Пётр КУЗНЕЦОВ 
Петр КУЗНЕЦОВ
НЕ ВЫШЕЛ ИЗ БОЯ
Рассказ
Дед Гончар рыл окоп по всем правилам военного искусства. Сверху, на бруствере, был обозначен сектор обстрела, внутри окопа аккуратно отрыты полки, карманы, углубления, похожие на сурчиные норы.
У деда левая нога от колена была деревянная, и привязывалась кожаными ремнями к культе. Ремни уходили вверх, к поясу, и исчезали под кителем защитного цвета. Китель дед носил всегда. Может, у него и не было другой одежды – никто не знал.
Заднюю часть окопа дед сделал ступенями. С них он и начинал тяжелую работу. Особенно трудным было начало. Верхний пласт земли дед снимал целый день. Он не мог устоять на деревяшке, когда правой здоровой ногой давил на лопату, поэтому левая подмышка опиралась на костыль. Черенок у лопаты был длинный, и, если терялось равновесие, а земля, казалось, уплывает из-под деревянных опор, он хватался за черенок, зависал на нем, часто-часто топал деревянной ногой в поисках устойчивости.
Когда солнце склонялось к закату и подходило время идти на работу, дед отбрасывал в сторону от ямы костыль и палку, вываливался на траву, медленно вставал и ковылял к дому.
Дед приехал с целинниками. С ним была жена, нестарая, сухая, ворчливая баба, и всегда замызганная девочка Сонька. Тихое, затерянное в бескрайних степях Казахстана село встало, как конь, на дыбы. Всё загудело, задвигалось. Всем находилось дело. Деда назначили сторожем магазина. Он очень гордился своей работой и каждый вечер приходил к закрытию, внимательно оглядывал и трогал замки, проверял пломбы, защелкивал собачью цепь на длинную толстую проволоку, протянутую по земле вдоль магазина и склада, и только после этого уходил в свою землянку.
А собака тоже появилась вместе с дедом. Огромная, желтая и вислоухая, она угрюмо, глядя в землю, шла впереди хозяина и цепь держала всё время натянутой. Это была точка опоры для деда. Он палку и костыль оставлял дома и, откинув спину, гордо шагал посередине улицы.
Деда и его собаку боялись, и все думали, что фамилия его Гончаров.
Гончар дорожил должностью сторожа, по первому лаю своего верного пса всегда выходил из землянки, стрелял в воздух и возвращался на свой топчан. За все годы, что он работал сторожем, никто не смел ночью подойти к магазинам.
Окоп был готов только на пятый день. Дед разгоряченной спиной прислонялся по очереди к каждой из трех стен, потом сел на нижнюю ступеньку, вытянул далеко вперед деревянную ногу и заплакал.
Местные пацаны Петька и Пашка всё время из-за речного обрыва наблюдали за старым солдатом. И, как только дед уходил, бросались к окопу и не могли понять сперва, что он делает и для чего ему яма, похожая на траншею. И в этот последний день тяжелой работы пацаны, затаившись, ждали. Дед не уходил. Скоро они услышали редкие глухие всхлипы и поняли: дед Гончар плакал. Но вот он выполз наверх, пристроил подмышку костыль, важно и чинно двинулся к дому.
Пацаны прыгнули в яму и только теперь поняли: это окоп. Они долго спорили, где должны лежать гранаты, а где патроны.
– Гранаты с правой руки! – кричал Пашка.
– А может, дед левша, – возражал Петька.
И только углубления, похожие на сурчиные норы, не вызвали спора.
– Это для бутылок с зажигательной смесью, – единогласно решили друзья.
Для чего дед Гончар так старательно вырыл окоп за тысячи километров от мест сражений, никому не было известно.
Он каждый день спускался в него, сидел там часами, пока не раздавался глухой лай его верной собаки. Он приходил домой, через плечо надевал ружье, отщелкивал цепь Анчара и торжественно шествовал к своим магазинам.
Дед пил. Пил каждый день. Но пьяным не бывал. Он всегда находился в состоянии подпития и, как говорили, головы не терял. Только однажды в середине лета, в самую жару, то ли с вечера, то ли ночью дед упал около дверей магазина и уснул. Утром, когда пришел продавец и потянулись покупатели, он, раскинув толстые крепкие руки, откинув нелепо в сторону деревянную ногу, лежал прямо перед дверью. Собака сидела тут же и глухо рычала. Солнце поднималось к обеду. Собралась толпа. Когда люди, что посмелее, подходили ближе, собака злобно и глухо лаяла, делала резкий прыжок. Люди шарахались в стороны. Собака возвращалась и садилась опять между хозяином и дверью. Все ждали, пока дед не проснулся. Он долго вставал. Перекатывался на живот, опирался на руки, потом, подтягивая под себя здоровую правую ногу, опирался на неё и шагал назад к ней руками. При этом левая деревянная нога, как противотанковое ружье, выдвигалась и угрожающе дрожала. Лицо деда всегда было красно-коричневого цвета, только шея багровела от натуги. Он сказал тогда: "Простите, люди добрые, за ради Бога", – и ушёл домой, откинув спину, опираясь на цепь своей верной собаки. Это была самая длинная речь его.
В селе никто не знал, сколько ему лет. Люди привыкли к нему, к его угрюмому, молчаливому виду. Он каждый день уже много лет, в одно и то же время вечером шёл к магазинам, а утром – домой.
Пашка с Петькой, как только дед уходил к магазинам, прыгали на дно окопа.
– К бою! – кричал Петька.
–Та-та-та-та! – строчил из автомата Пашка.
– Танки! – ошалело орал Петька.
– Отсекай пехоту! – сквозь зубы цедил раненный в плечо Пашка и доставал противотанковое ружьё – ржавую трубу.
Петька запустил руку в нору, где должны быть бутылки с зажигательной смесью, и достал уже надпитую бутылку водки.
Атака захлебнулась. Пацаны затихли, глядя друг на друга. В другой норе был свёрток с хлебом, салом и луком.
Дед Гончар после ночного дежурства спешил в свой окоп. В бутылке оказалась речная вода, вместо хлеба и сала – обыкновенный ком рыжей глины. Он посидел, подремал на дне окопа и раньше времени ушёл домой.
Пацаны – в окоп. Петька запустил руку за бутылкой и вытащил жабу. Она выпучила глаза и надула зоб. Петька бросил её за бруствер и ошалело понесся к реке мыть руки: от жаб, говорили, бывают бородавки.
Дед ходил в окоп каждый день. Выпивал. Долго, склонившись, сидел на ступеньках. Засыпал. Пацаны подползали к самому краю и слышали, как дед кричал во сне: "Гриша, я поминаю… тебя оставлял… Гриша, нас обходят", – ронял палку и просыпался, выползал и понуро плелся домой.
Пацаны шарили по всем углам, но в окопе ничего не было. Тогда Пашка с Петькой поочередно сняли штаны и оправились рядом с нижней ступенькой.
Дед Гончар вычистил своё боевое сооружение, подровнял ступеньки, нарезал серпом травы, устлал пол.
Пашка с Петькой потешались над дедом. Повоевали, полежали на мягкой, увядшей траве, и повторили свою мерзкую процедуру. Застегивая штаны, смеялись, называли деда придурком и убегали домой.
Гончар опять вычистил окоп. Возился в этот день долго. Не пил. Ходил на обед. После, опустошённый и потный, кряхтел на дне. В мрачном расположении духа брёл, держась за цепь, на службу.
Пашка с разбегу прыгнул в окоп и завыл не своим голосом. Он визжал, как недорезанный поросенок. Петька от страха бросился бежать. Пашка неистово выл. Петька остановился. Руки дрожали, зубы стучали, ноги не держали тела, но всё же он вернулся. Пашка правой ногой влетел в настоящий волчий капкан, который дед умело замаскировал в траве.
Петька на миг отключился, вспомнил, как они смеялись за обрывом над дедом, когда он, помогая себе костылем, ползал по земле. Забирал, стоя на коленях, пучок травы, подрезал его серпом и совал в мешок. Он неуклюже поворачивался, а когда вокруг травы уже не было, переползая на свежее место, и всё повторялось сначала. "Вот зачем ему понадобилось столько травы", – подумал Петька и осторожно спустился к другу. Пашка, размазывал по лицу сопли и слезы, в голос хрипло плакал. Вдвоем пацаны еле-еле разжали пружины и освободили ногу. По три зуба с обеих сторон зияли на ноге, как волчьи укусы. Пашка не мог ступить на ногу: так сильна была боль.
Пацаны целую неделю не ходили к окопу. Пашка не мог наступать на распухшую ногу. Петька один – боялся. Однако детские страхи, огорчения и радости быстротечны. Скоро раны от зубастых щек капкана зажили, хоть и остались на Пашкиной правой ноге сине-фиолетовые пятна. И друзья опять потянулись у окопу, подползли к нему от реки, когда дед Гончар в глубоком сне продолжал защищать Родину. Пацаны прислушались.
"Гриша, Гришка, нас обходят", – выкрикивал он отрывисто и внятно, переходил на хрип, захлебывался и зычно начинал храпеть. Через минуту-две опять раздавались крики: "Гриша, поминаю тебя каждый день, – дед стонал, затихал и, будто спохватившись, продолжил, – тут, в нашем окопе. Тебе тоже… тут, в нашем окопе".
Ребята переглянулись, но дед заворочался и затих. Они заглянули в окоп.
Было жарко. Солнце почти в зените. Одинокие деревья двоились от движения воздуха. Гончар лежал на спине, его тяжелые руки лежали, как плети. Крючковатые пальцы сжимались в кулаки. Голову он склонил к правому плечу, и из нижнего угла губ на землю стекала коричневая слюна. Дед научился у аборигенов-казахов засовывать табак за нижнюю губу. Это называется "насвай". "Гораздо выгоднее, – подумал он, – не надо ни бумаги, ни спичек. Только кисет с табаком". Кисет у деда с войны, крепкий, расшитый. Он любил его, носил не в кармане, а за пазухой.
Слюна капала на нижнюю ступеньку, и на сухой земле виднелось круглое мокрое пятно.
Пацаны плавали и плескались в чистой теплой воде, а когда выглянули, то увидели: дед спит в канаве, рядом с окопом. Видно, на дне окопа было душно и жарко. Дед бессознательно выполз наверх и, хлебнув свежего воздуха, уснул крепко, без сновидений и всхлипов. Ровное дыхание да мерное движение живота вверх-вниз выдавали жизнь в его здоровом теле. Руки раскинуты, ворот кителя расстегнут, на ключицу сбился алюминиевый нательный крест, завязанный на дратву. Левая деревянная нога откинута в сторону, и палка, толстая, как оглобля, у основания подбитая железным обручем, торчала из канавы. Петька сбегал домой, принес пилу-ножовку, и пацаны, сменяя друг друга, отпилили деду ногу. Спрятались за обрывом и стали наблюдать.
Скоро дед проснулся и начал вставать. Он, как всегда, стал на три точки: руки и правую ногу. Выпрямился, смело шагнул на деревянную ногу – и тут же рухнул на бок. Он кувыркался, как подстреленный волк, а когда понял, что случилось, пополз домой, волоча за собой костыль и палку. Дед забывался, плакал и начинал кричать: "Гриша, нас обошли. Готовь гранаты".
Пацаны осмелели и, пригибаясь, следили за ним. Он не видел их. Он ничего не видел. Плакал. Ему казалось, что он потерял ногу повторно, и чудился тот самый его бесконечный бой. Он полз к собаке, только она могла помочь ему: после того боя друзей у него не было. Старый солдат очнулся и вернулся в реальный мир, когда ощутил теплое собачье дыхание и ласковый мокрый язык на щеке. Вдруг собака зарычала. Пацаны юркнули в кусты за огородом. Дед не отпустил собаку: его враги не успели бы добежать до реки. Да и река Анчару не помеха.
Дед отстегнул ногу. Толстой проволокой привязал к ней крепкую палку. Таким образом уравнял себе ноги и, опираясь на собачью цепь, пошагал к своим магазинам.
Утром он пошел не домой, как всегда, а в столярную мастерскую. Плотники сразу сделали новую ногу.
Жена ждала его, волновалась. Она знала, что случилось вчера вечером, видела его слёзы и вспомнила, как недавно за обедом он вдруг спросил:
– А может, он живой был?
– Кто?
– Гриша.
Она тогда грохнула на стол казан с картошкой и закричала:
– Мёртвый он был. Мёртвый! Понимаешь ты слово "мёртвый" или нет? Ты за него за мёртвого упал.
Она повернулась к иконе и перекрестилась:
– Господи, помоги. Там покоя не было. Уехали на край света – и то же. Вразуми его, Господи!
Муж тогда отложил ложку, обнял её и пошагал к окопу.
Сегодня он опаздывал.
Вдруг загремела цепь, щёлкнул карабин, хозяин, пригибаясь у порога, вошёл в комнату. Казан с борщом стоял на столе. Жена подошла к нему: "Сёма, поди к председателю, покажи свои награды. Может, хату даст. Гляди, как у нас тесно. Сонька уже большая. И пальто ей к зиме надо, а денег нету".
Он хлебал борщ, исподлобья глядел на жену и думал. Зарплату сторожа всю до копейки он отдавал жене. Пил на свои "кровавые", так он про себя называл деньги, которые получал по почте. После войны фронтовики ещё долго получали деньги за раны и увечья, ордена и медали. Дед Гончар получал больше всех. Однорукий почтальон дед Матрос каждый месяц приносил Гончару его боевые под вечер в сторожку. Никто ни разу не слышал, о чём они говорили. Люди придумывали всякое. Был слух, что дед Матрос добивался правды: почему он, Гончар, получает больше его? Он руку потерял. Один из местных остряков сказал Матросу: "Нога важнее руки. За ногу платят больше".
Деды не дружили, но и неприязни между ними не было. Просто очень разные они были. Дед Матрос отчаянно копил деньги. Потом уже, к концу шестидесятых годов, на его деньги построили в селе здание детского сада. Матрос потребовал, чтобы детский сад носил его имя, то есть был "имени Матросова". На паспорте здания так и написали: "…имени Матросова". Деду Матросу невдомёк, что был его тёзка Александр Матросов – Герой Советского Союза.
Дед Гончар не любил деньги. Они интересовали его только тогда, когда рвался его правый ботинок. Он переставал пить и на боевые покупал пару ботинок. Выбирал такие, чтобы подошва была пришитой. Он отпарывал её с левого ботинка, переворачивал, выворачивал наизнанку всё нутро ботинка и пришивал снова. Получалось два правых. А зимой ещё проще. "Валенки, они одинаковые, что левый, что правый – всё одно. А Соньке на пальто надо. До зимы соберу", – такие мысли кружились в его крупной седеющей голове.
Он даже пошутил:
– Жена, как хорошо, что у меня одна нога. Экономия на ботинках.
Она усмехалась, светлела лицом от его шуток:
– По-твоему, ежели человек без обеих ног, то экономия ещё больше?
Он подводил мрачный итог:
– А знаешь, без головы ещё лучше, шапки не надо.
Так и жили. Время летело. Подходило к закату девятое целинное лето. Сонька вышла замуж, жила в соседнем селе, в большом красивом доме. Мальчика родила. Дед так и остался с женой в тесной, но тёплой землянке.
Гончар погиб зимой, в декабре, под Новый год. В сильный буран он провалился в свой окоп, занесённый снегом, завяз в нём и замерз. Почему он пошёл туда мимо дома, как вела себя его собака, – неизвестно. На другой день, к обеду, когда поутих буран, недалеко от дома, на огороде, нашли ружьё, потом костыль. Деда обнаружили по вою собаки. Пес передними лапами опирался на спину хозяина. Неимоверная злоба переполняла его. Широкая грудь казала могучую силу. Шерсть была забита снегом, нижняя челюсть обледенела. Приблизиться невозможно. А может, хозяин живой? Ружьё было заряжено. Собаку убили выстрелом в голову.
Когда гроб установили посредине комнаты, в землянку протиснулись руководители совхоза: фронтовик всё-таки. Было тесно. Места не хватало. Дверь в сенцы открыта. Дед Матрос суетился тут же. Парторг попросил фронтовые награды деда Гончара. Жена покойного открыла сундук, достала чистый белый платок, завязанный крест-накрест, и подала парторгу. Платок развязали. Прямо сверху лежало удостоверение и Звезда Героя Советского Союза. Все обомлели.
Дед Гончар (имя, наверное, получил от собаки), одноногий сторож с бутылкой в кармане, – Герой Советского Союза?! Эта весть летела впереди гроба. Он почти десять лет жил в селе. Его ни разу не пригласили в школу, с ним ни разу не встречались корреспонденты. Только в платке с орденами и медалями лежала жёлтая военная газета "За Родину" с заметкой: "Ильин Семён Лаврентьевич, рядовой пулемётчик третьего взвода первой роты вместе с сержантом Куделиным Григорием Митрофановичем прикрывали огнём передислокацию всего батальона. Бесстрашные бойцы подбили два танка и уничтожили более семидесяти фашистов. В бою сержант Куделин был смертельно ранен в голову, а рядовой Ильин почти два часа удерживал врага один. А когда окоп окружили, бросил гранату на дно его и упал рядом с мёртвым товарищем.
Благодаря мужеству и храбрости Г.М. Куделина и С.Л. Ильина бойцы батальона под командованием капитана Ермакова ударили с флангов и выбили врага с занятых позиций.
Взрывом рядовому Ильину оторвало левую ногу, его отправили в полевой госпиталь.
Капитан Ермаков подал в штаб полка рапорт о присвоении сержанту Куделину (посмертно) и рядовому Ильину звания Героя Советского Союза".
Деда Гончара похоронили со всеми воинскими почестями, какие только можно было соблюсти в далёком целинном посёлке.
А Пашка, лучший токарь совхоза, выточил, и они вместе с Петькой ко Дню Победы установили на могиле большой бронзовый крест.