Пётр ЧАЛЫЙ. ПРАСОЛОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. К 90-летию со дня рождения Алексея Прасолова

 

Пётр ЧАЛЫЙ

ПРАСОЛОВСКИЕ ЧТЕНИЯ

Из альманаха «Слобожанская тетрадь». Тетрадь первая

 

К читателю

Осенью 2020 года, 13 октября, исполняется 90 лет со дня рождения большого русского поэта Алексея Прасолова. Его родина – юг Воронежского края, грань России и Украины. Слобожанщина. Славянская «земля моя, я весь – отсюда».

 

Из «Личного листка по учёту кадров»

1. Прасолов Алексей Тимофеевич.

3. Год и месяц рождения – 13 октября 1930.

4. Место рождения по существовавшему в то время административному делению: Михайловский район, Центрально-Чернозёмная, ныне Воронежская область, село Ивановка.

5. Национальность – украинец.

6. Социальное происхождение – из крестьян.

 

Из «Автобиографии»

«Родители мои крестьяне-середняки; в 1930 году они вступили в колхоз.

Отец мой, Тимофей Григорьевич Прасолов, в 1931 году был призван в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Домой он не вернулся и остался на сверхсрочной службе. Мать Вера Ивановна вышла замуж за односельчанина Сергея Ивановича Гринёва. В годы войны отец погиб, отчим пропал без вести.

В 1938 году я поступил в первый класс Морозовской неполной средней школы-семилетки, окончил её в 1946 году. В 1947-м поступил в Россошанское педучилище; окончил его в 1951 году и поехал на работу в Первомайскую семилетнюю школу Новокалитвенского района в качестве учителя русского языка и литературы. На другой учебный год перешёл в Шекаловскую семилетнюю школу Россошанского района, проработал здесь до первого января 1953 года и уехал в редакцию Воронежской областной молодёжной газеты «Молодой коммунар». До 27 августа 1955 года занимал там должность корректора. Затем вернулся в Россошь и был принят на работу в редакцию районной газеты, где нахожусь и сейчас в должности заведующего отделом сельского хозяйства.

А. Прасолов.

3 января 1957 года».

 

«…Газетная работа в районе учила жизни и слову.

Стихи я начал писать в детстве, но серьёзное пришло позже.

Впервые я напечатался восемнадцати лет. В последние годы мои стихи публиковались в «Новом мире», в «Юности», в «Доне», в «Сибирских огнях», в «Подъёме».

В 1966 году вышла в свет в Воронеже книга «День и ночь», в этом же году в Москве в издательстве «Молодая гвардия» выходит вторая – «Лирика».

А. Прасолов.

1 июля 1966 года».

 

* * *

Литературовед Инна Ростовцева:

«Каким был Алексей Прасолов?» – спросит читатель.

Отвечу словами Андрея Платонова: «Человек есть тот, кем он хочет быть, а не тот, кто живёт у всех на глазах».

Автор стихов хотел быть Поэтом в высшем смысле этого слова. И стал им.

 

* * *

Газетная работа приучила Алексея Тимофеевича к точности. Прасолов в своих воспоминаниях о встрече с великим русским поэтом Александром Трифоновичем Твардовским, скорее всего, по профессиональной привычке отметил дату – 3 сентября 1964 года, в два часа…

Москва. Пушкинская площадь. Редакция журнала «Новый мир». В кабинете редактора Прасолов «непроизвольно произнёс:

– Прежде всего, спасибо за то, что я здесь стою…

Опускаясь в кресло, Александр Трифонович понимающе кивнул и, сразу же придав моему последнему слову более простой смысл, ответил:

– А вы… садитесь!

Всё стало на своё место – я почувствовал Твардовского!».

К этому разговору нужны пояснения. В столицу Алексей Тимофеевич приехал не просто из Воронежа – из тюремной трудовой колонии. Попал он туда хоть и за нарушение закона, но по нелепому стечению обстоятельств. Вышел же на свободу досрочно по депутатскому ходатайству Твардовского.

Случилась эта встреча благодаря литературоведу-критику Инне Ивановне Ростовцевой, с которой переписывался Прасолов, кому доверял «судить» его стихи. С его согласия девушка «закинула» рукопись стихов Прасолова не в редакцию журнала, а домой Твардовскому. «Расчёт мой был прост – заглянув в рукопись, Александр Трифонович прочтёт её до конца… Мне открыла дверь жена поэта Мария Илларионовна – сурово посмотрела на меня, но вынырнувшая откуда-то из глубин комнат младшая дочь Ольга, явно сочувствуя мне, приняла папку с рукописью, её судьба была решена. По молодости и неопытности я не знала, что Твардовский терпеть не мог, если со стихами шли «в обход», – и когда я через несколько дней решилась ему позвонить, то он, предварительно крепко обругав меня, неожиданно смягчился и спросил: «Сколько лет поэту?» – «Тридцать четыре года». – «Я думал, старше». Добавил: «Кажется, талантлив».

Десять стихотворений Александр Трифонович сразу же отобрал для публикации в журнале. Эта подборка, можно сказать, в одночасье принесла всесоюзную известность Прасолову. Тогда же Твардовский помог воронежскому провинциальному поэту выпустить в Москве книжечку «Лирика» в издательстве «Молодая гвардия» (1966 год). Размером с ладонь. Шестьдесят четыре странички. Тридцать восемь стихотворений. Небольшой сборничек стихов тиражом в десять тысяч экземпляров ещё при жизни Прасолова стал библиографической редкостью. Его мы перепечатываем, возвращая читателю с доброго согласия на то вдовы поэта Раисы Васильевны Андреевой-Прасоловой.

 

Книга в альманахе

Алексей ПРАСОЛОВ

ЛИРИКА

Издательство ЦК ВЛКСМ

«Молодая гвардия»

1966

 

* * *

Тревожит вновь на перепутье

Полёт

Взыскательных минут.

Идут часы –

И по минуте

Нам вечность ёмкую дают.

 

Берёзы яркие теснятся,

По свету листья разметав,

И травы никнут –

Им не снятся

Былые поколенья трав.

 

Там древние свои законы.

И в безучастности земли…

Граничит ритм наш

Беспокойный

С покоем тех,

что уж прошли.

 

Земля моя,

Я весь отсюда,

И будет час – приду сюда,

Когда зрачки мои остудит

Осенним отблеском

Звезда.

 

И думаю

Светло и вольно,

Что я не твой,

А ты – моя

От гулких мачт высоковольтных

До неуютного жнивья.

 

И душу я несу

Сквозь годы,

В плену взыскательных минут,

Не принимая той

Свободы,

Что безучастностью

Зовут.

 

* * *

Весна –

От колеи шершавой

До льдинки утренней – моя.

Упрямо

В мир выходят травы

Из тёмного небытия.

 

И страшно молод и доверчив,

Как сердце маленькое

Лист.

И стынет он

По-человечьи,

Побегом вынесенный ввысь.

 

И в нас

Какое-то подобье:

Мы прорастаем только раз,

Чтоб мир застать

В его недобрый

Иль напоённый солнцем час.

 

Нам выпало

И то и это,

И хоть завидуем другим,

Но, принимая зрелость лета,

Мы жизнь

За всё благодарим.

 

Мы знаем,

Как она боролась

У самой гибельной стены, –

И веком

Нежность и суровость

В нас нераздельно сведены.

 

И в постоянном непокое

Душе понятны

Неспроста

И трав стремленье штыковое

И кроткость детская листа.

 

* * *

                            …жить розно и в разлуке умереть.

                                                                 М.Лермонтов

Ветер выел следы твои

На обожжённом песке.

Я слезы не нашёл,

Чтобы горечь крутую

Разбавить.

Ты оставил наследство мне –

Отчество,

Пряник, зажатый в руке,

Да в душе

Неизбывную едкую память.

 

Так мы помним лишь мёртвых,

Кто в сумрачной чьей-то судьбе

Был виновен до гроба…

И знал ты, отец мой,

Что не даст никакого прощенья

Тебе

Твоей доброй рукою

Нечаянно смятое детство.

 

Рано сердцем созревши,

Я рвался из собственных лет.

Жизнь вскормила меня,

Свои тайные истины выдав,

И когда окровавились пажити,

Росчерки резких ракет

Зачеркнули сыновнюю

Выношенную обиду.

 

Пролетели года.

Обелиск…

Траур лёг на лицо.

Словно стук телеграфный,

Я слышу,

Тюльпаны кровавые стиснув:

Может быть,

Он не мог называться достойным отцом.

Но зато

Он был любящим сыном Отчизны…

 

Память!

Словно с холста,

Где, портрет незабвенный,

Любя,

Стерли едкую пыль

Долгожданные руки.

Это было, отец,

Потерял я когда-то тебя,

А теперь вот нашёл…

И не будет разлуки.

 

* * *

Когда прицельный полыхнул фугас,

Казалось, в этом взрывчатом огне

Копился света яростный запас,

Который в жизни причитался мне.

 

Но мерой, непосильною для глаз,

Его плеснули весь в единый миг –

И то, что видел я в последний раз,

Горит в глазницах пепельных моих.

 

Теперь, когда иду среди людей,

Подняв лицо, открытое лучу, –

То во вселенной выжженной моей

Утраченное солнце я ищу.

 

По-своему печален я и рад,

И с теми, чьи пресыщены глаза,

Моя улыбка часто невпопад,

Некстати непонятная слеза.

 

Я трогаю руками этот мир –

Холодной гранью, линией живой

Так нестерпимо памятен и мил,

Он весь как будто вновь изваян мной.

 

Растёт, теснится – и вокруг меня

Иные ритмы, ясные уму, –

И словно эту бесконечность дня

Я отдал вам, себе оставив тьму,

 

И знать хочу у праведной черты,

Где равновесье держит бытиё,

Что я средь вас – лишь памятник беды,

А не предвестник сумрачный её.

 

* * *

Густая тень и свет вечерний,

Как в сочетанье – явь и сон.

На золотое небо чернью

Далёкий город нанесён.

 

Он стал законченней и выше,

Не подавляя общий вид.

Движенья полный – он недвижен,

Тревожно-шумный – он молчит.

 

Без мелочей, тупых и тусклых,

Он вынес в огненную высь

И стройность зодческого чувства,

И шпили – острые, как мысль.

 

* * *

Коснись ладонью грани горной.

Здесь камень гордо воплотил

Земли горячий, непокорный

Избыток вытесненных сил.

 

И не ищи ты бесполезно

У гор спокойные черты:

В трагическом изломе – бездна,

Восторг неистовый – хребты.

 

Здесь нет случайностей нелепых:

С тобою выйдя на откос,

Увижу грандиозный слепок

Того, что в нас не улеглось.

 

* * *

Мирозданье сжато берегами,

И в него,

Темна и тяжела,

Погружаясь чуткими ногами,

Лошадь одинокая вошла.

 

Перед нею двигались светила,

Колыхалось озеро без дна,

И над картой неба

Наклонила

Многодумно голову она.

 

Что ей, старой,

Виделось, казалось?

Не было покоя

Средь светил:

То луны,

То звёздочки касаясь,

Огонёк зелёный там скользил.

 

Небеса разламывало рёвом,

И ждала –

Когда же перерыв, –

В напряженье,

Кратком и суровом,

Как антенны, уши навострив.

 

И не мог я видеть

Равнодушно

Дрожь спины

И вытертых боков,

На которых вынесла послушно

Тяжесть

Человеческих веков.

 

* * *

Он вывел в небо

Заводскую

Фундаментальную трубу,

Он час и два

Держал людскую

Там – у подножия –

Толпу.

 

В нас тяга к высоте

Издревле,

И вот приплюснулись у стен

Зеваки,

Вниз ушли деревья,

Дома

И ёжики антенн.

 

Тысячелетней

Гордой силой

Отчаянное ремесло

Торжественно

И не спесиво

Его над всеми

Вознесло.

 

И справа месяц

Запоздалый,

И солнце

в левой стороне

С далёким,

Маленьким,

Усталым –

С ним поднимались

Наравне.

 

* * *

Среди цементной

Пыли душной,

Среди кирпичной красноты

Застигла

Будничную душу

Минута высшей красоты.

 

И было всё привычно грубо:

Столб,

Наклонившийся вперёд,

И на столбе

Измятый рупор,

Как яростно раскрытый рот.

 

Но так прозрачно,

Так певуче

Оттуда музыка лилась…

И мир

Был трепетно озвучен,

Как будто знал её лишь власть.

 

И в нём не достигали выси,

Доступной музыке одной,

Все звуки,

Без каких немыслим

День озабоченно-земной.

Тяжка

Нестройная их сила,

Неодолима и густа…

А душу

Странно холодила

Восторженная высота.

 

Быть может,

Там твоя стихия,

Быть может, там отыщешь ты

Почувствованное впервые

Пристанище

Своей мечты?

 

Я видел всё.

Я был высоко.

И мне открылись,

Как на дне,

В земной нестройности

Истоки

Всего звучавшего во мне.

 

И землю заново открыл я,

Когда затих последний звук,

И ощутил

Не лёгкость крыльев,

А силу загрубелых рук.

 

* * *

Схватил мороз рисунок пены.

Река легла к моим ногам –

Оледенелое стремленье,

Прикованное к берегам.

 

Душа мгновения просила,

Чтобы, проняв меня насквозь,

Оно над зимнею Россией

Широким звоном пронеслось.

 

Чтоб неуёмный ветер дунул

И, льдами выстелив разбег,

Отозвалась бы

Многострунно

Система спаянная рек.

 

Звени, звени!

Я буду слушать…

И звуки вскинутся во мне,

Как рыб серебряные души

Со дна – к прорубленной луне.

 

* * *

Деревья бьёт тяжёлый ветер.

Водою тучи изошли.

В пожарно-красные просветы

Гляжу из сумрака земли.

 

А мокрый сумрак шевелится,

В порывах шумной маеты

На ветках вырезались листья,

Внизу прорезались цветы.

 

Пронзительно побеги лезут.

Возносится с вершины грач.

Растут столбы, растёт железо

В просветы выстреливших мачт.

 

И вся в стремительном наклоне,

В какой-то жажде высоты,

По ветру вытянув ладони,

Пробилась утренняя – ты.

 

* * *

Далёкий день.

Нам по шестнадцать лет.

Я мокрую сирень

Ломаю с хрустом.

На парте ты должна найти

Букет

И в нём – стихи.

Без имени, но с чувством.

 

В заглохшем парке

Чуткая листва

Наивно лепетала язычками

Земные торопливые слова,

Обидно

Не разгаданные нами.

 

Я понимал затронутых ветвей

Упругое

Упрямство молодое,

Когда они

В невинности своей

Отшатывались от моих ладоней.

 

Но май кусты

Порывисто примял,

И солнце вдруг лукаво осветило

Лицо

В рекламном зареве румян

И чей-то синий

Выбритый затылок.

 

Я видел

Первый раз перед собой

Вот эту

Неподвластную эпохам,

Прикрытую сиреневой листвой

Зверино

Торжествующую похоть.

 

Ты шла вдали.

Кивали тополя.

И в резких тенях, вычерченных ими,

Казалась слишком грязною

Земля

Под тапочками белыми твоими.

 

Но на земле

Предельной чистотой

Ты искупала пошлость человечью.

И я с тугой охапкою цветов

Отчаянно

Шагнул тебе навстречу.

 

* * *

Я услышал: корявое дерево пело,

Мчалась туч торопливая тёмная сила

И закат, отраженный водою несмело,

На реке и на небе могуче гасила.

 

И оттуда, где меркли и краски и звуки,

Где коробились дальние крыши селенья,

Где дымки – как простёртые в ужасе руки, –

Надвигалось понятное сердцу мгновенье.

 

И ударило ветром – тяжёлою массой,

И меня повернуло упрямо за плечи,

Словно хаос небес и земли подымался

Лишь затем, чтоб увидеть лицо человечье.

 

* * *

Налет каменеющей пыли,

Осадок пройдённого дня,

Дождинки стремительно смыли

С дороги моей и с меня.

 

И в гуле наклонного ливня,

Сомкнувшего землю и высь,

Сверкнула извилина длинно –

Как будто гигантская мысль.

 

Та мысль, чья смертельная сила

Уже не владеет собой,

И всё, что она осветила,

Дано ей на выбор, слепой.

 

* * *

Многоэтажное стекло.

Каркас из белого металла.

Всё это гранями вошло,

Дома раздвинуло – и встало.

 

В неизмеримый фон зари

Насквозь вписалось до детали,

И снизу доверху внутри

По-рыбьи люди засновали.

 

И этот мир признав своим, –

Нещедрой данницей восторга, –

По этажам по заревым

Ты поднялась легко и строго.

 

Прошла – любя, прошла – маня,

Но так тревожно стало снова,

Когда глядела на меня

Как бы из времени иного.

 

* * *

                                 Ночь, аэропорт

Небеса опускались мрачней.

Я искал три сигнальных огня.

Ты скажи, сколько дней и ночей

Ожиданью учила меня!

 

И – свершилось. Мы знаем свой час.

Знаем, что нам отныне дано.

И не скрыть от взыскующих глаз,

Что доступнее счастья оно.

 

И когда три сигнальных огня

Вспыхнут в небе былому в ответ,

Всё из дали зовёшь ты меня,

Та, которой в тебе уже нет.

 

* * *

Вознесенье железного духа

В двух моторах, вздымающих нас.

Крепко впаяна в кресло старуха,

Словно ей в небеса

Не на час.

 

И мелькнуло такое значенье,

Как себя страховала крестом.

Будто разом просила прощенья

У всего, что пошло под винтом.

 

А под крыльями – пыльное буйство.

Травы сами пригнуться спешат,

И внезапно просторно и пусто,

Только кровь напирает в ушах.

 

Напрягает старуха вниманье,

Как праматерь, глядит из окна:

Затерялись в дыму и в тумане

Те, кого породила она.

 

И хотела ль того, не хотела –

Их дела перед ней на виду,

И подвержено всё – без раздела

Одобренью её и суду.

 

* * *

Уже заря пошла

На убыль

И с жёлтым облачком свела

И чёрный крест,

И чёрный купол,

И чёрные колокола.

 

В разноголосице весенней

Неслись трамваи и такси,

И просквозило сумрак пенье

Пасхальным

Отзвуком Руси.

 

И пенье меркло –

Будто ждали,

Что им ответят с высоты.

Казалось, души улетали

Через чернеющие рты.

 

Казалось,

Светоносный кто-то

Ответит

Сонмищу людей:

Мир в напряженье – перед взлётом?

Иль перед гибелью своей?

 

Но замелькали

Шапки, шали.

Карманный

Зазвенел металл.

Нет,

Никого они не ждали

И осмеяли б тех,

Кто ждал.

 

Им слишком трезво

Ясен жребий…

И в переулки потекли

Они –

бескрылые для неба

И тягостные

Для земли.

 

* * *

Я тебя молю не о покое,

Ты иным зовёшь меня сюда.

Надо мной бессмертье голубое –

Купола твои, Шахи-и-Зинда.

 

Я пришёл не скорбным и не нищим,

Но в священной каменной пыли

Мы смятенным духом вечно ищем,

Словно там родное погребли.

 

О искусство, возврати потери –

Обожги узором древних стен,

Чтобы смог я в мире соразмерить,

Что ушло и что дано взамен.

Самарканд

 

* * *

Всё, что было со мной, – на земле.

Но остался, как верный залог,

На крутом и спокойном крыле

Отпечаток морозных сапог.

 

Кто ступал по твоим плоскостям,

Их надёжность привычно храня,

Перед тем, как отдать небесам

Заодно и тебя, и меня?

 

Он затерян внизу навсегда,

Только я, незнакомый ему,

Эту вещую близость следа

К облакам и светилам – пойму.

 

Нам суждён проницательный свет,

Чтоб таили его, не губя,

Чтобы в скромности малых примет

Мы умели провидеть себя.

 

* * *

В себе ненужного не трогай,

Смотри

В глаза простого дня.

Он в озабоченности строгой

Хранит иное

Для меня.

 

Вот голубой трамвай

Прозвякал

Звонком по-детски вдалеке,

И кисть малярная,

Как факел,

У встречной девушки в руке.

 

Её цветной и грубый фартук

Среди морозной белизны

Я принимаю,

Словно карту

Открытой заново

Страны.

 

Пусть счастье

Вызреет не скоро,

Но, пролагая верный след,

Несу я душу,

Для которой

Уже обыденного нет.

 

* * *

В редакции скрипели перья,

Набрасывая дня черты.

Неслышно отворились двери,

И, юная, вступила ты.

 

Хрипела трубка,

Билась мелко.

Покачивалось пресс-папье.

Как намагниченные стрелки,

Свели мы взгляды на тебе.

 

И, пропуская что-то мимо,

Ты, чистая, как горный снег,

Сквозь голубую тину дыма

Взглянула медленно

На всех.

 

Поэт,

Оценивая строго

Тебя от ног и до бровей,

Вздохнул, не отыскав порока

В томящей красоте твоей.

 

Испортив снимок

Чёрной тушью,

Художник вспомнил о былом…

И тесно,

Мерзостно и душно

Обоим стало за столом.

 

А ты,

Не схваченная кистью,

Не замурованная в стих,

От будничных

Чернильных истин

Звала в свои просторы их.

 

Куда? Зачем?

Не всё равно ли?

Лишь подойди и рядом встань

И между радостью и болью

Сожги

Придуманную грань!

 

О чём-то суетно тревожась,

Редактор выискал исход

И, тоном выдав

Нрав и должность,

Спросил:

– Стихи или развод?..

 

Чуть удивилась и сказала,

Что ты

Ошиблась этажом…

И стройно вышла.

Шарфик алый

Взмахнул в пространство

За плечом.

 

* * *

Оденусь – и я уж не тот:

Иным неподвластный заботам,

Мгновенно я взят на учёт

И строгому времени отдан.

 

Услышу гудок на ходу –

И в гуле густом и высоком

Иду я привычно к труду,

Иду к человечьим истокам.

 

А тень вырастает длинней –

Знакомая мне и чужая,

Ломается в грудах камней,

Походку мою искажая.

 

И тень ли, подёнщик ли тот,

Что смотрит глазами пустыми,

Когда обыдённость убьёт

В работе значенье святыни?..

 

Большой, угловатый в плечах,

Словцом перекинувшись скупо,

Товарищ отпустит рычаг –

И место и ночь мне уступит.

 

И крикнуть захочется мне:

Откликнись – какая там эра

Свой прах отложила на дне

Открытого мною карьера?

 

Сюда, в непогожую мглу,

Я вынес по вызову ночи,

Как мой экскаватор – стрелу,

Мечту в нетерпенье рабочем.

 

* * *

Черней и ниже пояс ночи.

Вершина строже и светлей.

А у подножья шум рабочий

И оцепление огней.

 

Дикарский камень люди рушат,

Ведут стальные колеи.

Гора открыла людям душу

И жизни прожитой слои.

 

Качали тех, кто, шахту вырыв,

Впервые в глубь её проник,

И был широко слышен в мире

Восторга вырвавшийся крик.

 

Но над восторженною силой,

Над всем, что славу ей несло,

Она угрюмо возносила

Свое тяжёлое чело.

 

* * *

И что-то задумали почки,

Хоть небо тепла не проси,

И красные вязнут сапожки

В тяжёлой и чёрной грязи.

 

И лучшее сгинуло, может,

Но как мне остаться в былом,

Когда эти птицы тревожат,

Летя реактивным углом.

 

Когда у отвесного края

Стволы проступили бело,

И с неба, как будто считая,

Лучом по стволам провело.

 

И капли стеклянные нижет,

Чтоб градом осыпать потом,

И, юное, в щёки мне дышит

Холодным смеющимся ртом.

 

МОСТ

Погорбившийся мост

Сдавили берега,

И выступили грубо и неровно

Расколотые

Летним солнцем брёвна.

Наморщилась холодная река,

Течением размеренно колебля

Верхушку

Остро выгнанного стебля,

Который стрелкой

Тёмный ход воды,

Не зная сам зачем, обозначает.

И жизнь однообразьем маеты

Предстанет вдруг –

И словно укачает.

 

Ты встанешь у перил.

Приложишь мерку.

Отметишь мелом.

Крепко плюнешь сверху.

Прижмёшь коленом свежую доску,

И гвоздь подставит шляпку

Молотку

И тонко запоёт –

И во весь рост

Ты вгонишь гвоздь

В погорбившийся мост.

 

И первый твой удар –

Как бы со зла.

Второй удар

Кладёшь с присловьем хлёстким.

А с третьим –

Струнно музыка пошла

По всем гвоздям,

По брёвнам и по доскам.

 

Когда же день

Утратит высоту,

И выдвинется месяц за плечами,

И свет попеременно на мосту

Метнут машины

Круглыми очами, –

Их сильный ход

Заглушит ход воды,

И, проходящей тяжестью колеблем,

Прикрыв глаза,

Себя увидишь ты

В живом потоке –

Напряжённым стеблем.

 

* * *

О лето! В мареве просёлка

Какая сила ходит тут,

Как настороженно и колко

Колосья в грудь меня клюют!

 

Среди людской горячей нивы

Затерян колосом и я,

И сердце полнится наливом –

Глубинным соком бытия.

 

И где расти нам – не поспоришь:

Кому – зола, кому – песок.

Хранит разымчивость и горечь

Незамутнённый терпкий сок.

 

И как я жил? И что я думал?..

Войди неяркою на миг –

И ты поймешь в разгуле шума

Шершавый шорох слов моих.

 

* * *

Я хочу,

Чтобы ты увидала:

За горой, вдалеке, на краю

Солнце сплющилось,

Как от удара

О вечернюю землю мою.

 

И как будто не в силах

Проститься,

Будто солнцу возврата уж нет,

Надо мной

Безымянная птица

Ловит крыльями

Тающий свет.

 

Отзвенит –

И в траву на излёте, –

Там, где гнёзда

От давних копыт,

Сердца птичьего в тонкой дремоте

День,

Пропетый насквозь,

Не томит.

 

И роднит нас одна ненасытность –

Та двойная

Знакомая страсть,

Что отчаянно

Кинет в зенит нас

И вернёт,

Чтоб к травинкам припасть.

 

* * *

Опять над голым многолюдьем

Июля

Солнечная власть,

И каждый рад

Открытой грудью

К земле по-древнему припасть.

 

Чей это стан?

Какое племя?

Куда идёт?

Что правит им?

Но не теряет облик время

И в людях он невытравим.

 

Любой здесь временем помечен.

И оттого ещё светлей

Святое утро человечье

Сквозит

В невинности детей.

 

Дай пошалить на пляже

Всласть им!

Они в неведенье –

И пусть!

И знай, что истинное

Счастье

Слегка окрашивает грусть.

А речка

Мирно лижет ноги

Своим холодным языком.

 

Какие ждут ещё тревоги

Тебя,

Лежащего ничком?

 

Тебе от них

Не отрешиться.

Они овеяли наш путь.

И сердце

В шар земной стучится:

Мы жили в мире…

Не забудь!..

 

* * *

Широкий лес остановил

Ночных ветров нашествие,

И всюду равновесье сил,

И дым встаёт торжественный.

 

Шурши, дубовый лес, шурши

Пергаментными свитками,

Моей заждавшейся души

Коснись ветвями зыбкими.

 

За речкой, трепетной до дна,

За медленными дымами

Опять зачуяла она

Огромное, родимое.

 

И всё как будто обрело

Тончайший слух и зрение:

И слышит и глядит светло

В минутном озарении.

 

Сквозят и даль и высота,

И мысль совсем не странная,

Что шорох палого листа

Отдастся в мироздании.

 

В осеннем поле и в лесу

С янтарным утром шествуя,

Я к людям душу донесу

Прозрачной и торжественной.

 

ЗА КУЛИСАМИ

Джильда спит.

О ней забыли люди.

Мальчик тихо входит в полусвет.

Ты сегодня

Джильду не разбудишь –

Ведь тебе пятнадцать лет.

 

Как чужие руки надоели!

Как постыла

Кукольная роль!

Посмотри,

В тряпичном пыльном теле –

Бо-оль!

 

Облупились

Жёлтые сапожки.

Дерзкий рот

Размазан и румян.

Покрывало, смятое немножко,

Охватило плечи,

Как туман.

 

Оглянулся.

Сдёрнул покрывало.

Ей не страшно – спящей и нагой.

Только чем-то смутно волновала

Безответность линий под рукой.

 

Вдруг –

Шаги под занавесом чёрным.

Выгнулся дурашливой дугой.

Белым

Обнаженную задернул.

Засмеялся.

Пнул её ногой.

 

Прыгай, длинноногий,

Рыжим вихрем!

Сердце –

Чёртик, пляшущий в груди.

Час настанет

Оглушённо-тихий,

И она проснется –

Погоди!..

 

* * *

Зелёный трепет всполошённых ивок,

И в небе – разветвление огня,

И молодого голоса отрывок,

Потерянно окликнувший меня.

 

И я среди пылинок неприбитых

Почувствовал и жгуче увидал

И твой смятенно вытесненный выдох,

И губ кричащих жалобный овал.

 

Да, этот крик – отчаянье и ласка,

И страшно мне, что ты зовёшь любя,

А в памяти твой облик – словно маска,

Как бы с умершей снятая с тебя.

 

* * *

Звезда обнажилась в просторе.

О, дай к тебе верно прокрасться!..

Не страшно споткнуться о горе –

Боюсь наступить я на счастье.

 

Глаза мои слепнут от света.

Глаза мои слепнут от мрака.

А счастье, притихшее где-то,

Стесняется слова и знака.

 

Клонясь головою повинной,

Я беды делю на две части,

И горькая их половина –

Незряче измятое счастье.

 

* * *

Здесь – в русском дождике осеннем

Просёлки, рощи, города.

А там – пронзительным прозреньем

Явилась в линзах сверхзвезда.

 

И в вышине, где тьма густая

Уже раздвинута рукой,

Она внезапно вырастает

Над всею жизнью мировой.

 

И я взлечу, но и на стыке

Людских страстей и тишины

Охватит спор разноязыкий

Кругами радиоволны.

 

Что в споре? Истины приметы?

Столетья ль временный недуг?

Иль вечное, как ход планеты,

Движенье, замкнутое в круг?..

 

В разладе яростном и давнем

Скрестились руки на руле.

Душа, прозрей же в мирозданье,

Чтоб не ослепнуть на земле!

 

* * *

                                                     P.A.

Отдамся я моей беде,

Всему, что слишком кратко встретил, –

И, отражённую в воде,

Тебя слепой расплещет – ветер.

 

И, солнце с холодом смешав,

Волна запросится в ладони,

И пробежит по камышам

Мгновенье шумно-молодое.

 

Тогда услышу у воды,

Как весь насквозь просвистан невод,

И навсегда твои следы

На берегу окаменеют.

 

Пройдя певучею тропой,

Заполнит память их, как чаши,

Чтобы продлился праздник мой

Хотя бы в слове зазвучавшем.

 

* * *

Зима крепит свою державу.

В сугробах трав стеклянный сон.

По веткам белым и шершавым

Передаётся ломкий звон.

 

Синеет след мой не бесцельный:

О сказки леса, лёг он к вам!

И гул певучести метельной

С вершин доходит по стволам.

 

Я у стволов, как у подножья

Величья лёгкого, стою,

И сердце родственною дрожью

Певучесть выдало свою.

 

В объятьях сосен я исколот.

Я каждой лапу бы пожал.

И красоты кристальный холод

По жилам гонит алый жар.

 

* * *

Грязь колёса жадно засосала.

Из-под шин –

Ядрёная картечь.

О дорога!

Здесь машине мало

Лошадиных сил

И дружных плеч.

 

Густо кроют мартовское поле

Злые зёрна –

Чёрные слова.

Нам, быть может, скажут:

Не грешно ли

После них младенцев целовать?

 

Ну, ещё рывок моторной силы!

Ну, зверейте,

Мокрые тела!

Ну, родная мать моя

Россия,

Жаркая, весёлая, пошла!

 

Нет, земля,

Дорожное проклятье

Не весне, не полю, не судьбе.

В сердце песней –

Нежное зачатье,

Как цветочным семенем –

В тебе.

 

И когда

В единстве изначальном

Вдруг прорвётся эта красота,

Людям

Изумлённое молчанье

Размыкает

Грешные уста.

 

СТАНОВИЩЕ ВЕСНЫ

1.

Ты вернула мне наивность.

Погляди:

Над головой

Жаворонок сердце вынес

В светлый холод ветровой.

 

Расколдованная песня!

Вновь я с травами расту,

И по нити

По отвесной

Думы всходят в высоту.

 

Дольним гулом,

Цветом ранним,

Закачавшимся вдали,

Сколько раз ещё воспрянем

С первым маревом земли!

 

Огневое, молодое

Звонко выплеснул

Восток.

Как он бьётся – под ладонью

Жавороночий восторг!

 

За мытарства,

За разлуки

Навсегда мне суждены

Два луча –

Девичьи руки –

Над становищем весны.

 

2.

Платье –

Струями косыми.

Ты одна.

Земля одна.

Входит луч, тугой и сильный,

В сон укрытого зерна.

 

И, наивный,

Тает, тает

Жавороночий восторг…

Как он больно прорастает,

Изогнувшийся росток!

 

В пласт тяжёлый упираясь,

Напрягает остриё.

Жизни яростная завязь –

Воскрешение моё!

 

Пусть над нами свет –

Однажды

И однажды –

Эта мгла,

Лишь родиться б

С утром каждым

До конца душа могла!

 

3.

По щербинам врубленных ступеней

Я взошёл с тобой на высоту.

Вижу город

Белый и весенний,

Слышу гром короткий на мосту.

 

Самолётик

В небо запускают,

Крохотные гонят поезда.

Неуёмность –

Острая

Людская,

Чёткий бег – откуда и куда?

 

Объясняют пресными словами.

Отвечают гордо и светло.

Люди, люди,

С грузными годами

Сколько их по памяти прошло!

 

Тех я вспомню,

Этих позабуду.

Ими путь означен навсегда:

По одним я узнаю –

Откуда,

По другим сверяюсь я –

Куда.

 

Родина, судьба моя

И юность,

Листьями забрызганная ты, –

Всё во мне мелькнуло

И вернулось

Напряжённым

Ветром высоты.