Вячеслав ЛЮТЫЙ. КОВЧЕГ. О поэзии Евгения Юшина

 

Вячеслав ЛЮТЫЙ

КОВЧЕГ

О поэзии Евгения Юшина

Не куплю я дали за рекою,

Ни лугов ромашковую песнь,

Ни боров брусничные покои –

Потому что это я и есть.

Евгений Юшин

Русская поэзия сегодня довольно скупо изображает окружающий человека мир. Как правило, наиболее рельефные черты пейзажа или жанровой мизансцены в стихах присутствуют очень выборочно, штучно – дабы подвести сюжет к конечному обобщению целенаправленно и не отвлекать внимание читателя на нюансы, как бы схваченные боковым зрением. Почти не встречаются природные панорамы, в которых одна деталь с непостижимой естественностью и свободой соединяется с другой, третьей – и при этом авторская мысль никуда не уходит, но явно возвращается в текст и обозначает общий лирический итог поэтического рассказа только в финале.

Теперь всё больше внимание пишущего сосредоточено на интерьере, вещах мелких, ситуациях обиходных. Сор, из которого произрастают стихи, по саркастической мысли Ахматовой, ныне вторгся в поэзию и самоутвердился. В огромной степени это касается стихотворений «либеральных» авторов, вплотную занятых проблемами самовыражения. Но и так называемая «консервативная» лирика не чужда соблазну познакомить нас с мелочами жизни поэта и штрихами его частной жизни. Гротескные картины городского быта здесь адресуются, скорее, уму читателя, нежели его чувству и ощущению красоты.

Провинциальное или сельское житьё-бытьё дается в определённом смысле «по факту»: герой – органическая часть создаваемой стихотворной композиции, а в интонации повествования нет скрытой, практически невидимой стороннему глазу прикреплённости к городу. Нет тайного сопоставления мегаполиса и деревни, когда удивительная по выразительности картина, увиденная нынешним жителем «каменных джунглей» в сельском отчем крае, стала бы главной и самодостаточной.

Одухотворённая во всех своих приметах и людях, эта поэтическая живопись, а порой и рисунок, – редкость по нынешним временам. Поэты, которые выбрали для себя такой художественный путь, во многом оказываются творческими наследниками Есенина. Внутри подобного литературного окоёма можно найти разные и взаимно не похожие голоса. Стихотворения Евгения Юшина – одно из самых ярких явлений этого корпуса современной русской лирики.

У Юшина есть две строфы, которые могут служить своего рода духовно-творческой моделью его авторской речи:

Вишни падают. Вся земля под деревьями – сыпью.

Подобрав гребешок, как заплата цветная, петух

Боком, боком, вприсядку по грядкам шаги свои сыплет.

И угрюмой индюшкой уткнулся в корыто лопух.

 

Я люблю это время молочное в сахарных осах.

Тонкий ломтик луны у горбатых под сеном телег.

И всё смотрит куда-то сквозь поле и небо берёза.

Что-то знает душа, но не может понять человек.

В первых шести строках даны время и ближнее пространство. В предпоследней строке – пространство широкое, которому свойственно одиночество. В финале обозначена метафизика, экзистенциальная невысказанность, неподвластная формулировкам: «не может понять человек» – житейское; «что-то знает душа» – неземное.

В той или иной мере такой смысловой строй присущ очень многим произведениям поэта. Даже там, где изобразительная задача целиком владеет автором, и он закольцовывает сюжет наглядными предметами, с которых и начиналась вещь. Даже там внутренняя раздвоенность его чувств и сознания скрыто присутствует в тексте и сказывается в акцентах словесной картины. Именно потому жанровые и природные сюжеты у Юшина не становятся декоративными. У иного автора подобные детали только множатся. И едва ли не главным достоинством поэтики такого сочинителя оказывается лишь этот, несомненно, важный приём и умение им пользоваться «не по чину».

В стихах Евгения Юшина пейзаж не перегружен избыточными деталями. Но, обозначив явление или его фактурную, узнаваемую часть, автор перемещает свой взгляд дальше и создаёт панорамное изображение. Склонность к панораме при соприкосновении с внешним миром можно счесть главной особенностью зрения поэта. В этом движении певца-наблюдателя есть некая затаённость. Его речь адресуется куда-то вовне – тем людям, которые должны «войти» в поэтическое око и принять всё им увиденное: радостное, грозное, печальное, достойное восхищения и поклонения, сочувствия и горькой слезы. В этом мерном переходе взгляда от одного к другому можно найти образ целого, которое нельзя разъять, дабы не разрушить красоту внешнего и глубину сокрытого. Совсем не так – во множестве современных «стихотворений-телеграмм», переполненных разными мелочами и штрихами. В них интонационные и сокровенные связки между срезами реальности и оттисками души, кажется, намеренно изъяты из контекста, вырезаны виртуальными ножницами – характерным инструментом лихорадочного рассудка стихотворца. У Юшина – иначе.

Здесь люди красивы, как вольного неба размах,

Но взоры неспешны: душа не откроется сразу.

И девушки царственно носят озёра в глазах,

А парни задумчивы, как мускулистые вязы.

 

Здесь дни широки, а полночные звёзды остры.

Леса молчаливы, но всё о себе понимают.

Туманы буксуют на волнах коричневой Пры.

Лещи из густых омутов зеркала поднимают.

 

Сгущаются красные сумерки возле домов.

И мчит колесо золочёной листвы издалече.

Придут Кочетковы, Степашкины, Коля Нырков,

И старый баян развернёт угловатые плечи.

 

Не только за чаем мы будем сидеть допоздна.

Пройдут, не спеша, перед нами дожди молодые,

Раскаты объятий, мурашки рассвета, весна –

Вся жизнь пролетит, и накатятся слёзы седые.

 

Потом все разъедутся. Встанет луна у ворот.

Притихнут собаки, и в сердце осядут печали.

И спелое яблоко гулко в траву упадёт,

И старый баян замолчит, пожимая плечами.

Стоит особенно отметить, что у Евгения Юшина всё, о чём он пишет, принадлежит нам всем – даже когда речь идёт о чём-то личном. У него очень часто встречается или подразумевается оборот «у нас тут» («только здесь», «нам ближе»). И кажется: входя в душу поэта, ты принимаешь как давно знакомое то, что лишь сейчас увидел и понял, почувствовал и оценил.

И только здесь, где поля – вволю,

Душа, страдая, познаёт

И липы голос колокольный,

И взгляд старухи у ворот.

У читателя – своё поле, и он догадывается, что душа познаёт мир, только страдая и отдавая часть себя другому, может быть – всем («старуха») или всему («липа»). Но здесь возникает ещё и контраст динамики происходящего: голос колокольный звучит, старуха смотрит пристально. Движение и покой в непостижимом единстве пронзают твоё сознание, скользящее по лирической странице – оно принимает нарисованное как что-то личное, собственное, уже неотделимое от твоей прошлой и настоящей жизни, от родной земли и певца, нашедшего путь к ещё одному сердцу.

И нет над нами рая,

А он вокруг, а он внутри болит.

Дыханьем сосен лето догорает,

И сердце, словно угли, шевелит.

Юшин в стихах изобразителен, но не рассудителен. Он как бы даёт в финале очередной истории свой маленький авторский комментарий. Между тем, комментатор не равновелик увиденному. Будто выходя из живописного полотна, он взвешивает положенное на холст – и существующее, а потом опять уходит в краски и линии, вышедшие из-под его руки, оставляя читателю свет и тени, лица и пространство, домашний обиход и приметы леса, поля, неба и земли. В его сюжетах всегда присутствует очень точный ключевой образ, который связывает стихотворную ткань с визуальной, ум – со зрением:

Мы и живём-то, словно что-то просим,

Подобно зимним птицам на снегу.

Отдельная от больших городов провинциальная жизнь, скудная и самодостаточная, по полноте чувств такая же, как и в другом удалённом от шумного центра месте («И здесь живут, и здесь чему-то рады, / И здесь хватает муки и страстей»). У поэта, зимнего жителя мегаполиса, совсем не найти сухого, безжалостно трезвого ума, ныне особенно распространённого в своём космополитическом изводе, но есть – безоглядная вовлечённость в русский мир. С городом автор не связывает собственный путь – судьбу и творчество, потому что иллюзорный асфальтовый рай высушивает человека. И он уезжает из города в деревню, в «домотканую провинцию», возвращаясь к истинному ощущению жизни («Изо всех карманов город выброшу...»).

Когда Юшин погружается в реалии природы, он почти всегда использует как художественный приём олицетворение. Ткань его стихотворной речи мастерски принимает в себя этот троп, который выполняет свою роль почти незаметно, не выходя на первый план, но будто «сшивая» собою отдельные фрагменты панорамы. В результате под пером поэта окружающий мир (как правило, сельский) предстаёт удивительно живым, похожим на всё человеческое, одновременно принимая в себя и самого человека – искреннего и открытого душой.

И хотелось свистеть, словно птаха,

И хотелось брести и брести

Мимо сосен в тяжёлых папахах,

Мимо рек, потерявших пути.

Отметим, что Юшин всегда присутствует в своём сюжете, так или иначе являя собственное лицо и волю. И потому его поэтическая живопись никогда не наскучит, ибо в ней всё движется, меняется – не убегая от автора, но будто идя с ним рука об руку. Органичное чувство полноты жизненного и природного круга позволяет поэту насыщать свои строки объёмом и дыханием, соединять наглядно-близкое и смутно-далёкое. Самобытная и житейски узнаваемая образность, классическая ясность картины и взвешенная целостность многих произведений Евгения Юшина аукаются с лучшими образцами русской натурфилософской поэзии.

Поплыли селенья на том берегу,

Поплыли холмы и овраги.

И всё, что недавно лежало в снегу,

В весенней запенилось браге.

 

Пустынные дали разбил ледоход,

Задвигали скулами льдины.

У пристани старой проснулся народ,

Скользит сапогами по глине.

 

Выводит петух засидевшихся кур.

От облака – длинные тени.

У Любки-буфетчицы – синий прищур

И солнцами светят колени.

 

Анюта соседу несёт молока.

Наладил сетёнку Василий...

Пока что не громко, пока что слегка,

А всё ж оживает Россия.

Природные стихи у Юшина никогда не бывают угрюмыми. Кажется, знание о круговороте времён года даёт ему уже чисто человеческие душевные силы и позволяет с радостью встречать и весеннее обновление, и могучую стихию грозы. Он становится частью торжества жизни и частью непредсказуемой стихии. Никакое буйство окружающего естественного мира не устрашает его лирического героя, почувствовавшего своё родство с природой.

А сколько жить – на то не наша воля.

А сколько петь – на то не наш загляд.

Черпнёшь волны, а в ней качнётся поле.

Черпнёшь небес, а в них вздыхает сад.

………………………………………

И небо свободно, и пажити голы.

Совсем опустели и дали, и долы.

И думать легко, и приятно смотреть

На осень, на озимь, на синь и на медь.

Отмечая красоту и сказочную нерукотворность земли и неба, поэт всегда прикреплён к настоящему времени. Радость бытия во многих его стихах вызвана восторгом проживаемого мгновения. Но есть ещё прошлое и будущее. Вчерашний день у Юшина связан с ушедшими родными и с тяжкими эпизодами русской истории. Эта «мемориальная» часть его поэтики напитана грустью и тихим счастьем, горечью и гневом. И всякий раз автор находит окрашенный чувством образ, сотканный из нитей родства и справедливости, нежности и надежды, который в двух строках содержит неотделимые друг от друга русский смысл и русский порыв.

Прощание с отцом, дошедшим в Отечественную до Берлина: «Ты нёс на плечах меня майским счастливым парадом. / Теперь вот другие тебя на плечах понесли».

Обманчивая тишина на Руси: «Сколько вражьих чубов причесалось о вилы и обух – / Помнят травы ночные, кровавый брусничный кисель».

Предки, которые всегда с нами: «Разделят радость и спасут от горя, / Покуда сам я не забуду их».

Негаснущая любовь к отчей земле: «К снегом запорошенному краю, / К сёлам, почерневшим на крови».

Оглядываясь в минувшее, поэт просит Бога о будущем русских крестьян:

Пожалей их, Господь. Без того им по жизни досталось

То пахать, то косить, отправлять сыновей на войну.

Кроме этой избы с огородом у них не осталось

Ничего.

             Ничего не вменяй им, Всевышний, в вину.

 

Сохрани им любовь к этим пажитям, синим болотам,

Буеракам и песням в исчерченных плугом полях.

Здесь полынь на меже пахнет кровью и дедовским потом,

И ладонями бабушки теплится мята в лугах.

И теперь уже перед нами не упоённый земным существованием певец, но ходатай за всю историческую Русь. Поминая «железный ветер» рубежа тысячелетий, он видит внутренним взором давние дни и сегодняшние. Какая страшная доля выпала русскому человеку: одолеть фашистского врага – и через полвека попасть под пяту либерального хищника с холодной и циничной душой!..

В морщинах брёвен – пыль иного века.

Какие здесь гремели облака!

С войны вернувшись, гармонист-калека

Одной рукой растягивал меха.

 

И пел ведь, пел. И радости-печали

Любой избе хватало на судьбу:

И люльки, словно лодочки, качали,

И провожали ближнего в гробу.

И бабушка, и мама – молодые.

 

И песни – не удержит соловей.

Какие здесь черемухи льняные!

Какие искры на глазах коней!

Любовь к русскому пахарю и русскому воину проходит через все стихи Юшина. Для него это – то родное, что принимается целиком, без упрёка и рационального учёта достоинств и недостатков. В его голосе нет отстранённости, судейской или ворчливой интонации. Напротив, приподнятость авторской речи – здесь органическое и ничем не отменяемое свойство характера и таланта поэта.

Между тем, несмотря на то, что иные сельские стихи поэта кажутся быстрой зарисовкой, практически всегда в этих текстах есть пронзительное наблюдение или глубокий образ, смысл которого множится. Называя родное «зелёное село» библейским ковчегом, который плывёт по волнам, поэт неявно обозначает оба значения этого слова. Ковчег – корабль, спасающий людей и животных. И одновременно – ларец, в котором хранились скрижали с заповедями человеческого бытия. Сниженный до душевного обихода строгий исторический символ насыщен теплотой и самыми разными приметами. Но в нём есть два кардинальных смысла: Спасение и Наставление. Деревня спасительна для истерзанной души русского человека, потому что даёт ей извечный закон, по которому устроены природа и главные ценности русского мира: любовь, семья, память, труд, созидание, милосердие, детство, достоинство, честность, самоотверженность, благодарность, уважение... Всё это хранит в себе пространство русской деревни, знавшей на своём веку и покой, и беду.

Меняются времена, люди без рода и племени говорят, что сельский мир в России почти умер. Однако здесь принято верить не лукавым пророкам, а вдохновенным поэтам:

И полетят другие гуси,

И песни новые вослед,

Но также будут пахнуть Русью

Полынь

             и этот белый свет.