Вячеслав ЛЮТЫЙ. НОСТАЛЬГИЯ ПО РОССИИ. Триптих Андрея Шацкова «Лебеди Тютчева»

 

Вячеслав ЛЮТЫЙ

НОСТАЛЬГИЯ ПО РОССИИ

Триптих Андрея Шацкова «Лебеди Тютчева»

 

Для высокой русской литературы имя Федора Ивановича Тютчева – драгоценно. Однако сегодня любой либеральный версификатор может фамильярно использовать его в своих опусах, представляя великого поэта в том или ином глупом ракурсе, одновременно показывая собственную искушенность в жизни, философии, любви, житейском успехе. И в этом скажутся не только личные ничтожные свойства подобного автора, но и само время, провоцирующее читателя на пошлое «творческое» равенство. В подлинно русской культуре принято относиться к фигурам такого масштаба с вниманием и глубоким уважением, а тайны их поэзии и судьбы разгадывать неустанно и многократно. И уже в этом скажется удивительная преемственность нашей литературы.

Стихотворный триптих Андрея Шацкова «Лебеди Тютчева» – произведение необычное для отечественной лирики начала XXI века. Здесь есть картины древней русской истории времен Куликовской битвы, увиденные взглядом современного наблюдателя. Затем пристальное око автора проникает в кабинет поэта, переносится на простор усадьбы в Овстуге. А в финале, словно соединяясь с многоликим русским читателем, растворяется в образе литературного паломника и патриота, размышляющего о значении Федора Тютчева и о будущем России.

В триптихе акцентирована, скорее, историко-философская грань биографии и судьбы Тютчева, а собственно стихи его оставлены за скобками. Поэт является нам как мыслитель и человек, но интонация его стихотворений неявно живет в нашей памяти. Сказанное автором и подразумеваемое, только обозначенное и показанное вполне зримо сменяют друг друга в триптихе Андрея Шацкова, исподволь подводя читателя к чувству соприкосновения с важными вехами на пути России во времени и пространстве.

В части, посвященной Захарию Тютчеву, порученцу Великого князя Дмитрия Донского, изображается миссия русского посланца в столицу Золотой Орды к хану Мамаю весной 1380 года – первая служба в роду Тютчевых, столь значительно повлиявшая на последующие события. Тайно юноша Захарий, «испытанный разумом и смыслом», как свидетельствует «Сказание о Мамаевом побоище», встретился с князем Олегом Рязанским и передал ему письмо князя Дмитрия. Как известно, Рязань должна была поддержать Мамая, но этого впоследствии не произошло. Захарий отправил в Москву тайное известие о рязанском выборе.

...хану, жадному до дани,

Вовеки было невдомек,

Что ты – в Олеговой Рязани

О русском братстве речи рек...

<...>

И ты в душе гордился, Тютчев

Из рода Тютчевых – Захар,

Что будет дело всяко лучше,

Когда в Москву рязанский дар

Доставишь в срок, спеша с ответом,

Взбежав на Красное крыльцо.

Чтоб князь, уведавший об этом,

Разгладил хмурое лицо.

Здесь дается знак единения русской земли и впервые высвечивается будущая «объединительная» роль Тютчева-поэта. А в сентябре, перед самым началом Куликовской битвы, в небесной синеве «сопровождая княжью рать», летит стая белых лебедей. Их расправленные крылья станут важной деталью родового герба Федора Тютчева.

Вторая часть триптиха являет нам образ поэта и государственного мужа, не нашедшего себе подобающего места в социальном устройстве империи. Его прозорливые суждения о России как будто повисают в воздухе и остаются не востребованными Николаем I. А жизненный путь упирается в одиночество. О многом говорит известное тютчевское стихотворение «Все отнял у меня казнящий Бог...» – но однажды у автора этих пронзительных строк будет отобрана и последняя любовь, которая еще связывала поэта с небесами. Формула Грибоедова «Горе от ума» соединяется с биографией Тютчева, и такая проекция творчества и судьбы кажется единственно верной. Одинокая фигура русского гения и провидца «не вошла» в свою эпоху, не слилась с нею, а была как будто рядом, печальная и непонятая современниками. Но белые лебеди все-таки остаются едва уловимым символом надмирной привязки Тютчева к родной истории:

Их выводок плещет в заветном пруду,

И ходит эскадренным строем по кругу...

Я к ним попрощаться с поклоном приду.

И горького хлеба отрежу краюху.

 

А нежность... пусть нежность останется там –

В чугунном затворе усадьбы ограды.

В небрежно доверенной тайне – листам,

В которых поэту – не надо пощады!

Два исторических раздела триптиха по языку и интонации порой кажутся слегка архаичными. Однако в подобном звучании стиха присутствует некоторое обозначение дистанции между нынешним мгновением и давним – той временной толщи, которая отделяет нас от событий минувшего. Напротив, заключительная часть этого триединого произведения отличается живой и свободной речью, уже знакомой читателю по иным лирическим созданиям Андрея Шацкова. Здесь веет воздух нашего столетия, наэлектризованный интуициями Тютчева, его поэтическими формулами и ностальгией по России: реальной, из Европы едва «видной» – и возможной, очертания которой хранятся в уме и сердце. Очень важным видится как будто самое общее лирическое заключение:

Нам не прожить без Тютчевской России,

И ей, наверно, не прожить без нас.

Дань уважения гениальному поэту нераздельна с внутренними обязательствами современного русского человека исполнить свой духовный и родовой долг и воплотить в зримой материи и в безусловном нравственном законе прозрения великих предков.

Триптих Андрея Шацкова, изданный отдельной маленькой книжкой, проиллюстрированный историческими сюжетами и фотографиями усадьбы в Овстуге, есть явление, прежде всего, художественно-просветительского характера. Стихи, обозначая вехи прошлого и мимолетно заглядывая в будущее, словно находятся на службе у памяти – здесь литература, умаляя себя, растворяется в мировоззрении.

И это для смутного времени начала нового тысячелетия – еще один шаг к чистоте и ясности.