Этот старик… я видела его утром в порту возле барж.

– Ну и чего? – шмыгнул носом Влад, геройски вскинув большую курчавую голову. – Это ж наш местный смотритель маяка. Бывший лоцман.

– А что с его ногой и пальцами? – поинтересовалась я.

– Авария… – объяснил приятель, чуть понизив голос. – Славный старик. Зря ты боишься. Степана Викторовича тут все уважают. Сама сейчас убедишься…

Старик подошёл ближе и дружелюбно кивнул.

– Да у меня тут, гляжу, снова гости. Ещё и пополнение в ваших рядах, бойцы? – усмехнулся он.

– Вот, Степан Викторович, – Влад подвёл меня почти вплотную к бывшему лоцману, – это Нора – наш «маленький хвостик»!

Все засмеялись и обступили старика.

– Имя у тебя интересное… Нора… – удивился тот, сделав такое лицо, будто знал меня когда-то, а теперь снова встретил после долгой разлуки. – Ну, здравствуй, Нора! Приятно познакомиться.

Я тихо поздоровалась, смутившись оттого, что на это знакомство все смотрели с восторженным любопытством. Но очень скоро Влад пристал к смотрителю маяка с просьбой рассказать о его старых морских приключениях. Бойкий мальчишка сам мечтал стать капитаном грузового судна, которое проходило бы через огромную китовую пасть, глотающую закаты, туманы, сопки… Мы вплотную расселись на больших корягах, словно озорные воробьи, и внимательно глядели на Степана Викторовича. Он тоже присел, вытянул вперёд правую ногу, повёл горбатым носом по воздуху и, довольно улыбнувшись, поднял с земли маленький камень, которыйутонул в его широкой ладони, мозолистой и шершавой.

– Сейчас начнётся волшебство… – тихо произнёс смотритель, поднеся зажатую ладонь к уху. – Камешек расскажет нам историю далёких лет.

– Степан Викторович! Так не бывает! – возразил вездесущий Владик. – Мы не маленькие! А камни разговаривать не умеют!

– Если ты не научишься понимать язык камней, и вот этой самой травы, и… ветра, ты никогда не сможешь стать капитаном корабля!

– Зачем понимать их язык? Вас ведь любят на маяке – и всегда есть с кем поговорить.

Бывший лоцман разжал ладонь. Камешек упал, щёлкнул и замер.

– Иногда, друг мой, и в моей жизни бывают моменты, когда только и остаётся, что говорить с камнями и травой… Думаешь, они не слышат и не способны ничего ответить?

– Ну я… – засомневался Влад. – Признаюсь честно, не пробовал.

– Ах! Так вот в чём дело? Кто из вас знает язык травы, например?

Мы с удивлением смотрели на старика. Степан Викторович повёл носом по ветру, закрыл глаза и велел то же самое сделать нам. Мы подчинились.

– Для начала подружитесь с ветром…

И мы немного посидели, держа нос кверху, улыбаясь и заверяя ветер в нашей искренней дружбе. Когда мы открыли глаза, старик с грустью смотрел на нас. Мы спросили, почему он невесел.

– Смотрю на вас и очень жалею, что не научился этому в вашем возрасте, – просто ответил бывший лоцман. – Может быть, не попадал бы в капканы жизни, как молодой отчаянный волк, и не был бы одинок теперь, как старый и матёрый волчище…

– А я так ничего и не понял, – огорчился Влад. – Эти фокусы для девчонок.

Я подумала, что мой друг прав. Мальчишки стесняются говорить об этом…   Мой отец называл подобные вещи «телячьими нежностями» и никогда не разрешал обнять его, приласкаться. Бывало, я скучала по нему, даже находясь рядом…

Степан Викторович улыбнулся и ничего не ответил. Мы ещё немного покрутились вокруг него и побежали наверх к артели. Перед тем как покинуть маяк, я подобрала тот самый камешек, легко отыскав его среди других – он светился, словно маленькое солнце.

Вечером мы с отцом поужинали и, поговорив немного о том о сём, отправились спать. Ночевала я вместе с Дашей и её младшим братом. Данилу постелили на пол большой отцовский тулуп, который вполне заменял самую тёплую печь, а его узкую кровать заняла я.

– Не спишь? – тихо спросила Даша, слыша, как я верчусь с боку на бок.

– Не сплю.

Я поднялась и села на кровати, накинув одеяло. То же самое сделала Даша.

– И мне не спится, – шепнул Данил.

– Даша, – спросила я, – твоя семья давно живёт здесь?

– Конечно. Мы с братом родились на маяке, а родители приехали сюда ещё в молодости. Мама говорит, что места эти затягивают, в них влюбляешься и потом не можешь уехать.

– Скажи, а этот смотритель… Степан Викторович, он… почему он такой странный?

– В чём же странность? – улыбнулась хозяйская девочка.

Глаза уже привыкли к темноте, и я разглядывала крупные черты её улыбчивого лица, распущенные густые волосы цвета сена, крепкие руки, волевой подбородок. С братом они были очень похожи, как под копирку…

– Он не похож ни на кого другого, – продолжила я. – Никогда таких не встречала.

Даша хихикнула.

– Маленькая ты! Ну скольких ты людей в жизни встречала? С чем сталкивалась? Вот Степан Викторович многое перевидал! Знаешь, почему у него пальцев на руке нет?

– Да, Влад на маяке сказал, что была авария…

– Неправда! – отозвалась Даша.

Она вскочила с кровати и переметнулась ко мне:

– Историю эту я узнала случайно, от взрослых… Когда меня ещё и на свете не было, жил у нас в артели один уголовник – не из здешних мест – приблуда, как называл его папа… Так вот, что-то он не поделил с нашим охотником Николаем Калюжным – стычка у них произошла.

– А Степан Викторович что же? – поторопила с рассказом я.

– Чужак знал, что у дяди Коли во дворе собака живёт – Кыхын звали, – умная лайка, преданная… С месяц как ощенилась. Щенков охотник раздал, кроме одного – самого красивого. Кличку ему дали Хотой, что значит орёл – такой стремительный и ловкий он был. Уголовник решил Хотоя выкрасть и дождался удобного случая. Но только он щенка схватил, мать кинулась защищать детёныша. Сперва отчаянно лаяла, до хрипоты, а потом резко стихла. Совсем стихла… Убил её уголовник ножом. В этот момент Степан Викторович проходил мимо. Завязалась драка. Щенка он спас, а вот пальцев лишился… С тех пор столько времени прошло… Уже и Хотоя нет, и уголовника того – куда он исчез, никто не знает… История эта подзабылась. А мальчишки, что бегают на маяк, придумали свою легенду. Фантазеры!

На следующий день я снова пошла на маяк. На этот раз только с Владом. По дороге мы залезли в ржавый буксир. Влад был отважным капитаном, на чьё судно напали касатки и сивучи. Он храбро боролся с воображаемым штормом, крича при этом, что женщина на корабле к беде…

Миновав смотровую площадку, мы спустились по холодным острым валунам к маяку. Вдалеке, над портом, неизменно стоял студёный туман. Только теперь, после обеда, ветер гнал его обратно. Мудрый старый маяк глядел на прожорливых чаек. Казалось, он о чём-то мечтает. Вдруг Влад схватил меня за руку и крикнул:

– Бежим на берег! Будем отмерять расстояние!

– Какое расстояние? До чего? – сопротивлялась я.

– Какая волна больше захлестнёт камни! Это интересно!

– Я боюсь…

– У, трусиха!

– Степан Викторович велел держаться подальше от воды – ветер переменчив…

– Да что ты понимаешь? Трусиха!

Влад бросил мою руку и побежал к морю.

– Разговаривай со своей травой и камнями! – крикнул он напоследок. – Дурочка с переулочка!

Растерянно оглянувшись и ища, кто бы заступился за меня, беспомощная и жалкая, я села на корягу и заплакала. Мне было одиноко и страшно. Ветер усиливался и трепал полу моего плащика, как сухой лист на ветке. Казалось, чьи-то сильные руки сначала выдёргивали из-под косынки прядки волос, а потом и вовсе сорвали её с меня. Напрягшись, я увидела, что Влад, находясь возле воды, то подходит близко к краю берега, то резко отпрыгивает назад. Вдруг он поскользнулся и упал лицом вниз. Несколько секунд я, онемев от испуга, просто смотрела на него, лежавшего неподвижно. Ледяная свинцовая клокочущая пена накрывала его с головой… И тут я увидела, как кто-то неуклюже бежит к берегу со стороны сгруженных в кучу брёвен для ряжей. Это был Степан Викторович… Я осмелела и кинулась к нему на помощь.

Старик оттащил мальчишку от воды и ловко перевернул на спину.

– Ай ты, маленький… Давай дыши, капитан! Приказ тебе такой! – отчаянно крикнул смотритель.

Он перекинул Влада через колено и начал приводить его в чувство.

– Нора! Беги в артель, живо! Зови на помощь! Врача нужно!

– Он… жив?

– Живой… Беги! Беги!

Я мчалась со всех ног! Летела, как Хотой! Только бы успеть, только бы не опоздать…

Когда помощь подоспела, Влад уже лежал в домике Степана Викторовича, укутанный в тёплое одеяло. Старик растирал побелевшие ноги мальчишки спиртом. Тот, не отрывая припухших глаз, громко дышал.

– Жить будет… – устало заключил хозяин. – Не такое бывало… Упаси вас Бог видеть…

Потом меня попросту выгнали, чтобы я не насмотрелась на что-то лишнее. Помню только, как взглянул на меня Степан Викторович. Требовательно и укоризненно… Но выйдя из домика, возле которого толпились люди, я не ушла – стояла у завалившегося забора и ждала… Трава словно уговаривала меня не переживать о случившемся и не винить себя. Вспомнив, что в кармане моего плащика есть маленькое солнце – камешек Степана Викторовича, – я вытащила его и сжала в руке, а когда Влада переносили в карету скорой помощи, подбежала и наскоро вложила камешек в его холодную ладошку. Он обессилено открыл глаза.

 

На следующий день мы с отцом уезжала домой, в Сусуман. Перед отъездом я отпросилась сбегать на маяк. Отец долго отговаривал меня, а я горячо убеждала его, что там, на маяке, остаются те, кто мне дорог и кого я больше никогда не увижу…

– Что за ерунда, Норушка? Какие друзья? – возмущался отец.

– Папа! Пусти! – уговаривала я. – В последний раз пусти! Что тебе стоит? Я быстро-быстро, как Хотой, слетаю.

– Как кто?

– Как… Хотой… – отчаялась я. – Ты его не знаешь…

– Тоже твой друг? Вымышленный друг!

– Папа, пусти, – мне очень надо!

– Твой этот, как его… Влад? Что с ним случилось вчера! И ты хочешь того же?

Отец схватил меня за руку, посадил в машину и завёл мотор.

– Сейчас поедем. Милая, не плачь. То, что ты задумала, — небезопасно!

– Но когда ты уходил каждое утро в порт, а я оставалась тут, ты не спрашивал: опасно или не опасно это было для меня! – ревела я.

Отец был непреклонен. Обхватив его руку и прижавшись к ней изо всех сил, я почти заскулила:

– Прошу…

– Господи, девочка моя… Ну беги… – сжалился отец.

Выскочив из машины, я побежала так же быстро, как тогда за помощью в артель. Бежала, словно опаздывала на последний поезд в страну, где всё по-другому, где меня поймут. Ещё чуть-чуть, и вот он – маяк. Странная тоска переполняла меня. Каждый камень, на который наступала моя нога, говорил мне: «до свидания…». То же самое шептали трава, и море, и ветер… Только маяк, мудрый старый маяк, молчал.

– Видишь, – раздался глухой голос камня, – как он осиротел… Глаза его печальны и пусты. И тому виновница ты. Он не скоро оправится…

Я раскинула руки и всем телом прижалась к горячему сердцу маяка.

– Ты чего тут? – неожиданно возник Степан Викторович, спускавшийся с маяка. – Ну, чего?

– Уезжаем мы… – ответила я.

– Что ж, хорошей дороги вам с отцом, Нора! – улыбнулся старик.

Я долго смотрела ему в лицо, пытаясь запомнить глаза человека, умеющего понимать.

– Степан Викторович, я тоже научилась слышать язык травы, камней, ветра, моря…

– Я в тебе не сомневался! А если в нас верят, то подводить мы права не имеем.

– Только вот язык вашего маяка не понимаю.

Смотритель глянул вверх.

– А зачем ему что-то говорить? Любовь у него ко всем молчаливая.

– Молчаливая… – улыбнулась я.

– Ну, беги к отцу! – поторопил меня Степан Викторович.

Я кивнула.

– Можно я буду писать письма вашему маяку? И траве, и камням? Можно? – крикнула я уже на подъёме. – Я напишу! А вы им читайте!

Степан Викторович помахал мне рукой. Доносил ли ветер до его слуха мои горячие слова, полные надежды?..

Прошло много времени. Я давно выросла. Как-то раз, перебирая бумаги отца после его смерти, я наткнулась на открытку с изображением знакомого маяка в Нагаевской бухте. Его глаза были веселы. И трава, и камни, и клокочущее море – родные далёкие дали тепло смотрели на меня. На обороте было написано: «Уважаемой Норе! Все твои друзья шлют низкий поклон…». Я никогда не видела этой открытки. Поняла, что отец, получив почту, скрыл её от меня. И ещё одно письмо я нашла. Его написала мне Даша. Та самая девочка из рыбацкой артели…

«Милый наш «хвостик»… Степана Викторовича больше нет. В его домике на маяке нашли целую коробку твоих писем. Они были аккуратно сложены, без конвертов. Он их читал, как ты просила. Я не могла не сообщить тебе, зная, что ты будешь ждать писем с маяка. Ты очень верная, как Сулус (звезда) для моряка… И очень сильная, как Хайа (гора). Ты должна знать: маяк окончательно осиротел. Мы все осиротели...».