Валентин КУРБАТОВ. ЯСНАЯ «ЯСНАЯ». К 25-летию Яснополянских писательских встреч

 

Валентин КУРБАТОВ

ЯСНАЯ «ЯСНАЯ»

К 25-летию Яснополянских писательских встреч

 

Это, по-моему, у Набокова в «Даре» в эпиграфе из учебника русской грамматики П.Смирновского «Дуб – дерево. Роза – цветок. Воробей – птица, Россия – наше отечество». Так и тянет добавить «поэт – Пушкин, писатель – Толстой» – так они в нашей крови генетически едины – от цветка до Отечества.

Приведет судьба в Михайловское (благо, оно у меня рядом), иду мимо «трех сосен» и автоматически бубню: «Они все те же, все тот же их знакомый уху шорох. Но около корней их устарелых теперь младая роща разрослась»… И переметнусь в Ясную, на наши писательские встречи, которым вот уже двадцать пять лет. Как раз поколение. И отчего-то вздохну. Пушкин вон надеялся на ровную спасительную память: «Но пусть мой внук с приятельской беседы возвращаясь…, пройдет он мимо вас во мраке ночи и обо мне вспомянет». А я гляжу на толстенькую стопку наших Яснополянских сборников, накопившихся за эту четверть века, и что-то не вижу, чтобы эта дорогая живая история самых сложных последних лет нашей истории была нетерпеливо рассматриваема (уф, какое индо-китайское слово!) ИМЛИ или ИРЛИ – двумя главными исследовательскими институтами страны.

А ведь там живая свидетельская мысль в пору ее рождения, там кипение страстей и эхо обезумевшего времени. Но «внук» не торопится расстаться со своими товарищами по «приятельской беседе». И мы в сторонке от этих «трех сосен», как старые холостяки, вокруг которых «по-прежнему всё пусто, голо…».

Можно я уж через прямой эгоизм, через домашнее честолюбие? Через него всё виднее. Жил я вот, жил восемьдесят лет, умного народу перевидал пропасть. Можно сказать, живую историю литературы – всех Тарковских от Арсения Александровича до Михаила, Анастасию Ивановну Цветаеву (никак без имени-отчества), а там и Антокольского и Евтушенко, Лакшина и Шкловского, Борщаговского и Астафьева, Нагибина и Окуджаву, Белова и Распутина. И не просто повидал, а поразговаривал, с кем-то и подружил, сам обо всех переписал и знал счастье переписки и мне от них перепали чудные автографы. И когда завёлся диалог с Псковским архивом, я понемногу носил туда эти письма (чего дома-то пылиться?), да и в тайной гордости (во с кем переписываюсь!) и детской надежде, что «пусть мой внук» – наткнётся какой-нибудь студент филфака Псковского университета на мои архивные папки и хмыкнет: это что он у нас, в Пскове, был со всеми знаком?! Ну-ка, ну-ка… Ведь тут курсовая, а, может и диплом…».

Ку-у-уда… Теперь уж и жалею. Лучше бы сам сидел над этим сундуком, сундуком еще не полным, но теперь уже и не могущим пополниться, потому что «чернила» высохли, перо заржавело», а под клавиатурой у нас у всех не то, что почерк, а и мысли стали делаться на одно лицо.

А ведь в наших яснополянских сборниках и не одна русская литература отразилась. Вон сколько было гостей со всех волостей – итальянских, испанских, английских со всеми своими проблемами, в которых мы скоро стали узнавать и подступающие наши.

Ну, взял бы и сам, не дожидаясь «внука», пересмотрел и обобщил. Чего на других валить? Да только вот беда – сам участник. Какая уж тут объективность – непременно «своих» потащишь.

Каких «своих»? За четверть-то века все свои. А только всё потоньше. Мы ведь в самом-то начале для того и собирались, чтобы согласить тогда несогласимые писательские союзы. Ну, с иностранцами понятнее. Возьмут, скажем, англичане Джо Дордон Смит и Алекс Хамильтон и отчитают нас за неглубокое по их разумению наше понимание Толстого. Ну, тут встанет Анатолий Ким и предложит «побоксировать с ними», чтобы доказать обратное. Мы улыбнёмся выбору «оружия», но слово свое не уступим.

А вот со «своими» сложнее. Собирались, чтобы согласить. А согласили ли? Разогнул вот нечаянно один из сборников и вздохнул: спросит анкета: надобно ли писателю быть учителем? И пожалуйте: Распутин «писатель должен заслужить право быть учителем», а в соседстве с ним на тот же вопрос отвечает Сергей Гандлевский: «я – человек индивидуально-эстетского склада и меня поэтому понятно коробит назидательность в литературе». Или сойдутся Владимир Куницын и Юрий Поляков и сразу каждое слово врозь. А то приедут из Екатеринбурга председатели соперничающих там союзов Арсен Титов и Владимир Блинов и мы все время будем путать, кто из них из какого союза. Как сами-то не путают? Поменяй ночью этих секретарей в Екатеринбурге и коллеги не заметят подмены, потому что на глубине-то оба «свои», а уж игра в противоположности – это от разыгравшегося времени.

И я уже тогда дивился, что вот вроде на встречах-то не только чекушку, а и «хлеба горбушку и ту пополам», а разъехались, и даже кто в одну Москву возвращался, через неделю в публикациях опять «чужие», словно обрадовались, что вырвались из-под устыжающего взгляда Льва Николаевича. И опять смотри, чтобы чужую паутинку не задеть и на всякий случай лучше пересесть на «социальное расстояние». Но все-таки раз от разу расстояние-то и покороче.

Ну, и жизнь сама потихоньку вмешивается. Мать все-таки – видит, что детки разные, как в семье самого Льва Николаевича, и «отпускает»: пусть уж сами. И потом как-то сама собой явилась в содружестве с «Самсунгом» и премия «Ясная Поляна» и участники встреч стали членами жюри, так что скоро жюри незаметно стало как бы сокращенным вариантом встреч с той же благой целью – восстановления литературного процесса в единстве и силе. И дело идёт и идёт потихоньку…

Лучшим и спасительным опытом этих 25-ти лет было осознание, что все противоречия на самом деле, слава Богу, не разрушительны для крепкого сложившегося в XIX – XX-м веках организма русской литературы. И теперь молодой и, может быть, даже «либеральный» аспирант ИМЛИ иди ИРЛИ, если он хочет работать в русской литературе всерьез и печататься тиражами поболее трехсот экземпляров, почитает яснополянские сборники и со счастливым удивлением увидит, что мир-то может и бегает и теряет голову, а русская литература помнит себя, как матушка Россия, храня дом и материнское тепло, чтобы когда дитя набегается, оно знало, что у него есть родительский дом, куда можно воротиться и быть принятым с любовью.

 И Ясная Поляна всё Ясная и «тьма не обымет её»…