Владимир НЕЧАЕВ 
Владимир НЕЧАЕВ
ЗВЕЗДА
Непридуманные рассказы
САМОЕ ПРОСТОЕ
Если мы готовы открыться жизни, если принимаем жизнь всю, как она есть, тогда и жизнь открывается нам. С трепетом и благодарностью признать своё сыновство – всё, что нам остаётся. Но и этому простому нужно учиться, как учится ходить ребёнок.
В конце минувшего века дом, в котором все мы жили, обрушился. Тогда колесо известных событий проехало по каждому без разбора. Пришло время волков. И большинство училось жить по-другому. Одни сбились в волчьи стаи, а другие не захотели, не смогли идти против того, что называлось совестью, верой и любовью к своим ближним.
Для меня это время было особенным. Я переживал состояние птицы, становящейся на крыло. Я жил жадно, взахлёб. Во мне мешался чёрт и Бог, плотское, языческое и лазурно-небесное. Мне словно говорили: выбирай – и будешь спасён или уничтожен. Без царя в голове, я много грешил. Я шёл в темноте, искал своё место, свой шаг, свою музыку. Я относился к литературе, как шаман к камланию, и только что не бил в бубен и не гремел колокольчиками. Позже я узнал о силе безыскусного, простого слова. Но это ближе к молитве. А потом мне открылась и молитвенная сила.
Помню один случай в пору безденежья. Тогда многие стали крестьянами поневоле. В выходные дни город пустел. Народ потянулся к земле-кормилице. И мне выделили три сотки, на которых я посадил картошку. Картошку нужно полоть и окучивать, а я не радел. Лето было дождливое. В дождь сорняк растёт особенно хорошо. К тому же – далёкая езда. И ещё несколько километров пешком. Крестьянин из меня получался неважный. И мои законные сотки зарастали травой. Когда тянуть стало никак нельзя, я собрался на прополку.
С утра зарядил дождь, частый и мелкий. Я ехал на пригородном автобусе, мотал по асфальту свои километры, отмечая про себя, что дальние сопки затянуты дождливой пеленой до основания. По раскисшей грунтовой дороге я вышел к картофельным рядкам.
Моя старая штормовка из авиазента набухла от воды. Это не смущало меня. Не смутил поначалу густой мокрец, забивший картошку. В полусумерках дождливого дня мокрец был лишь травой, росшей, как всё растёт в короткое северное лето – буйно, словно в последний раз.
И я принялся за работу. Я видел на метр перед собой одно лишь зелёное, скользкое от воды, сплетённое в плотный ковёр. Двумя руками я тянул это зелёное, отделял от картофельных стеблей и чувствовал, как вода и холод проникают под штормовку. И вот уже намокли и свитер, и рубашка, и нижнее бельё. А дождь не слабел!
Согнувшись в монотонной работе, я терял чувство времени. Изредка вскидывая голову и оглядывая картофельное поле, я понимал, что надолго меня не хватит. Мой оптимизм скукоживался, как мокрая ткань штормовки.
И я затосковал по голубому цвету, по солнцу. Ну, хоть бы лоскут чистого неба в облаках! Я бы восторженно радовался ему, как ребёнок. А здесь было лишь серое, влажное, блекло-зелёное…
Я испытал всю гамму отвращения к картофельному полю, к траве, душившей картошку, отвращение к себе, покорному до бесчувствия. Слово "послушание" я тогда не знал. Мне оставалось бросить всё и уйти. Но без картошки зимой моей семье было бы совсем плохо. И я стал читать "Отче наш…". Я молился со всей страстью обречённого. Я просил немного солнца и кусочек синего неба. Минут на сорок, чтобы закончить работу.
Потом я подумал, что сорок минут – это дерзость. И я скостил время просимой благодати до тридцати минут. "Довольно тебе и получаса", – сказал я сурово себе. И продолжал молиться: …да приидет царствие Твое… даждь нам днесь… но избави нас… сила и слава...
Мои "командирские" часы, залитые водой, исправно отсчитывали минуты, я молился, дождь не переставал, и конец работы отодвигался куда-то очень далеко...
Через десять минут я почувствовал, как что-то изменилось. Дождь утихал. И над моей головой заголубел просвет. Я ничуть не удивился. Только отметил явление солнечного луча на траве рядом с собой, и какую-то особенную яркость зелёного цвета. Я видел, как дымится от нечаянного тепла картофельное поле, чувствовал, как согревается мир, и как отходит моё замёрзшее сердце… Это была простая радость, не восторг. Может быть я боялся испортить обильным проявлением чувств дарованное мне?
Поблизости находился аэропорт. И я услышал звук самолёта, идущего на посадку...
Через полчаса я закончил прополку огорода. Просвет затянуло, солнце скрылось. Дождь монотонно заладил своё. А я хранил и лелеял в себе то новое, что появилось во мне. "Кто же поверит?" – думал я, возвращаясь с поля.
Знакомый газетчик, выслушав мою историю, саркастически заметил, что мне следовало бы открыть службу по разгону облаков. Для него это был всего лишь занимательный случай.
С тех пор я не заговаривал о происшедшем. И оставалось что-то выше простого разумения. Речь не о тайне, которая всегда за гранью привычного. Но потянув забытую ниточку, я знаю теперь, что случилось тем дождливым летом на картофельном поле: меня отпустило. Отпустило в естество, которого я прежде не знал.
Теперь много рассуждают о свободе. И я любил поговорить об этом. Но только в зрелом возрасте, изведав, казалось, всё, я пришёл, – лучше бы сказать, – вернулся к тому, чего так долго был лишён в плену своеволия. Я стал по-настоящему свободным человеком.
ПОДАРОК
Сегодня день рождения Преподобного Сергия Радонежского. День субботний, солнечный, 8-е октября. Мы едем в интернат к инвалидам. И у них тоже должен быть праздник. Мы – это детская воскресная школа при мужском монастыре Святого великомученика Пантелеймона и сопровождающие детей родители. Настоятель монастыря владыка Феодор уехал раньше, и где-то далеко впереди.
Я еду за Георгием. Он дорогу лучше знает. У Георгия джип, а у меня японская малолитражка. Едва поспеваю за ним. У Георгия горячая южная кровь, он медленно не ездит. На пятом километре разрыв между нами уже четыре машины. Георгий светофор проскочил, ушел ещё дальше, а мы стоим. У нас в машине на левом сидении моя жена Ольга и трое детей сзади. Ольга вслух читает акафист Преподобному Сергию, который я не успел дочитать утром.
Весной на Пасху мы так же выезжали из ворот монастыря следом за Георгием и попали в аварию. Он сдавал назад и не посмотрел в зеркало. Капот и правая фара моей «адэшки» были безнадежно разбиты. Вот и сегодня праздник…
– Лучше бы нам впереди ехать, – говорю Ольге.
Я улыбаюсь. Ольга понимающе улыбается в ответ:
– На Бога надейся…
Я соглашаюсь и жму педаль газа. С горки пятого километра джип Георгия уже не виден. По моим расчетам он в районе Силуэта. У фонтана мы опять попадаем на красный свет. И на Силуэте стоим.
– Георгий подъезжает к автостанции, – говорю, – надо бы позвонить, сказать, чтобы подождали на двадцатом километре.
Ольга пытается связаться. Связи нет.
После десятого километра пошел узкий серпантин старой елизовской трассы. Впереди идущую машину не обогнать, больше восьмидесяти километров в час не выжимаю. На ограничительных знаках сбрасываю до шестидесяти. Полотно дороги неважное, сильно не разгонишься.
– Однако совсем далеко теперь Георгий, – комментирую озабоченно.
Наконец подъезжаем к перекрестку на двадцатом. Я сворачиваю и ухожу влево. Здесь дорога только в две полосы. Иду под сто десять в час. Машины покрепче нас обходят. Связи по-прежнему нет.
На кольцевой развязке, когда нам нужно повернуть в сторону Паратунки и поселка Термального, наконец, появляется связь с машиной Георгия. Мы съезжаем на обочину. Тут выясняется, что его джип и машины, идущие за ним, отстают от нас по времени минут на десять.
– Они только сейчас свернули на Николаевскую трассу, – растерянно говорит жена, – проезжают «золотой дом». Так мы называем сверкающий ресторан у дороги, отделанный под золото.
И я в недоумении: как же так? Безнадежно отставшие, мы оказались впереди, да ещё с таким разрывом! Машина у меня не гоночная, в машине дети, а по нашей старой дороге быстро не поедешь, всякий водитель знает. Да и как бы я обогнал наш кортеж и не заметил этого?
Только день стоит чудный, и я отправился в лесок у дороги. Набрел на кусты шиповника. Ягоды оказались неожиданно крупные. В солнечных лучах, ярко-красные, они были похожи на праздничные фонарики. И я беззаботно собирал осенний шиповник, отдыхая от дорожного напряжения. Вернулся в машину по звонку Ольги.
– Они проехали мимо, – сказала она. – Будут ждать перед Николаевкой.
– Наверное где-то остановка была, – предположил я, – вот и отстали. А шиповник замечательный, ты посмотри только.
– Надо бы сюда ещё приехать, – заметила жена.
– Не получится, – говорю, – всё собрал подчистую.
При встрече Георгий разводил руками:
– Как же ты меня обогнал? В городе по зеркалу видел твою машину, ты сзади шел. Потом пропал… А мы ехали быстро, без остановок.
Я слушал его, чесал затылок, а потом засмеялся:
– Так у нас с Преподобным Сергием один праздник. Сегодня и мой день рождения!
Георгий смеется в ответ, обнимает:
– Поздравляю!
Подошел и владыка Феодор:
– От души! – и руку жмет.
А за спиной опять голос Георгия:
– Ну как он меня обогнал, а?
Тогда я ничего не сказал о той короткой остановке в осеннем лесу, где мы вдруг оказались, о времени, которое стало для нас необыкновенно длинным. И я оставил себе, и не сказал о крупной красной ягоде, собранной мною.
РУБЛЬ
Накануне Великого поста мощи Святого Николая, чудотворца и Божьего угодника, весьма на Руси почитаемого, привезли в город. Последний день ковчежец с мощами будет в соборе Живоначальной Троицы.
Идут последние просители, больные и страждущие, со своими горестями, слезами.
– О чем же просить, – говорю жене Ольге, – с чем поедем к Святому Николаю?
– Нам в отпуск собираться, – отвечает жена, дорогу хорошую просить надо.
Разумная у меня жена, думаю. Да ведь и верно, денег нет на билеты, у детей авитаминоз и бледные лица после долгой северной зимы.
– А ну как нам благословения попросить у Святого, – рассуждаю вслух.
– Меня спрашиваешь? – говорит жена. – Ты глава семьи.
С тем и отправляемся в храм поздно вечером. Под колесами машины хрустит мартовский лед. Ночью будет холодно, ночью весна отступает. Нам в Великий пост отступать некуда.
В нижнем храме сумеречно. Ковчежец с мощами стоит перед Царскими вратами. Справа, на аналое, икона Спасителя. Слева женщина с денежным ящиком, куда прихожане бросают посильные пожертвования на строительство колокольни. Перед ковчежцем идет молебен. Высокие женские голоса печально и торжественно поют о покаянии, о земном тлене и о милости Господней.
Я занимаю очередь к мощам. Есть время постоять, собраться с мыслями. Жена просит денег на свечи. С деньгами у нас совсем плохо. Утром, вывернув карманы, Ольга отдала последнюю мелочь на хлеб. Роюсь, ищу у себя. Выгребаю всё, что нахожу. На две свечки хватит.
– Как же мы без пожертвования? – сокрушается жена. Я пожимаю плечами. Что ж, Святой угодник видит нашу нужду…
Мы подвигаемся среди таких же стоящих. Раздумываю, что ничего не дать будет нехорошо. Вытащив кошелек, перебираю отложенные деньги на уплату коммунальных услуг. У меня лишь половина нужной суммы и купюры крупные. Вздыхаю, убираю кошелек в карман. Ольга видит мои манипуляции и молчит. Минувший женский праздник потряс семейный бюджет. В который раз я решаю менять финансовую стратегию. Это сложно, ибо заработная плата жены составляет половину семейного дохода.
Я прошу у Святого благословения на путешествие: благослови Чудотворче, семья у меня, путь долгий, ради деток моих, разве стал бы просить для себя грешного, ты бы знак какой дал, Чудотворче, дескать слышу, внемлю, в путь-дорогу благословляю и с деньжатами управлю как-нибудь… знаешь ведь, не дает контора на проезд, хотя обязаны дать… никто социальные гарантии не отменял… хитрит контора, жмётся… не к прокурору же идти, Чудотворче Николае… нам тяжба ни к чему, – ищу слова простые, доходчивые, прошу и одергиваю себя: какой такой знак, в уме ли ты? Бог, он знает заботы наши, чего канючишь?
А вот и ковчежец. Я склоняясь над мощами, что-то бормочу, медлю. И отхожу, иду мимо женщины с денежным ящиком.
– Пожертвуйте, – весело говорит женщина.
– Всё отдал, – развожу руками.
– Хоть рубль положите.
Оборачиваюсь к жене, идущей следом за мной, прошу:
– Оля, дай рубль.
Послушно, словно зомби, жена достает из правого кармана горсть мелочи, отдает женщине.
– А говорите денег нет, – улыбается она, легко без упрека.
Я вижу, Ольга в легком ступоре, лицо изменилось.
– Случилось чего? – спрашиваю.
Ольга растеряна.
– У меня карман пустой был. Рубль остался, сдача от свечек. Думаю, откуда про рубль-то знаешь?
– Да ведь женщина рубль попросила, – вспоминаю.
– Не было денег в кармане, – повторяет Ольга. Я ещё утром карманы выворачивала.
– Это Святой, – говорю. – Для него это просто. Видел, маемся, да и пожалел.
Я говорю, а про себя раскидываю: ты же знак просил…
– Наших денег рубль был. Ты рубль свой и отдала.
Жена соглашается:
– Да, так. И малая лепта Богу угодна.
– Вот и хорошо, – радуюсь, – и славно!
Я иду к иконе Николая Чудотворца, прикладываюсь и благодарю за маленькое чудо. Только ведь маленьких чудес не бывает. Чудо оно и есть чудо, без всякого сравнения, разве нет?
ЗВЕЗДА
Люди живут тайной. Словно малым детям, им необходимы подарки. Чудесное, как знак, что ты не оставлен и тебя любят.
Современный человек незряч. Он смотрит и не замечает. Зрение его ослабело. Он предпочитает видеть сны средь бела дня. Интернет, мобильный телефон, компьютер вошли и поселились в его душе.
И я под звездным рождественским небом установил на штативе свой старый механический фотоаппарат, в котором не было цифрового лукавства, навел на восток и сделал снимок. Я хотел найти в небе Звезду, ту самую, которая две тысячи лет назад привела волхвов к пещере, где в яслях лежал Младенец, будущий Спаситель мира.
Проявив пленку, я нашел то, что искал. Сияющая Звезда заливала своим светом ночную землю. Свет был ярче тысяч простых звезд. И фотоаппарат, созданный, может быть для того, чтобы являть незримое, увидел этот свет.
Я отпечатал фотоснимок и показал его фотографам.
– Где же карточка? – спросили они.
На фотографии отсутствовала злоба дня. Мои фотографы искали совершенство композиции, настроение, лицо эпохи. И они ушли, разочарованные. А иные лишь пожимали плечами. Они были бы рады, как та принцесса из сказки, механической птичке. Получив в подарок живую птицу, принцесса заплакала от разочарования.
Я показал фотоснимок людям верующим, тем, кто ходит в православные храмы и чтит христианские праздники. И они потребовали от меня подтверждения, что это действительно та самая Звезда.
– Но что может сиять в небе в ночь на Рождество? – спросил я.
– Всё, что угодно! – сказали они. Искушенные в современных технологиях, они решили, что я плут, мошенник и дурачу их.
«Зачем фотография, – подумал я, – если свет Звезды никому не нужен?».
И я пришел к детям. И они поверили мне. Они никогда не видели в небе Рождественскую звезду.
Я слышу их удивленные возгласы, встречаю восторженные глаза и вспоминаю слова, сказанные очень давно: «Если не обратитесь и не станете, как дети, не войдете в Царство Небесное».