Нина ЯГОДИНЦЕВА. ВСЮ НОЧЬ ГУДЕЛИ САМОЛЁТЫ… Из новых стихов

 

Нина ЯГОДИНЦЕВА

ВСЮ НОЧЬ ГУДЕЛИ САМОЛЁТЫ…

Из новых стихов

 

* * *
В захолустный городок зазывают буквы "Welcome!".

Но не гневом, а огнём вспыхивает голова,
И катается во рту ледяная карамелька,
Остужая на лету раскалённые слова.

Что-то вышло не к добру на чужом пиру веселье.
Вроде чарку поднесли – да плеснули мимо рта.
Дни пронзительно скрипят, как на ржавой карусели,
И потерянно молчит вся родная красота.

Вот споткнулись же глаза о чужие эти буквы!
Кто кого сюда зовёт – на охоту, на пикник?
Дальше будет пост ГАИ, небеса в стеклянной будке,
Но теперь, похоже, нам в самом деле не до них.

Это нынче месяц май, а нахлынут непогоды,
Кем кому придется стать, душу надвое деля –

Перевозчиком теней через призрачные воды?
Провожатым сквозь метель до ближайшего жилья?

 

* * *

Всю ночь гудели самолёты

За тучами, над высотой.

Светились окна словно соты

С начинкой нежно-золотой.

 

В меду таинственном тонули

Заботы и печали дня,

Но небеса стояли в гуле

И острых высверках огня.

 

Тянуло дымом от окраин –

Горел весенний сухостой.

Вся ночь была печальным раем

С начинкой нежно-золотой.

 

И в этой ласковой печали

Казался гул ещё острей…

И долго свет не выключали

Во тьме грядущих новостей.

 

* * *

Роскошь тишины, спора нищета ли…

Что ни затевай, нету с нами слада. 
Боже, приюти в небе наши тайны –

Смутные слова, вспугнутые взгляды.

Раз уж наделил радостью-бедою,

Если подарил всё, о чём молила, –

Пусть они живут под Твоей ладонью

В маленьком саду, в бузине-малине.

 

Пусть они поют, праздно-невесомы,

В радости своей обречённо-вешней:

Выйдешь утром в сад, хмурый, полусонный,

А они в листве крылышками плещут…

 

Им не уцелеть в городской опале:

Сколь ни береги – были да пропали.

Пусть живут с Тобою там, куда манили –

В маленьком саду, в бузине-малине.

 

* * *

Такие были сильные снега –
До сей поры стоит вода в долинах.
И небо, размывая берега,
Волнуется в высотах соколиных.

И как шампанским праздничный бокал
Исполнен мир весенней лёгкой дрожью –
И так легко, взмывая к облакам,

Одолевать сырое бездорожье,

 

Ведя по краю лезвие крыла,

Кроить неспешно полотно земное,

Пока ещё на сердце не легла

Истома ослепительного зноя.

 

* * *

Попивая лихой коньячок из горла:

– А ты знаешь, какой она прежде была!

Как любил-горевал, миловал-погибал,

Как беспечно ночную черёмуху рвал!..

 

Что мне делать, Господь, с этим горем чужим?

Он поэт, он умрёт через год с небольшим

От сердечного приступа в доме пустом –

И теперь только я буду помнить о том,

Как любил-погибал, как черёмуху рвал,

Коньяком суррогатным тоску заливал…

 

Всё по силам, Господь, ибо Ты милосерд.

Мне сказали: полицию вызвал сосед.

Дверь взломали под вечер. В раскрытом окне

Полыхала метель и металась в огне.

Он ничком бездыханно лежал у стола…

 

Я не знаю, какой она прежде была,

Как пылала и пела, сводила с ума

Вся в огнях и черёмухе майская тьма,

Как любила, лгала и была неверна –

 

Но черёмуха шествует мимо окна,

Торжествуя, пылая, маня и казня,

И на ветках её не убудет огня.

 

* * *

То рыдает, то хохочет – живу душу береги! –

Оторвался колокольчик от малиновой дуги.

Разошёлся майской птицей – да забило снегом рот:

Оторвался, покатился на обочину в сугроб.

 

Налетела мелким бесом понизовая пурга,

Месяц выставил над лесом розоватые рога,

Навалился душной ночью на дорогу-колею,

Разбудил обиду волчью на глухую жизнь свою…

 

Мчались молча – и домчали до ближайшего огня.

Горше не было печали в этой жизни у меня:

 

Колокольчик, друг сердечный, серебристо-заливной,

Звон ли твой, уже нездешний, день и ночь летит за мной,

Оглушает эхом дальним, до земли клоня ковыль –

То дорожным, то кандальным, то набатом вековым…

 

* * *

Никуда не денешься: просто – да хитро…

Обронила денежку около метро.

Даже не заметила, что там за пятак.

Ладно, в Шереметьево доберусь и так.

 

Ах, душа-провинция, сердце-регион!

У меня провинностей ровно миллион

И стремленье слабое сильным угодить –

Мне столичной славою не за что платить.

 

Сытый снежной кашею, пригород обмяк.

Да у нас по-вашему не прожить никак!

Всё бы вам оставила, что у вас в цене –

Ведь у нас-то набело, что у вас вчерне.

 

А живёшь-надеешься только на добро.

Обронила денежку около метро –

Ладно, в Шереметьево добралась и так.

Даже не заметила, что там за пятак…

 

* * *

Одуванчики, лопухи,

Море солнечной шелухи

На краю городского сада…

Так и носишь с собою впрок

До грядущего снегопада

Золотистый сухой клубок.

 

Мать-и-мачеха, череда,

Незабудки для никогда…

По горячей асфальтной кромке

Подорожник, угрюмый страж:

У него разговор короткий –

Что потребует, то отдашь.

 

Сколько в камень ни забирай –

На земле прорастает рай,

Возвращается пядь за пядью:

Повилика да зверобой…

Сядет бабочка на запястье –

Уведёт тебя за собой

 

Под акацию да сирень,

Где посвистывает свирель,

Сердце робкое подзывая,

Крошки солнечной подложив…

Так улавливает живая

Жизнь, угадывая, кто жив.

 

* * *

Степь отдыхала от жары. Она, закрыв глаза на вдохе,

Глядела в странные миры, во тьмы ушедшие эпохи.

За поворотами реки, блестящими полукругами,

Дрожали словно поплавки едва приметные курганы.

 

Тень проносили облака, и чудилось: под облаками

Большие рыбины-века во сне колышут плавниками

И тьма спускается к воде – но этой жажде не напиться.

И в каждой капле – по звезде, и в каждом выдохе – по птице...

 

Не оттого ли тяжелы часы степного предвечерья?

В тугие связаны узлы тысячелетние кочевья,

И в каждом птица и звезда из родника или колодца –

Но позабыты невода, и ячея сухая рвётся,

И с колчанами белых стрел выходят ветры брат на брата…

 

У горизонта хлеб горел, и дым стоял над ним горбато –

Стоял клонясь над полем битв, где боль ещё не доболела,

И там, где сердцу должно быть, безмолвно солнце багровело.

 

* * *

Январь у моря – сон во сне:

В далёкой северной стране

В станице с именем Буранная

Вздымает ветер гриву рваную

И сбрасывает седока

Ничком в густые облака.

 

И тот летит сквозь пену снежную,

Пронизывая муть кромешную –

Летит сквозь время напролом,

Глаза прикрывши рукавом…

 

Пустынный пляж. Чужие, синие,

Толкают берег волны, с силою

К его ногам бросаясь ниц…

Ты море? – Море. – Поклянись!

Волна выносит страшной клятвою

Какую-то железку, смятую

Немыслимою глубиной,

Таящей морок ледяной....

 

Январь. Проснуться ли, очнуться ли,

Но всё равно пора туда,

Где свет плывёт по снегу блюдцами,

Пока не рвутся провода,

Где больше не о чем печалиться,

Как проглядеть до солнца муть,

Где шаг – и сразу твердь кончается,

Но больше некуда шагнуть.

 

* * *

Взглядом ловишь – а очи неймут:

Не собрать этой радостной дани

Лёгким щебетом праздных минут,

Чередой оправданий.

 

В мягком шелесте майской листвы –

Золотисто искрящем прибое

Так светло – не поднять головы

В ослепительно голубое…

 

Но прихлынет холодная тишь

Из глубин этой праздничной сени –

И с пустыми руками стоишь

В гуще ярмарки у карусели,

 

Где на каждой лошадке – плюмаж,

Стременные золочены кольца,

Где бравурно заявленный марш

Всё не может никак успокоиться.

 

* * *

Что из дома? – Пара строчек в личке.

Некогда – почти что никогда.

Вымокли столбы, как будто спички,

По полу февральской электрички

Загуляла талая вода.

У зимы в Москве свои привычки,

И не угадаешь – вот беда! –

 

Посреди какого перегона,

Смешивая грохот с тишиной,

Прямо через палубу вагона

Ночь перехлестнёт тугой волной

 

И сметёт нечаянно в пучины,

Где плывут обрывками сетей

Тёмные – во тьме неразличимы –

Ветви, тени, призраки ветвей…

 

Ничего, что в мире удержало б

И могло позвать издалека.

Только лишь наивных детских жалоб

Лодочка бумажная легка –

 

Но смешны мечты или обиды.

Господи, остави всё как есть!

Видишь, буквы сразу же размыты –

И уже ни слова не прочесть.

 

Только эта лёгкость и чудесна,

Бессловесна и во тьме бела,

Только эта лодка через бездну

К берегу добраться бы смогла.

 

* * *
Вязкая тревога – словно вызрела
В воздухе чудовищная ложь.
Тьма стоит на расстоянье выстрела –

Дальше ни на шаг не отойдёшь.

И её не уличить в обмане нам –

Тьме, похоже, просто всё равно,
Кто в её прицеле затуманенном
Движется как светлое пятно.

Часовые сняты, псы прикормлены –

Но за этой страшной тишиной
Мы стоим, предчувствием прикованы
К тайным рубежам земли родной.

Лишь на ней, весенней силой вспоены,
Сомкнуты корнями как трава,
Смогут удержаться наши воины –

Наши чувства, мысли и слова.

 

* * *

Оглядываясь беспечно на дальние голоса,

Спохватываясь поспешно: оглядываться нельзя! –

Чувствуешь: ближе, ближе, уже над самым плечом

Лёгких листочков книжных шепоток ни о чём.

 

И всплёскивается, ярок, словно бы наяву,

Запах румяных яблок, падающих в траву,

И клювом стучит синица в надтреснутое стекло,

И прошлое счастье снится, не ведая, что прошло:

 

Скрипнувшей половицей, радостью – кто пришёл?

Яблочной половинкой, влажным ещё ножом,

Ложечкой в звонкой чашке, солнцем из всех щелей…

Летнее моё счастье, непроходящее!

 

* * *

Ложится карта севером на юг.
Восходит солнце из горячих вьюг –

Румяное, в прозрачной белой пене...
И новый день является из тени,
И мы себя в грядущем видим вдруг.

Россия, здравствуй! Родина, прости –

И века мало, чтобы дорасти
До смысла твоего, до русской боли,
И ропщем мы, наивные: доколе? –

Сжимая землю горькую в горсти.

Всё сбудется как должно. Но сперва
Погибнут числа. Оживут слова.
И вспыхнет речь – сквозь пламя этой речи
Пройдёт бесстрашно сердце человечье,
А следом – звери, птицы, дерева.

Нам некуда отсюда уходить.
Забором чисел не загородить
Грядущую высокую эпоху.
Да, здесь царят покуда страх и похоть,
И нужно этот век опередить.

Когда-то был и Рим боготворим...
Но мы его судьбу не повторим –

Мы не уроним звёзды с наших башен.
Порядок цифр стремителен и страшен –

Но с каждым днём мы громче говорим.