Вячеслав ЛЮТЫЙ. НОСТАЛЬГИЯ ПО РОССИИ. Триптих Андрея Шацкова «Лебеди Тютчева»
Вячеслав ЛЮТЫЙ
НОСТАЛЬГИЯ ПО РОССИИ
Триптих Андрея Шацкова «Лебеди Тютчева»
Для высокой русской литературы имя Федора Ивановича Тютчева – драгоценно. Однако сегодня любой либеральный версификатор может фамильярно использовать его в своих опусах, представляя великого поэта в том или ином глупом ракурсе, одновременно показывая собственную искушенность в жизни, философии, любви, житейском успехе. И в этом скажутся не только личные ничтожные свойства подобного автора, но и само время, провоцирующее читателя на пошлое «творческое» равенство. В подлинно русской культуре принято относиться к фигурам такого масштаба с вниманием и глубоким уважением, а тайны их поэзии и судьбы разгадывать неустанно и многократно. И уже в этом скажется удивительная преемственность нашей литературы.
Стихотворный триптих Андрея Шацкова «Лебеди Тютчева» – произведение необычное для отечественной лирики начала XXI века. Здесь есть картины древней русской истории времен Куликовской битвы, увиденные взглядом современного наблюдателя. Затем пристальное око автора проникает в кабинет поэта, переносится на простор усадьбы в Овстуге. А в финале, словно соединяясь с многоликим русским читателем, растворяется в образе литературного паломника и патриота, размышляющего о значении Федора Тютчева и о будущем России.
В триптихе акцентирована, скорее, историко-философская грань биографии и судьбы Тютчева, а собственно стихи его оставлены за скобками. Поэт является нам как мыслитель и человек, но интонация его стихотворений неявно живет в нашей памяти. Сказанное автором и подразумеваемое, только обозначенное и показанное вполне зримо сменяют друг друга в триптихе Андрея Шацкова, исподволь подводя читателя к чувству соприкосновения с важными вехами на пути России во времени и пространстве.
В части, посвященной Захарию Тютчеву, порученцу Великого князя Дмитрия Донского, изображается миссия русского посланца в столицу Золотой Орды к хану Мамаю весной 1380 года – первая служба в роду Тютчевых, столь значительно повлиявшая на последующие события. Тайно юноша Захарий, «испытанный разумом и смыслом», как свидетельствует «Сказание о Мамаевом побоище», встретился с князем Олегом Рязанским и передал ему письмо князя Дмитрия. Как известно, Рязань должна была поддержать Мамая, но этого впоследствии не произошло. Захарий отправил в Москву тайное известие о рязанском выборе.
...хану, жадному до дани,
Вовеки было невдомек,
Что ты – в Олеговой Рязани
О русском братстве речи рек...
<...>
И ты в душе гордился, Тютчев
Из рода Тютчевых – Захар,
Что будет дело всяко лучше,
Когда в Москву рязанский дар
Доставишь в срок, спеша с ответом,
Взбежав на Красное крыльцо.
Чтоб князь, уведавший об этом,
Разгладил хмурое лицо.
Здесь дается знак единения русской земли и впервые высвечивается будущая «объединительная» роль Тютчева-поэта. А в сентябре, перед самым началом Куликовской битвы, в небесной синеве «сопровождая княжью рать», летит стая белых лебедей. Их расправленные крылья станут важной деталью родового герба Федора Тютчева.
Вторая часть триптиха являет нам образ поэта и государственного мужа, не нашедшего себе подобающего места в социальном устройстве империи. Его прозорливые суждения о России как будто повисают в воздухе и остаются не востребованными Николаем I. А жизненный путь упирается в одиночество. О многом говорит известное тютчевское стихотворение «Все отнял у меня казнящий Бог...» – но однажды у автора этих пронзительных строк будет отобрана и последняя любовь, которая еще связывала поэта с небесами. Формула Грибоедова «Горе от ума» соединяется с биографией Тютчева, и такая проекция творчества и судьбы кажется единственно верной. Одинокая фигура русского гения и провидца «не вошла» в свою эпоху, не слилась с нею, а была как будто рядом, печальная и непонятая современниками. Но белые лебеди все-таки остаются едва уловимым символом надмирной привязки Тютчева к родной истории:
Их выводок плещет в заветном пруду,
И ходит эскадренным строем по кругу...
Я к ним попрощаться с поклоном приду.
И горького хлеба отрежу краюху.
А нежность... пусть нежность останется там –
В чугунном затворе усадьбы ограды.
В небрежно доверенной тайне – листам,
В которых поэту – не надо пощады!
Два исторических раздела триптиха по языку и интонации порой кажутся слегка архаичными. Однако в подобном звучании стиха присутствует некоторое обозначение дистанции между нынешним мгновением и давним – той временной толщи, которая отделяет нас от событий минувшего. Напротив, заключительная часть этого триединого произведения отличается живой и свободной речью, уже знакомой читателю по иным лирическим созданиям Андрея Шацкова. Здесь веет воздух нашего столетия, наэлектризованный интуициями Тютчева, его поэтическими формулами и ностальгией по России: реальной, из Европы едва «видной» – и возможной, очертания которой хранятся в уме и сердце. Очень важным видится как будто самое общее лирическое заключение:
Нам не прожить без Тютчевской России,
И ей, наверно, не прожить без нас.
Дань уважения гениальному поэту нераздельна с внутренними обязательствами современного русского человека исполнить свой духовный и родовой долг и воплотить в зримой материи и в безусловном нравственном законе прозрения великих предков.
Триптих Андрея Шацкова, изданный отдельной маленькой книжкой, проиллюстрированный историческими сюжетами и фотографиями усадьбы в Овстуге, есть явление, прежде всего, художественно-просветительского характера. Стихи, обозначая вехи прошлого и мимолетно заглядывая в будущее, словно находятся на службе у памяти – здесь литература, умаляя себя, растворяется в мировоззрении.
И это для смутного времени начала нового тысячелетия – еще один шаг к чистоте и ясности.
"Объединительная" роль не только Тютчева, патриота России, а и А. Шацкова, а и В. Лютого, и и Н. Рубцова...
И от понимания этого - светло на душе. Побольше бы и почаще читать проникновенные строки таких поэм с
послесловием или предисловием В. Д. Лютого.
Дорогого стоит!
В. Киляков.
Уже давно об этом писал сам Николай Рубцов:
"Но я у Тютчева и Фета
Проверю искреннее слово,
Чтоб книги Тютчева и Фета
Продолжить книгою Рубцова."
Соглашаясь с Вячеславом Лютым, хотел бы подкрепить своё мнение откликом "БЕЛЫЕ КРЫЛЬЯ" на работу Андрея Шацкова, что напечатан под рубрикой "Среди книг" в свежем номере журнала "Дон".
"Для этой любовно изданной в Санкт-Петербурге книжки так и просится русская пословица про то, что «мал золотник...» А дорог уже одним тем, что на обложку вынесено бесконечно почитаемое имя Фёдора Ивановича Тютчева. Сочетается же имя с названием гордых птиц – «Лебеди Тютчева». Это стихотворный триптих, дополняемый иллюстративным рядом на тему.
Замысел оказался удачным: книжица в 16 страниц прочитывается и перечитывается на одном дыхании. Интересные фотоснимки к стихотворным строкам. И как хочется вглядываться в рукописные тексты самого Тютчева, отмечать его автографы!
Андрей Шацков с первых же строк переносит нас в княжескую Русь, когда служивый предок поэта «Тютчев из рода Тютчевых – Захар» отправляется в путь с гайтаном на груди, что надел ему Великий князь Димитрий. Там «письмо безбожному Мамаю в столицу Золотой Орды». Чем не дипломатическая служба! Исполнил Захарий дело с честью, доставил послание адресату, а по дороге в «Олеговой Рязани о русском братстве речи рёк...» Так что такого рода служение Отечеству у поэта Тютчева в крови, наследственное.
А затем предок «в начале сентября... ехал с князем – стремя в стремя...» на Куликово поле, и следом, сопровождая:
Летело лебедей обилье –
Небесных витязей отряд.
Но вот вернулись полки с победой, и, как представляется поэту, Захар подъемлет руку с двуперстьем, чтобы «неведомому внуку / Грядущий путь благословить».
Смещение времён на сотни лет вперёд, и читатель переносится вместе с автором в брянский Овстуг, где чтут великого поэта. Оживают и наполняются смыслом музейные экспонаты родовой усадьбы Тютчевых: «залито чернилом столешниц сукно. / На пледе в шкафу – от подсвечника пятна...» И вот оживает сама эпоха, когда:
Россия, хоть Третий, но всё-таки Рим.
В ней веет дыхание Божьего духа...
Неужто сдадут Севастополь и Крым?
Неужто настанет разор и поруха?
Начинаешь осознавать, на каком фоне исторических событий рождалась тютчевская поэзия – глубокие стихи философского плана, неподражаемая лирика. И это ещё при том, что «полнятся мысли тоской и сумбуром». Разделяешь вывод автора: «тяжеле вериги – поэтов судьба». Но даром ли: «гордо в щите родового герба / Распластаны лебедя белые крылья!» А вьяве плещется в заветном пруду выводок маленьких лебедей.
Напоследок хочется только одного: «...пусть нежность останется там – / В чугунном затворе усадьбы...»
И вот прощальный поклон поэту на пьедестале в самом древнем Овстуге.
И Фёдор Иоанныч – Фёдор Тютчев
Гостей встречает вполуоборот.
А на ум, естественно, приходит памятник Александру Сергеевичу работы Опекушина. Схожие мысли о величии русской поэзии, значении её для Отечества. И о том, что судьбы поэтов переплетаются с судьбой России.
Где, в каком краю так значимо их провидческое Слово? Только у нас! И если разобраться, то живёт страна, все мы живём по-начертанному в рифму, будь то Пушкин, Лермонтов, Тютчев...
Нам не прожить без Тютчевской России,
И ей, наверно, не прожить без нас".
Виктор Петров
Отлично написано, тонко и верно обнаружена философская составляющая поэзии А. Шацкова! «Вот эта книжка небольшая // Томов премногих тяжелей».
Марианна Дударева, к.ф.н. (Москва)
Благодарю Вячеслава Лютого за "верное" слово, а Андрея Шацкова - за верность Федору Тютчеву.
Ваш Владимир Хохлев (Санкт-Петербург).
С огромным удовольствием слежу за творчеством А.Шацкова, но с не меньшим интересом знакомлюсь с мнением разных людей о его творчестве. Стихотворный триптих Андрея Шацкова "Лебеди Тютчева" вызвал целый шквал высказываний и рассуждений. Как по-разному видится сказанное автором. Но, буквально все подчеркивают необычность этого произведения и, несмотря на маленький объём, значимость этого издания. Вы, Вячеслав, сказали, что это "есть явление, прежде всего, художественно-просветительского характера". И с этим нельзя не согласиться.
А еще, прочитав Ваш отзыв, захотелось еще раз перечитать книгу "Лебеди Тютчева". И за это Вам спасибо.
Татьяна Парсанова