Александр БАЛТИН. ГОЛОСА СИБИРСКИХ ПОЭТОВ. Извечная русская тема

 

Александр БАЛТИН

ГОЛОСА СИБИРСКИХ ПОЭТОВ

Извечная русская тема

 

1

Значимые слова, свидетельствующие о величие Ангары, её плёсов, ярко, перьями цветными разлетались в поэзии Молчанова-Сибирского:

Хороши вы, ангарские плесы,

Чешуею блестит шивера,

Голубые, зеленые косы

Распустила моя Ангара.

Тут Ангара родная, почти домашняя, с водою, обеспечивающей жизнь… и отдохновение.

Ветеран войны, тесно связанный с Иркутском, Сергей Молчанов-Сибирский ощущал реальность, как песни Родины, и, войну прошедши, неся в себе огонь, знал, сколь ценна обыденная жизнь:

В походной, пробитой ветрами шинели

Солдат возвращался с победой домой.

Он ехал, и села навстречу летели.

Мгновенье... покажется город родной. 

Остались далеко походные дали,

Содружество долгих военных лет,

Сверкали, позвякивая, медали –

Почетные знаки недавних побед.

Крепко сбитые, точно сделанные стихи, где каждая деталь уместна, и то, что стихотворение называется «Здравствуй, Иркутск!», вполне знаково.

И великая река, и предместье родного города воспевались поэтом; иногда ему хватало четырёх строчек, чтобы нарисовать картину, зафиксировать пейзаж:

Оно не такое теперь, как бывало,

Уже забралось на вершину горы.

Трамваи по рельсам бегут от вокзала

И смотрят в зеленую синь Ангары.

Всё видно, всё выявлено, и всё – как ива, обрызганная дождём, как наползающие вечером волокнистые речные туманы, как тихий глас великой и бесконечной родины.

 

2

Анатолий Ольхон пел ангарскую родину – сибиряк, участник войны, он едва ли смог бы отделить жизнь свою от сокровенной и явной русской темы – и тему эту толковал широко, как только и может сибиряк:

Взгляни, скорей взгляни сюда!

Стремительно скользит вода –

Зелено-синяя руда;

Огромный, рвущийся поток,

Тугой, прозрачный завиток

Слюдой кипучей засверкал...

Здесь обрывается Байкал...

Так воспевается исток Ангары – о! тут именно водная руда: необыкновенной мощи, обещающая бесконечность жизни, и неоскудение русских вод, как неоскудение русского духа.

А вот «Памятник Шелихову в Иркутске» – открывателю Аляски, мощному, ветрами продутому, не знающему страха человеку: и поэтический размах стихотворения – от былин:

Здесь лежит открыватель Аляски –

Наш российский Колумб,

Полномочный наместник

                             рубежных морей.

Два столетья о нем

            повторяет былинные сказки

На границе полярного круга

Грохочущий льдами борей.

И рокочет голос поэта, погружённого в бездну истории, сопряжённой с настоящим.

В стихах Анатолия Ольхона много яркого, блещущего ледяным высверком – ведь невозможно снег обозначить как белый! Он даёт бессчётное количество оттенков!

Загораются синие огни детства, вспыхивают изумрудный и красноватый оттенки взросления…

Много цвета – богатство палитры; и мысль, кажется, сама проводится через разнообразные нюансы цвета, и стихи живут: плывут, как богато оснащённые надёжные корабли…

 

3

Ах, одного солнца мало поэту!

Хочется шире, больше – предельно много – весь мир:

В речном, березовом краю,

Где никли беды и печали,

Шальную голову мою

Четыре солнца освещали.

О, дальше Юрий Аксаментов распустит многообразие цвета – загорится, заблестит золотой, гуще и более странно будет смотреться цвет, тронутый пылью; заржут кони, неистовой голубизной вспыхнет небо…

Сибирские поэты не могут не чувствовать ширь и глубину родного края: ширь, укрепляемую глубиной, множимую на неё, переливающуюся такими восхитительными огнями.

Жизнь не должна кончаться – она должна быть больше жизни!

Поётся Ангарск, возникает родная городская тема – и вместе: город, вдвинутый в реальность из бытия болот, точно из небытия изъятый, обладает незаурядной силой жизни:

Но я, как местный уроженец,

Скажу (и не заткнут мне рот!):

Ангарск – стеклянный выдвиженец

Из чернолесья и болот.

А вот в «Балладе об архитекторе» жилой натянется социальность, и окажется стихотворение созвучно нашим дням, кривому строю нашего социума, слишком отличного от того, в котором жил поэт:

Если продажностью выпачкан

строй с низов до верхов,

куда как выгодна выпечка

страсбургских пирогов.

Разновекторно двигая свою поэзию – или подчиняясь незримому движению никому не понятных векторов, Аксаментов интересно и разнообразно организовывал поэтическое пространство – тот предел, что и должен свидетельствовать о жизни.

 

4

Русская песнь, русская тема, русский снег!

Всё кружевное, красивое, лепное, в узорах: таким предстаёт мир в стихах Бориса Архипкина: и играет ярко, распускается снежными цветами:

А на окнах – карнизы резные,

Фонари, как цветы в сентябре.

Я стихи напишу о России.

Я стихи напишу о тебе.

Архипкин часто использовал короткие размеры, словно экономя средства, будто придавая такое значение слову, что невозможно оно было без сияния, какое распуститься должно именно краткостью:

Заснеженный Иркутск.

Снега летят лениво.

Училище искусств.

Учительница линий. 

Она карандаши

Очинивает длинно.

Сегодня – не спешим.

Цветастые витрины.

Сильные пейзажи – ничего лишнего; и за всем, что писал Архипкин, рисовался пейзаж его души: страстной, никогда хладной, даже ежели не пишется, что для поэта – как провал в проран…

Он писал свой Иркутск, свою Сибирь, свою Россию, так худо изменившуюся в последние времена, что не слышит уже песен…

 

5

«Глоток рассвета» называлась одна из книг Валентина Урукова: это очень точно, графически отображало вектор его творческого движения: путь к свету, поиски оного, расшифровка собственного сердца согласно пульсациям лучей…

Ну а лес? Ну а поле?

Ну а небо над нами?

С каждым годом все боле

Ощущаешь родными.

И в какой бы там поезд

С чемоданом ни бросься,

Схватит вдруг не за пояс,

А за сердце, чем сросся.

Природа, как источник бесконечного света, ощущается в большей степени необходимой, чем… собственная жизнь, быть может?

Она природна – эта жизнь, и вместе слишком закручена человеческим, часто грязным.

Но стихи зовут к иному: к прозрению, быть может…

Пусть через простоту пейзажа, данного родным городком, пусть через столь знакомое, раскрывающееся новыми ракурсами, но – всё равно: свет должен быть, иначе тень поглотит жизнь, превратив её участников в механические игрушки неведомых воль:

Мой городок живет, не торопясь.

Но все ж и он,

                    за временем в погоне,

Давно извел избитых улиц грязь,

Где рвал гужи

                    кондовый транспорт – кони,

Взамен конюшен встали гаражи.

И, наблюдая перемены эти,

В нем тополя глядят на этажи

Не сверху вниз, а снизу вверх,

                                             заметьте…

Жизнь меняется, флаги её становятся другими.

Потом жизнь уходит,

Остаются (в том числе) стихи…

Валентин Уруков прожил недолгую жизнь, и – как знать? – может быть, главный глоток рассвета достался ему за её пределами…